Прости меня

Фрэнсис Следующие несколько дней прошли как в тумане: в дом приходили люди с оружием, а Витари уезжал на большую часть изнуряющих душных дней. Однажды ночью он вообще не вернулся, и Фрэнсис убедил себя в том, что Витари погиб в джунглях, бросив Фрэнсиса посреди чужой страны, откуда нет выхода. Каждое утро он просыпался весь в поту от влажности и страха. Он сам готовил себе завтрак из припасов, а затем молился о наставлении для себя и Витари. На третий день приехала домработница Изабель, и, хотя она совсем не знала английского, а он знал только несколько самых элементарных испанских слов, им удалось завязать неловкий разговор. Он предложил ей выпить, чувствуя себя виноватым, пока она трудилась на жаре, прибираясь в доме. Он узнал, что у нее есть семья — двое маленьких мальчиков. Она показала ему фотографии, затем, при помощи ломаного языка и жестов, он также узнал, что ее муж погиб в горах. Он не спрашивал почему, но догадывался, что большинство мужчин в городе работали на организацию Витари. Он молился вместе с ней, что она, по-видимому, ценила, и когда она уходила, к нему возвращалось гнетущее чувство одиночества и изоляции. Неужели теперь это его жизнь? В бегах в далекой стране? По крайней мере, вид на горы захватывал дух. Он старался слишком много не думать о том, что происходит под пологом джунглей. Несомненно, это была незаконная добыча золота, поскольку он видел золотой самородок, который дал Витари связной, когда они прибыли сюда. Фабрики по производству наркотиков. Возможно, кокаин. Эксплуатация местных жителей. Изабель вернулась вечером, через несколько дней, и, пополняя запасы в шкафчиках, спросила о Фрэнсисе на ломаном английском. Он не смог сказать ей, кто он такой, но в остальном рассказал правду. Ни семьи, ни жены, никого, о ком можно было бы по-настоящему поговорить. Он сказал ей, что его семья - это Церковь, но не осмелился добавить больше ни слова. Она упомянула, что в городе есть маленькая церковь, и что ее сын болен, поэтому он молился вместе с ней, пока она сжимала четки. Ему было приятно помогать ей. Это дало ему якорь в бушующем шторме, в который превратилась его жизнь. Когда они закончили молиться, ввалился Витари и застал их обоих стоящими на коленях у кофейного столика. Его уничтожающий взгляд и расширенные зрачки говорили о том, что случилось что-то плохое. Он рявкнул на Изабель по-испански, явно напугав ее настолько, что она выбежала из дома. — Ты здесь меньше недели, а уже молишься с гребаной домработницей? — Витари достал из шкафа бутылку без этикетки, сорвал крышку и налил прозрачную белую жидкость в стакан. Сделав глоток, он посмотрел на Фрэнсиса сквозь темные ресницы. — Она знает, что ты священник? Фрэнсис не упустил из виду, зажатый за поясом Витари пистолет. — Нет. — Он чувствовал, что если она узнает об этом, он никогда больше не увидит Изабель. — Ее сын болен... — Мне все равно. — Он сделал еще один большой глоток из своего бокала и обошел кухонный стол, держась за него рукой, чтобы не упасть. — Вы даже говорите на разных языках. — Бог всемогущ. Витари рассмеялся, и его голос казался бездушным и жестоким. — Бог? — передразнил он. — Здесь нет Бога. Фрэнсис выпрямился. Витари был опасным человеком, особенно когда терял контроль. Но сейчас он не выглядел опасным. Он прислонился к стойке, глядя на Фрэнсиса так, словно ждал осуждения, провоцируя его на комментарии. Что бы он ни искал, он, должно быть, нашел это, потому что он хмыкнул, рассмеялся и развязно чуть пошатываясь, прошел через гостиную и вышел на веранду. Фрэнсис подождал немного, затем присоединился к нему на улице, где он сидел на шезлонге, потягивая свой напиток. — Здесь есть церковь, — сказал Фрэнсис. — Я хотел бы посетить... — Делай, что хочешь. — Витари махнул рукой. — Просто оставайся в городе. Зайдешь слишком далеко в джунгли, и кто-нибудь примет тебя за туриста и отрежет тебе уши, чтобы получить выкуп. Это было правдой или он просто драматизировал? — Я могу выйти из дома? — Разве я тебе не сказал «да»? Ты не мой пленник. Господи. После нескольких дней, проведенных в «ловушке», он посмотрел на дорогу, которая змеилась вниз по склону, и ему захотелось