Колокол моей души

— Приём, так мы договорились или нет? — на меня смотрело дуло пистолета. Оно слегка дрожало, или это дрожала я... Кстати, кто я? Неужто время так быстро пролетело? — Не слышу ответа, — голос низкий, прокуренный, как и сам человек. — Ты что, разом оглох? Он противно засмеялся, они оба заржали – в темноте был ещё кто-то, я не видела кто. Трудно было вообще хоть что-нибудь различить в таком мраке. — От меня не убежишь. Тем более ты, — и оплевал меня своим смехом. — Твой водитель порядком обнаглел, Владик. Видишь? — мужчина указал на рассечённую бровь, из которой выходила засохшая струйка крови. — Ну ничего, мы его усмирили, теперь не скоро очнётся. Он надавил мне на висок. Я сидела на чём-то холодном, да, я сидела на земле, холод пробирался и под одежду, и под самую кожу. Чёрт бы побрал этого пропоицу, куда он вляпался на этот раз? Я подняла глаза – беззвёздное небо, такое же тёмное, как и всё вокруг, как и весь этот лес. Я в том же лесу. Всё те же деревья, но уже чуть реже, да и зарослей почти нет. Только что-то непонятное торчит из земли, какие-то странные пни и коряги. — Удивительно, не правда ли, — продолжил тот, кто держал меня на мушке, — что такую большую кучу дерьма, как ты, может убить одна маленькая пуля? Я думал, на тебя нужна охотничья дробь, но жаль тратить её на такую рухлядь, — и он опять противно загоготал. Его прокуренный смех разлетался по лесу, бился о стволы деревьев и о белые, торчащие из земли... Что это? В такой обстановке было невозможно сосредоточиться на чём-то кроме ощущений. — Ты думаешь, я не способен убить тебя, Череватый? Такие ебланы, как ты, не думают, с кем садятся за карточный стол. Им всё равно, они думают, что это просто детская игра, игра ради забавы. А потом проигрывают всё: деньги, женщин, свою жизнь. Или ты думал, это всё шутки? Я замотала головой, хотела сказать хоть что-нибудь, но поняла, что не могу пошевелить языком, во рту было что-то... Я вдруг посмотрела вниз: на одной ноге нет ни носка, ни ботинка. Во рту был носок. Мокрый носок Влада. А я сидела привязанная к дереву. Руки, вывернутые за ствол, уже нестерпимо болели. Меня начало тошнить. Рвотные позывы поднимались всё выше и вот уже достигли гортани. — Эй, не наблюй тут на меня, — сказал тот, кто с пистолетом, и вытащил носок из моего рта; я не успела даже вздохнуть, как он тут же сунул мне в рот пистолет. Дуло упёрлось в нёбо. Отличное положение, чтобы вышибить Череватому мозги. Интересно, если я умру, всё начнётся сначала? Может перед глазами вылезет надпись «game over»? Что тогда? Идея смерти Влада теперь кажется немного заманчивой, мало ли после я смогу очнуться от этого кошмара. — Я назначил тебе встречу, а ты на неё не пришёл. Ты же взял чёртову птицу, ублюдок. Взял. Я видел, как ты пятился по стенке дома, как чуть не сдох от страха. Ты помнишь? Ты посмотрел на меня... Я помнила. Помнила и содержание записки, вероятно, на латыни. Помнила жуткую тень в лесу, которая совсем не напоминала человека. Неужели это всё была игра воображения? Возможно даже не моего. — Ты взял эту дохлую птицу. Ты увидел записку, но не пришёл! Думал, я не достану тебя? Я замычала. Он ткнул пистолетом ещё сильнее и, кажется, рассёк мне нёбо. Теперь металлический вкус был не только от дула, но и от крови, что медленно стекала по глотке. — Долги отдавать нужно. Ты должен мне больше, чем имеешь. Ты должен мне два таких особняка! Да, я знаю, у тебя ничего