Игра в честность

Раньше ледяной душ всегда помогал успокоиться. Холодная вода стягивала кожу мурашками, обжигая свои прикосновением, и все ресурсы организма тратились на поддержание теплового баланса. Но, по прошествию по меньшей мере пятнадцати минут, подросток признает, что сейчас это похоже на попытку затушить солнечную плазму одним-единственным жалким огнетушителем. Он горит, пылает так сильно, что кажется, будто каждая капля, прорывающаяся из железной насадки душа, испаряется, даже не достигнув его тела. Сжимая челюсти и размерено выдыхая, Лайт тщетно старается заглушить неуместное возбуждение. Он мог бы помочь себе достичь разрядки. Более того, он нуждается в этом – в конце концов он не делал этого с момента заключения, и теперь, когда он смог вырвать себе некоторое время в уединении, это выглядит единственной возможностью получить удовлетворение. Но он не хочет. И дело даже не в камерах, которые, вероятнее всего, установлены даже в душе – он привык к постоянному наблюдению, да и сыщик уже наверняка видел, как он мастурбирует, пока следил за домом Ягами. Ему просто тошно от мысли о том, что привело его в это состояние. Детектив играет с ним. L старается подчинить его мысли, заклеймить раскаленными углями черных глаз разум подозреваемого собственной извращенной правдой. Он хочет заставить Лайта поверить в то, что он Кира. Лжец. Гей. Но это не правда. Лайт честен с собой, не так ли? Он не может быть Кирой – он этого не помнит. Он не лжец. Любой бы соврал на его месте, потому что цена правды слишком высока и не оправдана. Душевная гармония и самодовольство сыщика в обмен на жизнь и крах расследования. И уж с уверенностью Лайт может сказать, что он не гей. L не говорит об этом прямо, но сам факт того, что он решил выбить признание таким образом, явно выдает его подозрения. Но он ошибается и здесь. Все отношения Лайта были гетеросексуальными. Но все доводы смешиваются в один абстрактный ком рассуждений и с грохотом разбиваются о реальность, в которой он не может избавиться от настойчивой эрекции даже под струей ледяной воды. Его тело отвернулось от него. Он вспоминает, как ладонь Рюдзаки легла на его грудь, и сердце, предательски трепеща, норовило выскочить из-под ребер, отдаться во власть теплому прикосновению. Как горячее дыхание детектива заполнило его легкие сладковатым кофейным ароматом, и они вздрагивали, желая вобрать в себя больше. Как жар растекался по всему телу от близости сыщика, выступая соленой влагой на коже. Как его зрение пыталось ускользнуть, смазывая бледное лицо в болезненной пульсации. Нет. Его возбуждение – всего лишь результат длительного воздержания. Кто угодно сошел бы с ума, не имея возможности уединиться в течении трех месяцев. И детектив играет на этом. Он хочет внушить Лайту, что реакция его тела обоснована их близостью, но это не так. Но Лайт вспоминает жадный, испытующий взгляд, подернутый матовой дымкой, не пропускающей свет внутрь черных омутов. Колено, небрежно упершееся в бедро. Жестковатые вьющиеся волосы под пальцами, дрожащими от желания потянуть детектива на себя. Он вспоминает, как L наклоняется ближе, так близко, что Лайту кажется, что его разорвет к чертям от пекла чужого тела. Лайт сдавленно рычит и сдается, обхватывая член ладонью. Он закрывает глаза и начинает двигать рукой. Он с шумом выдыхает, представляя, как рука L на груди скользит ниже, забираясь прохладными пальцами под рубашку, очерчивает контуры пресса. Как бледное лицо наклоняется, и губы накрывают его собственные. Как ловит последний выдох в поцелуе, и пылкое дыхание смещается к его шее, сменяясь укусами. Как он срывает с Рюдзаки гребаный белый джемпер и видит под ним такую же белую кожу. Лайт прикусывает губу и двигает рукой быстрее, желая закончить эту пытку как можно