Игра в честность

Следующим вечером игра в честность заканчивается не слишком конструктивной критикой совместного быта со стороны Лайта. Он выдвигает новое требование, и, по его настоянию, сыщик вынужден отказаться от своей зловредной привычки сидеть по ночам за столом, потому что подросток предпочитает спать «как человек, а не уткнувшись лицом в место, где за ночь до этого лежали ноги». Здесь L вынужден признать, что просчет был именно с его стороны – каждый раз, когда он сам проводил ночь в постели, он спал «как человек». Поэтому сыщик придвигает свое кресло ближе к кровати. Но это доставляет неудобства уже ему – единственной поверхностью, на которую L может складывать свои чашки и десерты, не считая рабочего стола, оказывается прикроватная тумбочка, прильнувшая к изголовью с той стороны, где спит Лайт. Стоит детективу мигрировать поближе к своей цели, подросток, морща нос, заявляет, что не собирается спать, уткнувшись лицом в ноги детектива, который «босиком шляется по грязному полу». Потому Лайт устремляется на соседнюю половину кровати. Однако той же ночью выясняется, что расстояние цепи не допускает такое расположение соседей – она натягивается до упора при каждом повороте подростка. Итак, на следующее утро L находит решение этой хитрой тригонометрической задачи по комфортному размещению двух объектов внутри окружности, радиус которой равен длине цепи. И единственным подходящим под все запросы местом признается кровать. Но это решение служит началом для новых споров следующим вечером. Требования Лайта ужесточаются: никакой еды в постели, никакого ноутбука, пока он пытается уснуть, и, разумеется, никаких грязных ног на чистых простынях. L же в свою очередь на такие жертвы пойти не может. Ему нечего делать ночью, помимо работы («Над чем ты вообще работаешь? Ты даже не смотришь наши отчеты»), продуктивно заниматься анализом без сладкого он не может («Ты и так не делаешь ничего полезного. Ну снизится твоя производительность, ну и что?»), а контакт распаренной после душа кожи ног с грубыми тканями вроде хлопка детектив просто не переносит («Так носи тапки и мой ноги утром!»). Каждому из разногласий приходится искать компромисс: L принимается за работу, только удостоверившись, что Лайт уснул, ест только сладости, которые не крошатся, а простыни заменяются на шелковые. Элегантное решение, которое не нравится никому. Детектив понимает причину, по которой подросток перешел в яростное наступление. В конце разговора о смерти Куро Отохорадо напряжение достигло своего порогового значения, и L был морально опустошен. Лайт поймал его на домыслах – а это самый страшный приговор для рациональности сыщика. Последние три дня он старается разобраться в своих мыслях, а потому контроль над игрой полностью переходит в руки Лайта, и тот, как и ожидалось бы от прародителя Киры, не упускает возможности этим воспользоваться. На следующий вечер подросток дает детективу понять, что тоже заметил ослабление хватки детектива: — Ты не спрашиваешь меня о Кире. Готовишь какой-то изощренный план или просто стараешься усыпить мою бдительность? — Разве ты хочешь испортить интригу? — Не отвечай вопросом на вопрос. — И то, и другое. У меня получается? — Что именно? — Не отвечай вопросом на вопрос. — Тогда не формулируй вопросы так криво. И раз не хочешь уточнять — твой план обречен на провал. — А что насчет твоей бдительности? — Спросишь следующим ходом, — улыбается Лайт, и уголки детектива так же непроизвольно ползут вверх. Чтобы скрыть вспыхнувшее в груди озорство, он поворачивается к столу и топит в чашке несколько кубиков сахара. Это не ускользает от пристального взгляда: — Зачем ты столько сахара в кофе кладешь? Это ужасно. С этого момента загорается очередной спор о вкусовых пристрастиях сыщика, и L с удовольствием замечает, что Лайт неплохо подготовился к дискуссии о вреде сладкого. Вряд ли подробности про превращение избытка глюкозы в гликоген и его отложение в печени были заложены в голову подростка до знакомства с детективом, а значит, Лайт потратил свое бесценное рабочее время на подготовку к игре. Это знание согревает душу сыщика, ведь оно означает, что внутри Лайта ведется такая же внутренняя борьба между любопытством и внешней неприступностью. После завершения игры они по очереди принимают душ и располагаются на постели – каждый со своей стороны. L облокачивается на спинку кровати и притягивает колени к груди, вновь погружаясь в размышления о том, как ему перехватить инициативу. Он по-прежнему полагает, что игра в честность способна принести пользу, но эта польза выглядит незначительной на текущий момент. Детектив, иссушенный жаждой знаний, словно наблюдает за гигантским водопадом души Бога нового мира через железные