Темнее мрака

Эра волновалась, сколько себя помнила. С того самого дня, как им с Гаем сообщили о смерти родителей, её не покидал страх. Она могла заглушить его, могла убедить себя, что переросла это, что её переживания излишни. Но на самом деле это всегда было с ней. Сидело глубоко, ждало шанса отравить жизнь. И вылезло, когда в жизни брата — единственного дорогого ей человека — появился проклятый старейшина Шен. В самом начале Эра уцепилась за опасность, которую этот человек нёс Гаю, но в глубине души готова была признаться — только себе — что дело было не только в страхе, что Шен навредит. Она боялась за сохранность брата, безусловно, и это был логичный страх. Но не меньше Эру страшила мысль, что брата она теряет, даже если он жив и здоров. И этот страх был иррациональным. Ведь взгляды этих двоих совершенно точно не были похожи на взгляды, которыми смотрели друг на друга родители. Давно подавленное волнение оседало тяжестью в груди, пока в школу Муана не пришёл Ал с известием, что старейшина пика Славы погиб, защищая город Кушон. Сбывшиеся страхи болью разливались по телу и тянули к земле, Эре хотелось выть, бить кулаками землю, но она не могла исправить случившегося. Как и многие годы назад, когда им с братом объясняли, что родители больше не вернутся, Эре было невыносимо думать, что она потеряла и его. Осталась в этом мире совсем одна. Волей шутницы-судьбы она встретилась с Шеном, который был подозрительно бодр для того, кто стал для Гая утянувшим на дно якорем. Эра ненавидела его за то, что этот человек позволял себе продолжать жить, когда её брата не стало. И не смогла отпустить свою ненависть до конца, даже когда этот самый человек вернул ей Гая. Она была благодарна, но всё ещё не могла дышать от тяжести, скручивающей грудь. В этот раз брат к ней вернулся. Вернётся ли в следующий? Она не так наивна, чтобы в это верить. И она продолжала терять его. Видела теперь и пылкие взгляды, и робкие прикосновения — совсем не то, что было, когда проклятый старейшина только переступил порог их школы. Нежностью сквозило каждое их движение в сторону друг друга, и Эре было тошно думать, что иногда, глядя на них, она вспоминает родителей. А потом и Гай пришёл к ней, чтобы поговорить о них. Признался, что ещё до этого безумного забега в поисках его тела ходил в ту самую гробницу, уже отнявшую у них родителей. Конечно же, конечно, ходил с Шеном. Прошёл её целиком, добрался до самого конца и выяснил всю правду об их гибели. Гай без утайки рассказал о причинах их похода в то проклятое место. О гибели матери. И… о поступке отца. Незнание давило на плечи Эры все эти годы. Вместе со страхом оно ядом разливалось по её телу, мешая двигаться дальше, заставляя цепляться за то, что у неё есть, не думая ни о чём другом. Но и знание не принесло в её душу мир. Потому что принять такой выбор оказалось слишком сложно. А хуже и больнее всего было то, что Эра не видела в глазах Гая ни капли обиды или злости. В то время, как ей хотелось кричать и ругаться, спрашивать, как отец мог так с ними поступить, почему он оставил одних в этом мире, лишил даже правды об их с мамой судьбе… Гай был совершенно спокоен. Принимал её слова, но не соглашался. И во взгляде его Эра видела то, чего видеть совершенно не желала — принятие. Отец бросил их, потому что не мог жить без мамы. И Гай его понимал. Понимал, ведь сам был готов так поступить. Последовать без раздумий за тем, кого любит. Хотя с их связью и этого не требовалось, случись всё же Гаю выбирать — он поступил бы именно так. Сколько бы Эра ни противилась этому, сколько бы ни умоляла, она ничего не могла сделать с тем, что её брат оказался так похож на их отца. Простить этот выбор, сделанный задолго до необходимости выбирать, оказалось непросто. И всё же, так долго путешествуя вместе с Гаем и Шеном, Эра не могла не увидеть того, что выбор этот полностью взаимен. Что проклятый старейшина относится к её брату абсолютно так же, а в своём волнении о нём даже немного напоминает Эре её саму (в этом она бы точно ни за что не призналась даже себе). И как бы она ни противилась тому, что видела и ощущала, она всё же не была слепой или глупой, чтобы игнорировать это вечно. Эра не могла назвать это принятием. Но впервые за более чем двадцать лет она ощущала не тяжесть страхов и незнания, но лёгкость смирения. Она слишком устала бояться.