Never Tear Us Apart

Папа всегда натравливал их друг на друга на тренировках, настаивая, что это поможет им лучше практиковаться в рукопашном бою, а это означало, что Диего привык быть боксерской грушей Лютера. Он не удивился, когда это повторилось на похоронах. Напряженные ситуации всегда делали его более раздражительным, и не было ничего более раздражающего, чем Лютер. Особенно когда Лютер пытался защитить их отца. Притворяясь, что он не был тем монстром, которым был. Очевидно, Диего знал, что не должен держать на него зла. Во время нескольких сеансов принудительной терапии в суде (о которой он намеренно не упоминал своим братьям и сестрам) часто всплывал Реджинальд Харгривз, а также тот факт, что Лютер, похоже, не сердился на него. Как он мог смотреть на него снизу вверх? Как он мог равняться на него? После всего, через что ему пришлось пройти. Это сводило Диего с ума.  — Звучит как классический Стокгольмский синдром, — сказал терапевт, барабаня ручкой по блокноту. — Но мы здесь, чтобы поговорить о ваших проблемах с гневом, Диего. Не о вашем брат. Почему вы решили, что было бы уместно бросить нож в того полицейского? Он не целился в полицейского, как он неоднократно отмечал, но это, похоже, не имело значения. Впоследствии Диего поискал термин «Стокгольмский синдром» и обнаружил, что он очень похож на его брата: положительные чувства по отношению к насильнику, негативные чувства по отношению к семье, которая пытается заботиться о них, и поддерживающее поведение жертвы по отношению к насильнику. Когда его отец сказал Лютеру ударить его в тренировочном зале, Лютер ударил его без вопросов. Даже когда он сплевывал кровь. Даже когда Диего думал, что умрет там, на этом резиновом коврике.  — Вам нужно простить своих братьев и сестер, особенно своего брата, — заключил его психотерапевт в конце их обязательных сеансов. — Злиться на них непродуктивно. Они тоже выросли в жестокой семье и, вероятно, так же боялись вашего отца. Диего не боялся своего отца. Он знал, что легко мог бы одолеть его в бою один на один. Он не жалел о том, что подешевле застрелил Лютера в последнюю минуту во время их драки, поцарапав ему руку ножом, даже если это заставило его в панике убежать. Он действительно сожалел, что им удалось опрокинуть статую Бена, памятник их брата рухнул на землю и разбился там вдребезги. Не осталось незамеченным, как поморщились остальные их братья и сестры. Выглянув в окно, он увидел Клауса, который сидел на корточках у пепла их отца и что-то бормотал, покуривая сигарету. Для него не было редкостью, что он разговаривал сам с собой, и Диего не придал этому особого значения. Но когда он увидел статую Бена, лежащую там… безжизненную… как Бен во время той последней миссии. Чувство вины поселилось у него в животе, заставляя его внутренности неприятно скручиваться. Диего рассеянно подумал, сможет ли он сам поднять статую обратно на постамент (или с помощью Клауса, хотя он был сложен как лапша), но в глубине души знал, что они не смогут сделать это без Лютера. Черт, Лютер. В его глазах был страх, которого Диего не узнал, когда он убегал. Если бы Бен был здесь, он бы разозлился на них. Ну, настолько разозлился, насколько Бен был способен, учитывая, что он был в основном зефиром. Прежде чем он успел передумать, Диего поднялся с дивана и направился вверх по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки за раз. К счастью, Лютеру не удалось нанести много приличных ударов, иначе его огромные кулаки, вероятно, вырубили бы Диего одним ударом. Имея это в виду, он задался вопросом, как его брат так сильно вырос с тех пор, как он видел его в последний раз. Конечно, прошло несколько лет, но сейчас он был до смешного огромен. Казалось, что потребуется много протеиновых коктейлей, чтобы стать таким большим… Он усмехнулся про себя, проходя мимо закрытой двери Эллисон. Диего задавался вопросом, не вызвало ли возвращение сюда плохие воспоминания у кого-нибудь ещё, хотя он был почти уверен, что пакетик с таблетками, который Клаус носил с собой, как одолжение на вечеринке, ответил на этот вопрос. О Лютере или Эллисон он, однако, не знал; их было гораздо труднее читать, и то, что они были любимцами отца, вероятно, спасло их от многих травм. Им тоже