Damaged Like Us

Мы вышли из магазина и сразу же сели в мою красную Ауди, чтобы выехать на автостраду. Атмосфера между нами заметно натянулась с тех пор, как я дал ему свой список на восемь страниц. Пока он молча читает на пассажирском сиденье, я концентрируюсь на дороге и мчусь мимо машин папарацци, которые пытаются догнать меня, чтобы ехать параллельно со мной.  Фэрроу поднимает взгляд и внимательно рассматривает различные внедорожники и седаны, мчащиеся за нами.   — Мне следует водить машины, если мы теперь в таких отношениях.  Я напрягаюсь при слове "отношениях". Я мысленно добавляю "платонических", но мое шестнадцатилетнее "я" дает о себе знать.  Сейчас же я злюсь на самого себя, что когда-то дрочил на Фэрроу.  — Пункт номер двенадцать. Я киваю на список.  Он долго смотрит на меня, прежде чем сосредоточиться на бумаге.   — Здесь говорится, что ты не позволяешь другим людям садиться за руль.   Да, там самом деле так написано. Я всегда за рулем.  Я бросаю на него взгляд, затем снова смотрю на дорогу.   — Я не знал, что ты не умеешь читать.   Я меняю полосу движения.  Я почти чувствую, как он улыбается.   — Ты всегда был прелестным умником, — я слышу, как он переворачивает страницу, — здесь опечатка в тридцать втором пункте.  Он назвал меня прелестным. Что, черт возьми, это вообще значит? Прелестный. Я должен пропустить это мимо ушей, но слово прокручивается в голове, словно бегущая строка баннера.  — Какая опечатка?  — Ты забыл запятую.  Я издал раздраженный стон.   — Это не курсовая работа. Не критикуй мою грамматику.  Фэрроу ставит ногу на сиденье и опирается рукой об колено. Затем он откусывает скрепку и выплевывает ее. Я напрягаюсь и пытаюсь одновременно наблюдать за ним и за дорогой.  У него очень специфическая манера двигать руками. Он двигает ими со скрупулезностью и осторожностью. Своего рода точность, присущая хирургам и кому-то, кто способен разобрать и собрать пистолет с завязанными глазами.  Я представлял эти руки на себе слишком много раз, чтобы сосчитать. Черт, не стоит сейчас вспоминать это. Я пытаюсь этого не делать, но, когда он так близко, фантазии NC-17 стремятся вырваться на поверхность. Жар охватывает мою кожу и пытается сжать мой член.  Просматривая бумаги, Фэрроу говорит мне:   — Ты вот-вот пропустишь наш поворот.   — Черт.   Он самодовольно улыбается, а я умело перестраиваюсь через три полосы движения и уворачиваюсь от новых папарацци, затем осторожно поворачиваю.  Фэрроу складывает почти все страницы и оставляет только два листа.  — Что ты делаешь? — я спрашиваю.  Он машет сложенной стопкой.   — Как насчет того, чтобы ты отказался от восьмидесяти пяти процентов твоих правил и меньше походил на бойскаута? Что скажешь, бойскаут?   — Нет.  Я несколько раз качаю головой. Эти правила отражают мой нынешний образ жизни. — Это, блядь, моя жизнь, Фэрроу.  — Также ты должен выделить комнату для меня, - серьезно говорит он. — Мы найдем общий язык, но не в том случае, если ты будешь ставить меня в тупик, ещё не начав работать со мной.  Я, честно говоря, думаю, что он просто ненавидит быть ограниченным строгими правилами, которые не являются его собственными.   — Деклан соблюдал мои правила.  — В ущерб тебе, — прямо говорит он. — У тебя привычка превышать скорость. Я должен водить машину.  Мы снова вернулись в начало.  — Я вожу, — говорю я ему. — Все остальное на тебе. Следи за тем, как я веду машину. Следи за другими машинами. Наблюдай за горизонтом, за дорожными знаками. Переключай музыку...  — Нет.   Он облизывает большой палец и быстро перелистывает страницы, прежде чем остановиться на одной определенной.   — Пункт девяносто два. "Я предпочитаю, чтобы в машине не было музыки до полудня", — он наклоняет голову в мою сторону, — потому что?..  — Обычно мне приходится делать деловые звонки. Это касается благотворительности, — подчеркиваю я. Он знает, что я работаю не за деньги. Теперь каждый день будет необходимо объяснять для Фэрроу принципы моей работы. Это так странно. Что еще более странно, так это то, что в настоящее время он работает прямо сейчас. Он не просто сидит в моей машине, чтобы поболтать. Он на работе.  — Ты планируешь сейчас совершать деловые звонки? — спрашивает он.   — Нет.   — Тогда на самом деле здесь должно быть написано: "Я предпочитаю, чтобы в машине не было музыки до полудня, когда у меня деловые звонки". Он открывает среднюю консоль и находит ручку. Он переписывает правило. — Есть еще одна опечатка...  — Да заткнись ты уже говорить об этих опечатках, — говорю я и включаю кондиционер, мое тело горит, когда его улыбка становится все шире и шире. Чтобы заполнить тишину, я включаю радио и включаю станцию электронной танцевальной музыки. Из динамиков доносятся тяжелые басы.  — Музыка до полудня, — говорит Фэрроу. — Я уже начал вносить изменения в твой пуританский расклад жизни.  Одна рука на руле, а другой я показываю ему фак.  — Мне нравится, как ты осознаешь глупости, которые сам же и совершаешь. Это так благородно с твоей стороны.  Фэрроу почти смеется, но мы оба внезапно становимся тихими и серьезными. Два внедорожника с папарацци встают по бокам от меня и резко подрезают меня при повороте направо.  — Съезжай с Маркет-стрит, — предлагает Фэрроу.  — Я так и хотел сделать.   Я разгоняюсь, превышая допустимую скорость на сорок единиц, просто чтобы обогнать внедорожники. Но у них есть друг на "Хонде" впереди меня. Синяя "Хонда" жмет на тормоза, заставляя меня бить по тормозам.  Блядь.  Теперь я загнан в угол. Как крыса в ловушке.  Я лезу в подстаканник за солнцезащитными очками, но Фэрроу уже протягивает мне мои черные очки Ray Bans. Тем самым напоминая мне, что он готов к таким ситуациям. Он надевает пару черных авиаторов.  Руки и камеры торчат из опущенных окон папарацци. Я вынужден ехать на их скорости, и вспышки пронзают меня почти со всех сторон. Мои солнцезащитные очки приглушают яркость, но не мое разочарование.  В большинстве случаев я прекрасно уживаюсь с папарацци. Я отвечу на их безобидные вопросы, подпишу их фотографии, которые они затем продадут на eBay, и мы достаточно уважительны друг к другу.  Затем они выкидывают подобные трюки, и я задаюсь вопросом, какой процент приличных фотографов остался по сравнению с теми, которые загнали бы мою семью в канаву за штуку баксов.  — Хочешь, чтобы я тебе помог? — спрашивает Фэрроу. — Или ты предпочел бы просто позволить им фотографировать тебя?  Я указываю на лобовое стекло. — Ничего больше не остается делать. — Я не Деклан.  Фэрроу расстегивает ремни и наклоняется над средней консолью. Ко мне. Мое дыхание застревает в моих легких, и я смотрю, как его рука скользит по спинке моего сиденья. Другой рукой он ударяет тыльной стороной ладони по клаксону руля.  Сигнал разрывает утреннее небо.  Он еще больше нависает надо мной своим телом. Пока я веду машину, он старается не загораживать мне обзор дороги, но я больше сосредоточена на том факте, что его плечо касается моей груди. И одно из его колен находится между моими ногами.  Фэрроу опускает стекло со стороны водителя. Он поворачивает голову, совсем чуть-чуть, наши лица буквально на расстоянии дыхания. Сосредоточившись на папарацци, он кричит:   — Прикажите "Хонде" отъехать, или я закрою окна Максимоффа! Затвор, что означает, что он заклеит простыни скотчем, чтобы блокировать их денежные выстрелы.  