Āeksion se ānogar

Будучи ещё малюткой, спящая в одной тесной кровати со своей матерью, Нейрисса поняла, что ненавидит мужчин. Она ненавидела звук их пьяного смеха, оскорбительные слова, значения которых не знала, и больше всего ей было противно от того что они делали с женщинами. По наказам матери, та не выходила за пределы комнаты, даже когда живот крутило от голода, даже если было страшно в темноте и совсем худо. — Сиди и близко не подходи к двери. Ни звука, будь тише мыши и жди меня. А ждать приходилось долго. Звуки похабного греха доносились даже до комнат на третьем этаже борделя, где спали проститутки. Впрочем, мать всегда приходила пьяная, хихикающая и дурно пахнущая. Почти всегда голая, реже прикрытая не своей сорочкой, которую позже в трезвости она бы заложила что бы получить хоть какие-то гроши. У нее самой не было ни одного презентабельного платья, не говоря уже о дочери, которая была одета лишь на милость других женщин в борделе. Но даже так, в детском сердце Нейриссы теплилась любовь к матери. Она проявлялась, когда мать принимала её к своему худому телу в холодные ночи, когда последний кусок хлеба она клала в тарелку дочери, а сама пила вино натощак. Мать была пропащей женщиной во всех смыслах, не было бы ни одного здравомыслящего человека, который бы счел её хоть в половину достойной уважения и людского отношения. Однако, будучи ребенком в теле взрослой женщины, она была по своему мечтательна. Казалось это из неё никто бы не смог выбить. Другие шлюхи особо не разделяли её мечт, посмеивались над ней как над неразумным существом, что раз за разом билось головой о стену по собственной глупости. Дурочка, не более. А к дочери дурочки каждая относилась по своему. Делились эти несчастные на тех кто ненавидел детей настолько, что это почти было похоже на их личную манию. Оставшиеся наоборот, от тяжести своей судьбы не мог даже помыслить о собственном отпрыске, но очень желал. Кто-то потерял своего ребёнка ещё даже не родив его на свет, кто-то и вовсе лишился этой возможности вовсе, в угоду профессии разумеется. Таких называли «недо-женщинами», что те в свою очередь не могли воспринять как оскорбление. Но объединяло этих женщин то, что каждая о чем то жалела. Возможно в их прогнивших сердцах таилась жалость и к малютке, которой не повезло может даже больше, чем им самим. Став чуть старше, Нейрисса поняла, что её в один день тоже заставят работать. Это лежало мертвым грузом на её плечах, так как хозяйка дома развлечений уже теряла всякое терпение к её существованию на её территории. Женщины проданные столько раз, что нельзя и сосчитать, видели и в других лишь товар. Да и нашла её хозяйка «хорошенькой». И слово это было произнесено так, как оценивают вещи или поросят на убой. Пальцы её впились в пухлые детские щёки, с желанием увидеть, её получше. Все знали от кого мать родила Нейриссу: это было ясно как день. Начиная с волос отливающих серебром, заканчивая лиловыми глазами, такими светлыми, что почти розовыми. Настоящая диковинка, многие бы душу отдали за такую. Мать рассказывала, будучи совсем пьяной, еле складывая слова в связную речь, что принц одно время очень полюбил ее как свою фаворитку. Её золотые кудри с вплетением светлых нитей серебра, большие, зелёные голубые глаза и светлая кожа усеянная веснушками. Красота — вот что неоспоримо было у матери. Потасканная, с остекленевшим взглядом, с медленно стареющей от тяжелой жизни кожей, она всё ещё оставалась привлекательна. Не валирийка. Сама не знающая своих корней, она верила в Семерых — ещё одно проявление глупости в глазах других её «сестер по делу». Но по крайней мере это давало ей отдушину, Нейрисса видела это в её молитвах. —Когда-нибудь Боги услышат меня и даруют то, о чем я так молю.— сидя у окна на коленях, в одном халате, голос матери звучал тихо. Лишь лунный свет освещал комнату, Нейрисса могла сосчитать пылинки, витающие в воздухе в своем собственном танце. —А о чем ты молишься, мама? — невинно, запинаясь в собственной речи, спрашивала она тогда. Босая, она терла ноги друг об друга, стараясь согреть мерзнувшие стопы. Даже тогда у малютки была эта привычка —заламывать руки и сплетать собственные пальцы. —О тебе, моя принцесса. Я буду самой счастливой матерью, если Боги осчастливят тебя.— сухими губами женщина касается её белёсых волос в материнском поцелуе. Долго она ещё не отстранилась, кажется задумчивая и тихая. Вспоминая те дни, сейчас Нейрисса задумывается: «А не сон ли это? Или сном было то, что я считаю прошлым?» С годами лицо женщины, которая звала себя её матерью, стиралось, а образ родителя в мыслях приобретал мужские очертания. И всё же она соврала. Когда «счастье» постучалось в их дверь, мать отказалась отдавать его дочери. Запах её крови до сих пор преследует Нейриссу. Вид её, захлебывающейся в собственной крови, был её вечным кошмаром.