скорее. Он ненавидит это удушающее желание. Ненавидит свою беспомощность перед ним. Ненавидит чувствовать себя покоренным хоть чем-то. Ненавидит себя за то, что остановил Рюдзаки. Ненавидит, что готов был сам броситься на детектива, задержись он в том положении еще хоть на секунду. Ненавидит, что позволяет играть с собой подобным образом. С тихим стоном Лайт изливается в руку, чувствуя к себе отвращение. Он переключает воду на горячую, желая смыть с себя остатки всего того унижения, которое он испытал. Стереть следы правды, которую только что подтвердил. Ему как никогда прежде хочется остаться одному. Выплеснуть свой гнев, закричать, разгромить комнату. Он больше не может находиться здесь, он готов содрать с себя кожу, пропитанную ложью, освежевать свое существо и покинуть этот проклятый штаб бестелесным духом. Он больше не может обманывать себя. Он лжец. Кира. Гей. Лайт с размаху ударяет кулаком по стене. Костяшки ноют, но он припечатывает их снова и снова, пока капли крови не проступают на коже. Это несправедливо. Но это более, чем справедливо. Он убил тысячи людей. Виновных и невиновных. Он убил Рея Пенбера. Наоми Мисору. Линд Л. Тейлора. Куро Отохорадо. Того преступника в автобусе. Он заслуживает всего, что чувствует. Он убил их всех. Лайт очередной раз дробит свой кулак о камень. Успокоившись, он безвольно заваливается на стену. L, наверное, сейчас от души забавляется, глядя на записях с камер, как самообладание Лайта наконец разошлось по швам. Именно то, чего он добивался. Через полчаса подросток отключает воду. Он бы не отказался заночевать на полу, умощенном белой плиткой, но прекрасно понимает, что даже эта небольшая иллюзия одиночества была всего лишь благосклонностью сыщика. На двери нет замков. Быстро вытершись, Лайт одевается и выходит в комнату, которая внезапно начинает казаться душной и тесной. L ждет его у двери, как ждет всегда, когда их скрепляет цепь. – Лайт, – детектив медленно поднимается с пола. – Ты не можешь так уходить. Он протягивает руку, и Ягами, вновь ощущая обжигающую ненависть, нарастающую в груди столпом красных искр, отдает наручник. Взгляд сыщика задерживается на ушибленных костяшках. – Правда? – рычит Лайт, пряча руку в карман. Он не желает участвовать в очередном допросе. – Знаешь, меня это задолбало! Я не могу просочиться сквозь стену и свалить отсюда, как бы мне этого не хотелось, так какого черта мы должны принимать душ в наручниках?! – Вообще говоря, такая вероятность есть. Она крайне и, я бы даже сказал, бесконечно мала, но если все частицы твоего тела случайным образом смогут преодолеть потенциальный барьер, то ты сможешь пройти сквозь стену. Это называется туннельный эффект. Первую секунду Лайт пытается переварить смысл сказанного, но затем до него доходит вся абсурдность слов детектива, и он сотрясается от смеха. – Я сказал что-то смешное? – детектив с интересом наклоняет голову. – О да, L, – с нажимом на последнее слово отвечает Лайт, зная, что детектив требует к себе обращения по псевдониму. – Приятно знать, что вероятность моего прохождения сквозь стену ты оцениваешь выше вероятности того, что я не собираюсь нарушать договоренности. – Я не понимаю причины нашего конфликта, Лайт, – сыщик стягивает джемпер, и Лайт старательно отводит взгляд. – Причина в тебе. Я устал быть твоим экспериментом. В ответ на эти слов сыщик застегивает наручник на своем запястье. – Это не причина, Лайт, – безэмоционально отвечает детектив, прожигая его взглядом. – Постоянное наблюдение не является экспериментом. Это условие твоего освобождения из-под стражи, и мы обговорили это еще в первый день. Поэтому не вижу никакой необходимости спорить о принятых мерах спустя месяц. – Я не помню, чтобы в этих условиях оговаривалась возможность нарушения моего