Закрыть окна означало, что он закроет папарацци доступ к моему лица, а это в свою очередь значит, что они не смогут сделать достаточное количество фотографий, чтобы потом продать их журналам.  Фотограф кричит: — Еще одну минуту! Не мешайте!   Он делает Фэрроу жест "кыш".  — Эй! Либо сейчас, либо никогда, — угрожает Фэрроу, его тон настолько едкий, что я не удивляюсь, когда оператор исчезает в своем внедорожнике. Мгновение спустя "Хонда" сворачивает налево.  Дорога стала свободной.  Мы стали свободны.  Я ускоряюсь так быстро, как только могу. Деклан никогда не оказывал такого влияния на папарацци. Это ошеломляет меня, я замолкаю на минуту.  Фэрроу откидывается на спинку сиденья, и я поднимаю окно. Он берет свои бумаги, и я смотрю на него, потом на дорогу, потом снова на него.  Он выгибает брови.   — Хочешь что-то сказать?  — Где ты этому научился?  Фэрроу пристегивает ремень безопасности.   — Когда ты телохранитель самой знаменитой женщины в мире, ты не можешь быть просто наблюдателем.  Моя мама.  Моя мама — самая известная женщина в мире. Она — причина, по которой ее сестры знамениты. Причина, по которой я знаменит. Причина, по которой мы все знамениты.  Лили Кэллоуэй — источник общественного внимания, преследований в средствах массовой информации, вторжения папарацци в Филадельфию из всех городов — но это не ее вина.  Это никогда не было ее виной.  Хотел бы я сказать, что наша слава произошла от чистого акта любви, доброты, радуги или гребаной магии — чего-то другого, кроме того, что произошло на самом деле.  Но это был скандал. За много лет до моего рождения.  Кто-то слил информацию, когда ей было всего двадцать лет.  Лили Кэллоуэй, наследница империи газированных напитков, убежденная сексуальная наркоманка. Заголовок о ее зависимости потряс весь земной шар. Непристойный, шокирующий заголовок — все, что для этого потребовалось. Эта новость заставила каждую сестру Кэллоуэй принять мгновенною известность.  Наша семья известна по сей день. Никому из нас не нужно раздувать новости, чтобы о нас говорили.  А для меня слава — это мой друг и враг. Это часть меня. Осязаемая вещь, которая живет внутри меня. Это единственная жизнь, которой я когда-либо жил.  Это единственная жизнь, которую я знаю.   

*** 

В настоящее время я проживаю с Джейн в старом, историческом викторианском таунхаусе площадью всего 83 квадратных метра. Все полы из твердых пород дерева. Внутренние стены сделаны из кирпича. А кухня настолько тесная, что третьему человеку приходится играть в Индиану Джонса и садиться прямо на столешницу, чтобы поместиться.  Я бы вел более минималистичный образ жизни, если бы мог. Мне много не нужно.  И я бы сказал, что квартира с тремя спальнями и одной ванной чрезвычайно скромна для человека с моим банковским счетом, но я хорошо знаю, что большинству людей проживание в историческом районе Риттенхаус-Фитлер в Филадельфии обходится недешево.  Возможно, я ужасно богат, но я изо всех сил стараюсь понять, что у меня есть, что я могу дать и в чем нуждаются другие.  Я заезжаю в гараж на три машины, что является настоящей роскошью в этом районе Филадельфии, и паркуюсь рядом с маленьким голубым "Фольксвагеном-жуком" Джейн.  Мои автомобильные часы мигают 8:12 утра, прежде чем я выключаю зажигание. Фэрроу уже отстегивает ремень безопасности и засовывает сложенные бумаги в задний карман. Он ведет себя так, как будто он просто в гостях, но вообще-то мой телохранитель переезжает ко мне.  Так правильно.  