Игра в честность

Спустя две недели с начала игры в честность Лайт начинает замечать, что ему становится труднее сохранять прохладную отстраненность во время вечерних откровений. Во время работы он все чаще ловит себя на преждевременно брошенных взглядах на циферблат часов и попытках предугадать, в каком направлении будет продвигаться их сегодняшний разговор. Лайт всегда предоставляет Рюдзаки выбор темы на вечер. В сущности, вопросы детектива рассказывают о нем гораздо больше, чем ответы. По ним можно проследить за ходом мыслей сыщика: как он видит Киру, Лайта и самого себя как следователя по делу. Чаще всего L моделирует гипотетические ситуации и просит Лайта поставить себя на место центрального персонажа, которому суждено принять решение. Как утверждает детектив, на основании полученных ответов он строит некую функцию правдоподобия – иными словами, с помощью математического аппарата сравнивает решения, которые принял бы Кира в его представлении, с решениями Ягами, выражая совпадения в численном эквиваленте. Лайт никогда не спрашивает, насколько велико сходство. Да это и не нужно – все понятно из неугасающего энтузиазма L. Результаты противоречивы. Иногда это бывают задачи на логику: в один из дней Рюдзаки даже притащил IQ тест. Лайт отказался расценивать его за единый вопрос, и вынудил детектива тратить по ходу на каждую задачу из списка. Однако, уже после второй диалог ушел в очередной спор о превосходстве эмоционального интеллекта над логическим, и отведенный час был резюмирован недовольством L и оценкой умственных способностей студента в 26 баллов. Лайт остался доволен этим результатом. Свое право на ход Лайт обычно использует для смены курса разговора или же для ответного выпада. Он до сих пор не уверен, насколько допустимо спрашивать L о чем-то личном – и дело не только в предположительном росте подозрений. Каждый раз, затрагивая темы с отдаленным намеком на эмоциональную составляющую детектива, он чувствует себя первопроходцем на тонком льду – никто не знает, в какой момент он пойдет угрожающими трещинами, и внешняя невозмутимость выплеснется из пробоины, поглощая обидчика в холодной удушающей хватке. И потому Лайт выбирает медленно ползти на животе, осторожно заглядывая в глубину водоема через прозрачный барьер. Очередным вечером Рюдзаки не торопится задавать вопросы. Вместо этого он придвигается к рабочему столу и ищет что-то на своем ноутбуке. Лайт в нетерпении откашливается, напоминая о своем присутствии, однако сыщик будто бы этого не замечает. Наконец, детектив поворачивается в сторону своего собеседника и манящим жестом приглашает того подойти ближе: – Мне нужно, чтобы ты кое–что посмотрел перед тем, как я задам свой вопрос. Лайт встает и подходит ближе к столу, выглядывая из-за плеча детектива. – Я все понимаю, Рюдзаки, но мне не очень удобно так стоять, – говорит он и выпрямляется. Вся комната, признаться честно, для Лайта была неудобной по очевидной причине – для него здесь не было места. Одна кровать, один стол, одно кресло, один шкаф – все только для одного. Не было даже второй прикроватной тумбы. Ягами надеялся, что, как только детектив справится со своим раздражением, ему будет позволено иметь хоть что-то свое, но даже две недели спустя Рюдзаки, кажется, ничего в таком положении дел не смущает. Вот и сейчас он удивленно озирается по сторонам в поисках второго стула и, не находя ничего похожего, задумчиво устремляет взгляд в пустоту. – Тебе некуда сесть, – он озадаченно прикусывает палец, и Ягами возводит глаза к потолку. Вот он – гений детективного мира. – Надеюсь, ты не откажешься постоять. – Вообще-то, я против, – подросток останавливает уже готового отвернуться сыщика. – Но тогда эта ситуация становится затруднительной, Лайт, – серьезно отвечает детектив. – Кресло-то одно. – Тогда уступи мне место, если тебе так нужно что-то показать. Лайт уже даже не старается скрыть своего раздражения. У L начисто пропадает любое логическое мышление, стоит разговору зайти о воспитании, манерах или прочей чепухе, которая детективу кажется