личного пространства, – Ягами зло смотрит на сыщика, стараясь не обращать внимание на поджарое тело, не скрытое за одеждой, но все же замечает темную дорожку волос, скрывающуюся за широкими джинсами. В глазах детектива мелькает что-то похожее на разочарование, и он некоторое время молча продолжает глядеть на подростка. – Ты прав, Лайт. Я приношу свои извинения, – L опускает голову, словно бы в знак искреннего раскаянья, и этот показательный жест встречается очередной волной раздражения. – Иди к черту, – выдыхает Лайт, и садится около двери в ванную, перенимая пост детектива. Цепь натягивается, и подросток кладет руку рядом с приоткрытой дверью. Он знает, что очередное эмоциональное выступление будет впоследствии использовано против него, но не может сдерживать гнев внутри. Да и к тому же, какая теперь, к черту, разница? Время наивной веры в собственную невиновность прошло. Он был Кирой. Все указывает на это. Эта мысль уже второй раз за день заставляет Лайта переосмыслить все происходящее, но теперь становится ясно, что ему не удастся так просто закрыться от правды хлипким самообманом. Рано или поздно ему придется принять решение и поведать детективу все, о чем вспомнил. Выбора нет – Ягами Лайт больше не принадлежит себе. Если расскажет – сыграет по нотам Рюдзаки. Если промолчит – останется пешкой Киры. Абсурдная мысль, учитывая, что Кирой был он сам, но все же Лайт не может идентифицировать себя с массовым убийцей. Он не чувствует в себе потребности убивать. Возможно, местами он согласен со справедливостью Киры, но сам он ни за что не стал бы предавать преступников смерти. Он не стал бы подвергать свою семью опасности. Не стал бы убивать невиновных, оправдывая свои действия великими замыслами. Вероятнее всего, сила каким-то образом влияет на разум. Другого объяснения для себя Лайт найти не может. Может быть, Рюдзаки ошибается, так лихо отказываясь от предположения о том, что подростком кто-то управлял, вынуждая творить зло. Еще есть шанс, что Лайт не лгал себе все это время, рассуждая о непоколебимости свои принципов. Но как тогда объяснить то, что он понимает природу поступков первого Киры? Его накрывает неистовое желание вцепиться в собственные волосы и выдрать их в надежде, что вместе с ними он сумеет искоренить хоть часть этого отвратительного осознания из своей головы. Но натяжение цепи останавливает руку в нескольких сантиметрах от цели, и Лайт готов взвыть от бессилия. Несправедливо. Как он мог поступить так с собой? Как он мог предать все, во что верил? Шум воды за дверью стихает, и Лайт с облегчением думает, что этот долгий день, наконец, завершился, и он сможет сбежать в темноту на ближайшие шесть часов. Как только L выходит из душа, подросток падает на кровать. Он ожидал, что уснет моментально после сорока часов бодрствования, но мысли раз за разом вытягивают его обратно в реальность, рисуя в голове образы жертв. Рей Пенбер. Наоми Мисора. Линд Л. Тейлор. Куро Отохорадо. И L. Он пока жив, но Лайт понимает, что именно детектив откроет счетчик замерших сердец, как только первый Кира вернет себе воспоминания. Если вернет себе воспоминания, – поправляет себя подросток. В его силах предотвратить это. Будильник звенит истерическим смехом ровно в семь. Лайт прихлопывает его, как надоедливую муху. Он опускает ноги на тапки и замечает, что они до сих пор мокрые после душа. Похоже, не ему одному не удалось восстановиться этой ночью. Однако к утру чувство вины, бушевавшее прежде ненасытным стихийным огнем, охладевает, и на его место остается безжизненный обугленный кратер. Словно бы все, что так желало бороться за слабую веру в свою невиновность, сгинуло, обратилось в пепел, и теперь только скрипит на зубах, вызывая неприятную сухость в горле. Осталось лишь пустое смирение и хворост