немедленно уйти, просто чтобы размять ноги и посмотреть на что-нибудь другое, кроме того же вида и тех же стен. Но состояние Витари сдерживало его. Прямо сейчас, когда он сидел в шезлонге и смотрел на горы, вокруг него витала аура тоски. Выпивка была облегчением. — Сегодня что-то произошло? — спросил Фрэнсис. Он сел на второй шезлонг, достаточно далеко от Витари, чтобы не нарушить его личное пространство. — Ничего. — Он продолжал смотреть на горы, но его щека дрогнула, когда он стиснул зубы. Он оглянулся. — Ты думаешь, я собираюсь исповедаться в своих грехах? — Нет... — Господи, неужели тебе нравится все обо всех знать? Тебе нравится выслушивать все их грязные, блядские секреты, святой отец? — Это совсем не так. — Если бы он знал, какой ценой приходится нести бремя стольких грехов, он бы не рычал так, как сейчас. Если бы он знал, сколько раз Фрэнсис закрывал лицо руками и плакал под этим грузом, он бы не судил его таким холодным взглядом. Но речь шла не о Фрэнсисе. Витари искоса взглянул на него. — Какой самый страшный секрет тебе рассказали? Фрэнсис промолчал. Витари ухмыльнулся, сверкнув зубами в лунном свете. — Все эти овцы в твоем стаде. Держу пари, они занимаются всяким грязным дерьмом, а на следующий день рассказывают тебе обо всем, чтобы пойти и сделать это снова. Это чертова забава. Фрэнсис сжал губы и тоже уставился на горы. Когда Витари был в таком состоянии, его невозможно было переубедить. Слишком много всего происходило в его голове, чтобы он понимал, какой вред причиняют его слова. — Я понимаю твой гнев. — Нет, не надо. — Тебе больно. Позволь мне помолиться за тебя? Витари изогнул бровь. — Тогда продолжай. Давайте послушаем. Фрэнсис закрыл глаза, склонил голову и произнес молитву. — Господи Боже, будь рядом с нами в час моей слабости и боли. Поддержи нас своей благодатью, чтобы наша сила и мужество не иссякли. Исцели нас по воле твоей и помоги нам всегда верить, что происходящее с нами здесь, не имеет большого значения, когда ты даруешь нам вечную жизнь, Господь мой и Бог мой. Аминь. Фрэнсис ожидал язвительного замечания, какого-нибудь хлесткого упрека, но Витари лишь улыбнулся и снова повернулся лицом к джунглям. Они оба молчали, слушая кваканье лягушек и стрекотание сверчков. Сердце Фрэнсиса наполнилось теплом, и он понял, что Бог был с ними. — Сегодня я видел, гибель ребенка. — Выражение лица Витари напряглось, когда он попытался скрыть свою боль. — Этот тупица воровал золото. Его уже ловили раньше, так что... — Он сделал глоток, чтобы заглушить слова. Потеря человеческой жизни всегда была ужасна, но потеря жизни ребенка - еще ужаснее. Фрэнсис закрыл глаза и принял на себя тяжесть этого признания. Когда он снова открыл глаза, он спросил: — Мог ли ты остановить это? Витари замер. Он с трудом сглотнул. — Может быть. Нет. Это сложно. Вновь наступила тишина. — Дети этого не заслуживают, — прошептал Витари. — Взрослые мужчины могут уничтожать друг друга, мы знаем, во что ввязываемся, но этот пацан просто пытался выжить. Он воровал золото не из-за жадности. Его мать больна, я узнал об этом позже. Врачи здесь дорогие. — Он потер лицо. — Мы должны заботиться об этих людях, вот как это работает. Мы владеем ими, они помогают скрывать наши дела от полиции, а мы присматриваем за ними. Мы заботимся о них. Я приехал сюда не для того, чтобы казнить невинных детей. Что-то ледяное и злобно острое блеснуло в глазах Витари. Он встал и схватился за шезлонг. Фрэнсис протянул руку и поймал его, помогая устоять на ногах. Витари взглянул на их переплетенные руки и нахмурился. Боль в его глазах проникла в самую душу. Фрэнсис тоже это почувствовал — агонию потери и чувство вины. — Я иду спать. — Витари высвободил руку и, пошатываясь, прошел через гостиную, исчезнув в задней части дома. Фрэнсис остался на веранде, слушая щебетание и шорохи джунглей, а иногда и смех, доносившийся до него с ветерком, проносившимся над городом. В его груди по-прежнему было тепло. Утешение и цель. Он смотрел вниз на мерцающие огни города и задавался вопросом, неужели все эти травмы, все горести и испытания привели его в то единственное место на Земле, где он должен был быть. Завтра он посетит церковь.

