Игра в честность

L бросает короткий взгляд на часы. До конца рабочего дня остается десять минут. После первого раунда игры в честность, который, по мнению детектива, закончился не вполне удачно, затонув в неловкой паузе, Лайт слегка остыл в своем энтузиазме к этой затее. Он решил ограничить любопытство сыщика рамками трудового расписания, отводя на игру лишь час после окончания работы. Переспорить подростка в этом вопросе не удалось – он оперировал весомыми аргументами о том, что «вообще-то, пока величайший детектив старательно саботирует расследование, люди продолжают умирать». Поэтому L был вынужден поступиться собственными желаниями в очередной раз и согласиться на избыточные, по его мнению, условия. Он прекрасно понимает, для чего нужны эти временные ограничения, – это очередная попытка Лайта утянуть на себя контроль. И сыщика ужасно раздражает, и в то же время интригует, что у Ягами это отлично получается. Он даже выделенный час успешно водит L за нос – практически каждый вечер заканчивается спором, и назревшие вопросы так и остаются не озвученными. Даже получив законное разрешение на поиски истины, L сталкивается с несокрушимой защитой подозреваемого – тот умудряется на все вопросы отвечать с долей неопределенности. С одной стороны, это лишь усиливает подозрения детектива, но с обратной же – они все так же остаются неподкрепленными доказательствами. – Лайт, уже ровно десять. Нам пора, – нетерпеливо произносит он, едва заметив, как часовая стрелка, наконец, застывает на желанной цифре. В ответ он получает раздраженный вздох и скрип компьютерного кресла – Ягами с неохотой поднимается и устремляется за детективом. – До завтра, – бросает он в пустоту – никого из следователей в штабе уже нет. Даже отец Лайта покинул свое место, чтобы навестить семью. Привычным маршрутом они добираются до своей комнаты и занимают свои места друг напротив друга. Но стоит L открыть рот, Лайт перебивает его задумчивым голосом. – Может ли у Киры быть другая мотивация? Я имею в виду, помимо убийства преступников? Очевидно, он хочет поделиться своими догадками по делу, но детектива, как ни странно, это мало волнует – это может потерпеть до утра. Со дня освобождения подростка из заточения L заметил, что тот уходит в работу с головой, как сам сыщик до ареста подозреваемых. Интересно, насколько сильно за это время в Ягами укоренились сомнения в своей невиновности? Он определенно не настолько глуп, чтобы отрицать очевидные факты, указывающие на него. Вчера L первым делом спросил, насколько вероятной Лайт считает его теорию. Желанных цифр детектив так и не получил; все, что смог ответить Ягами – это пространное: «Возможно, я был Кирой, а возможно, и нет, и потому единственная справедливая оценка – это 50%». И, ожидаемо, весь последующий час был потрачен на жаркую дискуссию о применимости статистического анализа для выявления личности Киры. С Лайтом вообще было тяжело разговаривать о вопросах, имеющих более одного верного ответа. Однако именно о них сыщик хочет поговорить сегодня. – Вполне вероятно, если речь идет о другом человеке. Но я изучал все случаи смертей от рук первого Киры, и пришел к выводу, что им движут только собственные идеалы. Думаю, так он представляет себе справедливость, – детектив вглядывается в лицо собеседника, пытаясь не упустить выражение, которое оно примет, как только будет озвучен вопрос. – А что означает справедливость для тебя, Лайт? На самом деле, L не любит рассуждать о вопросах морали – в них не было практического смысла. В условиях неравновесного мира, где каждый человек рожден со своими уникальными наборами способностей, возможностей и интеллектуальных предрасположенностей, справедливость недостижима. В разных государствах правосудие выражается в отличных друг от друга проявлениях закона, однако невозможно уравнять всех людей одним сводом правил. Даже в небольшой выборке людей со схожими убеждениями будет прослеживаться изменчивость их взглядов. Тем не менее, законы – единственное, что L принимает за норму при суждении о правомерности своих или чужих действий. Как минимум потому, что именно уголовным и административным кодексом регулируются полномочия частного детектива. Но собственных нравственных установок сыщик избегал – он рассматривал мораль саму по себе лишь как очередное ограничение. Кира же, как и Лайт, были яркими примерами стремления личности к идеалу. Потому L ожидает увидеть на лице подростка вспышку энтузиазма, вовлеченность, с которой людям свойственно ревностно отстаивать свою единственно верную точку зрения. Но Лайт только задумчиво изрекает: – Для меня справедливость означает, что наказание соответствует преступлению, а вознаграждение – проделанной работе. L анализирует ответ. Он не содержит конкретики и, скорее, похож на обычное определение. По этим словам невозможно сделать выводов, за исключением того, что Лайт не отрицает факта существования нормы этого понятия. – Как часто ты задаешься философскими вопросами, Рюдзаки? – Не чаще, чем никогда, – в ответ на эти слова Лайт смеется. – Что тебя развеселило? – Да ничего особенного, просто это очень на тебя похоже, – улыбается подросток, и L не понимает сути этих слов – то, что он говорит, и должно быть на него похоже. – Но все же, даже у тебя есть собственные представления о морали, не так ли? – Сейчас моя очередь, Лайт. – Разве? L раздраженно ерзает на стуле. Лайт, как всегда, не преминул воспользоваться его замешательством. – Я не ограничиваю себя понятиями «хорошо» или «плохо». Я работаю в рамках, установленных законом, но никогда не даю моральную оценку своим действиям или действиям других. На лице Лайта проступает насмешливая улыбка, а глаза загораются торжественным блеском. – Это ложь, – говорит он и замолкает. L знает, что все это – провокация, очередная приманка, предназначенная для того, чтобы он как голодный зверь рванул в капкан, не отдавая отчета своим действиям. Лайт хочет обездвижить его до конца выделенного на игру часа, скармливая сыщику только те крупицы информации, которые сочтет наименее ценными. И хуже всего, что L испытывает непреодолимо сильное желание заглотить эту наживку вместе с крючком. – Я не вру, независимо от того, веришь ты или нет, – совладав с мыслями, говорит L. – Значит, ты обманываешь себя, – хмыкает Лайт, и L снова прикладывает все силы, чтобы не скатиться в бессмысленный спор. – Ты видишь то, что ты хочешь видеть. Мой вопрос, – чуть громче говорит он, замечая, как рот оппонента открывается для возражений. – Чем твое представление о справедливости отличается от того, что проповедует Кира? Лайт хмурится: – Ну, для начала, Кира противоречит самому понятию справедливости. У него нет градации преступлений по их тяжести, наказание за любое нарушение закона одно – смерть, потому что других инструментов для суда у него нет. Цель Киры – очистка мира, но разве могут быть справедливы критерии одного человека по отношению ко всем прочим? Он ненадолго замолкает, скрещивая руки на груди. – Я не могу сказать, что мне жаль убитых преступников. Однако они тоже люди, и никто не имеет права забирать жизни по своему усмотрению. Кира считает себя Богом, но на деле он такой же преступник, как и его жертвы. В моем виденье справедливости, именно он должен понести наказание первым. Но, полагаю, истинная справедливость недостижима, и поэтому мы все еще находимся в этом штабе. Последние слова он произносит с улыбкой, и L обнаруживает в себе некоторое разочарование. Лайт не был запальчивым идеалистом до получения силы – он трезво смотрит на цель Киры. Он понимает, что она деструктивна. Возможно, именно поэтому он отрицает собственную причастность. Но мог ли сам факт обладания неведанной силы ослепить его настолько, что он поверил в собственную исключительность? – Моя очередь, – говорит подросток, и сыщик отвлекается от внутренних рассуждений. – Ты сказал, что действуешь в рамках закона, однако при расследовании ты неоднократно его нарушал. Насколько сильно ты можешь поступиться установленными правилами? – Должно быть, я неверно выразился. Все свои решения я согласую с Интерполом, ООН или правительством страны, в которой веду расследование. Так что, в действительности, я не нарушаю закон – для меня делают исключение. – Но ты не запрашивал разрешение на незаконное удержание двух подростков. – С чего ты это взял? – детектив удивленно подносит палец к губам. Лайт не ошибся – это был тот случай, когда правительству лучше было не знать о наличии подозреваемых, иначе грубое вмешательство со стороны могло оставить детектива без ответа на главный вопрос: как убивает Кира. – Потому что тогда мы с Мисой были бы мертвы, – безразлично пожимает плечами Ягами, и L кивает. Вероятнее всего, он прав. Главы государств желают покончить с Кирой как можно скорее, и потому готовы на крайние меры. Смерть одного-двух невиновных для них – пустяк, особенно в сравнении с общественными волнениями, возникшими на фоне преступлений. – Кажется, ты пытаешь подвести меня к выводу, что мои решения продиктованы не законом, а границей, за которой этот самый закон не станет преследовать меня, – L заинтриговано наклоняет голову. – Именно так. А теперь я хочу задать вопрос, – Лайт хитро улыбается и подается вперед. – При абсолютной победе Киры в мире будет установлен его закон. Чем бы ты руководствовался тогда? При условии, что остался бы жив, разумеется. L подтягивает колени ближе к себе – вопрос представляется ему весьма нетривиальным. Единственный способ не быть преследуемым законом в таком мире – слепое подчинение правилам. Кира не делает поблажек. Следуя за логической цепочкой сыщика, он должен принять веру Бога нового мира в тот же момент, как представители правительства сделают официальное заявление о капитуляции. Но подвох в том, что для частного детектива в такой концепции не меняется абсолютно ничего – он раскрывает преступления и передает злоумышленников на правосудие в высшие инстанции. Накладывается лишь вето на расследование личности мирового судьи. Но с подобными ограничениями L и так приходится сталкиваться в делах, затрагивающих политику. Так что именно не позволит L остановить поиски Киры – моральная подоплека дела или эгоистичное желание довести эту загадку до конечного решения? Детектив считал, что он не имеет собственной системы ценностей, но перспектива жить в мире Киры с идеей, основанной на банальной дихотомии