Не забудь проснуться

      Вокруг было тихо.       После оглушительного грохота тишина оглушала не меньше, расползалась вокруг, давила тяжелым, ватным присутствием. Виви казалось, у нее в голове завелся крохотный эхолот, и теперь пищал, пытаясь пробиться сквозь череп, болью постреливая в виски и уши.       Она слушала свое дыхание. Считала удары сердца. Казалось, оно тоже бьется где-то в голове, по нелепой случайности перепутав, где ему следует находиться. Сердце, которое не на месте…       — Проснулась?       Посреди тишины громыхнул знакомый голос. Виви тяжело разлепила неподъемные веки.       Над ней было небо. Далекое, выбеленное жарой, без единого облачка. Такое прозрачное, что казалось горячечным бредом.       Рядом не было никого. Ни разбитой стоянки, ни зверей с желтыми глазами, ни бездонной воронки провала. Один только Крокодайл.       Виви открыла рот, чтобы что-то сказать…       Это оказалось ошибкой. Надтреснутый звук собственного голоса разбередил что-то внутри, желудок прорезало острой болью. И к горлу хлынула тошнота.       Ее выворачивало тут же, на песке. Перед глазами стояло серо-зеленоватое лицо не то мужчины, не то женщины, только глаза у него были живые. Живые — и желтые.       Крокодайл зашевелился рядом, кажется, поднялся.       Виви была ему почти благодарна. Стало бы гораздо хуже, если бы он вздумал ей помочь. Подержать волосы…       От одной мысли желудок скрутило сильнее.       Тошнота отпустила лишь тогда, когда выливаться из неё стало нечему.       — Что это было? — собственный голос неприятно сипел, горло казалось пересохшим что та пустыня. Виви подтянула колени к животу, свернулась калачиком. Боль в желудке постепенно отпускала, зато на смену ей пришла резь в нижней части спины и живота. Кажется, так болели почки.       — Их называют морфами, — ответ Крокодайла донесся издали, Виви не была уверена, что верно расслышала название. Потом послышались шаги — он подошел ближе. Перед глазами мелькнула рука с керамической кружкой. — Пей.       Это была вода. Виви взяла непослушными пальцами, выпила в два глотка, даже не заметив. Боль немного отпустила, дала разогнуться, осмотреться.       Они с Крокодайлом были одни. Ни верблюда, ни поклажи. Значит, падение ей не почудилось. Она действительно не дотянулась до повода.       — Поднимайся, — Крокодайл не дал осмыслить увиденное, сразу перехватил за предплечье и потянул вверх. — Нам надо идти. Они близко, могут нас унюхать.       — Кто, те звери?       — Не звери — морфы, — резко поправил Крокодайл. — Нам придется идти до скал пешком, они могут догнать нас с минуты на минуту. Некогда отдыхать, принцесса.       Кажется, она не слышала этого издевательского «принцесса» со времен войны за Арабасту.       