бесполезной. Но сегодня Ягами не хочется потакать детективу в его идиотском поведении, поэтому он твердо настроен гнуть свою линию до конца. – Как скажешь, – Рюдзаки на удивление быстро сдается, спрыгивает со стула и становится рядом в ожидании. Слегка смущенный такой быстрой капитуляцией, Лайт усаживается на трон победителя и переводит взгляд на экран. Уже постфактум он понимает, что вся эта заминка со стульями была неспроста – на его плечо тяжелой ношей опускается чужая рука. Один из пальцев соскальзывает с кашемировой ткани джемпера на обнаженный участок кожи, и Лайт чувствует, как прохладная подушечка пальца проваливается в ложбинку над ключицей. В голове мелькает опасение, что L пытается нащупать его пульс, и сердце, словно подслушав испуганную мысль, начинает качать кровь с удвоенной силой, заставляя стенки артерии судорожно сокращаться в попытке наткнуться на внешнее сопротивление. Лайт глубоко вдыхает, стараясь вернуть привычное спокойствие. Если бы только он посвятил больше времени на изучение анатомии, он смог бы точно определить, трепещется ли под чуткими пальцами детектива непонятно откуда взявшаяся тревога, или же это обычный недвусмысленный дружеский жест. Внезапно давление на плечо усиливается, и под хваткой чужой ладони разбегается волна мурашек, собирающаяся во взъерошенную стайку на затылке. Но Рюдзаки всего лишь слегка опирается на него, чтобы дотянуться до компьютерной мыши на столе. – Для начала взгляни на это видео, – спокойный голос раздается где-то совсем рядом, и Лайт чувствует зудящую потребность обернуться на него. Но в ответ подросток только кивает, не отрывая взгляд от монитора. На экране ноутбука запускается запись репортажа. Молодая женщина обеспокоенно объявляет зрителям о захвате начальной школы – вооруженный до зубов мужчина прорвался в здание, взяв в заложники один из младших классов. Она также сообщает, что преступник был подозреваемым в ограблении магазина, при котором погибли двое сотрудников. – Как ты считаешь, Лайт, что произойдет дальше? – детектив нажимает пробел, останавливая запись. Лайт хмурится – он понимает, к чему ведет этот разговор. – Преступник умрет. – Нет. Точнее, да – он умрет, после того как силовики ворвутся в школу. Но перед этим он успеет убить нескольких учеников и учительницу. Лайт бросает внимательный взгляд на дату репортажа – 2000 год. Тогда Киры еще не существовало. Сердце на секунду замирает, а затем дергается, резкими толчками нагоняя предписанный ритм. Ягами забывает о праве задать свой вопрос и молчит, пытаясь сообразить, чего в действительности от него хочет L. – Я могу продолжить? – звук раздается так близко, что невидимый отголосок этих слов еще мгновенье блуждает по щеке подростка. Лайт не может с уверенностью сказать, намеренно ли детектив нарушает личное пространство своих подозреваемых при допросе, или же просто забывается в жадном поиске ответов и старается разглядеть их сквозь черепную коробку. Однако про себя подросток отмечает, что это отменный ход – он едва не согласился отдать инициативу под пристальным взглядом. – Разумеется, нет, – Лайт слегка отводит голову и поворачивается. Черт, ну это уж совсем близко. – И с меня два вопроса. В другом случае он бы сделал вид, что не заметил подобное нетерпение, однако сейчас контроль над игрой, как и его плечо, был полностью в руках Рюдзаки. Детектив явно старается прощупать моральные границы Ягами, причем, вероятно, он хочет найти эмпирическое подтверждение своим теориям. Что ж, Лайт не останется в долгу. – Ты когда-нибудь закрывал дела, не имея стопроцентных доказательств? L сохраняет невозмутимый вид, но ладонь его слегка сжимается, и Лайт получает свою улику. – Однажды, – признает он глухим голосом. В голове сразу же рождается рой вопросов – почему детектив не дожал преступника до конца? Какая судьба постигла в итоге обвиняемого? Как L смог с этим смириться? Но Лайт не успевает озвучить ни один из них – он видит единственный верный ответ в темных глазах. Если Рюдзаки не смог найти достоверные доказательства, значит, их невозможно найти. И