***

—Ты вообще ешь? Боюсь, еще через пару лун от моей дочери ничего не останется. Деймон пришел к ней, как всегда неожиданно. Он был полностью облачен в какие-то доспехи и от него пахло смертью. Все ли мужчины так часто обливались чужой кровью? Нейрисса не хотела знать ответа на этот вопрос. Он посадил её к себе на колено и обнял, так по-отечески, что она боялась даже дышать. У него было явно хорошее настроение. На дворе была глубокая ночь, а он достал её из тёплой и мягкой постели, лишь чтобы отчитать за худобу? Иногда его импульсивные позывы и желание проявить власть были абсурдны. Он, по его собственному мнению, мученик судьбы, которого женили на нелюбимой женщине, всячески огораживали от власти и собирались заменить в скором времени на нового наследника престола. Оттого, кажется, ему нравилась иметь собственного ребёнка. Власть над другим человеком, который не просто ведомый, а чистое продолжение его самого. Глина из которой можно изваять то, что он сам хочет. А Нейрисса не может противиться, это она знает. И отец тоже прекрасно это понимает, поэтому и пользуется этим проявлением покорности. —Тебе тут нравится? Согласись, получше, чем в Долине. Хм? По крайней мере вокруг не снуют бронзовые овцы.— отец хохотнул, найдя собственную шутка забавной, потрепал Нейриссу по голове и чмокнув в висок, встает и идет к бутылке вина, которую он принес с собой. Комната Нейриссы была просторной, но заметно более пустой, чем покои самого принца. Сквозь резьбу на окнах проглядывает насмешливая луна — она служит напоминанием и молчаливым наблюдателем всех беспокойных ночей. Такая красивая, но совсем безучастная, безразличная к чужим бедам. Однако всегда поглощенная собственной трагедией. Ночи по своей природе совершенно унылы и печальны. От чего же? По детской легенде, именно из одной из лун и появились драконы. Та, что осмелилась быть слишком близка к солнцу. Ждала ли эта Луна такой же судьбы? Что бы быть расколотой и породить на свет новых драконов. Но то всё сказки, созданные для красивых слов и песен. —Непривычно, — коротко ответила Нейрисса, дрёма ещё не спала с её разума, оттого язык казался слишком большим и заплетающимся. Мысли улетали куда то вдаль, подальше от замка, от гавани, прямо к луне, что сегодня была столь манящей.— совсем не как в Долине. —Ничего, у нас ещё будет время снова пустить здесь корни.— весело ответил принц стоя спиной и попивая вино прямо из горла. Он жадно пил, словно путник из источника после долгой дороги. Может для него вино было гораздо слаще воды. Оно и понятно. Многие упивались вином, заливая его в глотки до отвала. Отец никогда не был исключением. —Мы надолго? — удивленно спросила Нейрисса. Холодная ночь пробивала до костей, она обняла себя за плечики, дабы сохранить тепло. Камин потух уже совсем давно, в нем остались лишь остатки обгоревших брёвен. Судорожно выдохнув, принцесса посмотрела себе в ноги. Ей было известно, что их приезд обусловлен скорым началом турнира в честь наследника короля. И сразу после турнира она бы скорее всего вернулась в долину к мачехе, а отец бы провел еще долгое время одним богам известно где, прежде чем вернуться. Нейрисса догадывалась, что отец предпочитал одинокие путешествия в которых он мог делать что пожелается, без бремени ребенка под боком. К тому же ей нужно было образование, она даже наполовину не оправдывала дом к которому причислялась, не имела дракона и еле-еле усваивала валирийскую речь. Нейриссе нужно было быть под присмотром наставников, а Деймон Таргариен был ещё