Игра в честность

С момента заточения узников в камерах прошло уже больше пятидесяти дней. Положение дел с каждым утром становится все менее утешительным. Ватари неизменно катит тележку со сладостями в комнату наблюдения, не забывая приправить лакомства ложечкой дегтя, – протягивает следователям очередную порцию загадочных смертей, машинным текстом напечатанную на альбомном листе. Чуть более чем за месяц со дня возвращения Киры, на столе детектива сгрудилась в хаотичном беспорядке внушительная стопка бумаги, которая все также оставалась непрочитанной. Это было ни к чему – послание, которое Кира пытается до него донести на этих страницах, было и так слишком очевидным. – Рюдзаки! – в очередной раз окликает его Мацуда, гневно сжимая кулаки. – Сколько еще времени тебе нужно, чтобы понять, что все это бесполезно? Сыщик не торопится с ответом. В сущности, ему нечего сказать – он прекрасно осознает положение дел и без подсказок Мацуды. Дальнейшее удержание подозреваемых под стражей не принесет расследованию никакой пользы – вероятность того, что убийства совершаются пленниками, навряд ли пробьет свое пороговое дно в 0%. Все, чего детектив добивается этой стагнацией, – так это выиграть время для себя, чтобы найти хоть малейший ключ к разгадке замысла Киры. – Не знаю, – со вздохом отвечает L, и снимает с верхнего яруса тележки кусок торта. – Но пока я не пойму… – Хватит! – яростным штормом врывается в диалог Айдзава, и с размаху впечатывает кулак в поверхность стола. Десертное блюдечко с жалобным писком вздрагивает от расходящейся ударной волны. – Дело не только в тебе, Рюдзаки! Посмотри на них – ты их убиваешь! На шефа больно смотреть. Признай уже, что ты просто прицепился к Лайту! L раздраженно прикусывает палец. Человеческий фактор всегда все усложняет, и Кира не мог не учитывать этого при составлении своего плана. Рано или поздно детективу придется принять свое поражение, но до этого момента он должен хотя бы решить, на каких условиях он может сдаться. – Айдзава, Мацуда, – детектив старается скрыть свое раздражение за привычным спокойствием голоса. – Оставьте меня одного на какое– то время. Я обещаю принять решение как можно скорее. Еще секунду следователи стоят у него за спиной, и L практически ощущает низкочастотные волны их ненавидящих взглядов между лопаток. Но затем они выходят, не сказав ни слова, и громкий хлопок двери тонет в собственном облегченном выдохе. Облегчение улетучивается в тот же момент, когда взгляд натыкается на экраны мониторов. Выбор, который ему следует сделать, на деле состоит только из одного варианта – выпустить пленников, самолично повесить дамоклов меч над своей головой и ждать, когда Кира решить перерезать ненадежную веревку. Хотя, вероятнее всего, L возвел над собой губительное лезвие задолго до этого – еще в тот момент, когда решил отправить Лайта под стражу. Ведь именно в тот момент он не смог побороть искушение и ступил на дорогу, так услужливо протоптанную его врагом. L был самонадеян. За годы своей практики он был признан гениальным сыщиком, обладающим неповторимым чутьем. Сам же L придерживался противоположенного мнения – он был хорошим детективом как раз потому, что никогда не доверял своему чутью полностью. Интуиция – всего лишь возможность человеческого разума получить выводы из данных быстрее, чем они подвергнутся тщательному анализу. Другими словами, «чутье» выставляет напоказ дефекты сознательной части мозга, чья пропускная способность оказывается бессильной при обработке большого объема информации. Одно это было бы удивительной способностью разума, L даже не побоится сказать, сверхспособностью. Но дьявол всегда кроется в деталях – подсознание хранит в себе забытые воспоминания о прошлом опыте, бессознательные страхи и чувства. Поэтому порой оно старается выдать желанный результат за действительный, что искажает достоверность вывода собственными переживаниями, страхами или эмоциями. Дедукция в свою очередь предполагает истинность умозаключения вследствие истинности аксиомы, из которой это заключение было получено. Поэтому идея использовать интуитивно полученные знания для последующей логической итерации всегда ставит под сомнения конечный результат. И L всегда руководствовался этим принципом – он возводил подсказки своего чутья во главу гипотезы, проверял, но при этом никогда не отказывался от рассмотрения других