догорающей надежды. – Я слышал, как ты ворочался всю ночь. Можешь поспать еще, – сквозь шум мыслей продирается бесцветный голос. – Сегодня много дел, – качает головой Лайт, не желая поворачиваться к глазам, которые караулили его сон и следили за беспокойными метаниями. – Мне нужно в душ. Обычно подросток начинает новый день с зарядки, но сейчас ему едва хватает сил подняться с кровати. Он ожидает, что Рюдзаки обратит на это внимание, но тот лишь согласно встает и проходит к двери. На сборы уходит в два раза меньше времени, чем обычно, и после завтрака они устремляются в штаб. Никто из команды пока не пришел, и потому Лайт решает добавить последние штрихи в свой отчет по Йотсубе. Он изо всех сил старается отогнать навязчивую идею удалить все данные, чтобы спрятать следы собственных преступлений, напоминая себе, что его единственная цель – Кира. Ради этого он здесь. Лайт не может позволить страху взять верх. Даже если Рюдзаки прав, если сам Лайт – Кира, он должен довести дело до конца. Он не станет бежать от ответственности. Спустя некоторое время следователи начинают сонным скоплением слоняться по штабу, в вялом приветствии поднимая руки. Лайт хотел дождаться всех, но Айдзава сообщает, что Ягами старший и Моги задержатся как минимум до обеда, и потому, набрав в грудь побольше воздуха, подросток подзывает детектива: – Эй, Рюдзаки, подойди сюда, – даже сам он чувствует, как неестественно и наигранно звучит голос. Лайт не знает, что именно заставляет его переживать – воспоминания о Рее Пенбере и Наоми Мисоре тщательно спрятаны в его голове до тех пор, пока он по собственному желанию их не раскроет. Сыщик спрыгивает со своего кресла, и подросток замечает, что тот тоже двигается с некоторой осторожностью. – Смотри, – говорит Лайт, – точки на графике – это смерти, а линией отмечена динамика акций. Эл наклоняется и смотрит в экран, прикусывая палец. – Лайт, это же… – пораженно выдыхает детектив и переводит на подростка удивленный взгляд. Почему-то от проблеска вдохновения на бледном лице тревога внутри рассеивается, и Ягами забывает о том, что именно эти графики привели его в крайнюю степень сомнений. – Ага, – улыбается он. – Зацепка. Я решил, что у Киры может быть какая-то друга мотивация помимо убийства преступников. И потому начал отслеживать всех погибших от сердечного приступа, просматривая данные, полученные из полицейских участков, больниц и моргов. Так я обнаружил, что за последнее время от инфаркта умерли три члена советов директоров из крупных компаний. Лайт обводит три точки на графике. – А затем ты решил присмотреться к управлению крупных японских банков, – задумчиво продолжает детектив. – Да. Так я нашел еще десять человек. Но… – … они умерли не от сердечного приступа, – восхищенно заканчивает L. Лайт замечает, что его плечо слегка сжимает бледная ладонь. – Да. Причина смерти практически у всех – несчастный случай. Я подумал, что это не может быть просто совпадением. И тогда заметил, что из всех корпораций в банковской сфере стабильный рост только у Йотсубы, и при этом каждая смерть влияет на динамику. – А это значит Кира умеет убивать не только сердечными приступами, и он, скорее всего, связан с Йотсубой, – кивает сыщик и, улыбаясь, добавляет. – Это отличная зацепка, Лайт. Но как ты понял, что нужно искать? Лайт начинает свой рассказ о том, как проводил анализ, и к ним присоединяются Мацуда и Айдзава. Так они обсуждают находку почти до полудня, после чего расходятся по своим местам в поисках новой информации. Лайт удовлетворенно сворачивает вкладки с отчетом. Может он и был Кирой, но хотя бы сейчас он приносит пользу расследованию. Даже Рюдзаки, кажется, загорелся энтузиазмом, и теперь усердно принимается за работу. Размышляя о том, каким будет следующий шаг для поимки