нет, я навёл справки, но вот какая загвоздка: те, у кого нет лишнего, не играют в карты! А ты проиграл всё. И вот что я тебе скажу... — он наклонился ближе. — Мне нужен не только дом. Его мне мало, слышишь? На кой чёрт мне эта рухлядь? Часть этого леса тоже принадлежит тебе, не так ли? Я замотала головой. Вряд ли у Владислава осталась хоть какая-то территория, разве он её ещё не проиграл? — Не ври мне! — закричал мужчина. — Врать с пушкой во рту – плохая затея. Ты думаешь, я шучу? Ты подпишешь документы на дом, перепишешь его на меня вместе со всей этой землёй. И не думай что-то скрыть, я всё равно узнаю. Ты сделаешь всё сам, или мне придётся прийти к тебе ещё раз. Хочешь принять меня дома? Устроить званый ужин? Хотя нет, я люблю сюрпризы; я приду в любой день, в любой, какой пожелаю. Ты будешь засыпать и просыпаться с одной лишь мыслью, что я могу прийти, сегодня, завтра, через неделю, — он вытащил дуло и ударил меня по щеке. Пистолет выстрелил... Он выстрелил в меня. Я мертва? Смерть в чужом теле ощущается не так ярко, как я могла бы себе подумать. Лицо неприятно болит, хочется расчесать щёку до крови. — Ты прикончил его, что ли? — спросил второй. — Да нет вроде... Эй, ты, — он ударил меня по щеке. — Вот чёрт, это кровь... — Так ты убил его или нет? Я открыла глаза, хотя скорее сам Череватый захотел вновь взглянуть на мир. — Нет, живой! — крикнул коротышка. Из щеки Влада текла кровь – пуля разодрала ему щёку. Я не знаю плохо это или хорошо. Может было бы лучше, если б он умер? — Да ты везунчик! Чёртов ублюдок! — заржал он и громко выдохнул. Он не хотел никого убивать, ему нужны были только деньги. — Дважды тебе не свезёт, — он водил пушкой перед моим лицом. — В следующий раз я не промахнусь, даже случайно; я прострелю твою черепушку и закопаю тебя прямо здесь, в этом самом лесу, на этом же кладбище! Ах, вот где мы значит... На кладбище. Сколько же Влад пролежал без чувств, что очнулся только к вечеру? — Который сейчас час? — Я еле шевелила губами. Мне особо не было больно, чего не скажешь о Череватом. — О, месье нужно знать время? — он сделал что-то наподобие поклона. — Смею вас огорчить, любезный, но к ужину вы опоздали. Боюсь, ваши домашние начали без вас... Как тихо, не правда ли? — он приложил свою щёку к моей. — Никто тебя не ищет, бедняга. Никто и не думает спасать тебя. Ты никому не нужен. Может, никто и не заметил, что тебя нет? Около дерева напротив что-то зашевелилось, какой-то мешок. Почему-то мне вдруг вспомнилась Ангелина. Воображение вдруг нарисовало её скрученную в этом мешке. Опять затошнило. Второй из этих двоих подошёл к сеннику и пнул со всей дури. Мешок застонал. Это был водитель. — Очнулся, мерзавец, — коротышка потрогал бровь. — Ну ничего, твой хозяин расплатится и за это. Не так ли, Влад? Развяжи его! — приказал он второму. Садовника вытащили из огромного мешка. Он был без штанов и с кляпом во рту, похожим на ремень... а, да, точно, это и правда был ремень, перетянувший ему рот. — Теперь ты не такой смелый, да? — коротышка вновь потрогал бровь и направил на него пистолет. — Развяжи ему руки, и пусть проваливают отсюда. Я видела, как у водителя сжимались кулаки, как ходили под кожей желваки; он сдерживался из последних сил, чтобы не врезать ему ещё раз. Только сейчас я вдруг задумалась о том, как же его зовут. Создалось ощущение, что у него вообще нет имени. — Подтяни штаны, не дело бегать по лесу с голым задом, — усмехнулся