Игра в честность

За время своего знакомства с Лайтом L выяснил, что совершенный образ был не просто декорацией. Он был индикатором внутреннего давления подростка. На своем опыте, за исключением проведенного под стражей периода, когда Лайт выглядел в среднем «нормально», сыщик заметил колебания от отметки «превосходно» до «непозволительно идеально». И чем больше были волнения подростка, тем безукоризненней он выглядел. Нечеловеческое желание контролировать все заставляло его в первую очередь упорядочивать свой внешний вид, тем самым внушая иллюзию спокойствия всем окружающим. Поэтому утром L нисколько не удивился, что после бессонной ночи Лайт вышел из ванной с идеально уложенными волосами, выбрал самую белоснежную из своих рубашек, отточенным движением протер свои и без того сверкающие ботинки до блеска и, преисполненный сиянием, ровно в положенное время явился в штаб. Однако уже днем детективу пришлось насторожиться. Лайт, который презирал любые компульсивные действия, сминал в ладони ткань манжеты, прикусывал нижнюю губу, а его пальцы беззвучно постукивали по поверхности стола с регулярной периодичностью. И хуже всего – Лайт уходил в себя. Мацуде пришлось трижды его окликнуть, чтобы получить ответ. Было похоже, что Лайт терпел настолько сокрушительное поражение в битве за контроль над своими мыслями, что у него не оставалось ресурсов на поддержание своей внешней совершенности. Такое уже случалось с ним в гневе, но сейчас было что-то другое – возможно, страх? К концу рабочего дня несколько всегда рассыпчатых идеально уложенных прядей волос прилипли к вспотевшим вискам, рукава рубашки были слегка помяты, а пальцы мелко дрожали. Изменения не бросались в глаза, но сыщик, который жил с воплощением перфекционизма в одной комнате уже месяц, был не на шутку обеспокоен. Даже в моменты сильнейшей тревоги, как, например, во время их первой встречи, Лайт сиял. Каждое движение было грациозным и продуманным. Единственное, что было ему неподвластно – это взгляд. В нем читались такие жесткость и напряжение, что на их фоне любой жест казался неестественным. Но по пути на этаж Аманэ Мисы движения казались абсолютно негибкими, деревянными, даже осанка Лайта выглядела нелепо прямой, будто бы весь его скелет крепился на ровную палку. Казалось, что все вчерашние сомнения были возведены в кубическую степень, и подросток просто не справлялся со своими эмоциями. Однако к концу свидания Лайт пришел в себя. Надтреснутый идеальный образ сошелся воедино. И это испугало детектива больше всего. Каким-то образом Лайту удалось истребить в себе все угрожающие самообладанию мысли, и теперь L грозит никогда не узнать их истинную причину. Плечи детектива, отягощенные грузом этого осознания, опускаются вниз, утягивая за собой позвоночник. Он не успел найти истину по горячим следам. Ему придется вновь с боем продираться через упорядоченные мысли Лайта. Задачу осложняет и то, что сам Лайт прекрасно понимает намерения L – об этом говорит дистанция, выдержанная на всю длину цепи. Подросток решительно готовится к обороне. Сыщик решает пошатнуть вновь обретенный баланс Лайта, и потому останавливается напротив прохода на кухню. – Как ты смотришь на то, чтобы сегодня сменить обстановку? Лайт подходит ближе и заглядывает в помещение. Глаза его едва заметно прищуриваются – разумеется, он не доверяет внезапному порыву детектива, и, нужно отметить, не зря. На кухне не было главной защиты, к которой всегда прибегал Лайт, – часов. L не рассчитывает, что подросток в состоянии потерять счет времени. Но ему будет достаточно увидеть защитную реакцию, выраженную во взгляде на наручные часы. – Хочешь поговорить под камерами? – ухмыляется подросток. – В нашей комнате тоже есть камеры, так что это не должно вызывать у тебя дискомфорта. – Но эти рассчитаны на большую аудиторию, – пожимает плечами Лайт и проходит вперед, оставляя ошеломленного сыщика стоять в проходе. – Ты взломал систему наблюдения? – Просто предположил. L раздраженно сжимает руки в карманах и, шаркая