Игра в честность

На какое-то время L кажется, что все негодование и отчаянье, которое скопилось в нем за два месяца, удалось выплеснуть в драке. Плебейский способ решения проблем, сопровождаемый выработкой адреналина, смог успокоить терзаемый разум на добрые несколько часов. Однако розовые очки спадают в тот же момент, как они переступают порог своей комнаты. Раздражение возникает незамедлительно, когда навязчивое присутствие становится таким неотвратимым и очевидным, и детектив пулей устремляется к рабочему месту, чтобы просто находиться как можно дальше от своего пленника. Честно говоря, L затрудняется с ответом на вопрос, кто же из них в действительности является заложником этой ситуации. Оболочка, оставшаяся от Ягами Лайта, в представлении L должна была влачиться за ним как смятая бутылка, привязанная к машине, – безвольная и опустошенная, иногда побрякивающая на кочках. Но в реальности эта пустышка начала диктовать ему свои правила, которых детектив вынужден придерживаться. Они начинают рабочий день в восемь утра, и заканчивают в десять вечера. Душ Лайт принимает два раза в день, и не тогда, когда это удобно сыщику, а четко по расписанию – до работы и сразу после. Прием пищи – четыре раза в день, и точно по графику. Обязательная утренняя зарядка в семь, во время которой L вынужден сидеть на краю кровати, ощущая, как пышет жаром разгоряченное тело подростка. Всего за неделю Лайту удалось взять под контроль все хаотичные аспекты жизни L. Вот и сейчас он смотрит на детектива, дожидаясь, пока тот расстегнет металлический браслет на своем запястье. L не торопится – он как можно медленнее снимает веревку с ключом с шеи, неспешно размыкает замок, и роняет свой конец цепи на пол. – Разве ты не можешь отвернуться? – недовольно спрашивает Лайт, но L не отвечает. В теории, разумеется, он мог бы отвернуться, но он ощущал злое удовлетворение от того, как Лайт возмущенно прячет свое смущение, расстегивая идеально выглаженную рубашку. Как только одежда слетает с освобожденного конца, L протягивает руку за наручником и защелкивает его на запястье. – Ты и правда думаешь, что я пройду сквозь стены душевой? – отпускает язвительное замечание Ягами. L в ответ бурчит привычное «мне это тоже не нравится» и опускается у двери в ванную. Признаться честно, в желаниях подростка не было ничего необычного, и нельзя сказать, что его потребности причиняют детективу существенный ущерб. Конечно, можно было бы апеллировать к тому, что детектив испытывает неудобства при регулярных перемещениях, которые отвлекают его от работы. Или к тому, что удаленный доступ к кластеру системы отслеживания смертей существенно медленней, чем при подключении напрямую с рабочего места. Однако это не имело особого веса в мыслях L по одной простой причине: он больше не может работать. Дело, которое цепляло детектива так глубоко, которое полностью вытеснило весь остальной мир из головы, ставшее для него единственным маяком в кромешной тьме, частью его самоидентификации, перестало быть ему интересно. Оно истощило все интеллектуальные запасы. Разваливалась не только его теория – сам L разрушался под тяжестью этого осознания. Ягами Лайт – Кира. Два месяца назад этот факт был для него также очевиден, как и то, что Земля имеет эллиптическую форму. И также очевиден, как и тот факт, что сейчас Ягами Лайт не Кира. Детектив попал в неразрешимый рациональными объяснениями парадокс. Жизнеспособными оставались только гипотезы, граничащие с теориями заговора. Первая – Лайт величайший актер всех времен, и он остается Кирой в настоящее время. Однако, причину, по которой он так долго скрывал свои искусные манипуляторские способности и позволил детективу подобраться настолько близко, он найти не мог. Опять же, объективную. Вторая теория заключалась в том, что Ягами Лайт был подчинен неким «Настоящим Кирой». И мысли об этом варианте вызывают наибольшую горечь. Ведь тогда все, что он видел в Лайте раньше, было иллюзией. Не было никакого совершенства, граничащего с хаосом, хладнокровия, сочетающегося с крайней степенью безумия, расчетливости, выстроенной на чистой интуиции. Такой Ягами Лайт существовал только как идеализированный объект его субъективного восприятия. В реальности же, если отталкиваться от этой версии, был только одержимый студент и таинственный кукловод, который дергал за ниточки. Теперь же, узнавая нового, настоящего Ягами Лайта, L ощущает разочарование. Его личность словно была переписана с чистого листа. В нем изменилось абсолютно все – мимика, тембр голоса, взгляд. Он потерял свою противоречивость, которая так притягивала L. Раньше рядом с ним детектив ощущал постоянное напряжение, обострение всех своих чувств до предела – Лайт, подобно черной дыре, поглощал все настороженное внимание. Кира понимал его. Он вызывал трепет. Теперь Лайт не вызывает ничего. И это раздражает. Очевидность его чистых намерений ощущается также