коротышка, то и дело прокручивая пушку на пальце. — Этого тоже развяжи, — он указал на меня, — а то ещё помрёт раньше срока. Через секунду я была свободна. Садовник вдевал ремень в брюки и не спеша застёгивал его. А я же еле поднялась, держась за дерево. — Чего ты там возишься со своими штанами, — крикнул на него коротышка и выстрелил в воздух. — А ну, пошли отсюда! Стая птиц слетела с деревьев и поднялась под самое небо. Казалось, выстрелы разбудили весь лес. Одна упала мне под ноги, ещё вздрагивая в предсмертных конвульсиях. Мерзко. Коротышка размазал её одним выстрелом, потом направил пистолет мне в лицо, медленно опуская ствол, будто ища подходящее место на теле, в которое лучше попасть. В любой момент он может размазать меня по земле. Мне не страшно. Когда ты в чужом теле, то появляется чёткое ощущение бессмертности. У Череватого же похолодело в области шеи, потом в груди, в паху, онемели колени... Выстрел. По ногам, один, второй; он подпрыгнул и побежал. А коротышка всё стрелял и стрелял, то ли по мне, то ли по воздуху. Мы с водителем были как крысы в бегах. Я оглянулась. Выстрелы грозовыми всполохами освещали лес. За мной еле поспевал садовник. Избили они его хорошо. Вдали ещё слышались стрельба, хриплый смех, тихий гул подступающей бури. Небо готовилось к грозе. — Как ты? — спросила я у мужчины, когда мы уже достаточно оторвались. Сердце моё зашлось так, что я уже не дышала, а заглатывала воздух. Казалось, мой спутник запыхался не меньше. Только сейчас я увидела его размозжённый нос и фингал под глазом. Ужасное зрелище. — Да путём, на мне ж всё заживает, как на собаке, — засмеялся он, и будто и правда уже не хромал. Я не знала, где мы были, в какой именно стороне леса. Неудивительно, ведь в лесу я всё никак не могла нормально походить. Отсюда и все мои беды. — Ты знаешь, где дом? — А как мне не знать, я его с закрытыми глазами найду. — А где наша машина? — Уже не наша, — он тяжело вздохнул. — Понятно, — грустно заключила я. Ноги гудели так сильно, что я уже начала забывать о том, что это тело мне не принадлежит. А где моё тело? Что же с ним? Захотелось по привычке откинуть волосы назад, но у Влада такой шевелюры не обнаружилось. Чтоб отогнать все эти непрошенные мысли, которые всё равно меня никуда не приведут, я старалась сконцентрироваться на дороге, чтоб хотя бы дойти домой. Дом? Мой дом. Уютная квартирка с Додошкой в придачу всё же не была моим домом. Мой дом там, где ты. Прости меня, моя милая Ангелина. Вдали показалось что-то белёсое, какое-то странное здание или вроде того – близорукость Влада не давала ничего разглядеть. Может это часовня с моим колоколом? Как бы я не хотела туда попасть, сейчас я не смогу сделать это чисто физически. — Пойдёмте, — крикнул водитель. Мы спустились с крутого пригорка. Моё тело всё ещё приходило в себя. Каждый шаг давался Владу с трудом, суставы болели. Водитель подхватил меня под руку. Сам он стонал не меньше, ему досталось сполна, но ноги его были крепкими, а хватка прямо-таки стальной. Мы пробирались сквозь колючие ветки высоких кустарников, и я чуть не выколола себе глаз. — Вы бы хоть смотрели, куда идёте. — Я смотрю, дорогой, но это не помогает. — Дорого-о-ой, — протянул он, смеясь. — Хорошенько они вас побили. Одной рукой садовник держал меня, другой раздвигал колючие ветки. Я не помню, сколько мы так шли – может, целую вечность, – но вскоре через эту дремучую темень я увидела свет окон особняка.