преступника, Лайт не замечает, как проваливается в сон. Из дремы его выводит настойчивый голос и крепкая рука, требовательно трясущая его за плечо. – Лайт! Проснись! Подросток резко распахивает глаза и обнаруживает себя съехавшим по спинке кресла. Он поднимает голову и видит над собой строгое лицо отца. – Мы можем поговорить… наедине? По брошенному в сторону взгляду Лайт понимает, что последнее слово адресовано не ему. Но L только безразлично пожимает плечами и встает из-за рабочего места. – Можете поговорить на диванах под лестницей. Соитиро хмурится, явно не обрадованный перспективой говорить под надзором детектива, но решает не возражать. Он разворачивается, и они втроем идут к предложенному Рюдзаки месту. Лайт бросает взгляд на часы и с ужасом осознает, что он проспал как минимум три часа. Какого черта его никто не разбудил? Подождав, пока сын сядет, Ягами-старший начинает: – Лайт, вся команда рассчитывает на вас двоих. Но если и ты начнешь вести себя безответственно… – Господин Ягами, – перебивает его сыщик, и сын с отцом удивленно оборачиваются к нему. – Вы же знаете, что зацепка по Йотсубе – это заслуга Лайта? Прежде подростку казалось, что сыщик всегда относился к отцу с уважением, но теперь в его тяжелом взгляде сквозит неприкрытое раздражение. – Я не пытаюсь сказать, что вы двое недостаточно усердно работаете, – с некоторым смущением отвечает мужчина, сжимая ладонь в кулак. – Но мы не можем подрывать командный дух, особенно после того, как потеряли Айдзаву! – Что? – недоуменно спрашивает Лайт, глядя поочередно на отца, а затем на сыщика. – Айдзава ушел? Почему? – Ты что, и это проспал?! – отец ударяет кулаком по столу и на лице его блуждают желваки. – Кира вынудил полицию отказаться от сотрудничества с L! Все, кроме Айдзавы, приняли решение уйти из полиции. Что с тобой происходит, Лайт? Его взгляд недоверчиво скользит по цепи, и Лайт отводит глаза. Он знает, что отцу было тяжело смириться с новым видом заключения. Как минимум потому, что каждый раз при взгляде на сына он видел в нем подозреваемого. А также по причине своих консервативных ценностей. Он никогда не высказывал в слух своих опасений, но Лайт замечал его отстраненность. Отец будто бы избегал его. И теперь, под суровым взглядом, подросток осознает, что все эти опасения он подтвердил. – Да ничего, я просто… Кира. Лжец. Гей. – … всю ночь думал о расследовании. Сам же знаешь, у нас наконец-то появился прорыв, – Лайт улыбается, и с отвращением замечает, насколько же просто было соврать отцу. Гораздо проще, чем соврать детективу. Кажется, он делал это тысячи раз. Он вспоминает как в детстве лгал о том, что у него есть друзья, и уходил бродить в одиночестве в соседние районы. Как говорил о том, что ему нужно учиться, чтобы пораньше уйти с семейного застолья, в то время как школьная программа всегда казалась ему примитивной и простой. Ему не нужно было проводить за уроками больше пятнадцати минут в день, чтобы оставаться лучшим. Он врал, что ухаживает за девушками, хотя они, как признается себе Лайт, никогда ему не были интересны. Позже вся эта ложь срослась с реальностью. Он нашел приятелей, с которыми прогуливался после школы. Сидел за уроками по несколько часов в день, машинально решая сотни однотипных задач. Вступал в отношения, которые были обречены разрушиться спустя пару недель. Но все это ему не было нужно – сплошное притворство для поддержания имиджа идеального подростка. Было ли в нем хоть что-то настоящее? Лицо полицейского смягчается – ему никогда не требовалась правда. Ему достаточно, чтобы сын соответствовал своей лжи. – Иногда всем нужен отдых, – изрекает он. – Может, тебе нужно почаще общаться со своей девушкой? – Мы виделись вчера, – пожимает плечами Лайт. – Ну и хорошо, – с этими словами