навязчиво, как утечка парного воздуха из зазора в дверном проеме ванной. L с досадой смотрит на соединяющую их железную цепь – жалкую попытку удержать ускользающую от него правду. Нынешний Ягами Лайт – всего лишь очередная насмешка Киры, напоминание о его глупости, о слабости, которую он вынужден бременем тащить на себе. Он чувствует себя покинутым, одиноким как никогда прежде. L знал, что ставки в их противостоянии были высоки. Он был готов к своему поражению, которое в его понимании означало одно – смерть. Но он не ожидал, что будет сломлен, брошен в дебрях нерешенных загадок, вынужденный ступать по болотным топям в надежде не затонуть при следующем шаге. Дверь отворяется, и L обволакивает облако горячего насыщенного пара. Он отшатывается от непрошенного тепла, и вновь открывает замок своего металлического браслета. – Даже ты должен понимать, что это бессмысленно. В конце концов, ты можешь расстегнуть мой, – Лайт в очередной раз высказывает недовольство, выполняя ту же последовательность действий, но в другом порядке. – У меня нет ключа от твоего наручника. Лайт прыскает, словно находит в их положении что-то действительно забавное, и L снова борется с восходящей к горлу неприязнью. – То есть, ты полагаешь, что, убив тебя, я так и останусь прикованным к бренному телу L, потому что не догадаюсь расстегнуть другой наручник? – его брови насмешливо ползут вверх. – Боюсь, ты не догадаешься даже как меня убить, не говоря уже о последствиях этого действия. – Ну разумеется, – бормочет Лайт и откидывается на подушки. L ощущает внутреннее злорадство – он специально отодвигает свое кресло подальше от кровати, и теперь подросток вынужден спать головой в изножье. Маленькая победа в битве за контроль. Детектив приземляется на стул и невидящим взглядом утыкается в монитор ноутбука. Он не знает, для чего он тратит свое время, ведь на самом деле даже не собирается искать информацию по делу. Ему достаточно уже имеющейся, которою он никак не может осмыслить. – Что с тобой происходит, Рюдзаки? – раздается за спиной нарочито мягкий голос, и L притягивает колени поближе к себе – ему не хочется опять вступать в этот бессмысленный разговор. – Я понимаю, что ты плохо себя чувствуешь, но я беспокоюсь. Ты целыми днями смотришь на заставку ноутбука. Плохо себя чувствуешь – так говорят, когда человек испытывает небольшое недомогание. L же был раздавлен, сокрушен, обесточен. И в этом свете переживания Лайта для него скорее смахивает на издевку, а не на искреннюю заботу. Лайту не дано понять истинную природу его отчаянья – он потерял воспоминания о тех днях, когда мог беспрепятственно читать мысли детектива. Истинная связь между ними, которую сыщик ощущал ранее, была безвозвратно утрачена несмотря на то, что теперь их буквально сковывала цепь. Они были словно по разные стороны от глухой стены, у каждого была своя правда. Признаться, L и сам до конца не осознает, что именно он чувствует, однако, он знает, что сейчас именно его эмоции стоят у руля, и потому его единственный выход – бездействие. В последний раз, когда он пошел на поводу своих чувств, он был пойман в ловушку – Кира смешал все карты. Он мановением руки превратил истину в ложь, обнажая слабость своего противника. Теперь у детектива нет права на ошибку. Он больше не может вслепую, ведомый своими чувствами, интуицией и чутьем, идти в потемках все нарастающей неопределенности. Ему нужна уверенность, достоверные факты, четкая стратегия – но все это рассыпалось в прах вместе с прежней личностью Ягами Лайта. Кира выбил опору из-под его ног, и L пугает перспектива пройти через это снова. – Я уже объяснял тебе, Лайт. Но, думаю, ты не в состоянии этого понять, – отвечает он, выходя из размышлений. – Ну конечно, – насмешливо говорит Лайт, и L слышит позади себя шорох ткани. – Должно быть приятно считать себя непонятым, да? L скрипит зубами и тянется к чашке остывшего кофе. Цепь угрожающе звякает и замирает в полном натяжении. – Но только я прекрасно знаю, что ты чувствуешь! – выкрикивает Лайт, и от этой дерзости детектив непроизвольно поворачивается, сталкиваясь взглядом с ореховыми глазами. – Думаешь, я не понимаю, почему я гнил в той камере два месяца, а теперь хожу на привязи?! Секунду сыщик с предвкушением ждет, что его оппонент не сдержится и бросится на него, однако этого не происходит. Вместо этого Лайт буравит его взглядом, в котором холодным огнем пляшет отражение экрана. – Если ты хочешь поговорить со мной по душам, Лайт, это не самая лучшая идея. Потому… – Потому что у L нет души? – бровь подростка подскакивает вверх в вопросительном жесте, и L чувствует, как пустота внутри начинает закручиваться в яростный циклон. Лайту было мало проникнуть в его разум, будучи Кирой. Теперь и его тень, фальшивка, лишенная своего могущества и ценности, покинутая своим создателем, старается сделать то же самое. – Души нет ни у кого. Это всего лишь плоское обобщение