слишком пылок и слишком сильно ненавидел компанию своей жены. Сама мысль о нахождении рядом с ней кажется пронзало его отвращением. Хотя Рейя была доброй женщиной, во многом пытающейся через Нейриссу найти некоторую благосклонность мужа, но всё равно искренне желающая добра. Возможно её характер, во многом имитирующий поведение покойного лорда, как говорили люди, шел в разрез с предпочтениями Деймона. Принц любил бойких женщин, но кажется именно до того момента, пока они не решают встать наравне с ним. Слова отца о её уродстве были явно преувеличены. Леди Ройс была благородной дамой, с округлым лицом, пышным телом и каштановыми кудрями. Не уродина. Далеко не так страшна, как ее описывает принц. —Навсегда. Это мой тебе сюрприз. Теперь я командующий городской стражи.— голос отца был полон гордости. И вмиг стало понятно к чему были все эти доспехи и запах сладкой гнили и крови. Нейрисса открыла рот, так и не произнеся ни слова. Её глаза расширились и она не нашла слов, что бы ответить отцу.—Не рада? —Я…Я очень рада отец.— ответ сам собой вылетел с языка, как нечто, что он и хочет услышать. Нейрисса не хочет спорить, ибо сама не знает как относиться к этой новости. Красный замок, по словам отца, их законное место. Но Долина Аррен так долго была пристанищем Нейриссы, что привыкать к новому месту, уже дому, было странной мыслью. —Я так и думал.— он повернулся к ней и на его тонких губах играла улыбка, не предвещающая ничего хорошего. —А теперь, давай расскажи мне побольше.

***

Когда отец объявил ее своей дочерью, без стыда и умалчиваний, все благородные твари замка начали ворошить эту историю, как корзину с грязным бельем. Король Визерис, которого Нейриссе всё ещё тяжело называть дядей, был скорее расстроен, чем зол. И в этом была странность. Король практически даже не смотрел на неё, как будто один взгляд на неё ранил его только сильнее. Он был человеком мягким, почти беспозвоночным. Было в нем что то глубоко мечтательное, отделенное от всего мира и доступное лишь ему одному. Деймон говорил что это слабость его брата — неспособность противостоять другим и страх, такой примитивный, что не позволяет ему даже мыслить самостоятельно. Он вечно нуждается в совете других людей, не от глупости, а от страха поступить неправильно. Его брату, принцу, казалось этот страх был совершенно чужд. Деймон Таргариен меньше всего задумывался о том, что правильно, а что нет. Дядя не был похож на отца ни в какой степени. Там где отец был острым, твердым и уверенным, дядя выступал мягким и деликатным. Мужчина, едва едва достигший четвертого десятка, был более округлым в чертах, его кожа обтекала линии черепа, нежно обрамляла челюсть и скулы. Резкости ему добавляли лишь морщины, необычно глубокие для этого возраста, подобно шрамам украшающим воинское лицо. Но король не был воином ни в каком смысле, ничто в нем не выдавало жестокости, алчности и самолюбия. У него были добрые глаза, уголок которых был направлен вниз и его обвисшие веки только добавляли взгляду мягкости и округлости. Среди всех своих людей он казался бы самым жалким и неуместным. Но Нейрисса нашла его приятным. Удивительно, насколько она легко пришла к этому выводу. Нейрисса запомнила руку отца на плече, твердую, грубую и не дающую отступить. —Это моя дочь. И я пришел что бы ты узаконил её в кратчайший срок.