полицейский уже собирается подняться, но L останавливает его: – Господин Ягами, может задержитесь на кофе? Если не ошибаюсь, у вас давно не было шанса поговорить с сыном. – Сейчас нужно работать, – решительно обрубает Соитиро и встает с дивана. – Но вы же только что сказали о необходимости отдыха, а мы с Лайтом как раз собирались пообедать. – Рюдзаки! – резко прерывает его Лайт, не желая перечить отцу. Он уже разочаровал его. – Отец прав. У нас будет уйма времени для разговоров после поимки Киры. При условии, что отец не решит пристрелить его на месте, узнав правду. Соитиро кивает и уходит к своему рабочему месту. Кратер в душе превращается в сосущую воронку, но Лайт отмахивается от этого чувства. Он встречается взглядом с Рюдзаки, и по задумчивому лицу понимает, что тот, вероятно, думал о том же, когда предлагал Ягами-старшему задержаться для разговора. От этой мысли становится еще паршивее. Он не нуждается в жалости L. – Пошли, – Лайт грубо дергает за цепь. – Пообедаешь за компьютером. – Как скажешь, Лайт, – детектив не сводит с подростка пристального взгляда, и по пути обратно тому кажется, что за шиворот бросили горсть раскаленных углей. До конца дня Ягами прикладывает все силы, чтобы не отключиться еще раз. Вся команда в тишине перебирает досье на каждого сотрудника Йотсубы, и тоскливая рутина окончательно ослабляет изнуренный разум. Когда Рюдзаки утягивает его обратно в комнату, Лайт даже не сомневается, что сломается уже этим вечером. В нем больше не осталось сил для сопротивления. – Я думаю, нам стоит отложить игру в честность на какое-то время. Лучше будет использовать освободившийся час для расследования, согласен? – внезапно произносит сыщик, переступая порог номера. Подросток останавливается, поднимая пораженный взгляд на Рюдзаки. – Почему? – выдавливает он наконец. Детектив не может не понимать, насколько он близок к истине. Неужели это очередная игра? Или он хочет заставить Лайта повариться в чувстве вины еще какое-то время, чтобы потом одним ударом нанести тому сокрушительное поражение? – Мне кажется, в сложившейся ситуации это не самое продуктивное использование времени, – безразлично отвечает L. – Но я все же хотел бы задать тебе один вопрос. Ты не против? – Разумеется, – отвечает подросток, недоуменно глядя на детектива. – Умирал ли кто-то на твоих глазах? Нутро неприятно сжимается. L понимает, что Кира мог убивать другими способами в тех случаях, когда пытался скрыть улики. Он на самом деле гений – вероятно, при взгляде на графики он понял, что Лайт вспомнил подозрительную смерть, которую ранее списывал на случайность. Так вот почему он хочет остановить игру – думает, что уже выиграл? Мгновенный гнев сменяется смирением. Что бы детектив себе не думал, Лайт сражается не с ним. Единственный его враг – Кира. Пусть тот и был его второй личностью. – Да, – признается Лайт и зачем-то добавляет: – Но я не помню, чтобы убивал его. Рюдзаки смотрит на него долгим изучающим взглядом и, наконец, удовлетворенно кивает. – Могу я тоже задать вопрос? – немного неуклюже произносит подросток, понимая, что следующие слова прозвучат странно. – Конечно, Лайт. – Что ты думаешь обо мне? Сыщик удивленно наклоняет голову. – По большей части, я думаю, что ты лжец и манипулятор, – небрежно отвечает он и слегка улыбается. – Но мне нравится быть единственным человеком, которого ты не можешь обмануть. К щекам приливает кровь, и подросток поспешно отводит взгляд. L прав. У никогда не получалось обмануть детектива – тот всегда видел его истинную сущность. Кира. Лжец. Гей. – Рюдзаки, я должен… – Мы оба устали. Поговорим завтра, – перебивает сыщик и расстегивает наручник на своем запястье. Лайт с непониманием поднимает голову. Думает ли L, что он снова собирается солгать? Или не хочет давать шанса