защитные прутья, и все, что ему достается из этого необузданного потока мыслей – это мелкие распыленные брызги. Он пытается собрать паззл под названием Кира из сотни деталей, когда их истинное количество выше на пару порядков. К тому же, теперь в паре с призрачной выгодой прилагаются риски, которые детектив наивно вычеркнул из уравнения в самом начале как пренебрежимо малые. Рядом с Лайтом он становится субъективным. Раньше детектив считал, что угроза может подстерегать его, лишь замаскировавшись под желание Лайта заглянуть за завесу тайны его личности. Но в какой-то степени он был от этого защищен: даже если бы Ягами смог каким-то образом полностью подчинить его разум и попытаться выяснить имя сыщика прямым вопросом, тот не смог бы ответить. Имя L знал лишь один человек – Ватари. Он же и замел все следы, которые детектив оставил в этом мире, будучи ребенком. L не помнит ничего о своем раннем детстве. Не помнит, как звали его родителей. Не помнит города и страны, где был рожден. Не помнит даже того дня, когда в первые оказался в приюте. Для себя он всегда был безымянным детективом, не имеющим личности. И это служило ему отличной защитой против Киры. Конечно, зная эту информацию, Кира мог бы напасть на след Ватари. И в этот момент L пришлось бы остановить игру. Но желание покопаться в прошлом детектив планировал использовать как проявитель уязвимости Лайта. L сознательно предоставил обоюдоострый меч в пользование врага. Он достаточно хорошо знал подростка, чтобы понимать главную составляющую его сущности – он не сдастся без боя. И потому сыщик ожидал увидеть, как тот будет размахивать вложенным в руку оружием, защищая собственные границы. Но дни шли, лезвие так и оставалось покоиться в тени, небрежно отброшенное за ненадобностью, а подконтрольные области Лайта лишь расширялись. L уверен, что причина кроется в наивной уверенности Лайта в своей невиновности. Подросток пытается вживить свою правду сыщику под кожу, играет с его мыслями, как играл Кира, переставляя звенья логической цепочки в предпочтительном для себя порядке, и для этого ему не нужно оружие – он не старается причинить вреда. Отмахнуться от этого оказывается задачей посложнее, чем перебороть отчаянное сопротивление подростка, ведь теперь он вынужден бороться с собственными иллюзиями. L чувствует себя улиткой, ползущей вверх по склону спящего вулкана, верхушка которого скрыта за молочной пеленой облаков. Лайт доказывает ему, что наверху нет прорезающего самые недра земного шара жерла, плюющегося пеплом и магмой, что там – всего лишь снежная шапка, кристально белая и холодная, не представляющая интереса. Он показывает ему зеленеющие полотна полей у подножия, бьющую ключом жизнь вокруг, испещренную резвыми горными ручьями скалистую местность, как бы говоря, что все это было бы уже мертво, засыпано слоем черной беспросветной золы как берега Помпеи, сгорело бы в расплавленном огненном озере, если бы сыщик был прав. И панцирь, который L везет на спине всю дорогу, чтобы заполнить застывшими лавовыми породами, собранными из самого средоточия вулкана, в доказательство своей правоты, отягощается сомнениями каждый день. Нет, детектив не отказывается от своей теории – он все также уверен, что Лайт был Кирой, и наверху его поджидает порабощенное затяжным сном сопло вулкана. Но теперь, глядя, как лучи закатного солнца прощальным столпом света выхватывают новый пейзаж, очередной оплот жизни в горной обители, L сворачивает со своего пути, чтобы насладиться открывшимся видом. Теперь он знает, чем была выжженная пустошь до стихийного катаклизма, и вынужден бороться с желанием сохранить ее в первозданном виде, законсервированной во времени. Но так его паломничество к землям Бога нового мира затягивается. Он рискует остаться похороненным под сажей или сгинуть в обжигающем пламени после очередного извержения. Детектив должен собраться с мыслями и, закрыв глаза, двигаться изначальным курсом к разгадке. На соседней половине кровати слышится шорох тканей, и через секунду L бедром ощущает неожиданное тепло – лоб подростка упирается в тазовую кость, а рука по-хозяйски вытягивается поперек его живота, захватывая ладонью прерванный вздох сыщика. Лайт, словно подслушав сквозь сон мысли детектива, явился, чтобы усложнить задачу. Мгновенье вырванный из размышлений L желает выбраться из слабой хватки этих странных объятий, но ровное дыхание подростка, осязаемое через ткань одежды, расходится пощелкивающими электрическими импульсами по всему телу. Он парализован, обездвижен. Все нутро сжимается и вибрирует. L успокаивает себя, что все это – лишь биохимическая реакция организма. Напряжение и покалывание во всех мышцах его тела – всего лишь последствия выброса кортизола при