***

Проходили недели, затем месяцы. Фрэнсис редко виделся с Витари и проводил большую часть времени в крошечной церкви, помогая всем, чем мог. Витари проводил дни и ночи вдали от дома, занимаясь своими делами в джунглях. Они кружили друг вокруг друга, ощущая друг друга на расстоянии. Однажды ночью Витари объявил, что его не будет целую неделю, а на следующее утро он уехал. Растворился, как туман под лучами солнца. Пока его не было, Фрэнсис с головой ушел в помощь тем, кто нуждался в Божьем руководстве. Его стали называть «Blanco Padre». Белый Отец. В этом не было ничего плохого. Они ему нравились. Это были хорошие, честные люди, попавшие в мир насилия, политики и преступности, корни которого уходят во многие предыдущие поколения. Он не мог этого исправить, но мог дать им утешение и духовное руководство. Он вернулся домой усталый от дневной работы, но в то же время в приподнятом настроении, которое редко испытывал в Англии. — Что ты делаешь? — спросил Витари. Он прислонился к дальней стене, в гостиной с выключенным светом, скрестив руки на груди, как в засаде. После нескольких дней, проведенных без него, он снова появился в жизни Фрэнсиса, как незнакомец, просто как силуэт кого-то, кого он немного знал. Пистолет в наплечной кобуре контрастировал с белой рубашкой Витари. — Я не... — Blanco Padre? — Витари оттолкнулся от стены и подошел ближе. — Какого хрена? Хочешь, чтобы Лука приехал сюда? Ты хочешь, чтобы тебя нашли? — Его глаза гневно сверкнули во мраке. У него не было причин сердиться. Он просто не понимал. Фрэнсис поднял руки. — Они не знают, кто я такой. Это всего лишь прозвище. — Ты ничего не можешь поделать с собой, да? — Витари выдохнул. — Ты просто должен быть в центре внимания, должен отполировать свой нимб, чтобы все могли его видеть. Он остановился перед Фрэнсисом и окинул его уничижительным взглядом. Фрэнсис сдерживался, сжимая кулаки. Почему Витари был таким? — Мне нравятся люди, мне нравится помогать им. Что еще мне оставалось делать? Сидеть здесь и ждать тебя? — Это не лагерь отдыха, — прорычал он, и злоба в его глазах была неподдельной. — Здесь по меньшей мере восемь преступных синдикатов, которые с радостью припрут тебя к стенке и пустят пулю в лоб. Я пытаюсь защитить тебя, Фрэнсис. —Ты меня похитил. Ты привез меня сюда! — Я тебя не похищал. — фыркнул он. — Ты сел со мной в самолет по собственной воле. Это не моя вина. Ты сам решил быть здесь. — Чтобы помочь тебе! Витари отшатнулся. — Мне не нужна твоя гребаная помощь. — Да, Витари. Ты в беспорядке, тебе больно, и я могу тебе помочь». Фрэнсис подошел ближе, протягивая руки, пытаясь сделать так, чтобы он увидел и понял. — Да, это так, Витари. Ты в смятении, тебе больно, и я могу тебе помочь. — Фрэнсис придвинулся ближе, протягивая руки, пытаясь заставить его увидеть и понять. — Это не ты, все это не ты. Вся эта жизнь, в которую ты втянут, ты притворяешься, что тебе это нравится, но каждый день испытываешь страх. — Отвали, Padre. — Я для тебя не акт милосердия. — Витари сделал движение, словно собираясь отвернуться, затем резко развернулся и ткнул пальцем в лицо Фрэнсиса. — Ты никого не сможешь спасти, потому что ты не можешь спасти даже себя. Это ты, блять, в ловушке, а не я. Поток гнева захлестнул Фрэнсиса. Витари было больно, и именно тогда он выходил из себя. Ему не нужна была ярость Фрэнсиса, ему нужен был кто-то, кто выслушал бы его, кто-то, кто сказал бы ему, что все будет хорошо. Витари был здесь не потому, что хотел быть. Он оказался в ловушке. Как он мог этого не заметить? — Черт бы тебя побрал, Фрэнсис, — прорычал он. — Не возвращайся в ту церковь. Фрэнсис нахмурился. — Я вернусь. Он натянуто рассмеялся. — Они узнают, кто ты. — Мне все равно. Я помогаю людям. Я делаю мир лучше. — А как же ты? И что насчет