***

Невысокое серое здание в три этажа высотой. Скучное, как все муниципальные, с незатейливыми рисунками в коридорах, как все детские дома. Константин с женой зашли с левого крыла здания, ведущего напрямую в кабинет директора интерната. Их цель была предельно ясна, раз они уж сюда явились. Алиса, со страхом и не присущим ей волнением, оглядывалась по сторонам. Всё это время она думала, что теперь они будут семьёй, но забыла подумать о том, что теперь она будет с ребёнком каждый божий день. Гецати оказался человеком большой души, в чём ещё полгода назад убедилась Алиса. Она никогда не сомневалась в уме этого человека, но то, что он настолько чувствительный, она и предположить не могла. Из всех предложенных им анкет, а было их чуть больше двенадцати, её муж выбрал одну. Девочку звали Мила, и у неё были проблемы с ногами. Алиса не спросила, почему именно она, неприлично такое спрашивать, но поняла, что, скорее всего, её муж хочет помочь ребёнку, что ещё больше укрепило её чувства к Косте. — Вы уверены, что вам нужен именно этот ребёнок? — спросила директриса, взглянув на читу Гецати, которые сидели напротив. — Да, я уверен, — ответил доктор. Впрочем, он не соврал. Ответа от Алисы никто не ждал. — Мы можем найти кого-то получше, — на улыбке сказала женщина, поправив высокую причёску, спадавшую на такой же высокий лоб. Лицо её было густо накрашено, почти нарисовано, как и родинка над губой. Была бы возможность, Константин бы поморщился – он не любил нарисованные лица; никогда не знаешь, чего от них ожидать. — Нам не нужен кто-то получше, мне нужен... Понимаете, нам нужен именно этот ребёнок. — Я посмотрела вашу анкету. Вы – учёный, известный в широких кругах, — она поправила очки на золотой цепочке (никто бы не удивился, если бы цепочка действительно оказалась золотой), — ваши работы печатались за рубежом, вы зарекомендовали себя как ответственный и благонадёжный человек. Именно поэтому мы рассмотрели ваш вопрос как можно скорее. Вы заключили брак чуть больше полугода назад? — Мы жили вместе несколько лет, — нагло соврал Гецати, положив свою руку на руку Алисы, — пытались забеременеть, но сами знаете... — Знаю, таких пар немало. — После мы всё же решили, что произведём удочерение. — И заключили брак, — директриса причмокнула ярко красными губами. — Чтобы не было никаких бюрократических проволочек. — Да, это разумное решение, — согласилась она. — Мы так счастливы! — зачем-то сказала Алиса. Ей надо было что-то сказать, но она не знала, когда это будет уместно, вроде как она тоже участвует в этом во всём, а значит, должна сказать хоть что-то... наверное. — Вы должны понимать, что такие дети – не только большое счастье, но и большие проблемы. Девочка еле ходит. Не лучше ли взять... — Не лучше. Я не просто учёный, я доктор. — Да, я вижу... — она держала в руках анкету Кости, медленно перелистывая её, страницу за страницей, одну за другой и так до самого конца. У доктора живот свело от волнения. Он и сам не заметил, как сжал руку жены. — Не волнуйся. Мы семья, всё получится, — сказала она шёпотом Константин бросил на жену косой взгляд и кое-как выдавил кривую улыбку. Он думал о том, когда она всё поймёт, и поймёт ли вообще. — Итак, — директриса закрыла анкету Гецати и отодвинула её на край стола, — у ребёнка частичное поражение центральной нервной системы, частичный паралич нижних конечностей и... — Я смотрел её карту. — И вы не хотите посмотреть других детей? — Нет, не хотим. — Хорошо... — директриса вздохнула, со скрипом отодвинула стул и со взглядом, говорящим «я сделала всё, что могла», вышла из-за стола. В дверях она вдруг обернулась. — Мы предоставили вам несколько анкет. Надеюсь, вы не закидаете нас судебными исками. — На каждом документе стоит наша подпись. В графе «с медицинским диагнозом ознакомлен» я тоже расписался. — Да, этот пункт в договор попросила внести я лично. — И вы абсолютно