вариантов. До встречи с Ягами Лайтом. Поиск Киры сам по себе был довольно сложной загадкой – в нем было слишком много неизвестных. Главным пробелом во входных данных был способ убийства. Ни одним известным на сегодняшний день оружием нельзя лишить человека жизни без непосредственного контакта. Но для Киры, казалось, невозможного не существовало, и это сильно усложняло расследование. Однако, даже в таких условиях детектив старался не отступать от своих принципов. Разумеется, подход рассмотрения достоверных фактов отпадал сам собой – эмпирически недоказуемое предположение априори истинным не является. Потому в качестве способа ведения расследования он использовал вероятностную оценку истинности своих интуитивных суждений. Эта методика не была идеальной, так как даже для абсурдного предположения, что все смерти преступников являются загадочной случайностью, заговором полиции или божественным замыслом, отводится свой небольшой, но тем не менее существующий процент, но главное – она была рациональной. Он пошагово сужал область поиска, ориентируясь на рост плотности вероятности. Так он сначала узнал, что Кира находится в Японии, затем – в Канто, а после выдвинул предположение, что Кира является членом семьи кого-то из следователей. Медленно, итеративно он подбирался все ближе. L казалось, что он уже дышит Кире в затылок, когда он решил установить в семьях полицейских видеонаблюдение. Шанс того, что Кира находился среди подозреваемых был обманчиво мал на первый взгляд – всего 5%. Однако, такой же процент приходился на совокупность всех жителей стран Европы, Америки и южной части Японии, поэтому L не обманывался абсолютным значением. Решающим фактором всегда были относительные вероятности. Шанс того, что за преступником следил агент Рей Пенбер, при условии, что его жена в последствии была убита Кирой – 80%. При этом, L не мог со стопроцентной вероятностью утверждать, что Наоми Мисора погибла от рук Киры, также как и факт ее смерти не был подлинно установлен. Он не мог даже с уверенностью сказать, что среди наблюдаемых был тот, кого они ищут – он мог узнать об агентах другим способом и убить их с целью доказать тщетность их попыток. Но времени на проверку каждой теоретически возможной гипотезы у L не было, и он следовал принципу бритвы Оккама – придерживался наиболее очевидного решения. Он отдал распоряжение об установке камер в домах замглавы и шефа полиции Японии, и тогда впервые почувствовал привкус поражения своего объективного подхода. Вся картина вероятности, которую он строил, основываясь на логических заключениях, необъяснимым образом схлопнулась в сингулярную точку при виде Ягами Лайта. Переменные сошлись в тождественном равенстве. Истина с первого взгляда. Гипотезы, вероятности, доказательства – все рациональное казалось незначительным, пренебрежимо малым в сравнении с той силой гравитации, с которой его интуиция притягивалась к верному ответу. Ягами Лайту удалось разделить реальность и ее восприятие. В каждом его действии, внешне снимающее подозрение, между строк читалась насмешка. Лайт будто бы точно знал, что за ним наблюдают. Но вместе паники, растерянности или любой реакции, выдающей его волнение, он демонстрировал уверенность в своих действиях, словно это он следил за L, а вовсе не наоборот. «Вас интересует, зачем я подложил на дверь бумажку? Бросьте, мне 17 лет, я имею право почитать порнушку!» «Думаете, сможете вывести Киру на чистую воду сообщением об отправке в Японию агентов ФБР? Вы действительно полагаете, что Кира на это поведется? Не глупите.» «Вы считаете, я занервничаю, увидев парочку установленных камер? Не переживайте, я притворюсь, что их не вижу. Даже ту, что нагло глядит на меня из-за экрана моего компьютера.» «Неужели Кира убил двух человек прямо сейчас? Какая жалость, что я это пропустил! Я был так занят своей домашкой.» Наглость, с которой Кира подкидывал им доказательства своей невиновности, резонировала с возрастающим интересом L к этому делу. Это был вызов, и Ягами Лайт заявлял, что такие грубые методы не позволят детективу приблизиться к истине – они работали в обе стороны. Пока L наблюдает за Кирой, он позволяет тому анализировать его стратегию. Лайт взывал к иррациональной, первобытной, потаенной в самых глубина разума детектива жажде соперничества. И L откликнулся на зов, сокращая дистанцию до личного знакомства. Лайт был