единственное столь неотвратимое, что могло помешать ему в этом, – смерть. – Ну, преступники тоже люди, они не бессмертны, – от этих слов детектив ошеломленно отстраняется, и Лайт ухмыляется, довольный своим попаданием. – Но ты, должно быть, что-то пропустил. Хочешь, как-нибудь посмотрим вместе? Тут же он замечает созревающий в голове собеседника вопрос, и, сдерживая смешок, добавляет: – Советую тебе ограничиться только ответом, иначе ты снова потеряешь ход. Про себя подросток отмечает, что это весьма забавно – наблюдать за эмоциями на обычно бесстрастном лице. Рюдзаки хочет спросить гораздо больше, чем предполагается правилами их игры, и интерес ищет хоть какую-то форму выражения. – Хочу, Лайт, – с едва заметной улыбкой кивает детектив. – Тогда продолжим. Он вновь включает репортаж, на котором ведущая с волнением рассказывает об открытой стрельбе. – Зная, что произойдет дальше, считаешь ли ты правильным убить этого человека раньше? Лайт вздрагивает – ответ возникает в голове слишком быстро. Это похоже на типичную задачку на проверку моральных принципов. Как с поездом: либо ты позволяешь поезду ехать по намеченной траектории, и тем самым позволяешь умереть нескольким привязанным к рельсам людям. Либо своими руками дергаешь рубильник и поворачиваешь поезд, направляя его по пути, где привязан только один. Только решение облегчалось тем, что человек на втором пути был причиной приближающейся смертельной опасности для первой группы. Этот вопрос всегда кажется абстрактным – какое из двух зол выберешь. И ответ всегда очевиден – нужно выбирать наименьшее. Тем более, когда наименьшее зло порождает наибольшее. – Думаю, да. – Логично, – соглашается Рюдзаки. – Он умрет в любом случае. Однако, убив его, ты спасаешь несколько жизней. – Но я говорю так, потому что знаю, что будет дальше. Кира же убивает людей, не имея понятия о том, на что повлияет его выбор. L долгим взглядом смотрит на него, и Лайт практически уверен в том, что попал в умело расставленную ловушку. Словно он оступился на лестнице и теперь в замедленной съемке наблюдает признаки последующего падения, которое неизбежно должно произойти. Лайт уже начинает жалеть, что дал детективу волю. – Какое дело было самым интересным в твоей практике? – Твое, – не задумываясь, пожимает плечами Рюдзаки. – Ты хотел сказать, дело Киры, – поправляет его Лайт и устало вздыхает – следовало выразиться иначе, чтобы сменить курс диалога. – Нет, я сказал именно то, что хотел сказать, – безапелляционно возражает детектив, и Лайту становится жарко под его взглядом. – Дело Киры, безусловно, интересное, но только потому, что ты – Кира. Что гораздо интереснее, почему ты им стал, и какой план ты построил для того, чтобы вернуть себе воспоминания. – Ты говоришь так, словно на все сто процентов уверен в моей виновности. Но у тебя нет ни одного доказательства, – криво улыбается Лайт. Еще пару недель назад он бы, наверное, раскричался в ответ на такие явные обвинения, но, спустя столько вечеров откровений, слышать эти слова стало обычным делом. Словно много раз пересказанную историю, поросшую былью. Признаться честно, иногда Лайт рад тому, что остается подозреваемым. В этой игре он чувствует себя бесценной древней реликвией, с которой мягкой щеткой слой за слоем стряхивают пыль в трепетном желании заглянуть за оболочку, выточенную временем. Возможно, именно по этой причине он противится сыщику в поисках правды. Находясь в тени Киры, Лайт остается центром внимания L. Избавившись от подозрений, он навсегда пропадет из поля зрения детектива, оставшись разгаданной головоломкой, не представляющей интереса. Едва осознав эту мысль, Лайт ощущает острый укол совести. Речь ведь идет не только о нем – пока он тешит свое эго, люди продолжают умирать. – Именно поэтому оно остается интересным, – с жаром кивает L, но, заметив, что Лайт отводит взгляд, добавляет: – Я сказал что-то не то? – Мы тратим время, Рюдзаки. Ты пытаешься разгадать мой план, но это возможно лишь при условии, что я действительно был Кирой. Я знаю, что убеждать тебя в чем-то не имеет