правы, — доктор одобрительно кивнул. — Приятно иметь дело с умными людьми, — улыбнувшись, директриса вышла, оставляя за собой лишь резкий флёр дорогих духов и цокот звонких набоек, удалявшийся по коридору. — Какая приятная женщина, — сказала Алиса, хотя совсем так не считала. Через десять минут директриса вернулась. — Её сейчас приведут, — сказала она, — одевают. — Мы очень рады, — опять сказала Алиса, а после задумалась, не надо ли было сказать что-то ещё. — Наш врач говорит, что у девочки нет никаких шансов, — достаточно сухо сказала она. Ей не было никакого дела до её подопечной. — Навряд ли она будет ходить без опоры. — Это всего лишь предположение, — Костя встал и одёрнул пиджак, — а любое предположение им и остаётся, если не доказать обратное. — Может, вы и правы, я не буду спорить. Но скажите, — она сжала губы и замолчала. — Говорите. — Вы собираетесь лечить её где-то за границей? — Нет, мы будем лечить её здесь. — Хорошо, — без особой радости произнесла директриса. Доктор взглянул на документы ребёнка ещё раз – и нахмурился. — Я был так озабочен больничной картой девочки, что невнимательно посмотрел всё остальное... — И что именно вас насторожило, Константин? — Здесь написано, — он ткнул пальцем в одну из граф, — что у девочки есть оба родителя и старшая сестра. — Если написано, значит, так оно и есть, — равнодушно отрапортовала она. — Они могут искать её? — Детей, сданных в детдом, как правило, никто не ищет. В коридоре послышались шаги. Твёрдые и еле слышные, и ещё какое-то постукивание. Костыли, понял доктор. Алиса смотрела на секундную стрелку, которая завершала уже третий круг, а шаги даже не приблизились к двери. Директриса молчала, то сводя губы трубочкой, то возвращая на место. Наконец-то на пороге появились двое – мужчина в белом халате и девочка на костылях. Ноги её будто волочились по полу, подкашиваясь в коленях, то и дело пытаясь найти под собой опору. Она удивлённо смотрела по сторонам. Директриса встала с кресла, как и Алиса. — Проходи, — сказал мужчина в халате и одобрительно похлопал девчушку по спине. — Стесняется ещё, — он посмотрел на приёмных родителей. — Ничего, привыкнет, — сказала директор. — Проходи, Мила, познакомься, — девочка повернулась к новым опекунам, — Алиса и Константин Гецати. — Здравствуй, — Алиса приветливо улыбнулась, на что ребёнок лишь кивнул. — Теперь ты будешь жить с ними, — сказала директриса, будто дело было лишь в смене места жительства, и не более того. — Мы хотим быть твоими родителями, — сказала Алиса и погладила девочку по голове. — Можно? — спросила она и сама не заметила, как слёзы покатились по её щекам. Константин же не понимал такой сентиментальности. — Машина ждёт во дворе, — только и сказал он. — Мы тебя очень ждали... — Алиса, дрожа, забрала у девочки один костыль и дала ей свою руку. — Надеюсь, у вас всё будет хорошо, — наотмашь сказала директриса. Они медленно шли по коридору к выходу. На верхних этажах уже были слышны детские голоса. Алиса смотрела на девочку и не понимала, откуда в ней взялось столько нежности к этому незнакомому ребёнку. Всё дело в жалости, поняла она. Гецати опередил их и уже стоял у выхода, придерживая тяжёлую дверь. В его мозгу уже сменялись расчёты и план предстоящего лечения. Для начала нужно будет взять анализы, думал он, обследовать ребёнка по всем пунктам – на это уйдёт без малого две недели, – а потом уже можно приступать к работе. По его расчётам, результат можно будет ждать уже через три месяца, если всё пойдёт по плану; а если нет... Он посмотрел на девочку – нет, никаких «если» быть не может. Алиса осторожно переступила порог детского дома, пропустив вперёд девчушку и бережно поддерживая её за руку. — Какая она чудесная, — чуть не плача, сказала она Косте, когда поравнялась с ним. Доктор никогда не разбирался в детях, никогда не замечал их чудесности, но согласился – на всякий случай.