внезапном приближении врага. Учащенное сердцебиение, крушащее изнутри костную преграду ребер, словно пытаясь убежать от жара вспыхнувших углей, вызвано выплеском в кровь адреналина. Обжигающее тепло, циркулирующее от грудной клетки к солнечному сплетению – окситоцин, неизбежный продукт доверия, зародившегося в ходе игры в честность. Волна удовольствия, мурашками стягивающая кожу – лишь вознаграждение организма дофамином за человеческий контакт. Но L понятия не имеет, как остановить мутацию примитивных сигналов своего тела в нарастающую бурю эмоций. Здесь его разум бессилен. Он обреченно вздыхает и с сожалением смотрит на прильнувшую к нему голову. Пусть Лайт и спит, но это чертовски грязный ход с его стороны. Хотя, если подумать, Кира никогда не использовал голые факты в своей стратегии. Его тактика предполагала воздействие на чувства. Сыщик осторожно проводит рукой по русым волосам. Обманчиво приятное ощущение, и грудь раскалывается пополам от желания довериться ему. Но L должен быть выше этого – в конце концов, он всегда выбирает мыслить объективно. Все, что он испытывает сейчас – темпоральное, вынужденное исчезнуть в хаотичном потоке времени чувство. Он вновь запускает ладонь в волосы, позволяя прядям скользить между пальцами. Но сейчас оно есть, пусть и эфемерное, оно бьется у самого горла. Для чего он так старается приблизить их с Лайтом судьбу, сходящейся в единой сингулярной точке, означающей смерть одного из них? И не потому ли теряет контроль, что на самом деле не желает разрушить то хрупкое доверие, воздвигнутое за этот месяц? L обращает задумчивый взгляд к лицу Лайта. Абсолютно расслабленное, оно не выражает никаких мыслей своего владельца. Он невесомым движением проводит пальцами по возвышающемуся под кожей хребту скулы. Чего он, собственно, добивается этой игрой? Наказания для Лайта, возведения защиты на случай возвращения Киры или ничего из этого? Детектив закрывает глаза, и чувствует, как проваливается в сон. У него все еще будет возможность все обдумать. Сквозь пелену дремы он замечает, что тепло чужого тела исчезает также внезапно, как и появилось, оставляя за собой лишь напоминание, что их время ограничено.

***

Следующим вечером сыщик открывает заранее подготовленный Ватари конверт с фотографиями, раскладывает их перед Лайтом и усаживается на кресло, подхватывая одной рукой чашку с десертом. — Один из этих преступников полгода назад стал жертвой Киры. Информацию об их смерти не передавали по новостям. Я хочу, чтобы ты угадал, который из них. — Если ты думаешь, что Кира обладает экстрасенсорными способностями, и сейчас проверить их наличие у меня, то должен тебя разочаровать. В этом случае ты был бы уже мертв, — ухмыляется Лайт, поднимая глаза от карточек. — Я могу расценивать это как угрозу? — Тебе придется гадать, потому как по правилам я должен ответить только на один вопрос, — Лайт поочередно берет в руки фотографии и рассматривает их с обеих сторон. Бровь его недоуменно ползет вверх. – Номер 3, 4, 7 и 13? Где ты обронил карточку с номером 666? — Перестарался? – не то, чтобы эта проверка несла в себе какой-то смысл, но реакция Лайта была ему интересна. — Да уж, — лицо подростка кривится в усмешке. – Мог бы хоть в даты рождения их спрятать. Я выбираю номер три. — Потрясающе, — L подается вперед, не донося ложку с десертом до рта. – Три – любимое число Бога, Лайт. Даже зная о проверке, ты успешно ее провалил. Лайт смешливо фыркает: — Я не думаю, что в священных писаниях говорилось про этого Бога. Если уж на то пошло, мое любимо число – единица. Так я угадал? — Нет. Всех этих людей убил Кира – тебе стоило бы догадаться, — детектив не может сдержать улыбки при виде негодования на лице Лайта. – Но на самом деле я хотел проверить, остались ли в твоей памяти лица этих преступников. Можешь их вспомнить? Лайт открывает рот, вероятно для того, чтобы возмутиться, однако ничего не говорит. — Кажется, да, — немного поразмыслив, он указывает на карточки с номерами 4, 7 и 13. – Вот этих. Возможно, видел их в новостях или в данных по делу. — Возможно, — подтверждает L и уже без улыбки встречается взглядом с Лайтом. – Должен сказать, я поражен. — Почему? — Эти трое были убиты полгода назад. А этот, — L постучал пальцем по усатому лицу под номером 3, – умер только сегодня. — Это все еще ничего не доказывает, — Лайт, нахмурившись, скрещивает руки на груди. Но для сыщика это подтверждает сразу два предположения. Во-первых, память подростка действительно хранит обрывки нужных воспоминаний. Во-вторых, Лайт на самом деле с ним откровенен, и не старается спрятать истинные мысли, либо не считает их угрозой. L сообщает Лайту только о втором своем открытии, и позволяет тому до конца игры оставаться у руля.