смысла, но, если ты допускаешь хоть малейшую вероятность ошибки, ты должен понимать, что все эти разговоры могут быть бесполезными. – Даже если я ошибаюсь на твой счет, я должен выяснить причину, по которой я оказался в заблуждении. Без этого я не смогу продолжить работу над делом. Поэтому, если рассматривать нашу игру только с точки зрения пользы, в любом из двух вариантов она принесет свои результаты, – губы L растягиваются в улыбке. – Но, кроме того, мне нравится наш ритуал, и я бы не хотел прекращать его. В груди Лайта расходится теплое чувство, подгоняя сердце в его неустанном биении, и он как никогда надеется, что прямо сейчас пальцы над его ключицей не детектируют неизвестную аномалию. – Теперь я хочу, чтобы ты взглянул на следующее видео. Рюдзаки запускает очередной ролик, и узел в груди стягивает клетку ребер, тормозя ускоренный ритм, – смутно, но он помнит этот репортаж. Куро Отохорадо, опасный преступник, за день до этого расстрелявший шесть человек в центре города, захватывает детский сад. В этот раз L не останавливает запись новостей и позволяет Лайту досмотреть до конца: освобожденные заложники выходят из здания под удивленные возгласы репортеров, а затем ошеломленный ведущий сообщает о неожиданной смерти преступника. – Как ты считаешь, что могло произойти, если бы Кира не вмешался? Ответ простой, но одновременно сложный. Ситуация повторяется, но мгновенное правосудия обрубает все возможные исходы на корню. – Мы не узнаем этого, – вновь хмуря брови, отвечает Лайт. – Но мне интересно, что думаешь ты. – Возможно, могли погибнуть невиновные. – Я тоже прихожу к этому выводу. Куро был загнанным зверем. Он был неустойчив. Если бы полицейские попытались действовать по протоколу и начали с переговоров, они разозлили бы его еще больше. – Почему тебя заинтересовало именно это убийство? – Потому что Куро Отохорадо был первой жертвой Киры, – просто отвечает сыщик. – Если бы в тот день тебе досталась возможность убивать на расстоянии, что бы сделал ты, Лайт? Лайт задерживает дыхание. Он способен убить – вот что хочет услышать L. Детектив подвел его к месту, где сталкиваются его принципы – спасение жизни и убийство. Может ли одно оправдывать другое? – Многие люди приняли бы решение спасти пленников, – второй палец скользит по коже, и Лайт стряхивает руку со своего плеча, словно на его одежду перебросились языки пламени. В теории практически каждый решает потянуть за рычаг. Но эта задача с поездом – всего лишь выдумка. В ней не рассматриваются условия реального мира. Никто не говорит о возможности крушения поезда в случае резкого поворота. В условиях не предполагается, что за горизонтом на очевидно правильном пути будут привязаны еще тысячи людей, а повернуть обратно уже невозможно. Задача – единичный эпизод, в котором будущее не принимается в расчет. Стал бы Лайт убивать Куро Отохорадо, зная, что с этого момента он может стать тем, кто убьет еще десятки тысяч людей? Пожертвовал бы он пленниками, чтобы не становиться причиной смерти легиона преступников? Заглядывая в послужной список Киры, Лайт с уверенностью готов сказать, что он выключил бы репортаж. Но мог бы он предсказать подобную судьбу для себя в тот момент? И смог бы он жить, зная, что по его решению погибли невинные? Нет. Но, даже если он убил бы Куро Отохорадо, это не превратило бы его в Киру. Он бы дернул ручку аварийной остановки – так было правильно. – Возможно, я бы тоже так поступил, – наконец, глубоко вздохнув, отвечает Лайт и с вызовом смотрит на детектива. Он обещал говорить правду, и не собирается нарушать обещание, чем бы это не обернулось. – Но не из идеи справедливости. Скорее, я бы счел это рациональным. L кивает: – Спасибо за честность, Лайт. – А как бы поступил ты? Если бы сила Киры досталась тебе? – с внезапным порывом выпаливает Лайт. – Я бы ничего не стал делать, – просто говорит Рюдзаки. – Если говорить откровенно, мне нет дела ни до преступников, ни до их жертв. – И ты смог бы жить с кровью этих детей на руках? – в ужасе спрашивает Ягами, не замечая, что теперь он сам нарушает