***

Нет, только не это... На меня смотрели карие глаза и длинные ресницы. В затылке что-то болело и жутко чесалось. Что это, чёрт возьми? Я достала из головы шпильку, одну и вторую. Волосы Виктории освободились от этих спиц и упали мне на плечи. Кем-кем, а вот Райдос я хотела быть меньше всего. Этот Фад не просто играл со мной, он, наверное, уже умирал со смеха. — Неправда, — вдруг послышался голос за моей спиной. Я обернулась. — Вы сегодня на редкость милы, — сказал он. — Разве это не лучше, чем быть Владом? Но, если будете натягивать колготки – не перестарайтесь, Виктория уже не так молода. — Не собираюсь я ничего натягивать! Да я... Да я вообще из комнаты выходить не буду! — я не видела никакого смысла в том, что теперь я находилась в теле Виктории. Разве я смогу хоть что-то за неё выведать? — Тогда, боюсь, вас раскусят. — Мне плевать! — Я бы не стал так говорить. Вы потратили слишком много времени и почти ничего не узнали. Зачем вы отправили бедного доктора к церкви? Из-за вас он пролежал почти два часа на холодной земле. А если б он умер? — То ничего не изменилось бы, я права? — Не совсем, изменилось бы многое. Хотя бы то, что вы проиграли бы. И не дошли. — Я и так не дошла. — Я не был бы столь категоричен. Понимаете, в чём дело, мой друг... — Никакой я вам не друг! — А вы всё не сдаётесь, — Фад усмехнулся. — Понимаете, в чем дело, мой дорогой друг, вы можете переставлять фигуры как вам угодно, но убирать их с доски нельзя. С этой работой они справляются сами. Вы чуть не убили доктора, и Владислав, знаете ли, без вас был бы более сговорчивым, но вы решили рискнуть и его жизнью тоже... Как вы представляете себе игру без пешек? — Что тогда требуется от меня? — Дойти до конца. — Я это уже слышала. — Тогда почему вы спрашиваете? Вы думаете, я отвечу вам что-то другое? В таком случае вы не дойдёте, мой друг. — Что вы знаете про доктора? — А что с ним не так? — Он не тот, за кого себя выдаёт. — Разве он не лечит девочку? — Вы же знаете, что нет! Что мне нужно сделать, чтобы предотвратить это? — Я лишь могу сказать, что вам делать не нужно, — он встал и начал расхаживать по комнате. — Например, вам не нужно растрачивать своё время на всевозможную беготню. Вы не выйдете из леса, пока не наступит тот день. — Какой день? Какой?! — В который всё решится. Но есть вероятность, что и тогда вы дойти не успеете. — Почему? — Всем правит случайность. Даже роком. — О чём вы говорите? — Этот колокол не пускает к себе, не правда ли? — Вы знали, что я не дойду. — Знал. — Так зачем же вы поместили меня сюда? — Я поместил? Вы же сами хотели увидеть свою Ангелину. Ещё немного, и я вцепилась бы ему в глотку. Его спокойствие, его невозмутимое благородство были хуже любого злодейства. — Так зачем я здесь? — мои кулаки непроизвольно сжались. — Ну уж точно не для того, чтобы разгуливать по лесу. Вы должны быть здесь, в этом доме, до положенного дня. Не волнуйтесь, вам недолго осталось. — Недолго осталось? Что это значит? В конце то концов, перестаньте говорить этими ебучими загадками! — я не выдержала и подошла к нему вплотную, хватая за ворот рубашки. Белые перчатки вскоре оказались у меня на талии. — Не торопите события, — Фад склонился над моим ухом, пока я продолжала сжимать белую ткань, — Виктория конечно хороша, но в своём теле вы мне нравитесь больше. — Что вы... — я не договорила. Фад исчез и в дверь постучали. — Виктория, — это был садовник, единственный работник здесь, — мне накрывать на стол? — Да, нет... я ещё не готова. За дверью пренебрежительно хмыкнули и ушли. И куда Фад успевает пропадать? Боже, самый страшный сон не был так страшен, как этот вот кошмар. Даже вчера, с пушкой во рту, я не чувствовала себя так некомфортно. Если этот Фад решил унизить меня, у него отлично получилось. На часах был без малого