— не просьба, а факт. Наглость невиданная никому. Тогда ей было непонятно, многое в её голове просто не укладывалось и вызывало бурю вопросов. Зачем ему это всё? От доброты ли душевной и мук совести отец брал на себя ответственность за её рождение? И ладно бы вместо неё был бы сын, какой-никакой наследник. Все мужчины мечтают о сыновьях, никто никогда не думает о дочерях, нужных лишь ради выгодной партии. Страх прошелся по спине табуном мурашек. Ногти впились в мягкость внутренней части ладони. Она вновь чувствует это, совершенно давящее ощущение, которое душит её и обвивается вокруг шеи петлёй. Кажется, с тех пор чувство угнетения ничуть не сменилось. Оно лишь стало более отчетливым, осмысленным. Это был больше был не простой животный страх, что шел из глубин ее сознания. Нейрисса знала чего бояться, она видела лицо своего страха и могла во всех красках его описать. Природа её тревог всегда сводилась к одному. К единственному что она видела и знала. К боли. К жестокости. К другим людям. Одна единственная служанка-нянечка завязывала стежки её корсета. Её движения были резкими и быстрыми, пальцы просунулись под край корсета поправляя и проворачивая его, чтобы тот встал ровно. Противное чувство окутало Нейриссу. Её так тошнило, что она боялась вот вот захлебнуться в собственной желчи. Горький привкус шел от корня языка и окутывал всю полость рта, но от него нельзя было избавиться. До этого её переодевала только мать, и то довольно редко. Иногда эта женщина была неспособна переодеть и саму себя, не говоря уже о дочери. Однако она всегда была нежна, намного деликатнее женщины сзади. Имени нянечки она не помнила, так и запомнила как «нянечка». Но звать её так Нейрисса не решилась, что то подсказывало что женщине подобное обращение не понравится. Она в общем выглядела очень злобной, особенно с точки зрения ребёнка. Как какая-то ведьма-карга. У неё было очень широкое, но относительно всего остального тела маленькое, круглое лицо. Губы, итак тонкие, она сжимала в едва заметную полосочку. Удивительно, но даже в этом возрасте она продолжала пользоваться косметикой. Разумеется это нянечку совсем не красило. Губы-ниточки и выпирающие яблочки щёк были окрашены в легкий розовый оттенок, столько неуместный на почти серой коже. Впрочем желание женщины ухватиться за уходящую молодость прослеживалось во всем ее поведении. При мужчинах она старалась быть умеренно кокетлива и любезна, а на молодых служанок зыркала подобно ядовитой змее. А те совсем девочки, кажется не намного старше самой Нейриссы. Как такого человека могли назначить приглядывать за детьми? Когда старуха закончила с одеждой, она уже отошла от туалетного столика, даже не подумав хотя бы предложить сделать принцессе прическу. Впрочем как и всегда. Нянечка не утруждала себя «излишней» работой, делая самый минимум. Но сегодня был первый день турнира. Это было первое мероприятие подобного масштаба, на котором Нейриссе предстояло появиться. Там будет вся семья отца. А она, пожалуй как обычно, будет похожа на дурнушку, особенно по сравнению с такими девушками как Рейнира и леди Хайтауэр. Нейриссе хотелось бы хоть немного соответствовать старшим девушкам. Ей нравились аккуратные, ничуть не вьющиеся и идеально прямые волосы Рейниры. Длинные пряди рассыпались по спине и плечам подобно струйкам молока, не всегда они даже нуждались в дополнительных украшениях, лишь слегка собранные в легкой манере на затылке. Это было так просто, но не менее элегантно. От неё не отставала Хайтауэр, чьего имени Нейрисса тоже не потрудилась запомнить. Её волосы были подобны тёмной меди, красиво распадающиеся на аккуратные завитки. Она в отличии от принцессы собирала волосы в замысловатые прически, но всегда