***

Ночью все повторяется. Подросток засыпает и льнет к застывшему в своей обыденной позе детективу, захватывая в тиски зарождающуюся цепочку рассуждений. Вновь не справившись с искушением, L зарывается рукой в мягких волосах, перебирая кончиками пальцев пряди. Но когда он плавным движением очерчивает контур ушной раковины, на боку горячим потоком ощущается рваный выдох. Тело сыщика замирает, словно он оступился на краю пропасти, и сердце подскакивает к горлу, отбивая неровный ритм. Лайт вскидывает голову. — Что ты… — сонным голосом бормочет подросток, и L сквозь полумрак видит, как карие глаза в удивлении расширяются при быстром взгляде на их положение. – Черт, прости. Лайт хватается за одеяло, перекатывается на другую сторону кровати и поворачивается спиной, не оставляя детективу шансов на объяснение. Утром L находит его в таком же положении. При пробуждении Лайт выглядит более раздраженным, чем обычно. В течении дня его напряжение, кажется, только возрастает. Сыщик замечает, как подросток остервенело прокручивает колесико мыши, чередуя это действие с продолжительными задумчивыми взглядами в одну точку. Вероятно, он ощущает некоторую неловкость после своего внезапного пробуждения в непосредственной близости с детективом, но L видит во временной потере самообладания хороший шанс расковырять защитную скорлупу и добыть для себя ценную информацию. Поэтому, дождавшись вечера, он утягивает нахмуренного подростка за собой в комнату. Лайт сразу же принимает защитную позицию, скрещивая руки и ноги, но взгляд его по-прежнему остается замутненным. — Ты смущен? – в лоб спрашивает детектив, желая сгустить атмосферу напряжения. — Смущен? – переспрашивает Лайт, отвлекаясь от размышлений. – Если ты говоришь о сегодняшней ночи, то, пожалуй, — да, немного. Почему ты спрашиваешь? L озадаченно подносит палец к губам. Он отчетливо слышит в голосе Ягами облегчение, но разве он не должен пытаться увильнуть от этого разговора? Это никак не вяжется с его внешним беспокойством. — Мне показалось, что ты напряжен. Выходит, все в порядке? — Ну, — Лайт едва заметно краснеет и разводит руками. – Ничего же страшного не произошло. Но в следующий раз разбуди меня. Мы закрыли эту тему? Потому что сейчас я начинаю чувствовать себя действительно неловко. L огорченно вздыхает – он неправильно считал знаки. В груди почему-то тяжестью ощущается тоска. Воодушевление по поводу идеи наконец взять с боем неприступную крепость медленно испаряется, и сыщик с досадой хватает со стола упаковку печенья. — Ты прав. Тогда вернемся к нашей привычной теме. Давай предположим, что ты — L, а я – Ягами Лайт, подозреваемый по делу Киры. Как бы ты вел расследование? — Ты спрашиваешь моего совета? – настороженно откликается подросток. — Сначала ответь на вопрос. — Если исходить из твоей теории, что все происходящее является частью моего коварного замысла, а я, тем временем, лишился воспоминаний, чтобы убедить тебя в своей невиновности… — его голос звучит спокойно, но L слышит сквозящее в нем раздражение. – Думаю, я бы действовал похожим образом. Для начала установил, что ты не Кира в текущий момент, а затем подпустил к расследованию, чтобы создать видимость доверия и в то же время анализировать стратегические навыки. Так бы я получил и возможность просчитать твои последующие шаги, и дополнительное усиление команды. Лайт нервно перебирает пальцами звенья цепи, и, немного помолчав, добавляет: — С другой стороны, я бы не стал заковывать тебя в наручники. Это бы всегда служило тебе напоминанием о том, что я тебе не доверяю. Это то же самое, что сказать: «Я слежу за каждым твоим шагом, и жду, пока ты оступишься». Разве может человек после такого заявления полностью открыться, зная, что чрезмерная искренность способна отправить его на электрический стул? — Я не знаю. Но разве я могу отправить тебя на электрический стул, если ты невиновен? Подросток издает невеселый смешок и с вызовом вскидывает подбородок. — Разумеется, нет, L. Но скажи, во сколько ты оцениваешь мою невиновность? — В одну десятую процента, — мрачно подтверждает опасения детектив. Ему не нравится, в какое