Игра в честность

На следующий день Рюдзаки непреклонным решением завершает рабочий день на час раньше положенного. Не сказать, что Лайт сильно огорчен таким положением дел – конечно, работы скопилось немерено, но перспектива вздремнуть лишний часок-другой выглядит не менее заманчивой. Всего одной ночи Ягами хватило, чтобы сделать вывод о причине хронической бессонницы детектива – он банально не успеет спать. Его сон больше походил на вращение ветряной мельницы под натиском стихийного бедствия, чем на сладкую дрему, и, по несправедливости судьбы, больше всего в этом круговороте конечностей пострадал именно Лайт. Поэтому он без сопротивления поднимается с рабочего места и следует за Рюдзаки. По пути он замечает едва уловимые изменения в настроении сыщика: осанка его чуть прямее, босые ноги не шаркают по полу, а отбивают звонкий ритм, руки расслабленно висят вдоль тела. Даже темп ходьбы не так враждебен, как вчера – L идет, не торопясь, позволяя спутнику подстроиться под свою скорость. – Ты что-то задумал? – с опаской интересуется Лайт, чье тело по привычке реагирует напряжением на любое изменение эмоционального климата со стороны L – чаще всего к добру это не приводит. В последний раз, когда тот выглядел довольным, его девушку, а потом и его самого, заточили в камере на долгие два месяца. – На самом деле, я хочу кое-что с тобой обсудить. Наедине, – отвечает детектив, останавливаясь у двери. Он пропускает Лайта вперед, а затем проходит сам и усаживается в свое кресло. – Присядь, пожалуйста. Ягами настороженно опускается на край кровати и вглядывается в лицо детектива. Обычно, если сыщик и хотел что-то с ним обсудить, это оборачивалось еще одной порцией обвинений, высказанных определенно не кулуарно. – Мне понравился наш вчерашний разговор. Это явно не то, что Лайт ожидал услышать, поэтому в ответ он немного смущенно кивает. – И поэтому, я хотел бы предложить тебе в качестве эксперимента одну игру, – продолжает детектив. – Игру? Какую? – У нее пока нет названия, но, если ты не возражаешь, можем называть ее игрой в честность, – Рюдзаки сохраняет невозмутимый вид, но во взгляде явно читается нетерпение. Он не примет отрицательного ответа – это ясно как день. – Честность? Ты предлагаешь просто поговорить? – подросток складывает руки на груди, стараясь разгадать истинный замысел намерений сыщика. – В обычном разговоре люди оставляют за собой право соврать или не отвечать на вопрос. В нашей игре мы обязуемся отвечать искренне на любые неудобные вопросы. – Это что-то вроде «Правда или желание»? – Лайт улыбается. Для L не существует полумер – еще вчера он старательно избегал любого контакта, а сегодня уже устанавливает правила их чистосердечного общения. – Я не знаю этой игры. Но у нас не будет никакого «или» – только правда. – И как ты себе это представляешь? – Все просто. Мы задаем друг другу вопросы и отвечаем. Один ход – один вопрос. Предлагаю внедрить эту практику в вечернее время. – И что помешает нам соврать? – Ничего, – детектив строго смотрит на собеседника. – Если один из нас нарушит правила, его ничто не может остановить. Все строится на доверии. – Доверии? – Лайт подбрасывает вверх скованную железным обручем руку. – Мне кажется, это немного не похоже на взаимное доверие. – Я не говорил, что верю тебе, Лайт. Но ложь в этой игре автоматически приравнивается к признанию поражения. И я доверяю твоему стремлению победить. Лайт хмурится. В сущности, он мало знает о L, и, возможно, это отличная возможность наверстать упущенное. Но он прекрасно понимает, что стоит покуситься на что-то хоть немного проливающее свет на личность детектива, он сгинет под гнетом усиливающихся подозрений. К тому же, насколько он сам может доверять Рюдзаки, готовому на любые ухищрения ради поимки Киры? – Допустим, я могу понять твою мотивацию – ты хочешь узнать, был ли я Кирой. Но для чего это мне? Рюдзаки, словно ожидающий этого вопроса, хитро улыбается: – Мне показалось, вчера тебе хотелось поговорить со мной начистоту. Так что скажешь? Это определенно вызов – отказ будет расценен как попытка сокрытия информации. С одной стороны, он невиновен, и скрывать ему нечего. С другой же, детектив не слишком щепетильно относится к личному пространству и… «Рей Пенбер», – услужливо подкидывает идею подсознание. Нет, это все неважно – он не убивал агентов ФБР, как и всех остальных, павших в праведном гневе. Даже если Рюдзаки об этом узнает, это не будет иметь доказательного веса, потому что Лайт не Кира. – Хорошо, я согласен, – поразмыслив, отвечает Лайт. – Чей ход первый? – Твой. И ты только что бездарно его потратил. – Эй! – Учись принимать поражение, Лайт. Теперь моя очередь, – сыщик поднимает глаза к потолку, явно решая, какой из накопившихся вопросов задать первым. – Почему тебя интересует расследование этого дела? – Из-за некоторых обстоятельств, – Лайт подчеркивает это слово, – оно стало для меня личным. – Но это неправильно, – L с любопытством падется вперед. – Если дело в какой-то момент становится личным, лучшее, что может сделать следователь – отступить. В противном случае, есть вероятность, что результаты