полдень. Виктория Райдос, как обычно, проспала полдня. Времени у меня оставалось немного. Нужно разобраться с доктором, понять, чего он хочет и что это за заметки, которые нужно постоянно стирать. С кухни пахло обедом, слышалось неторопливое чавканье – это Влад, должно быть, пережёвывал новоприготовленную стряпню. Я вышла в коридор. В кабинете доктора всё было тихо; я прислушалась, приоткрыла дверь – никого. Должно быть, он у Милы. Саквояж с лекарствами так же, как и тогда, стоял на окне. Пахло спиртом и химией. Лампа была на последнем издыхании – должно быть, доктор усердно работает по ночам. Я сразу кинулась к саквояжу. Осанка у Виктории была королевской, я же скрючилась в этом во всём и никак не могла распрямиться. Сердце Райдос стучало так быстро, что, будь мы в засаде, сдало бы нас тут же. Я засунула руку в склянки, нащупала боковой карман – ничего; кинулась к столу, открыла ящик – пусто. Где же эти записи? Под перинами только клубы пыли и парочка сонных клопов. Виктория еле слышно вскрикнула, но я закрыла себе рот, так, на всякий случай. Не хватало ещё орать из-за этих кусачих тварей. Клопы не самое страшное, что есть в этом доме. Я открыла шкаф; пара рубашек, столько же костюмов, ботинки и... чемодан на верхней полке. Я потянула за ручку, и чемодан открылся, вывалив всё своё содержимое мне на голову. На меня обрушились письма, журналы, кипы непонятных бумаг. Ничего похожего на те письма. Я стала складывать всё обратно. Странно, что чемодан казался таким большим, а места в нём наполовину. Я ощупала его по углам. Точно, двойное дно! Здесь двойное дно! Провела по краю, поддела спрятанную под днище атласную ленту, приподняла кожаный подклад, и... Вот они, записи, пустые пожелтевшие страницы, исписанные и стёртые полностью. Я сложила их вдвое и спрятала в глубокое декольте Виктории. Хоть какая-то польза от этого тела, ей богу. За дверью заскрипела лестница; твёрдые и быстрые шаги принадлежали либо водителю, либо доктору. Я сложила журналы в чемодан, открыла шкаф и закинула его на верхнюю полку. Дверь в комнату заскрипела, чемодан ударился о заднюю стенку шкафа. Закрыла. В комнату вошёл Константин. — А, это вы, — спокойно сказал он. Я кивнула. — Я же сказал, что принесу всё сам, — он пошёл к окну, — не стоило утруждать себя. — Да я и не утруждаю, — не зная о чём, говорила я. — Где пустой флакон? — Пустой? — Да. Или вы не всё использовали? — Нет. — Ах да, вы же хотели дозу сильнее... Теперь я не понимала абсолютно совершенно ни-че-го. — Вы уверены, что хотите этого? — будто переспросил он. Я кивнула на свой страх и риск. — Ваше право. Лучше бы, конечно, всё шло степенно, как мы с вами и договаривались... — Конечно, так лучше. — Но вы же сами не захотели. — Не захотела... — Но и сейчас я не смогу назвать вам точные сроки. — Точные сроки? — переспросила я. Костя вдруг посмотрел на Райдос, как на сумасшедшую. — Вы же сами хотели их знать. — Ах, вы об этом... — Я пыталась сделать невозмутимый вид. Ни о чем, кроме бумаг в декольте, я больше не думала. — А о чём же ещё, — удивился он. — Я хотела спросить про Милу. — Да, у меня хорошие новости. Правая нога девочки стала реагировать на прикосновения. — Правда? — Абсолютная! Я в полном восторге. Те лекарства, что я даю, они, уверяю вас, поставят её на ноги. Но не всё сразу. — Я понимаю. — Не будем отчаиваться. — Конечно. — Я обещаю... — он взял меня за плечи, — посмотрите на меня, Виктория, я обещаю, что сделаю всё для Милы; она мне как дочь. — Да... — Порошок! — Что? — Для Владислава, вы забыли? — Ах, да... — Уже можно давать по две порции, утром и вечером, вреда точно не будет, — доктор подмигнул и улыбнулся, — это только ускорит процесс. Он вложил мне в руку стеклянный пузырёк с белым порошком. Я чувствовала, как острые листы стёртых заметок, наспех спрятанные на