меня? — Витари постучал себя по груди, его руки с каждой секундой становились все более оживленными. — Неужели ты не понимаешь? Мы гребаные мертвецы. Семье достаточно сказать слово, и нас казнят, как того глупого мальчишку. Я здесь, потому что я не убил тебя, когда должен был, ты здесь, потому что у Луки есть фотографии, на которых ты сосешь мой член, и ДеСика убеждены, что ты важен. Не высовывайся Фрэнсис, или я не смогу тебя защитить. Нет, он не станет подчиняться Витари. Он слишком долго стоял на коленях, подчиняясь другим. Это была его жизнь, и он мог что-то сделать здесь. — Что еще остается? Почему я здесь? Ты не понимаешь, я должен это сделать. Я должен все исправить. Я должен помочь им. — Почему? — Потому что... — Слова застряли у него в горле, как колючая проволока. Потому что он был сломлен внутри, потому что это был единственный способ облегчить его душу, потому что впервые за всю жизнь он почувствовал, что может быть искуплен. На лице Витари промелькнуло нетерпение. — Почему ты рискуешь нашими жизнями ради незнакомцев, Фрэнсис? — Я священник. Витари рассмеялся. — Нет, это не так, помнишь? Ты — Фрэнки, ничтожество, которого джунгли разжуют и выплюнут. Мне, блять, следует самому тебя пристрелить. — Отлично, тогда сделай это! Он рванулся к пистолету Витари. Витари молниеносно выхватил оружие и прицелился между глаз Фрэнсиса. Фрэнсис замер, с трудом сглотнул, и поднял руки. Верхняя губа Витари скривилась. Он приставил пистолет к подбородку Фрэнсиса, откинул голову назад и подошел ближе. Его крепкая грудь обжигала Фрэнсиса сквозь рубашку. Он тоже часто дышал. — Не испытывай меня, Фрэнсис, — прошипел он у самой щеки Фрэнсиса, подняв взгляд. Фрэнсис закрыл глаза. Холодное давление пистолета усилилось, когда Витари наклонился к нему. Витари не стал бы стрелять в него, они зашли слишком далеко, но пистолет, упирающийся ему в подбородок, выглядел как насмешка над любым здравым смыслом. — Ты сводишь меня с ума, — прошептал Витари. Слова скользнули по уголку рта Фрэнсиса. — Ты всегда чертовски хорош. Губы Витари скользнули по тому же месту, а затем его язык начал дразнить, а пистолет все еще вонзался, и жар Витари обжигал тело Фрэнсиса. Он чувствовал запах холодного металла, одеколона Витари, геля, который он наносил волосы, и пота. Но не страх заставлял его дрожать. — Я тебя трахну и утащу в грязь вместе с собой. — Губы Витари скользнули по его щеке донося слова прямо в ухо, где они пробили все барьеры и скользнули внутрь. Его несчастное тело дрожало от вожделения, беспомощное, когда дело касалось Витари. Он знал, как подорвать сильные стороны Фрэнсиса и обнажить все его слабости. Он не мог открыть глаза, если он это сделает, то попадется на взгляд Витари, и от него не будет спасения. Вот так, застыв, с закрытыми глазами, не реагируя ни на что, Витари станет скучно. Твердое дуло пистолета скользнуло по шее Фрэнсиса, вниз по груди, и сердце Фрэнсиса колотилось все сильнее, чем ниже опускалось оружие. Он был возбужден. Это было неправильно. Все в этом было неправильно. Но он был слаб, просто человек со своими потребностями и желаниями, и был очень далек от идеального священника, каким его считал Витари. Изнуряющая похоть заставляла его член болеть. — Не надо, — прохрипел он. Витари проигнорировала его, и холодное, твердое дуло пистолета коснулось члена Фрэнсиса, неудобно зажатого в брюках. Витари выдохнул на губы Фрэнсиса, ни коснувшись их, на самом деле, ни поцеловав, а только обещание. Но отсутствие прикосновений делало все более острым, жестоким, реальным. Твердый пистолет терся об него, и Фрэнсис плотнее зажмурил глаза. Он сможет противостоять этому. Это просто похоть, просто животная потребность. Когда Витари надоест и он остановится, дикие потребности утихнут. — Я чувствую твой