оставляла некоторую часть волос распущенной, что добавляло ей некой легкости. Вечно нервной Хайтауэр это бы не помешало. Хотя Нейрисса считает, что подобное поведение у леди только в её присутствии, как благородная дочь своего дома она вряд ли когда-либо видела бастардов. Видимо само существование Нейриссы ломало что то в мироустройстве и духовных скрепах девушки. Вряд ли порочная связь одобрялась септой. Вспоминая всё это Нейрисса и не заметила как повернулась в пол-оборота и уставилась на нянечку что убирала скудный запас платьев. —Мы не будем делать прическу? —как-то слишком робко спросила она, чуть болтая ножками в туфлях. Старуха на другом конце комнаты повернулась, выгнула бровь и как-то критично оглядела ребенка. —А вы хотите? — скорее не вопрос, а намерение выставить Нейриссу большей дурочкой, чем она есть. —Это же праздник, надо выглядеть красивее обычного.—неловко помялась она, сцепив руки на коленях. На бледной коже ладоней проступала тонкая сеточка вен, в некоторых местах были видны мозоли и заживающие синяки желтоватого цвета. Женщина ничего не ответила, лишь медленно подошла к туалетному столику, положив руки на плечи Нейриссе, она твердо её повернула и сняла золотой обруч с головы. Руки нянечки сразу же легли обратно на плечи странным давящим грузом. —Что вы желаете? —Хочу косу.— коротко сказала Нейрисса боясь говорить больше конкретики, ибо подозревала что попросту не сможет осмысленно выразиться. Да и любая, даже самая простая, прическа была бы лучше этой непослушной копны вьющихся кудрей. А косы напоминали Нейриссе о королеве Висенье, про которую было написано буквально в каждой исторической книге наряду с именами её брата-супруга Эйгона и сестры Рейнис. Сама мысль, сама идея и образ, женщина способная воевать на равне с мужчинами, это будоражило разум. Обычно про королев писали едва ли пару слов и те были связаны с рождением того или иного наследника. Но королева воительница была настоящим воплощением валирийской воли, так считала сама Нейрисса и так говорил ей отец. Даже такая мелочная и незначительная связь с любимым предком, дарила девочке девяти и двух лет маленькую радость. Вот сейчас, смотря на себя в зеркало, Нейрисса ощущает себя самой красивой на всём белом свете. И хоть это было бы очевидной неправдой, ей было всё равно. Бледные щёки раскраснелись, а на губах впервые за долгое время появилась такая широкая улыбка. Толстая коса лежала на её левом плече, украшенная лентой в цвет платью. —На этом всё? —нетерпеливо спросила старуха, её пальцы закручивали прядки у лица, как бы придавая им форму. —Да! —Нейрисса обернулась на женщину с прежде чем подумать выпалила: —Можно ли так делать каждый день? —Посмотрим. —тяжело выдохнула женщина и придирчиво посмотрела на собственное отражение в зеркале— Вам быстро это наскучит. —Нет, мне очень нравится. Хочу так каждый день.— упрямо продолжала Нейрисса, хмурясь и смотря на женщину через плечо. —Ну и боги с тобой дитя. Пойдём уже, вам нужно прибыть на ложе вместе с остальными членами монаршей семьи.—засуетившись, нянька поманила Нейриссу и направила к выходу из покоев. —Отец тоже там будет? —любопытствовала она. Подол платья был слишком длинным и она несколько раз о него чуть не споткнулась. —Нет, принц будет учавствовать в турнире. —Даже не поднимется в ложе? —Возможно только к концу турнира. Почувствовав что нянечка не особо расположена к продолжению разговора, что было явным преуменьшением, Нейрисса молча пошла с ней, держась за костлявую руку и придерживая юбку платья.