на искупление? Он не может найти ответ на бесстрастном лице. Зарываясь после душа в долгожданную постель, он понимает, что снова не сможет уснуть. Мысли оглушают громовыми раскатами, раз за разом повторяя имена жертв. Рей Пенбер. Наоми Мисора. Мантра обещает звучать в голове бесконечно, и он поворачивается на бок, скрываясь от наблюдения бдительных черных глаз. Пальцы сжимают простынь в отчаянной попытке ухватиться за реальность. Линд Л. Тейлор. Куро Отохорадо. L. Лайт был бы рад вернуть себе воспоминания о том, как убивал всех этих людей лишь для того, чтобы понять собственные мотивы. Найти оправдание, причину, смысл… Неожиданно на соседней половине кровати слышится движение, и грохот мыслей стихает. Настороженный слух выхватывает слабое позвякивание цепи. Шорох ткани звучит ближе. Лайт замирает без движения, задерживая дыхание. Прохладные пальцы касаются локтя, и подросток напрягается, как натянутая проволока на минном поле. Он чувствует себя пойманным, застигнутым врасплох, будто бы детектив выжидал, пока запах его страха и вины просочится через поры, и теперь он медленно пожрет его, поглотит вместе с истиной, которая отчаянно рвется наружу. Бледная ладонь плавно скользит по предплечью, оплавляя кожу невесомым касанием, падает и приземляется где-то под ребрами. Лайт слышит предупредительный звон тишины в голове – еще немного, и его разорвет как кислородный баллон от высеченной искры. Кажется, что все чувства и мысли сжались до размеров точки, застыли в сингулярности, и даже биение в груди остановилось, не желая разрушить нестабильный баланс. Он ждет, уже готовый признаться, когда длинные паучьи пальцы сожмут его, чтобы выдавить всю отвратительную сущность наружу. Но L замирает. Он так близко, что Лайт осязает его присутствие вздыбленными волосками на коже, чувствует призрачное дыхание за спиной. Он словно выжидает малейшего колебания. Его пальцы медленно перебирают хлопковую ткань пижамы, прощупывая, изучая. Голова идет кругом от звона тишины и недостатка кислорода, и Лайт сдается, глубоко вдыхая. И в тот же миг Рюдзаки рвется вперед, с силой вдавливая детонатор в пол. Он придвигается ближе, утыкается носом в русый затылок, и Лайт на самом деле взрывается изнутри. Мысли неудержимым потоком прорывают баррикады, и их одновременное звучание смешивается в неразличимый гул. Сердце просыпается от оцепенения и заходится в пьяном ритме, захлебываясь расплавленной кровью. Лайт чувствует, как рука на животе притягивает к себе, прижимает к груди, и от этого слабого давления легкие пушечным выстрелом выплевывают воздух. Он судорожно сглатывает, ощущая, как пересохло горло, испепеленное мгновенной вспышкой. - Лайт, - оглушительный шепот ударной волной расходится по шее, и подросток вздрагивает, словно все тектонические плиты тела приходят в движение под импульсом голоса и тут же останавливаются, успокоенные ровным горячим выдохом. Чужое тепло обволакивает его, поглощает, растворяет в себе. Все прежние мысли улетучиваются из головы, оставляя лишь безмятежную тишину. Лайт не знает, что это значит. Очередная игра, проявление жалости или попытка сломить. Он не хочет об этом думать. Он не хочет спугнуть это сладкое тягучее чувство, растекающееся по венам, и потому решает притвориться спящим. Он расслабляется и разрешает своему телу прильнуть к мерно вздымающейся груди Рюдзаки. Он позволяет второй руке детектива скользнуть под плечом и прижать себя еще ближе. Неважно, чего добивается L. Пока эти объятия погружают его в теплую негу, где нет вины и раскаянья, он просто примет их. – Я знаю, что ты не спишь, – шепчет L, почти касаясь губами шеи, и Лайт практически различает хитрую улыбку на лице сыщика. – Ты, как всегда, ошибаешься, – тихо усмехается в ответ он и моментально проваливается в сон.