ногами, идет следом. Предположение оказалось очень даже метким – доступ к камерам из их номера был только у самого детектива. Даже Ватари не мог просматривать их – для этого ему требовалось бы получить код доступа либо у самого L, либо, в случае его преждевременной кончины, по истечению срока действия код был бы возвращен к изначальным настройкам. Это вовсе не означает, что сыщик не доверяет старику. Просто даже у L существует потребность в личном пространстве. Лайт демонстративно вытягивается на угловом диване, складывая руки за головой, и выжидающе смотрит на сыщика. – Насколько я могу судить, ты не заинтересован в игре, – вздыхает детектив. Лайт решает начать все с открытой конфронтации. Но, возможно, так будет даже проще. – Честно говоря, я немного от нее устал, – отвечает Лайт, и отводит взгляд. – Ты уже получил все ответы, которые ищешь? – Я получил ответы на все вопросы, которые мог задать. Дальше начинается игра в одни ворота, если ты понимаешь, о чем я, – Лайт со скучающим видом пожимает плечами. – Не понимаю, – признается детектив. Он занимает место с боковой стороны, и сразу же чувствует, что попал в зону сгустившегося напряжения – даже цепь, которая свободно свисает с дивана, мертвой хваткой сдавливает запястье. – Все вопросы ты можешь воспринимать как очередное доказательство моей вины. В особенности, если они будут непосредственно о тебе. – Справедливо, – соглашается L. – Но, как я уже говорил, если ты невиновен, то я не смогу ничего доказать. Ты можешь спрашивать все, что угодно, а я, в свою очередь, обязуюсь отвечать тебе правду. – На любой вопрос? – удивляется Лайт. – На любой вопрос. – А если я спрошу твое настоящее имя, Рюдзаки? – вкрадчиво произносит Лайт, и его взгляд впивается тысячей игл в лицо детектива. – Что ты мне ответишь? L подается ближе к согнутым в коленях ногам, прижимаясь к ним всем телом. Вот, значит, какую тактику Лайт выбрал. Он не собирается загонять детектива в угол постепенно – он хочет поставить все на один ход. Если L признает, что готов соврать – он либо даст право на ответную ложь, либо завершит игру в тот же миг. Но эта стратегия проигрышная. – Правду, – сухо отвечает детектив. Подросток хмыкает, и L говорит: – Тогда, пожалуй, начнем. Спрашивай, Лайт. Очевидно, что сыщик ни при каких обстоятельствах не стал бы разглашать эту информацию подозреваемому, даже если бы знал свое настоящее имя. Лайт не может этого не понимать. Значит, он действительно самоуверенно пошел ва-банк, не рассматривая варианты, что настоящего имени не знает даже сам детектив, или что L может сообщить ему фальшивое имя, и доказать это будет невозможно. Но Лайт не торопится – его взгляд сканирует фигуру детектива, словно в попытке найти верный ответ на не озвученный вопрос. Он прощупывает его слабости, ищет брешь в обороне, и на секунду L захватывает прежнее волнение, как то, что преследовало его месяцами, когда Лайт еще был Кирой. Неосознанно он задерживает дыхание, предвкушая вопрос, и, когда губы подростка растягиваются в угрожающем оскале, по спине пробегает мелкая дрожь. – Тогда скажи, – медленно, словно желая испытать терпение сыщика на прочность, растягивает слова Лайт. – Ты не мог бы встать с цепи? – А? – L удивленно подается вперед, одновременно пытаясь заглянуть под свои ступни. Не замечая, что уже сидит на самом краю диванной подушки, он с грохотом падает на пол под смех Лайта. – Ты бы видел свое лицо, – все еще посмеиваясь, Ягами поднимается с дивана и протягивает L руку. Тот рассеянно принимает помощь и встает, отталкиваясь от кафельной плитки. – Ты меня напугал, Лайт, – детектив, обиженно потирая ушибленную голову, усаживается обратно, но в этот раз прислоняется спиной к стене. – Зачем ты это сделал? – Мне показалось, что ты немного напряжен, вот я и решил, что небольшая шутка не повредит. L безмолвно вскидывает голову, опешив от такой наглости, но внезапно замечает, что тревога, нарастающая в груди плотным пузырем, действительно лопнула, достигнув своего предела. Уголки рта непроизвольно ползут вверх, и, пока Лайт устраивается на своей половине дивана, детектив наматывает цепь на кулак, а затем в мстительном порыве дергает ее на себя. Подросток теряет опору и падает лицом в подушки. – Око за око, – злорадно резюмирует сыщик. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты придурок? – не в силах сдержать улыбки отзывается Лайт, наконец приняв свою изначальную позицию. – Вообще-то, практически каждый из числа тех, с кем я имел честь познакомиться лично, рано или поздно приходит к этому выводу, – но впервые эти слова произносятся таким образом – без упрека и неприязни, – и от этой мысли внутри разливается приятное тепло. – Видимо, тебе стоит поучиться скрывать свою истинную натуру, иначе даже Мацуда может стать для тебя существенной угрозой в битве за титул лучшего детектива. – Хочешь преподать мне в этом урок? Оглушительный гул тишины мигом вытесняет эхо отзвучавшего смеха, расчищая пространство для мрачной реальности. Они оба понимают, ради какого разговора находятся здесь. Лайт достает руку из-за головы и смотрит на циферблат наручных часов. – Я ничего от тебя не скрываю, Рюдзаки, – наконец, нарушает молчание он, и его лицо принимает бесстрастное выражение. – Если ты не получил каких-то ответов, значит, ты об этом не спрашивал. Таковы правила игры. – Тем не менее, ты уже второй день говоришь о том, что игра теряет для тебя смысл. Вряд ли бы ты стремился завершить ее, не будь на то веской причины. Очевидно, мы попали в ситуацию, когда ты обладаешь некоторой информацией, которую не желаешь мне раскрывать, но все же решаешь начать игру. Поэтому вероятность обмана на сегодняшний день я оцениваю в 87%. – Знаешь, мне всегда было интересно, откуда ты получаешь эти цифры. Это глупо. Тебе может казаться, что я готов обмануть, но ты не можешь рассчитать точное значение. Это же не какие-то количественные показатели. – Вообще-то, могу. Более того, это может сделать и делает каждый человек на подсознательном уровне. Мы считываем реакцию на определенные ситуации, его мимику, жестикуляции, тембр голоса. Вся эта информация уже содержится в нашей памяти, также как и все предпосылки к тому или иному действию. Мне достаточно вспомнить моменты, когда ты лгал, и сопоставить с признаками твоего текущего поведения, чтобы оценить вероятность твоих последующих действий и выразить их в цифрах. Это не сложно. – То есть, твоя оценка строится на субъективном восприятии прошлого и малой выборке событий? И ты хочешь, чтобы я воспринимал ее всерьез? – бровь подростка насмешливо ползет вверх. – Объективном восприятии. Я не беру в расчет те эпизоды, когда был не уверен в своих суждениях или подвержен эмоциям. А ограниченность выборки компенсируется расширением границ доверительного интервала, и, соответственно, вероятности ошибки. – Это все чушь, – отмахивается Лайт. – Ты мог с тем же успехом закончить на первом предложении. Говорить о том, что твое восприятие объективно – это самое субъективное утверждение из всех, что я слышал. – Тем не менее, эта методика позволила раскрыть мне сотни дел, поэтому я склонен считать свой подход эффективным, – L начинает раздражаться. Единственный раз, когда он пренебрег своими стандартными инструментами, загнал его в ловушку, в которой он пребывает и по сей день. Один не учтенный фактор, одна неверно рассчитанная вероятность – и он застрял на три месяца в смиренном ожидании следующего шага Киры, тщетно пытаясь добыть хоть какую-то информацию из головы его упрямого прообраза. – Все равно, ты никак не сможешь доказать верность своих расчетов. Я либо совру, либо нет – вот и все. – Тогда почему бы тебе не рассудить нас? Просто скажи, собираешься ли ты нарушить правила игры или нет. Левая рука дергается под головой Лайта, и сыщик улавливает это движение. Другого ответа ему не нужно. – Я не собираюсь от тебя ничего скрывать, – подросток прикрывает глаза и делает глубокий вдох. – Видишь ли, не в моих интересах утаивать важную информацию от следствия. Но чисто ради любопытства, что