русло перетекает этот разговор. Он буквально чувствует движением волосков по коже затаенную враждебность Лайта, но не может найти тому рациональное объяснение. – К чему ты ведешь? — К тому, что в этом нет логики. L вопросительно наклоняет голову. Обычно Лайт поясняет свою критику, подкрепляя ее увесистыми аргументами. Но весь его внешний вид показывает, что он не настроен на задушевный разговор. Детектив не ошибся в своем предположении о нестабильности подростка. Просто причина взволнованности кроется в чем-то другом, и это предчувствие скручивается внутри детектива как жесткий жгут, стягивая внутренности. — Ты ошибаешься, если считаешь, что моя цель – твое доверие. Моей целью всегда был поиск истины. — С твоей стороны будет глупо отрицать, что ты пытаешься создать иллюзию безопасности и использовать ее для достижения своей цели, — прохладно бросает Лайт. — Я никогда не старался тебя обмануть и заставить поверить в то, что считаю тебя невиновным. Я всегда прямо говорю о своих подозрениях. Так что, если при общении со мной ты испытываешь обманчивое чувство защищенности, это исключительно твоя вина, — последние слова царапают горло, ведь он сам чувствует то же самое. Но L сможет вывести Лайта на чистую воду только уязвив его гордость. — О, — лицо собеседника застывает в каменной маске, и последняя теплота испаряется из голоса. – Полагаю, то, что наша игра называется «игрой в честность», а не «ежедневный допрос Ягами Лайта», так же не является попыткой вызвать у меня видимость контроля над ситуацией, пока ты копаешься в моей голове? L открывает рот, но ответ приходит не сразу. Он не понимает, в чем пытается обвинить его Лайт. У подростка была не просто видимость контроля, в последнее время у него была полная власть над игрой, в то время как сыщик довольствовался лишь скудными обрывками информации, нисколько не приближающими его к истине. Но вся напряженность Лайта прямо-таки кричит о том, что он не чувствует себя победителем в этой игре – его что-то страшит. — Я предложил игру в честность, потому что мне необходима твоя заинтересованность в допросе. Если бы я просто начал задавать вопросы, ты не был бы замотивирован отвечать на них. — Это не противоречит моим словам. — Ты говоришь, что я манипулировал тобой, чтобы заставить вступить в игру. Но ты сам принял этот выбор, прекрасно понимая, для чего мне это нужно. — Разумеется, — фыркает Лайт и отводит взгляд. — Ты со мной не согласен? — Ты говоришь о моей заинтересованности, но знаешь, все, чего я тут добиваюсь, — доказать тебе, что я не Кира, — L замечает, как ногти подростка впиваются в кожу на скрещенных руках. – Но это бесполезно, не так ли? Непоследовательность Лайта сбивает с толку. Он говорит о своем бессилии теперь, но раньше в его словах всегда была уверенность в собственной невиновности. L сглатывает, осознавая, что, вероятнее всего, что-то в сегодняшнем дне привело Лайта к сомнениям. — Ты всегда знал, что я уверен в своих подозрениях. Так почему ты расстроен теперь? Ягами только отворачивается и бросает взгляд на часы. — Время вышло, Рюдзаки, — он, не желая слушать возражений, вскакивает с кровати и ожидает своего освобождения. L в полном смятении встает вслед за ним. Ему не нравятся перемены в настроении Лайта, но больше всего ему не нравится тот факт, что он не знает, чем они вызваны. Вряд ли, конечно, сила Киры могла вернуться к нему без предшествующего тому события. Вероятнее всего, днем он в процессе расследования наткнулся или вспомнил о чем-то, что теперь заставляет его сомневаться в собственной невиновности. Понятно только одно – истина уже где-то совсем близко. Она, как воспаленный нарыв, назревает под треснувшей маской самообладания Ягами. Но больше всего детектива тревожит тот факт, что уже завтра он может на нее наткнуться. Если Лайт скажет ему о чем-то, что подтвердит и докажет все подозрения, сыщик не сможет об этом умалчивать. Это будет означать конец. Время действительно вышло. Ночью Лайт не пересекает невидимую черту, разделяющую постель на две равные части. И L готов поклясться, что подросток, также, как и он сам, проводит ночь без сна.