умен, но он не был обычным самородком, не отшлифованным опытом и ошибками. Он был ограненным, отполированным до слепящего блеска алмазом. Он был равным L – и эта простая истина пьянила детектива, стряхивала заскорузлую серость с ежедневной рутины, она пробуждала весь сокрытый под налетом привычной скуки потенциал. В юности сыщик был окружен гениальными детьми – коэффициент интеллекта практически каждого воспитанника приюта переваливал за 180, однако ни с кем прежде он не испытывал такого взаимопонимания, как с Кирой. Лайт не просто мыслил также, как L, – он словно в точности знал, о чем думает L. Иногда детективу казалось, что пристальный взгляд вживается ему под кожу, в само существо, смотрит на мир его же глазами. Призма, через которую Кира смотрел на мир была далеко за пределами рациональности, она устремлялась в область интуитивного, подсознательного. За исключением дыры собственного безумства, в ней не было изъянов – идеальная кристаллическая решетка углерода, способная расщеплять конечное знание на фундаментальные постулаты. Однако факт наличия дефекта, превращающего совершенный разум в разум массового убийцы, только подстегивал детектива найти брешь в абсолютной защите, сместить баланс потенциальных сил, сломить нерушимую иллюзию идеала. L сам не заметил, как в попытке обойти своего противника он перенял его привычку – отдал управление чутью. Их напряженные интеллектуальные столкновения сопровождались выработкой одуряющего гормонального коктейля из адреналина, кортизола и дофамина, заставляющего мысли в голове роиться на предельных скоростях так, что уже невозможно было различить, какие из них подкинуло его подсознание. И Кира не преминул этим воспользоваться. В тот день, когда Лайт пришел с повинной, L счел это за проявление слабости – страх, присущий неопытному подростку, почуявшему звучание финального аккорда при задержании его соучастницы. Детектив был разочарован. Он сам не знал, чего ждал – уж точно не того, что Кира поднимется на эшафот с высокоподнятой головой, – но и не такой очевидной капитуляции. Глубоко внутри L знал, что глупо идти на поводу желаний Киры, но предвкушение собственной победы ослепило его. Он утрамбовал свои подозрения подальше, ему казалось, что он ясно видит замысел Ягами. У Киры был только один путь доказать свою невиновность – не прекращать убивать в заточении, где у него нет средств связи, телевиденья и интернета. Эта мысль казалась единственно верной, рациональной. Но она таковой не была. В своей погоне за истиной он упустил самую важную деталь – у него не было всех входных данных. Он не мог позволить себе отказаться от рассмотрения всех возможных исходов, особенно в тот миг, когда решение пришло к нему с подачки врага. На мгновенье поддавшись ложному чувству превосходства, L сыграл по нотам Киры. Думая, что раскусил план Лайта, он самолично запустил его в действие. Детектив не был настолько самонадеян, чтобы верить в полное отсутствие своих эмоций – он считал, что умел от них абстрагироваться, прятать их в непроницаемом вакууме в дальних уголках своего разума. Но Кира одним движением смычка с хирургической точностью сумел извлечь из загрубевших струн его души нужную мелодию, мотив которой детективу до сих пор не под силу угадать. Весь спектакль, разыгранный Лайтом, нес в себе что-то большее, чем снятие подозрений – такой смысл мог закладываться с прицелом на всех остальных членов команды. Но весь план был направлен на L – главное препятствие Киры, за ним стояло уничтожение всего здравого смысла, заложенного в фундамент расследования. И теперь на руках у детектива осталось лишь пепелище собственной доказательной базы. Даже сам Ягами Лайт словно перестал существовать. Вместо него L видит в камере подделку, фальшивку, выполненную с ювелирной точностью. Детектив пытается вспомнить, что именно привело его к такой стремительной уверенности в виновности Лайта. Вся сущность Ягами – его безукоризненные манеры, поставленная речь, напускное невозмутимое спокойствие – все это выдавало в нем идеал, которого не должно существовать в природе. Его совершенство не выделяло его из толпы – напротив, Лайт походил на обычного человека, за исключением того факта, что не имел недостатков. Словно бриллиант среди фианитов, он не выделялся в тусклом полумраке, но стоило просветить его под солнечными лучами, его сущность начинала распадаться в