я, по-твоему, скрываю? – Я думаю ты вспомнил, как совершил одно из убийств, и убедился в своей виновности, – детектив внимательно следит за изменениями на лице Лайта. Но тот лишь усмехается. – Тогда спешу разочаровать. Я не получил никаких неопровержимых доказательств. – В таком случае, как ты пришел к мысли, что был Кирой? – Твой вопрос предполагает, что я укрепился в этом знании. Но это не так. Я по-прежнему считаю себя невиновным. Камеры включены? – Если ты не собираешься делать признания, это не должно тебя волновать. – Но я хочу сделать предположение, во сколько ты оценил вероятность моего признания. – Они выключены, – нехотя признает сыщик. – Весьма пессимистично. L запрокидывает голову, упираясь затылком в стену. Ему кажется немыслимым, что еще меньше месяца назад он взывал к небесам с просьбой о возвращении Киры. Теперь, когда детектив подобно морской волне разбивается о ледяную глыбу самоуверенности, за которой скрывается сам Лайт – тот, которого он узнал за этот месяц, с которым дурачился всего несколько минут назад, – он чувствует только раздражение. Лайт не ошибается в том, что L оценил шанс получения признания низко. Но камеры он выключил как раз на такой маловероятный случай. Сначала он должен понять для себя, что делать с полученным откровением. – Так что ты нашел? – без особого энтузиазма спрашивает L, все также глядя в потолок. – Почерк Киры изменился за последние три месяца. Я думаю, твоя теория о том, что сила Киры передалась другому человеку, подтверждается. Голос Лайта звучит тише обычного, и L с удивлением обращается к нему. Это не ложь. – Расскажи подробнее. – На самом деле я хотел завтра показать отчеты всей команде. Возможно, я нашел зацепку, которая приведет нас к Кире. Но если говорить коротко, то дело в выборе жертв. Не похоже, чтобы он был заинтересован в правосудии. Я не хотел говорить тебе, пока ты сам не посмотришь, потому что знал, что ты прицепишься к этому факту, закрыв глаза на улики. Какое-то мгновенье внутри ощущается неприятное чувство сожаления о своих обвинениях, но затем Ягами достает руку из-под головы, быстрым движение поправляет волосы, и L замечает косой взгляд, брошенный на циферблат. Сыщик зло прикусывает палец. Лайт пытается им манипулировать – он подкидывает ему мелкую правду, пряча то, что детектив на самом деле хочет услышать. – Тебе не следует обвинять меня в некомпетентности, Лайт, – холодно произносит он. – Может, тогда не стоит ее так явно демонстрировать? – Я ни на минуту не перестаю думать о деле, – ставит точку в споре L и, в упор глядя в глаза подростка, отрывисто спрашивает. – Что еще? Лицо Лайта едва уловимо вздрагивает, смазывая картину спокойствия. – Еще – что? – Что еще указывает на тебя? – Это все. Я заметил еще одну странность, но хотел… – Ты что-то вспомнил. И именно это тебя встревожило. – Тебе бы этого хотелось, но, к сожалению, это не так. Я не помню ничего, что помогло бы нам раскрыть это дело. Поддавшись какому-то порыву, L спрыгивает со своего места и рывком забирается на противоположенную сторону дивана, нависая над Лайтом. – Ты лжешь, Лайт. На лице подростка мелькает испуг, и он дергается, стараясь руками оттолкнуть детектива. L, уловив это движение, упирается в грудь Лайта предплечьем и вдавливает его в подушки. В следующий миг тело Лайта расслабляется, и он делает глубокий вдох. Детектив принимает это за смирение и наклоняется ближе, чтобы засвидетельствовать признание во всех подробностях. Однако, когда подросток с вызовом поднимает глаза, L инстинктивно отстраняется назад, словно обжегшись о раскаленную плиту. Взгляд, который детектив тщетно искал все время заточения Лайта, который преследовал его месяцами со снах, – опустошающий, полный клокочущей смеси ненависти и презрения, – прорезается острием спрятанного в закоулках сознания кинжала сквозь привычное теплое медовое свечение. Зрачки раскалываются бездонной трещиной и заполняют собой все пространство. L тонет в них, отчаянно пытаясь вырваться на свободу, схватить ускользающий воздух