жар. Ты… хочешь... трахаться. — Он тянул каждое слово касаясь губами шеи Фрэнсиса, делая это медленно и мучительно. Дыхание Фрэнсиса стало прерывистым. Его напряженный член дернулся, ища большего трения. Если бы Витари положил туда руку, Фрэнсис не смог бы сопротивляться. Но Витари не касался его руками, только губами и пистолетом. — Сколько раз ты представлял, как я стою на коленях, Фрэнсис? Я знаю, что тебе это нравится. — Пожалуйста... Пистолет упирался в него, и Фрэнсис был мокрым от этого. Это было ненормально, вот так возбуждаться от пистолета, но… это было так приятно, это было похоже на облегчение, и чем больше Витари тер его пистолетом, тем сильнее он этого хотел. — Что, «пожалуйста», Padre? Пожалуйста, остановись, пожалуйста, не делай этого, пожалуйста, сильнее, пожалуйста, еще, пожалуйста, трахни меня, отсоси мне. Пожалуйста, уничтожь меня. Фрэнсис открыл глаза, и расширенные зрачки Витари засияли, как черные бриллианты в темноте. Он был там, везде и сразу, и Фрэнсис не мог убежать. Не хотел. Боже, он собирался кончить. Он старался не двигаться, не раскачиваться бедрами, старался не стремиться к большему и еще большему, все быстрее и быстрее. Он что, удовлетворяет себя пистолетом? Это происходит на самом деле? Порочный рот Витари навис над губами Фрэнсиса. Его плечо дернулось от трения, и самодовольная улыбка превратилась в злобную ухмылку, ухмылку, которую Фрэнсис хотел съесть прямо с его губ. — У тебя сердце бешено стучит. Ты собираешься кончить? Фрэнсис прикусил губу, подавляя стон. Витари стал тереть сильнее, быстрее. В пистолете щелкнул механизм. Что, если он был заряжен? Горячее желание разлилось по спине Фрэнсиса, а жидкая потребность хлынула в его яйца. Почему эти жестокие мысли терзают его? Витари всосал нижнюю губу Фрэнсиса, ухватился за нее зубами и нежно прикусил, и вместе с его яростными движениями эта атака стала слишком сильной, чтобы сопротивляться, слишком невыносимой, чтобы сдерживаться. Экстаз нахлынул, ослепляя ярким светом. Он вскрикнул, дернулся, извергая сперму, и Витари просунула язык между его губ, заглушая его крики поцелуями. Он отбросил пистолет, обхватил Фрэнсиса за талию и крепко прижал к себе. Твердый член Витари уперся в бедро Фрэнсиса, толкалась в него, словно Витари хотел трахнуть его, не снимая одежды. — Нет. — Фрэнсис просунул руки между ними. — Нет, остановись. — Он оттолкнул его, и Витари, отшатнулся. Он ухмыльнулся, вытер рот тыльной стороной ладони и фыркнул, затем поправил брюки, облегающие его очевидную эрекцию. Этот его грязный, самодовольный взгляд вызывал у Фрэнсиса желание ударить его и поцеловать. — Динамо, — прорычал Витари. Он указал на пах Фрэнсиса. — У тебя там немного спермы, Padre. — Он поднял пистолет. Фрэнсис не мог оторвать глаз от оружия и смотрел, как Витари снова убирает его в кобуру и направляется к задней части дома. — Я буду в душе разбираться со своими синими яйцами. — Больше так не делай! — крикнул Фрэнсис, ненавидя себя за то, что его голос дрожит. — Конечно, — отозвался Витари. Хотя Фрэнсис и не мог видеть ухмылку, он услышал ее. Он стоял неподвижно в темноте, неприятно мокрый внизу. Звук бегущей воды наполнил голову Фрэнсиса образами Витари, стоящего обнаженным под струями воды, с членом в руке, дрочащий, с запрокинутой назад головой, настолько свободным, насколько может быть свободен любой мужчина. Он хотел сделать это, ответить взаимностью не потому, что чувствовал, что должен, а потому, что хотел видеть восторг на лице Витари и знать, что именно он дал ему этот покой, хотя бы ненадолго. Он вздохнул и уставился на стены, мебель, вид на горы из окна. Он был совершенно уверен, что в учениях Господа не говорилось о людях, которые трахаются с оружием. Теперь это была его жизнь. А завтра он собирался вернуться в церковь.