      ***

             Виви плохо запомнила всю вторую половину дня и путь до белых скал. Она шла, с трудом переставляя ноги, практически ничего не видя вокруг, одни только желтые волны песка под ногами, они же до белесого горизонта и известняковые нагромождения далеко впереди. Пейзаж по сторонам смазывался и размывался, как нечеткие видения тонул в горячей дымке. Или это туман стоял перед глазами?       В какой-то момент Крокодайл забрал у нее почти опустевшую флягу — Виви пила часто и много, но горло по-прежнему першило, почки ныли, а губы пересыхали и трескались. Она не видела, куда он ушел и что делал, но минут через пятнадцать флягу он вернул, и в ней была вода.       Почему-то в тот момент Виви было совершенно наплевать, сколько именно змей-песчанниц и мелких грызунов расстались с жизнью ради того, чтобы принцесса Арабасты получила шанс эту жизнь сохранить.       Уже стемнело, когда они добрались до скал.       Умом Виви понимала — ей нужно было что-то съесть, как-то укрыться от ночного холода, найти хворост, развести костер. Но от одного лишь взгляда на сухофрукты во рту начинало горчить, а перед глазами мелькали ошметки чьего-то тела на песке, ссохшиеся и сморщенные, а потому так напоминавшие финики. Темнота вокруг казалась липкой и гадкой, как испорченные чернила, и всё, на что Виви хватило, — это присесть у подножия скалы, а потом и завалиться на бок, сжимаясь калачиком.       Легкий мороз пробирался под одежду, вызывал мелкую дрожь, заставлял кутаться в накидку плотнее. Но через некоторое время, кажется, стало чуть теплее.       Виви открыла глаза.       Прямо перед ней разгорался небольшой костерок, сбоку валялась сучковатая коряга и охапка хвороста. С противоположной от неё стороны костра сидел Крокодайл.       Он не смотрел на свою спутницу, что-то делал, склонившись над песком. Рядом с ним на задних лапках замерла песчаная ящерка, одна из тех, что он использовал в качестве ночных вахтовых. Чуть подальше из песка медленно собиралась еще одна.       Виви снова закрыла глаза.       Только сон не шел, она висела где-то на его границе. Как сквозь толщу воды слышала слабое гудение огня, шорох песка и одежды, звук тихого и быстрого бега — это вокруг стоянки разбредались песчаные ящерки, легкое дуновение ветра между скал.       Потом и эти звуки стихли. Песок и воздух медленно прогревались от огня, отовсюду, со всех сторон, из кромешной темноты пустыни без единого лучика света к стоянке подбирался холод. Тишина стояла полнейшая, только иногда в огне уютно трещали и посвистывали угли.       Виви слушала этот свист и пыталась представить, что она вовсе не в пустыне. Что рядом нет Крокодайла, нет желтоглазых зверей-«морфов», нет и никогда не было пропавшего каравана. Она никуда не уезжала, она дома, в загородной королевской резиденции — небольшой белокаменной вилле на берегу моря. Совсем рядом, в соседней комнате, спит отец, а утром к ней заглянет Терракота-сан, чтобы разбудить к завтраку…       Еще зыбкая картинка в воображении разбилась вдребезги, когда откуда-то издалека ветер принес отголоски протяжного, едва различимого воя.       Виви приподнялась на локтях, пристально всмотрелась в темноту за пределами освещенного костром круга. Потом села.       Шакал?..       Нет. Шакал по ночам не воет — он поет. А в том далеком крике было всё что угодно — боль, голод, страх, отчаянье, — но только не песня.       Сонливость окончательно спала, растворившись без остатка, холод, казалось, добрался до самого сердца.       — Это те звери? — Виви не сомневалась, что Крокодайл тоже не спит. Уж слишком напряженно он сидел у костра, хотя глаза его были закрыты.       Некоторое время стояла тишина, а потом пират вновь с нажимом сказал:       — Морфы. Они называются морфы.       Виви сглотнула, облизала пересохшие губы.       — Что они такое?       Она с удовольствием никогда бы этого не узнавала. Но сейчас неведомым шестым чувством ощущала — морфы были близко. И их было много.       — Это условно-живые создания… — Крокодайл вдруг резко повернулся влево, некоторое время напряженно вглядывался в темноту, словно принюхивался. Но через пару мгновений расслабился и перевел взгляд назад, на Виви. Криво усмехнулся: — Я бы сказал, что их состояние — это многократно замедленная, сильно растянутая во времени смерть. Поэтому их практически невозможно убить, они непрерывно находятся в состоянии мучительного умирания.       Виви закусила губу. Новая напасть — и снова в ее стране. Чем Арабаста прогневала небеса?..       — Откуда они тут взялись? — с самого детства морфов она не видела ни разу. Не могли же они самозародиться?.. — Твоих рук дело, Крокодайл?       Пират насмешливо приподнял бровь, ухмыльнулся-оскалился:       — Думаешь, это по силам логии песка? — но тут же улыбка сползла с его лица, как не бывало. — Увы, не моих. Насколько я понял по обрывочным сведениям, они появляются из животных или людей, когда те попадают в радиус действия некоего излучения. Защититься от него можно, если Воля достаточно сильна. Только Воля есть не у всех.       Виви коротко выдохнула, переваривая, отвернулась. Вгляделась в темноту.       «Попадают в радиус действия излучения».       Прошло уже больше двенадцати часов, но она все еще прекрасно помнила морфов, словно увидела их только что. Огромное непропорциональное тело, длинные сильные конечности, огромные клыки и когти. Она не знала, из какого животного могло бы получиться… такое. В Арабасте не водилось ничего достаточно клыкастого и когтистого. Про нечто под землей она и вовсе предпочитала не вспоминать.       Кажется, Крокодайл верно истолковал ее молчание.       — Морфы не всегда похожи на то животное, из которого получились, — он чуть передвинулся, устраиваясь у костра поудобнее, закинул в огонь пару веток. — Те, которых мы видели сегодня… — он недолго помолчал. А потом как-то странно посмотрел и закончил: — Вероятнее всего, когда-то это были обычные тушканчики.       — Тушканчики?! — Виви показалось, что она ослышалась. Это было слишком. Слишком невероятно, слишком странно… Да такого просто быть не могло!       Но Крокодайл молчал, не пытаясь ни успокоить, ни убедить. И от этого было еще страшнее.       — А излучение? — наконец резко спросила Виви.       — Я хотел поговорить об этом с тобой, когда шел в Танду. Думал, у меня еще есть время, — он смерил ее оценивающим взглядом. Потом резко кивнул куда-то за ее правое плечо. — Посмотри.       Виви посмотрела.       Белая скала изрядно закрывала ей обзор — она видела только ее желтоватый, освещенный огнем бок да клок неба в россыпи звезд. Пришлось подниматься на ноги, обходить костер, чтобы выйти на ровную землю.       — Не уходи туда, где темно, — предупредил её Крокодайл.       Только Виви его уже не слышала.       Она наконец вышла на равнину. Не слишком-то веря словам пирата, посмотрела в том направлении, куда ей указывали. И почувствовала, что промерзает до костей.       Весь горизонт над пустыней горел. Только не ранней желтой зарей и не багрянцем пожара — вдалеке что-то ровно светило ледяным белым светом. Отблески падали темно-синими бликами на небо, словно преломлялись в исполинских призмах и зеркалах, мерцали и пробегали по нему колеблющимися струнами. Как северное сияние, что внезапно явилось в Арабасте. По белому куполу света вдалеке иногда медленно проходило что-то более плотное и клубящееся, как турбулентный след сигнальной ракеты.       Виви с неимоверным трудом отвела взгляд от белесого свечения. Но оно всё равно продолжало стоять в глазах, точно отпечаталось на радужке. Посмотрела на Крокодайла.       — Это Фантазма, — тот оказался настолько далеко от неё, что ему приходилось повышать голос, чтобы быть услышанным. — То, что испускает этот свет, называется Фантазма, — он криво усмехнулся, похоже, разглядев выражение её лица. — Редкостная дрянь, не находишь? — а потом вдруг посерьезнел и совсем другим тоном закончил: — Это о ней я собирался с тобой поговорить.       