груди, проскальзывают вниз, к животу. Сейчас они выпадут... — Так я пойду? — поспешила я. Только бы не попасться. — Идите-идите. Я вернулась в комнату Виктории и заперла дверь. Первым делом открыла окно и высыпала весь порошок. Склянку кинула туда же – она разбилась на сотни мелких осколков – и, вытащив из декольте пожелтевшие листы, начала читать. Почерк доктора был неразборчив, стёртые буквы только в редких местах оставляли графитный след. День сорок третий. Эксперимент протекает хорошо. У испытуемого заметны улучшения... — У испытуемого? Я не могла разобрать, что там было, — нижние конечности неподвижны. Пропустила неразборчивые страницы. Где же это? Вот! День пятьдесят второй. Взгляд отстранен, на просьбы не реагирует, мышцы стали чувствовать... В дверь постучали. — Почему ты заперлась? Ты не одна? — это был Череватый. Я вскочила с кровати, спрятала записи под подушку и одёрнула платье. — Что тебе надо? — Поговорить. Открой дверь. На пороге стоял Влад. Вид его и до этого был не шибко хорош, но с перебинтованным лицом он смотрелся ещё ужасней. — Нам нужно уезжать отсюда, я всё решил, — он вошёл в комнату и запер за собой дверь. — Что? Как уезжать? Когда? — не поняла я. — Завтра утром. — Нет, я не... — Нам всем угрожает опасность. Заберём Милу и поедем в город. — Нет, я не могу сейчас... — Почему? — Но куда мы? Разве у тебя есть куда ехать? — Нет, но главное – покинуть это место. Ты не заметила? Здесь все сходят с ума. Я не помню вчерашний день, этот доктор не помнит, что случилось в лесу... — Да всё он помнит, — отмахнулась я. — Но я не помню... Этот колокол, если они уедут сейчас, то я никогда его не увижу! Нет, нельзя, чтобы они уезжали. Когда угодно, но только не сейчас. — Я не помню, что было, — продолжал Влад, — и доктор, ты разве не помнишь, в каком виде его нашли? — Я никуда не поеду, — голос Райдос звучал уверенно, — и ты никуда не поедешь. А то что у тебя провалы в памяти, так это всё от выпивки, — твёрдо добавила я. — Но я был трезв! — Ты никогда не бываешь трезв. — Я знаю, — он встал напротив меня и стал трясти своим пальцем прямо перед носом Вики, — я знаю, почему ты не хочешь уезжать. Я подошла к окну. — Ты не хочешь уезжать из-за этого доктора? Да? Признавайся! Думаешь, я слепой? Думаешь, я не вижу, что между вами происходит? Мне угрожает опасность! Нам угрожает опасность! И мы должны оставаться здесь только из-за твоего любовника? Я просто смотрела в глубь леса. Как же близко он был... Как же хотелось дойти... — Что ты там увидела? Там кто-то стоит? Там кто-то есть, Вика? Это человек, их двое? Кто там, чёрт возьми? — Там есть колокол? —  Что? — Там есть часовня? — Ну естественно, есть, — он тяжело выдохнул, — она всегда там была. — И ты тоже слышишь его? — Кого? — Колокол. — Я не понимаю. — Ты слышишь, как звонит колокол? — Вика, – Череватый подошёл ко мне и обнял за плечи. Как же он был ей противен; я чувствовала, как она ненавидит его. — Вика, ты тоже сходишь с ума, — говорил он быстрым шёпотом, — как и доктор, как и все мы... В этом доме что-то происходит, я давно это понял, но никто не слушает меня... — О чём ты говоришь? — Колокол, часовня... Они давно заброшены! — Что? — Я не верила своим ушам. Что же я тогда слышу? — Там никого нет. И ты не можешь ничего слышать. — Но колокол, он же звонил два дня назад, — не выдержала я. — И до этого раньше, он постоянно звонит! — Я понял, понял, что происходит... — Влад схватился за голову и стал отходить назад. — Понял? — Да, это всё доктор, — он тряс пальцем, — это твой доктор, он чем-то опаивает нас, он скоро сведёт нас с ума... Надо бежать, бежать отсюда немедленно! Я всё решил, и на днях мы уедем. Я не верила, что колокол не звонит, что в часовне никого нет; я уже не слышала, что бормотал Череватый на фоне. Хотелось проснуться от этого кошмара.