принципов работы нейронов головного мозга, которые уникальны в разрезе каждого человека. Не более, чем выдумка. С этими словами он поворачивается в кресле, но Лайт хватается за подлокотник и тормозит все попытки детектива уйти от разговора. – Нет уж, Рюдзаки, мы поговорим! Я не собираюсь вечно терпеть твою враждебность! L молчит – все, что он может сказать, будет окрашено эмоциональным подтекстом. Лайт, кажется, успокаивается и отпускает стул. Голос его становится мягче: – Я знаю, что ты хочешь, чтобы я оказался Кирой. Но ты ошибся, и должен это признать. – Я не ошибся, Лайт. Ты был Кирой, и именно ты не хочешь признавать правду. – Правду, – фыркает Лайт. – А моя правда заключается в том, что я не способен убить несколько тысяч человек и просто забыть об этом. Но это неважно. Даже если истина на твоей стороне, это все равно не отменяет факта, что твоя теория изначально была провальной. – Провальной? – L вновь ощущает раздражение. В словах подростка нет никакого смысла. Ягами Лайт был Кирой – это правда, непреложная истина, знание, выдержавшее двухмесячную пытку сомнениями. Это и было его теорией, она не могла быть провальной и истинной одновременно. – Конечно, – загадочно улыбается Лайт. – Помнишь те послания Киры, которые ты попросил меня расшифровать? L кивает, не понимая, к чему клонит Лайт. Тогда он дал ему три снимка с неправильной нумерацией, и подросток должен был понять скрытое в них послание. – Тогда я сделал свое предположение на основании полученных от тебя данных, не задумываясь, что могут существовать и те, которых у меня не было. И я посчитал свое предположение идеальным несмотря на то, что оно было в корне неверным. – Это не тот случай. Сейчас Кира пытается переписать имеющиеся факты, а не скрыть недостающие. – Разве? Или ты ошибся в том, что Кира – это статическое свойство личности, в то время как он, в сущности, является некоторой динамической силой, передающейся от человека к человеку? L широко распахивает глаза и вскидывает голову. Это было идеальным объяснением – оно рациональное и гибкое, и в точности описывает теорию заговора о «настоящем Кирой», но при этом лишает ее той абсурдной таинственности, которая камнем преткновения становилась на пути познания. Шторм в груди ослабевает до состояния морского бриза, плавно бороздящего поверхность интереса. В гипотезе Лайта нет никакого кукловода. Только сила, имеющая свойства, которые можно охарактеризовать – способность к убийству на расстоянии, наследуемость и разрушение личности своего владельца. И она поддается изучению – если только удастся заполучить ее раньше, чем она сменит хозяина. L ощущает прилив воодушевления и благодарности. Дорога во тьме принимает видимые очертания – стоит добавить лишь немного света. – Ты прав. Теперь я чувствую себя на 90% лучше, – облегченно выдыхает детектив, и Лайт смущенно улыбается. – Но разве твоя теория не предполагает, что ты был Кирой? – Она слишком абстрактная для того, чтобы говорить о чем–то с уверенностью, – отстраненно произносит Лайт, и его глаза темнеют. L сглатывает – он знает этот взгляд. Пустой, безжизненный, огражденный матовым стеклом – так выглядел его взгляд в первые дни заточения. Прямо сейчас Лайт старательно прячет свои мысли от окружающего мира, как прятал всю свою сущность Кира. Внезапно в голове детектива вспышкой мелькает новая догадка – возможно, на самом деле сила не делает своего обладателя безумным, она лишь стирает границы дозволенного. Лайт, которого он счел лишь оболочкой, отзвуком себя прежнего, остается все так же умен, он по-прежнему не уступает L в интеллекте. Ягами Лайт не был просто сосудом, потерявшим свое истинное наполнение. Он был прообразом первого Киры, каркасом, на котором выстроились обагренные кровью идеалы судьи нового мира. L чувствует, как его охватывает волнение. Кира оставил ему больше, чем насмешку, он оставил детективу самого себя, пока еще не искушенного безумными замыслами. L может разобрать его личность на составляющие и проанализировать их по-отдельности, чтобы получить целостную картину, отвечающую на все терзающие разум вопросы. Он может поймать истину там, где она только зарождается, пускает корни в отравленную почву, там, где ее прежде перехватил сам Кира. – Спасибо, Лайт, – слегка улыбаясь своим мыслям, L поднимается с кресла и берет одну из подушек. – А теперь я собираюсь поспать. – Поспать? – на лице подростка проступает озадаченность. – В кровати? – Ну да, – L пожимает плечами. – Ты ведь не предполагал, что я всегда сплю в кресле. С этими словами он бросает подушку в изголовье кровати и устраивается на той части, где обычно спит Лайт, – маленькая месть за посягательство на его личное пространство. Цепь слегка звякает, и подросток с обреченным выдохом располагается с другой стороны. – Спокойной ночи, Рюдзаки. И после этих слов L, не успев как следует продумать свою стратегию, моментально погружается в сон.