добра и зла, где сам он будет играть роль инквизитора, верного служителя этого абсурдного закона, кажется ему тошнотворной. L встречается взглядом с подростком, который старательно пытается нащупать нравственные границы детектива, и натыкается на них сам – он осуждает Киру. Теперь он с уверенностью может дать свою моральную оценку его действиям. Детектива не трогают все бесчинства, совершенные Кирой, – это было частью его привычной рутины. Но то, что Лайт сам когда-то выбрал Киру, отдав предпочтение силе, а не разуму, страху – вместо стратегии, сверхъестественному – вместо рационального, вызывает у детектива непонятную ноющую в груди досаду. У Лайта было все, что требуется, для достижения своих целей в долгосрочной перспективе: харизма, острый ум, обаяние, проницательность. В своем юном возрасте он был способен держаться наравне с L – лучшим детективом мира. Его потенциал был практически безграничен. Будучи политиком, он, несомненно, мог внести изменения в законодательную систему. Пойдя по стопам отца-полицейского, он бы с огромной вероятностью продвинулся к высокой должности, и мог бы предложить свою политику, направленную на повышение раскрываемости дел. Или, возможно, Лайт смог бы однажды превзойти и самого L. Но он выбрал мгновенное правосудие вместо длинного тернистого пути, как наркоман выбирает быстрое удовольствие. Он сдался, одурачил себя сказкой об идеальной справедливости, позволил собственным интеллектуальным способностям остаться в тени обретенной силы, похоронил свой потенциал под горой трупов – и это вызывает у L тоску. Даже в его неразвитой системе ценностей Кира был очевидным выбросом, так как мог сам Кира не замечать этого? – Эй, Рюдзаки? Разве это такой сложный вопрос? – Лайт недоуменно машет рукой перед лицом детектива, и тот, встрепенувшись, возвращается к действительности. – Прости, – неловко откликается L. – Ты прав. Думаю, я не смог бы жить в мире Киры. И уж тем более следовать его законам. Лайт довольно кивает и выжидающе смотрит на сыщика. – Какое наказание ты считаешь справедливым для Киры? – спрашивает L, вспоминая, что сейчас его черед. Детектив почти уверен, что Ягами выберет смерть, но тот не торопится с вердиктом. Вопрос попал в яблочко – именно в ту область, где у Лайта не было подготовленного заранее ответа. Здесь начинается полет его фантазии, траекторию которого можно проследить от истоков мысли до восхождения к полноценному решению. – Оно невозможно, – наконец, произносит Лайт. – Не существует такого действия в отношении одного человека, которое было бы сопоставимо с его преступлениями. Одна жизнь за тысячи отнятых – не равноценный обмен. А как считаешь ты? – Я не могу судить о справедливости наказания, но точно знаю, что его ожидает казнь, – отвечает L, все также глядя в глаза напротив, и в тот же момент осознает реальность этих слов. Он с самого начала знал, какая судьба уготована Кире. Он также знал, что Кира – это Ягами Лайт, и потому его казнь была одним из двух возможных вариантов завершения дела – как он сам сказал, L не сможет жить в мире, построенном Кирой, как и Кира не сможет построить свой мир, пока в нем есть L. Однако теперь обличенное в слова логическое заключение оставляет горький привкус на языке. Сомнения вновь зарождаются в голове. Заслуживает ли Лайт наказания, если он не помнит о том, что совершил? Этот вопрос лежит за пределами компетенций частного детектива, но отчего-то ответ на него отчаянно хочется найти самому. L уверен в том, что Кира рассчитывал на подобную субъективность сыщика. Но даже зная, что все происходящее – ловушка, детективу тяжело принимать свою новую роль. Сейчас L был хищником в овечьей шкуре. Именно он маскирует свое намерение разодрать брюхо врагу, как только тот проявит неосторожность, под высокопарными беседами о морали и справедливости. Это он сжимает нож, спрятанный за спиной, – не Кира. И это понимание очерчивает новый штрих собственного морального облика, который он старательно не видел до сегодняшнего дня. Но L знает, что стоит ему ослабить бдительность, довериться искренним карим глазам, и они тотчас же окрасятся багровой сталью; хватка сожмется уже на его собственном горле. Он вынужден искать правду для собственной безопасности, ведь промедление равнозначно смерти. Даже если эта правда приведет к казни единственного человека, способного заставить L вспомнить о своей человечности. Чувствовал ли то же Кира, глядя в его глаза? Оплакивал ли заранее предстоящую потерю? Или грань, отделявшая правильное от неправильного, была настолько размыта в его сознании, что даже эхо разрушенной личности сгинуло в сметающем все на своем пути урагане ненависти? L бросает взгляд на часы, и впервые чувствует облегчение от мысли, что время, отведенное на игру, истекло. Лайту в очередной раз удалось оставить его с кучей нерешенных вопросов, только теперь все ответы детективу нужно искать внутри себя. – Пора заканчивать, – как можно небрежнее бросает он и замечает на лице Лайта заинтересованность. Однако тот ничего не говорит – молча поднимается с кровати, ожидая своего освобождения от цепей. Расстегивая наручник на своей руке, L понимает, что навряд ли сможет сегодня уснуть.