было нелегко, напомнил он себе, расти в таком адском доме, как этот. «Возможно, им просто лучше удавалось это скрывать», — как сказал бы его психотерапевт. Что касается Вани… ему было наплевать, что, находясь здесь, она чувствовала себя плохо. Ей должно быть стыдно за то, что она сделала. Диего никогда бы не стал поощрять её к написанию этой книги, если бы знал, что она собирается дополнить её всеми его секретами. Теперь любой человек в мире мог взять эту книгу и проникнуть в его детство. Было уже трудно заставить людей в полицейском участке отнестись к нему серьезно, прежде чем они узнали, что он мочился в постель до одиннадцати лет. Спасибо за это, Ваня.  — Лютер? — он легонько постучал в дверь, наполовину надеясь, что брат просто скажет ему, чтобы он отвалил. По крайней мере, тогда ему не пришлось бы с ним разговаривать и он мог бы сказать, что пытался. Когда ответа не последовало, он толкнул дверь и прислонился к дверному проему. Его брат посмотрел на него, выглядя разочарованным, увидев его:  — О… Диего. Вернемся ко второму раунду? Он, вероятно, ожидал увидеть Эллисон.  — Не хотел бы больше причинять тебе вред, братан, — самодовольно сказал Диего, глядя на кровь, запятнавшую пальто его брата. — Держу пари, папе понравилось бы, если бы он был здесь. Его маленькие лабораторные крысы дерутся из-за него.  — Не говори о нем так! — Лютер рявкнул на него, шерсть встала дыбом, и он отвернулся от записей, которые просматривал, чтобы посмотреть на него. Ладно, щекотливая тема. Это было понятно, учитывая, что их отец умер всего несколько дней назад, и они только что похоронили его (образно говоря). Даже если бы он был полным ослом до самого конца. Подумав о статуе Бена, лежащей на боку во дворе, Диего глубоко вздохнул:  — Послушай, мне жаль, что там всё вышло из-под контроля. Его брат поднял бровь, глядя на него. Возможно, он был прав в своих подозрениях, так как они ссорились годами, и Диего никогда раньше даже не думал о том, чтобы извиниться. Но эй! Теперь он был другим человеком. Он ходил на терапию и думал о своих чувствах и прочем дерьме. По крайней мере, это будет его оправданием, если кто-нибудь позвонит по этому поводу. На самом деле, он действительно не знал, что побудило его прийти сюда в первую очередь. Было ли это просто затянувшееся чувство вины за Бена? Их детство? Или что-то большее, чем это?  — Спасибо, — сказал ему наконец Лютер. — То, что ты снова здесь, действительно пробуждает в тебе самое худшее, да? Даже Диего не смог удержаться от усмешки:  — Я? Ты видел Клауса, который расхаживает в юбке и думает, что никто не заметил, как он выносит дерьмо из папиного офиса?  — Клаус всегда будет Клаусом, — криво улыбнулся его брат, возвращаясь к своим записям, чтобы ему не пришлось смотреть на него. — Если это чего-то стоит, мне тоже жаль. Хотя я действительно позволил тебе выиграть.  — Да, да, я мог бы взять тебя в любой день, старший брат, — Диего закатил глаза, оттолкнулся от дверного проема и направился обратно по коридору. Кто сказал, что он не способен к гражданскому взаимодействию? Как раз когда он собирался спуститься по лестнице, он услышал шарканье позади себя, и Лютер окликнул его, выглядя комично большим, когда он нырнул под дверной косяк:  — Эй, Диего! Он остановился, чтобы оглянуться на него с любопытством:  — Что?  — Папа был бы рад, что ты пришел, — Лютер сказал это так, как будто это должно было быть комплиментом. Отвернувшись от него, Диего фыркнул и ушел, оставив брата стоять там, как идиот. Кем он и был — ему всегда приходилось возвращать это старому Реджи. Разве он не понял, что у остальных из них теперь есть жизнь? Они больше не были папиными игрушками, его пепла, разбросанного по двору, должно быть достаточно, чтобы доказать это. И у него было такое чувство, что папе было бы все равно, если бы он умер, не говоря уже о том, чтобы он потрудился прийти на похороны. Может быть, Лютер просто пытался заставить его принять еще один вызов, стремясь на этот раз втоптать Диего в грязь лицом, но на самом деле это было не в его стиле. Опять же, никто никогда не мог понять, что происходит в тупой голове Лютера. Он со вздохом плюхнулся обратно на диван. Диего все еще лежал там, когда услышал подслушанную музыку.