правила игры. – Не я был бы причиной их смерти, Лайт, – поправляет его детектив. – Их убил бы Куро Отохорадо. В то же время, убивая преступника, ты нарушаешь закон. – Бездействие – такое же преступление. Рюдзаки пожимает плечами, и Лайт понимает этот жест – этот спор бесконечен, неразрешимая моральная дилемма. И вдруг его снова посещает ужасная мысль – можно ли необходимое зло в действительности считать чем-то плохим? Куро Отохорадо все равно, что был мертвецом. У него практически не было шансов выйти из здания живым. Если бы его убил не Кира, то это пришлось бы сделать полицейским. Почему тогда ответ, который дал на этот вопрос Кира выглядит таким неправильным, неестественным? Не потому ли, что теперь уже известно, кем он стал, спустя время? Но мог ли его кто-то осудить за решение, принятое в тот день? И мог ли Кира родиться из праведного желания спасти человеческие жизни? Или же Рюдзаки пытается воссоздать чистый моральный облик для самого хладнокровного убийцы в истории в глазах Лайта лишь для того, чтобы тому было проще смириться с мыслью, что он сам может быть Кирой? Ягами отказывается в это верить – Кира никогда не считал себя спасителем, он был палачом. Его руки не были спасительной дланью, они сжимали окровавленный эфес меча правосудия. Если бы L был прав, почерк убийств был бы совсем другим. – Знаешь, – выдыхает Лайт. – Ты рассматриваешь эту ситуацию с позиции человека, который точно знает, что Кира может убивать на расстоянии. – Что ты хочешь этим сказать? – Куро Отохорадо был первой жертвой. Ты пытаешь найти сакральный смысл в этом убийстве, но, вероятнее всего, Кира сделал это из любопытства – для проверки силы. А этот преступник оказался тем, кого ему не было жалко… – подросток морщится от собственных слов, – он был мусором. Я думаю, цель появилась уже позже. – Не думал, что ты тоже придешь к этому выводу. – Так это была проверка? – Лайт злится, но сам не понимает почему. Это было вполне в духе детектива – выдать ложную гипотезу за свое мнение, и посмотреть, как подозреваемый с этим справится. Но подросток полагал, что они отошли от этой тактики в тот момент, когда начали игру в честность. – Не совсем. Это было мое изначальное предположение. Но оно означало бы, что Кира был способен на бессмысленное убийство уже в тот день. А это… – Не сходится с твоим представлением обо мне? – перебивает его Лайт и вскакивает со стула. – Это ты пытаешься сказать? – Это означало бы, что Кира с самого начала давал трезвую моральную оценку своим действиям. И я не понимаю, зачем ему все это было нужно. Лайт замирает, разрываясь между желанием броситься на детектива и рассмеяться. L не пытается оправдать Киру в глазах Лайта – он оправдывает его для себя. Рюдзаки не может поверить в то, что Лайт никогда не был Кирой, и теперь пытается безболезненно соединить оба этих образа воедино. Он ищет в цели по очищению мира скрытый альтруизм, скользкую дорожку, ведущую к краху моральных ценностей Ягами. L не нравится вывод, который логическим путем получается из его заключений. Но, если он хочет считать Лайта способным стать Кирой, то должен считать его способным и на бессмысленные убийства. Нельзя верить в свою правду лишь на половину. – Рюдзаки, – Лайт усаживается на кровать. – Если бы я убил Куро из соображений спасения человеческих жизней и решил продолжить пользоваться этой силой, я бы судил только оставшихся на свободе преступников. Нет смысла убивать уже приговоренных к смерти или пожизненному заключению, ведь это никого не спасет. И ты знаешь это. – Тогда зачем, Лайт? – вопрос застывает в воздухе на мгновенье, и Лайт понимает, что детектив спрашивает о более глубокой мотивации, чем справедливость и очищение мира. Речь идет об истоках, в которых зародилась жестокая идея. Но разве может найтись хоть одна рациональная причина для деяний Киры, которую они могут понять? – Я не знаю. Желание власти, самоутверждение, безумие. Разве это важно? В любом случае, Кира должен быть наказан. L только вздыхает и тянется к ключу на шее. – Мы задержались почти на час. Пора заканчивать.