      ***

             Время давно перевалило за полночь, и в темном рабочем кабинете горела одна только настольная лампа. Двое сидели в мягких кожаных креслах по разные стороны широкого стола: один — подавшись вперед, другой — устало откинувшись на спинку кресла.       Контр-адмирал Тобакко и капитан Обертон пришли сюда лишь несколько минут назад.       Они только что раздали приказы на завтра и разогнали отряды рядовых по казармам на отбой. Хромая и спотыкаясь на ровном месте, ушел домой несчастный адъютант. Следом за ним потянулись лейтенанты. И в разом потемневших коридорах базы Морского Дозора наконец расползлась сонная, но тревожная тишина. Только с улицы через приоткрытое окно в кабинет контр-адмирала иногда долетал звук шагов — это внизу вдоль стен базы проходил ночной караул, да колокол у главных ворот недавно отбил первую склянку.       Молчание в кабинете стояло усталое и глухое. Тобакко медленно курил трубку, дым вился кольцами, цеплялся за белый абажур лампы. Дымные колечки таяли в воздухе, наполняли комнату теплым пряным запахом.       — Значит, мы не можем ни убить ее, ни допустить, чтобы она умерла из-за откровенно дурацкой причины? — наконец нарушил молчание Обертон.       Контр-адмирал выпустил изо рта струйку дыма, отвел глаза. То ли тоже досадовал по этому поводу, то ли был не согласен с тем, что причина дурацкая.       — Если бы она не успела встретиться с Геномом, проблем бы не было, и все угрозы Хирурга и яйца выеденного не стоили бы, — голос его прозвучал тихо и хрипло, а оттого непривычно. — Но Геном пробудился и теперь жаждет новой встречи с Черным Солнцем. Если носитель Черного Солнца умрет, Геном либо придет в ярость и разнесет тут все, до чего дотянется, либо потеряет к этому миру всякий интерес, и пробуждение необратимо отменится. При любом из этих исходов весь план пойдет коту под хвост. Даже если Черное Солнце переродится в этом столетии, мы понятия не имеем, где это произойдет, и не сможем найти для него нового носителя в адекватные сроки.       — Поразительная гиперфиксация, — Обертон хмыкнул. — Я бы спросил, почему так происходит…       — Если хочешь, спроси у него, — Тобакко зло усмехнулся. — За все это время я не добился ни одного внятного объяснения ни от Сенгоку, ни от Сакадзуки, ни от Вегапанка. Может быть, ты добьешься от самого Генома.       В памяти Обертона непроизвольно всплыла белая, вся седая девочка-Геном. Он вспомнил ее глаза, вспомнил бездну, полную миллиардов фиолетовых звезд… и свою чистую, почти детскую радость, когда эти глаза наконец закрылись. И неловко, а потому очевидно перевел тему:       — Интересно, когда и как та девчонка успела забрать Черное Солнце?       Контр-адмирал задумчиво вынул изо рта трубку, постучал ею по пепельнице, выбивая табак. И после короткой паузы ответил:       — Судя по всему, это произошло десятого июня до полудня. Помнишь то странное явление утром, когда Проблеск Черного Солнца вдруг многократно усилился, а потом резко начал спадать? — вопросительно посмотрел на Обертона, дождался, пока тот кивнет. — Скорее всего, это произошло не из-за морфикации Тиса, как подумали в Правительстве, а потому что Черное Солнце нашло себе носителя. И на Тисе никто из отрядов не встретил ни одного завершенного морфа, а тот сильный всплеск излучения смог бы морфицировать даже самого Трафальгара, если бы был направлен на морфикацию.       Они недолго помолчали. Мысли у Обертона роились пренеприятные. Он не так уж много в своей жизни видел морфов, а те, которых видел, были лишь на черно-белых, старых фотографиях. И все они были морфами из Фар-ден-форта, созданными излучением Мора. Лишь один раз на очень старой архивной фото ему показали морфа Генома. Это был морф высшего уровня, хотя Обертон так и не понял, каким образом это смогли определить. Потому что на фото был просто черный треугольник в половину человеческого роста, парящий в воздухе. Двухмерный треугольник в трехмерном пространстве, как ему объяснили. Совершенно невидимый, если встать к нему под определенным углом. Вообразить, каким образом выглядел бы морфицированный Хирург Смерти, Обертон не мог, но шестое чувство подсказывало, что противником он был бы пострашнее того треугольника.       