диапазоне всего спектра видимых человеческому глазу излучения. Он был эталоном, шаблоном идеальной, недостижимой личности. Только пустой, лишенный всякой жизни взгляд, огражденный незримым барьером, был изъяном в его безупречном образе, трещиной, за которую можно зацепиться. Теперь эта трещина исчезла. Расщелина, которая затягивала детектива долгие месяцы, словно заросла, покрылась свечением потускневшего золота. Сквозь нее больше не сочится опустошающий холод. Теперь L смотрит на глаза подростка, не осознающего причины жестокого обращения, и видит в них только отчаянье, усталость, мольбу – взгляд загнанного оленя. Образ Лайта словно собрался воедино, стал цельным, гармоничным, обыкновенным. В попытке найти выступы, погрешности, которые удержат его в равновесии, детектив соскальзывает и летит в пропасть неизвестности. Ягами Лайт не Кира – вот, что теперь твердит ему чутье, вторя достоверным фактам, бумажным курганом выросшим у него на столе. Но L знает, что не ошибался в своем первоначальном вердикте, и Кира не мог этого не понимать. Он сам оставил окно в 14 дней без убийств, за которые вся команда практически удостоверилась в виновности Ягами. Но для чего это нужно самому Лайту? Значит ли это, что в действительности Кира манипулировал детективом с самого начала, возводя напраслину вокруг самого очевидного подозреваемого? Такой вывод вновь приводил сыщика к заключению, антипод которого закладывался в первоначальной цепочке логических рассуждений, – Лайт был изначально невиновен. Означает ли это, что Кира манипулировал Ягами для свершения правосудия от его имени? Или Лайт хочет, чтобы следователи пришли к такому выводу, и в настоящий момент притворяется невиновным? Но кто тогда обрушивает кару на преступников на протяжении всего этого времени? Цепочка рассуждений только порождает больше вопросов, и L сдается в своих попытках решить загадку в условиях полной нехватки информации. – Лайт, – произносит он, включая микрофон. – Как ты? – Нормально, – вымученно отвечает узник и силится обернуться к камере. – Кира начал убивать? L вновь приближает изображение и всматривается в глаза – уставшие, но наполненные неподдельной надеждой. – Нет, – он обрубает на корню все ожидания, наблюдая за реакцией. Он хочет видеть в этом взгляде отражение собственного отчаянья, потерянности, безнадеги, и почти ликует, когда веки обреченно закрываются, но они вновь распахиваются, словно направленный внутрь взор выхватил какой-то скрытый запас энергии. Вновь обращенный к объективу взгляд твердый, уверенный в своей правоте, несгибаемый непреложными фактами. – Значит, Кира знает, что прямо сейчас я нахожусь в заключении. Ты должен понять, Рюдзаки, ты только тратишь время, пытаясь доказать мою вину! – снова эта бравада. L слышит ее каждый раз, и каждый раз она звучит искренне. – Убийства прекратились, потому что Кира – это ты, Лайт. Признайся. – Сколько можно повторять, я не Кира! В этот момент сыщик ненавидит Лайта - за то, что заставляет себе верить. За то что смотрит на детектива этим раздражающим, назойливым, вызывающим ураган в груди честным взглядом. За то, что, разрушив внутренние опоры детектива, Лайт выглядит жертвой, безосновательно запертой в нескончаемом давлении бежевых стен. Ложь, в которую он никогда не верил, была базисом их взаимоотношений, кристально-чистой истиной в их круговороте фальши. Убей или будь убит – единственное правило игры, и L считал, что они будут соблюдать его до самого конца. Но Кире удалось обмануть его даже в этом. Он превратил ложь в правду, повернул оси, вдоль которых прорастала их вражда, и это было грязно, подло, низко. L чувствует себя преданным, но Кира никогда не предавал его – это был выбор детектива поверить в честность игры. Он предпочел бы, чтобы из клетки на него смотрели коварные, предвкушающие кровь глаза хищника – это было бы хотя бы искренне. Но Лайт смотрит на него распахнутым, чистым, умоляющим взглядом. У него нет на это права, не может быть, после того как он распотрошил разум сыщика, оставив его подбирать осколки былой уверенности, но разве Кире хоть на что-то требовалось разрешение? L утыкается головой в колени. Будь у него выбор, он оставил бы Лайта гнить в каменной темнице, пока этот взгляд не потухнет навсегда, но выбора у него нет – нужно освободить пленников. Но перед этим стоит хотя бы выяснить, насколько они честны сейчас.