носом, губами, но чернота давит со всех сторон, утягивает, проникает внутрь, хватает панически трепещущее сердце, сжимая его, диктуя пульс. Словно получив удар под дых, L выплевывает остатки воздуха из ставшей тесной груди. Он завороженно смотрит на лик врага, явленный в веренице безмятежных дней. – Это правда, – ложь, звучание которой электрическим треском дробит внезапно образовавшийся вакуум тишины на мелкие осколки. – А теперь убирайся. Не прикрытая обычной мягкостью голоса угроза режет сталью слух детектива, и он желает ее претворения в жизнь. Он хочет посмотреть на бурю, выпущенную из стакана – как она снесет его в неистовом порыве, как спалит атмосферу в обжигающей ярости, расщепит в гневе на атомы все, чего касается. L зацепился за какую-то незримую прочную нить, потянув за которую, вытянул призрак черной сущности, которая таилась за картинкой непорочного совершенства. Словно все тайное было связано единой сетью внутреннего конфликта, и стоит приложить лишь малую силу к верхушке этого айсберга, как он начинает переворачиваться, вскрывая огромное ледяное тело, потаенное за толщей черной воды, и L хочет увидеть больше – все, что скрывается за последним защитным барьером. Он наклоняется ниже, ожидая, что самообладание вот-вот треснет, разойдется по швам, обнажит истинные мысли, скрытые за звенящей пустотой взгляда. Их дыхание уже смешивается в наэлектризованное облако, но лицо Лайта остается все таким же невозмутимым, как искусно выточенная фарфоровая маска. Контроль, который прикладывается, чтобы не дрогнул ни один мускул, источается волной ледяного огня, но L чувствует иступленное биение под рукой. L рвано выдыхает – кожа загорается под прикосновением чужой ладони. Пальцы скользят по шее, неторопливо прокладывают дорогу к копне черных волос, зарываются в них. Детектив, поддавшись наваждению, тянется вниз, желая преодолеть последние сантиметры дистанции, сорвать маску зубами, но хватка на затылке обманчиво мягко сжимается в кулак, останавливая его прямо у цели. Губы Лайта растягиваются в холодной улыбке. В глотке застревает обессиленный стон, и L сглатывает его, проталкивает ниже по пересохшему горлу. Слишком близко. Он видит, как правда выступает испариной на висках, как она пульсирует на дне черных зрачков. Слышит, как она трепещет, вибрируя, в почти ровном дыхании. Чует, как дразнящий запах истины просачивается сквозь поры, смешиваясь с телесным. L вожделеет ее. Желает знать всю правду, сокрытую под смуглой кожей, хочет прокусить зубами каждую бьющуюся на шее жилку и испить истину, смешавшуюся с кровью. Он хочет знать Лайта, хочет знать все целиком, без остатка. Но он подобно зверю, опутанному петлей силков, вынужден парализовано наблюдать, как добыча ускользает от него, скрываясь в тени своего убежища. Одно движение – и он взметнется в воздух, разорвет дистанцию еще на несколько атмосферных слоев. L медленно отстраняется. Ладонь в волосах разжимается и гладко скользит вниз. Лайт подносит к лицу тыльную сторону запястья и смотрит на часы. – На сегодня хватит, – осипшим голосом говорит он, но L практически не слышит слов за шумом крови в висках. Не обращая внимания на детектива, подросток вскакивает с дивана и широкими шагами устремляется в комнату, раздраженно подтягивая сыщика за цепь. Влетев в номер, он, не поворачиваясь, расстегивает на себе рубашку. – Наручник, – резко бросает он из-за плеча. Детектив, не желая спорить, подчиняется приказу и отпирает замок на своей руке. В ту же секунду Лайт подхватывает цепь и скрывается вместе с ней за дверью ванной. L, тяжело дыша, безвольно опускается вдоль стены на пол, даже не обращая внимания, что в этом нет необходимости – пленник уже ускользнул. Ставками в игре были его жизнь против жизни Лайта. L искал истину, чтобы защититься – только так он мог остановить Киру раньше, чем тот вернет память. И он почти нашел ее. Еще один день, и детектив узнает все. Но он выключил камеры, чтобы правда не покинула пределов комнаты. Он проиграет. Он не хочет побеждать – не так.