Через открытое окно ветром в кабинет принесло два далекие удара колокола. Капитан достал из кармана пиджака золотые часы на цепочке, посмотрел время. Действительно, час ночи. Завтра вставать в шесть утра, а ему еще до дома идти. Хотя в общей комнате отдыха под самой крышей базы был весьма удобный диван…       — Какие будут указания насчет девчонки? — в целом, он и сам представлял себе, что нужно делать. Но начальником был Тобакко и, как ни крути, приходилось спрашивать.       — В розыск, — коротко ответил контр-адмирал. — Только живой. Ты смотрел камеры наблюдения, есть там хоть один приличный кадр?       Обертон в ответ только головой покачал:       — Все записи уничтожены. За весь день, — тут он поймал изумленный взгляд Тобакко, и пояснил: — Геном постарался. Рядом с ним видео-муши сгорели полностью, а дальше по коридорам вместо записей белый экран и помехи. Ни одного четкого видео.       Тобакко взял со стола карандаш, задумчиво покрутил в пальцах. Видео нет, фотографии тоже нет. Значит, одна надежда на словесное описание и, возможно, художника.       — А из наших кто-нибудь успел ее рассмотреть?       Обертон задумался. Сам он видел девчонку мельком и издали, и в памяти всплывали только босые ноги да белая футболка. Но, возможно, кто-то из отряда был ближе и запомнил?..       — Я спрошу у своих завтра, они ее первыми засекли, — будить сейчас рядовых ради портрета Обертону очень не хотелось. И без того завтра с самого утра придется побегать.       — Хорошо, — одобрил контр-адмирал. — Надо будет обсудить с финансовым отделом награду. Не слишком большую, чтобы охотники за наградами не считали свою цель кем-то сверхсильным и сверхопасным, но и не слишком маленькую. Достаточную, чтобы привлечь сильных людей.       Обертон прикинул в уме. По всему выходило, что девчонке светит что-то около двадцати миллионов, возможно, тридцати, если у бухгалтерии есть свободные деньги. Оставался только один важный вопрос…       — Что поставить в обоснование?       Они не могли писать ни про Геном, ни про Черное Солнце. Да даже про живого Трафальгара не могли — всю информацию засекретили вплоть до упоминаний. Хирург и вовсе не должен был пережить следующие несколько дней.       Тобакко думал долю секунды. Потом непроизвольно усмехнулся и, наконец, губы его разъехались в широкой и шкодливой улыбке.       — Ограбление, — прозвучало в тишине.       — Ограбление?.. — не понял Обертон.       — Да, ограбление, — Тобакко кивнул, довольно откинулся на спинку кресла. — Вернее, кража. Кража с базы Морского Дозора в особо крупном размере.       Обертон хохотнул, поняв наконец ход мыслей начальства:       — Это на три миллиарда-то? Сделаем, — а про себя добавил: «Не забыть бы завтра с утра зайти в типографию, чтобы готовили макет листовки».       Вопросов больше не осталось. Пока Обертон поднимался из кресла и шел к двери, контр-адмирал вновь раскурил трубку. Похоже, идти домой сегодня он не собирался. Но вдруг в лице его что-то изменилось, он подался вперед, словно спохватившись.       — Обертон, двоих из тюрьмы я планирую завтра отправить в Мариджоа на твоей шхуне.       Капитан остолбенел, не веря собственным ушам. Развернулся. На лице контр-адмирала не было и тени улыбки — он не шутил.       Внутри у Обертона всё закипело, он уже открыл было рот, чтобы высказаться, как-то воспротивиться, но Тобакко остановил его коротким движением руки:       — Святой Росвальд желает вновь получить своего раба и не против взять второго в качестве наших извинений за тот случай на Сабаоди. Обертон, твоя шхуна — самая надежная и быстрая из всех наших кораблей. Мне нужно, чтобы те двое как можно скорее отплыли с острова и достигли места назначения. По пути придется еще пересечься с линкором Лакруа в открытом море и забрать у него живой груз. И это при том, что ты сам мне нужен здесь.       — Вы хотите поставить капитаном… — Обертон не успел договорить, потому что Тобакко резко мотнул головой.       — Нет. Отправляйся сам. Нельзя позволить Трафальгару добраться до его накама. Они должны оказаться на Мариджоа так быстро, насколько это возможно. Понимаешь?       Обертон понимал. Если оставить тех двоих на базе, Хирург залижет раны и придет за ними. И, безусловно, заберет. Поэтому надо выманить его сейчас, до того как он восстановится. Тогда у отряда есть все шансы с ним сладить.       — Мы уйдем завтра до полудня, — ответил Обертон.       При попутном ветре путь до Мариджоа его шхуна могла пройти за десять дней.       