анализа будут искажены субъективными переживаниями. – Поэтому ты отстранился от расследования? Оно стало для тебя личным? – удивляется Лайт. Он не думал об этом в таком ключе. Но теперь детектив выглядит так, словно просит совета в неразрешимой дилемме. – В какой-то степени. Кире удалось манипулировать моими чувствами, частично из-за этого я оказался в кризисе, – Рюдзаки плотнее прижимает колени к груди, и тянется пальцем к губам. –Признаться честно, я впервые попал в такую ситуацию, однако я вынужден продолжать следствие, рискуя вновь оказаться введенным в заблуждение. Лайт понимает, о чем говорит L, и потому сочувствует. Все ожидают, что он раскроет дело Киры, которое уже обходилось им очень дорого. И речь шла отнюдь не о деньгах. Детектив был не меньшим заложником расследования, чем сам Лайт. Но разница между ними заключается в том, что Ягами непреклонен в своем стремлении, в то время как бремя ответственности давит на L в обратном направлении. – Но посмотри на это с другой стороны, Рюдзаки, – Лайт старается придать своему голосу утешительную интонацию. – Тот факт, что ты так втянут в расследование, может служить тебе хорошей мотивацией. К тому же, в этом деле все мы вынуждены рисковать жизнями. Вряд ли в мире найдется хоть один человек, который смог бы оставаться непредвзятым в таких условиях. L долгим непроницаемым взглядом смотрит на подростка и коротко кивает. – Твой отец говорил, что ты начал заниматься расследованием еще до того, как присоединился к команде. Тогда дело не было для тебя личным, но ты все равно хотел найти Киру. Почему? Разве тебе не было страшно? Лайт немного мешкает с ответом, потому что в действительности не помнит, чем дело Киры привлекло его. Да, оно было запечатано под строгой секретностью, и одно только это могло бы вызвать у него страстное желание решить загадку самому. Но он пошел даже на такие меры, как взлом отцовского компьютера, и это было недопустимо – любая утечка информации могла стоить шефу полиции карьеры. – Думаю, оно было слишком необычным, чтобы оставить меня равнодушным. К тому же, если бы я помог поймать Киру, это было бы хорошим стартом в карьере полицейского. L молчит, и Лайт принимает тишину как призыв к продолжению разговора: – Я знаю, что ты начал расследование дела Киры в одиночку. Разве у лучшего в мире детектива не должно быть своей постоянной команды? – Обычно я предпочитаю не прибегать к использованию человеческого ресурса, так как лишь немногие согласны работать под моим руководством. Мои методы обычно кажутся людям, – Рюдзаки слегка кривится. – Аморальными. Но у меня есть Ватари. Лайт не сдерживает усмешки в ответ – кому, как не ему, знать о методах L. – Почему ты хочешь служить в полиции? – В большей степени потому, что хочу стать похожим на отца. И потому, что это шанс сделать мир лучше. – Но с твоим интеллектом ты мог бы выбрать куда более оплачиваемую профессию. Думаю, у тебя даже есть шанс стать отличным политиком, – Рюдзаки поджимает пальцы ног. Видимо, что-то в ответе его заинтересовало. – Ну, посмотрев на тебя, я делаю вывод, что услуги сыщика неплохо оплачиваются. L улыбается: – Лайт, ты же не думаешь всерьез, что все это, – он обводит руками комнату, – построено на зарплату частного детектива? Лайт чувствует, как краснеет – именно так он и думал. – Я зарабатываю деньги на бирже, – поясняет Рюдзаки. – На самом деле, там нет ничего сложного. Думаю, я даже мог бы тебя научить после того, как… И он осекается. Температура в комнате, кажется, опустилась на несколько градусов. – Ты считаешь, что я был Кирой, и попытаюсь вернуть себе силы, так? – тихо спрашивает Лайт, опуская глаза. На несколько минут он почти поверил, что эта игра – просто дружеское общение. Но истинное ее назначение бьет раскаленным кнутом, указывая Ягами его место. Игра в честность – всего лишь способ загнать его в угол. Их отношения никогда не переступят черту фальшивой дружбы. Они навсегда останутся скованными наручниками, будут притворяться союзниками, коллегами. А в это время L будет терзать его разум, стараясь сломить его, выцарапать свою правду когтями, до тех пор, пока полностью не уничтожит противника. Он никогда не поверит в невиновность Лайта. – Да, – просто отвечает детектив. – Я пришел к этому выводу вчера вечером. От этих слов Лайт ощущает себя грязным, заклейменным. Вот она – причина, по которой Рюдзаки пребывал в хорошем настроении. Он выстроил вокруг подозреваемого новую таинственную теорию. – Я немного устал. Пойду в душ, – подросток поднимается с кровати. L не высказывает возражений. Он знает, что допустил ошибку, – понимает Лайт. Стараясь расположить Ягами к общению, он оступился, но это последний раз. Больше такого промаха не повторится. Но Лайт тоже не собирается забывать о выученном уроке. Он стальным взглядом смотрит в жадные до истины глаза детектива и принимает этот вызов – больше он не поверит в искренность. L потерпит поражение в собственной игре – какую бы правду он не искал, Ягами не позволит ее найти. Замок наручника щелкает, и Лайт рад, что у него есть повод хотя бы на секунду скинуть внезапно потяжелевшие оковы.