Это не ситком "Добро пожаловать в мою жизнь". Это драма "ты присоединился к моей жизни" или, возможно, история ужасов.  Еще слишком рано делать выводы.  По крайней мере, мы не собираемся быть соседями по комнате. Над этим гаражом расположены два одинаковых таунхауса, которые расположены бок о бок и имеют общую дверь на втором этаже. Все для легкого доступа.  Охрана остается в правом таунхаусе.  Мы с Джейн остаемся в левом.  Фэрроу едва хватает секунды, чтобы переварить окружающее пространство. Я знаю, что он знает, что он переезжает в мой дом, потому что в моем багажнике есть два чемодана и черная спортивная сумка, чтобы не быть голословным.  Я отстегиваю ремень.   — Тебе нужно что-то еще? Я могу купить что-нибудь для тебя в магазине.  Я почти рычу на себя. Какого черта я спрашиваю об этом Фэрроу? Я на автомате, и кто-то должен быстро переключить меня на ручное управление.  Он останавливается, его рука на дверной ручке. Когда он смотрит на меня, его губы приподнимаются.   — Это мило, что ты притворяешься, что можешь пойти в магазин без меня.  — Я не притворялся, — я кладу ключи в карман и толкаю свою дверь. — Я просто опустил этот факт.   Ради моего собственного здравомыслия, я прекрасно понимаю, что Фэрроу теперь обязан повсюду следовать за мной. Он очень осведомлён. Я не могу точно притворяться, что этот двадцатисемилетний татуированный парень - какая-то случайная ракушка, которая прикрепилась к моему кораблю.  Прямо сейчас он мой гребаный второй капитан.  И я не в восторге.  На случай, если я не прояснил ранее.  Мы вылезаем из Ауди и одновременно закрываем двери. Я открываю багажник и, хватая его самый большой чемодан, говорю ему: — Я отказываюсь от своего предложения.  — Это очень плохо, — говорит Фэрроу серьезным тоном, закидывая свою сумку на плечо, — потому что я забыл шампунь и кондиционер.  — Ты можешь взять мой.  Господи, блядь, Иисусе Христе! Я рычу на себя, надеясь не быть таким услужливым для него.  Фэрроу смеется так, словно выиграл.   — Я только сейчас вспомнил. У меня есть шампунь и кондиционер.  Я свирепо смотрю на него и забираю его второй чемодан, держа другой.   — Ты мудак.  — Ты чист сердцем. Что еще осталось прежним? — Фэрроу пытается забрать у меня чемодан побольше.  Я вырываю чемодан из его хватки.   — Я могу донести его для тебя.  Он бросает на меня взгляд.   — Если что, то ты не заработаешь значок за доблесть. Я сам могу нести свои вещи, — он поправляет ремень своей сумки, — но, чтобы быть добрым в твоих глазах, я позволю тебе понести сумку полегче.  — О, спасибо, — говорю я сухо, а затем кидаю маленький чемодан ему в грудь, а большой оставляю себе.  Мы два альфа-самца, и это становится чрезвычайно очевидным во время этих бессмысленных драк, в которых мы выясняем кто будет нести чемодан.  Я просто привык помогать, тем более что у меня большая семья и я самый старший. И Фэрроу — вся его работа, все его воспитание были посвящены долгу и помощи по отношению к другим. Мы подобны молнии и грому, изначально разные, но достаточно похожие, чтобы делить одно небо.  Фэрроу не пытается отобрать чемодан большего размера. Поэтому я закрыл свой багажник.  — Ты помнишь, какой вход для кого?   Я киваю в сторону двух входов. Он был здесь раньше в качестве телохранителя моей мамы.  Фэрроу не сводит с меня взгляда.   — Левая дверь ведет в Азкабан. Прямо в Мордор.  Я смотрю на него так, словно у него только что выросли рога. Я тот, кто разгадывает отсылки к поп-культуре. А Фэрроу даже не любит фантастику.  Он принимает эти вещи, как человек, который ненавидит майонез, но ест его в бутерброде с индейкой.  — Ты слишком долго был в услужении моей мамы? — я задаюсь вопросом. У меня родители, любящие комиксы и помешанные на поп-культуре. Самые крутые родители. Я уверен, что две семьи Медоуз и Кобальт возмутились бы и сказали, что их родители крутые, но тут нет никакого сравнения.  Все просто, мои, черт возьми, самые лучшие.  Фэрроу медленно облизывает нижнюю губу, изображая улыбку. Мои мышцы сокращаются, и я пытаюсь сосредоточиться на его глазах, а не на его рте. Не его рте.   — Нет, - говорит он, — это наша шутка в службе безопасности.  Я удивлен, что он делится этим со мной.   — Серьезно?  Он кивает, и мы направляемся к нужной двери. Ту, что он называл Мордором.   — Мне сказали, что это началось с твоего младшего брата. Его телохранитель рассказал шутку другому телохранителю, и так она распространилась.  Я мог слышать, как Ксандер говорит о Гарри Поттере и Властелине колец. Ясно.  Мы поднимаемся по нескольким ступенькам, я жду на одной ступеньке ниже и ставлю чемодан на колеса.  Фэрроу ищет свой ключ в кармане.   — Деклан не так часто разговаривал с тобой, не так ли?  Я замираю, мое предчувствие заполняет гараж. Оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, должен ли я был приложить больше усилий, чтобы узнать своего телохранителя лично. Я был груб? Что, если все это время он хотел, чтобы я совал нос в его гребаную жизнь, а я думал, что просто уважаю его личное пространство?  Деклан знал обо мне все. Мир знает обо мне почти все. А я знал только имена его детей и жены.  Почти ничего.  Фэрроу оглядывается на меня и оценивает мое лицо.   — Все нормально, если он этого не сделал.  Я помню происхождение его вопроса.   — Он не выдавал никаких секретов службы безопасности, если ты об этом спрашивал.  Фэрроу находит свой ключ, но, прежде чем открыть дверь, он поворачивается ко мне лицом.   — Давай разберемся сначала с кое-чем, Моффи...   — Максимофф, — поправляю я, мой голос тверд, как цельный мрамор. Вся моя семья называет меня Моффи, но когда он использует это прозвище, я вспоминаю детство, когда он так меня называл. Это делает нашу пятилетнюю разницу в возрасте более очевидной, и тогда я представляю себя юным подростком в постели с ним (что происходило только в моих фантазиях). Это вызывает отвращение.  Так что ему не разрешается называть меня Моффи.  Что было, то было.  — Максимофф, — говорит он так, как будто я веду себя как последний придурок.  — С чем именно мы должны разобраться?   Я возвращаюсь к разговору, прежде чем он начнет говорить.   — То, что я говорю тебе — это не секреты. По крайней мере, половина из нас не считает их секретами. Другая же половина настолько встревожена, что их можно принять за охрану королевы у Букингемского дворца.   — Итак, ты в значительной степени похож на бунтаря в службе безопасности.   Я бросаю на него откровенный взгляд, разглядывая его татуировки, черный гардероб, пирсинг.  — А то все это время я даже понятия не имел.  Фэрроу издает короткий смешок, переходящий в взволнованную, веселую улыбку, несколько раз кивая. Я думаю, что слово "умник" сидит у него на языке, а затем его взгляд падает на мои губы — на самую короткую секунду.  Прежде чем я успеваю осознать, что это значит, он ведет себя так, словно ничего не произошло. И он начинает отпирать дверь.  Это могло быть просто в моей голове.  Я склонен фантазировать. Кто скажет, что я не выдумал это из похотливых закоулков моего сексуально неудовлетворенного разума?  Мне срочно нужно найти парня на одну ночь сегодня вечером.  Это моя первая мысль. Вторая неприятная мысль обдает меня холодом: Фэрроу должен пойти со мной.  Я не могу убежать от него. Он со мной почти на вечность.