      ***

             — Что это?! — вопрос Лены прозвучал как гром среди ясного неба. Без каких-либо указаний и объяснений.       Нина с трудом оторвала голову от подушки, еле разлепила сухие и ноющие глаза.       Что вообще она имеет в виду?.. Варианты в голову лезли один хуже другого — от окровавленного мужчины в их с Леной комнате до белой девочки-Генома. Или и вовсе живой головы отдельно от тела.       Но все оказалось проще, гораздо проще и прозаичнее. Лена смотрела на Нинины ноги.       Зрелище это, конечно, было непередаваемым — именно тот случай, когда говорят: «живого места не осталось». Впрочем, ощущалось окровавленное разноцветье красного, бурого, желтого и фиолетового гораздо лучше, чем выглядело. Ну или она просто притерпелась, и после всего пережитого организм начал воспринимать ссадины как что-то само собой разумеющееся.       — Это синяк, — описала Нина очевидное и упала обратно на подушку.       Почему-то просыпаться сегодня было во много раз сложнее, чем в предыдущие дни. Возможно, сказалась бессонница накануне. А, возможно, и с самим сном было что-то неправильно. Но этим утром Нина ощущала себя так, словно по ней всю ночь топталось стадо слонов. Даже утро после встречи с морским чудовищем было легче.       — Я вижу, что это синяк, — не успокаивалась Лена. — Но почему он… такой? И почему он появился на тебе буквально только что?       Сделав над собой очередное титаническое усилие, Нина открыла один глаз.       Теперь первый вопрос и причина ошарашенного Ленкиного вида становились яснее. Ссадины на коленях появились только что, практически у нее на глазах. Как ни крути, а картина выходила интересная: синяки, которые Нина получала во сне, появлялись на ней не сразу, а только после пробуждения.       Наверное, это стоило как следует обдумать. Понять принцип и попытаться как-то избавиться от этого эффекта. Но не сейчас, не здесь. И уж точно не вместе с Ленкой.       Нина пока не понимала, почему, но впутывать в это Лену ей очень не хотелось. От ночных морских прогулок за версту веяло чем-то странным, чем-то… опасным. Нина доверяла и Пашке, и Лене, и Сергею. Да даже Ане доверяла. В случае чего они могли бы прикрыть спину, как уже делали это не раз. Но рассказывать им подробности всё равно парадоксально не хотелось. И где-то на подкорке прочно засел еще один страх: что если ее сны начнут как-то проявляться в реальности? Как-то по-другому, не через ее собственные синяки и шишки. Что если они зацепят кого-то еще?..       Нина приподнялась с подушки, оперлась на локоть и как могла более недоверчиво посмотрела на Лену:       — Ну вообще он еще вчера появился. Может, тебе показалось?       Лена не ответила. Только губы у нее чуть сильнее сжались, и она как-то подозрительно отвела глаза. Поглядела в окно, затем — в стену. И только потом — на Нину. В глазах ее застыла старательно скрываемая, но все равно очевидная обида.       — Может, и показалось, — наконец, тихо сказала Лена. Резко отвернулась, отошла к своей уже застеленной кровати, села на гладкое покрывало. Сжала руки в замок на коленях, чуть поморщилась — на ее правом запястье все еще чернел напульсник. И наконец замерла, только пальцами левой руки теребила край повязки.       «Да она же сейчас расплачется!» — вдруг поняла Нина.       — Лен, что случилось?       Ответа не было.       Нина спустила ноги с кровати, нашарила тапочки. К счастью, встать получилось почти без проблем, только на правой коленке, где синяков было больше, кожа неприятно натянулась и засаднила.       Стараясь лишний раз не сгибать и не распрямлять ноги, Нина дохромала до Лены, села с нею рядом. Та даже не пошевелилась, продолжая рассматривать напульсник.       — Лен? — Нина приобняла ее за плечи.       — Рука болит, — тихо, сбитым и сиплым голосом ответила Лена.       У Нины брови медленно поползли на лоб. Рука… болит? И всё?.. И как это понимать?.. Но Лена молчала, ничего не объясняя. Потом нервно сглотнула, покосилась на Нинины коленки. И это словно сбило у нее какой-то предохранитель.       — Вчера вечером перед отбоем ко мне подошли две девчонки из моего отряда. Спросили, когда им можно будет позвонить домой. Ну и заодно когда интернет заработает.       Нина поджала губы. Она готова была поклясться, что на самом деле тех девчонок волновало лишь второе. А Лена между тем продолжала:       — Я сходила в Клуб. Мне сказали, что вышку еще не восстановили и, когда будет связь, неизвестно.       — Тебя это беспокоит? — в принципе, Нина ее понимала. Она бы тоже сейчас на ушах стояла, если бы не…       Если бы у нее самой не было куда более странных и неприятных проблем. В сравнении с необъяснимыми, реальными сновидениями поломанная вышка отходила куда-то на второй план.       — А тебя — нет? — Лена посмотрела на нее совершенно сухими, расширенными глазами. Зрачки ее превратились в едва заметные точки. И она быстро и зло заговорила: — Мы находимся в лагере, Нин, мы головой отвечаем за почти пять сотен детей. У нас нет связи, а ближайший населенный пункт — это глухая деревня, и даже она в нескольких от нас километрах. Из охраны у нас — только дядя Дима с ружьем, а из врачей — две медсестры из лазарета. Вчера у нас был первый ребенок с травмой, а мы даже не можем быть уверены, что у нее не перелом. И у нас пропадают люди, а милиция не в состоянии разобраться, куда и почему они пропадают, — она коротко вдохнула и выдохнула, похоже, пытаясь успокоиться. И совсем невпопад закончила: — А еще вчера после отбоя по пути из корпуса я слышала какой-то вой из леса.       Вот тут-то Нину прошиб колкий озноб. Она догадывалась, о каком вое идет речь. Вчера она тоже его слышала. И если Лена слышала его в другое время и в другом месте… Значит, оно не просто иногда к ним подходило. Оно перемещалось вокруг лагеря. И постепенно смелело.       — Я тоже его слышала, — постаравшись сохранить голос ровным, ответила Нина. Лену стоило успокоить прямо сейчас, чтобы она не начала делать что-то на эмоциях. Наверняка уже практически все в лагере слышали вой, но только Ленка и, пожалуй, Сергей вполне могли пойти в администрацию и влезть в скандал с Тамарой.       — Вчера? — дотошно спросила Лена.       — Нет, — Нина качнула головой. Про себя добавила: «хотя и вчера тоже», но сказала другое: — Помнишь, когда я за шашлыками ездила? Десятого, вроде. Вот тогда, на проселочной дороге к лагерю. И дядя Дима тоже его слышал.       — Что сказал? — кажется, Ленка постепенно успокаивалась. Словно одного того факта, что вой уже слышали все и довольно давно, хватало, чтобы снять с него львиную долю мистического флёра.       — Сказал, что дробью угостит птичку, если подлетит поближе, — Нина усмехнулась.       — Думаешь, получится? — Ленкин голос прозвучал растеряно. Словно она пока в голове уложить не могла такое простое решение проблемы.       «Нет», — отчего-то подумалось Нине. Конечно, у страха глаза велики и, возможно, дробь подействует на «птичку» ровно так же, как действует на любое другое зверье. Но все равно почему-то ей очень не хотелось, чтобы дядя Дима ходил в лес.       — Вот если подлетит, узнаем, — она только плечами пожала.       Ленка сидела, сгорбившись и старательно разглядывала свои руки. Иногда сжимала и разжимала правую, морщилась, но продолжала. Нина сидела рядом и ждала.       Она, в общем-то, понимала Ленкины эмоции. Лена была старшей из вожатых, закончила пятый курс и почему-то считала, что это накладывает на нее дополнительные обязанности. И кое-кто из администрации и воспитателей не гнушались этим пользоваться, периодически подкармливая ее гиперответственность. Поэтому Лена зачастую ходила как на иголках и резко реагировала на то, что другие восприняли бы куда спокойнее.       Наконец Лена медленно и тяжело вздохнула. Покосилась на Нину, тут же отвела глаза. И тихо, устало сказала:       — Тяжелая идет смена, правда?       Нина попыталась улыбнуться ей в ответ, но, похоже, улыбка получилась кривой.       «Не то слово».