Порочный круг

Её взгляд медленно скользил по комнате, рассеянный и невидящий, как будто она пыталась отгородиться от происходящего. Казалось, что обстановка вокруг потеряла всякую четкость, расплывалась, словно сквозь туман, и в этот момент она почувствовала, как знакомое жжение подкатывает к глазам, предвещая скорый поток слез. Ноздри наполнились острым, неприятным ощущением, когда первые капли едва не прорвались наружу, заставив её глубже вдохнуть. В порыве отчаяния она сжала руки в кулаки так крепко, что ногти больно впились в нежную кожу ладоней. Боль, хоть и слабая, принесла мгновенное отрезвление, будто вернула её в реальность. Этот резкий, почти автоматический жест был единственным средством удержаться на плаву, не дать нахлынувшим эмоциям поглотить себя окончательно. Дэниэл был прав — если она собиралась выжить в грядущем кровавом хаосе, ей необходимо было продумать чёткий и детальный план. Без него она просто обречена. Мерлин, она и так обречена! Её взгляд невольно задержался на Хэмилтоне. Они уже несколько раз оказывались вместе на вылазках, и Эбигейл знала, что он не из тех, кто допустит ошибку или проявит слабость. Мысль о том, что в предстоящей схватке им предстоит стоять по разные стороны, словно ударила её током, вызывая холодный прилив мурашек, бегущих вдоль рук. Она на мгновение зажмурилась и с трудом сдержала вздох, стараясь вытеснить эту пугающую мысль. Мягкий кивок головой помог ей сбросить наваждение, и она поспешно перевела взгляд на Эйвери. Она не знала эту девушку, и, к черту всё, пусть та окажется слабой, неуклюжей, полной дурочкой! Хоббс готова была взмолиться любым богам, лишь бы судьба подбросила ей кого-то, с кем она сможет справиться. Внутреннее напряжение сжимало её до пружины, и сейчас, в этот момент, она отчаянно нуждалась хотя бы в малейшем шансе на победу. Пусть этот шанс будет мал, нелеп и зависеть от слабости противника, но Хоббс была готова ухватиться за него обеими руками, словно утопающий за соломинку. — Вам выпала величайшая честь, — произнес мужчина, усаживаясь в кресло с самодовольной усмешкой, — и, глядя на вас, я вижу, что вы уже в предвкушении. Он обвел взглядом каждого присутствующего «счастливчика», словно оценивал их, и его глаза блестели от удовлетворения. Секундное молчание повисло в воздухе, заставляя напряжение нарастать. — Позвольте мне поделиться с вами маленьким секретом, — продолжал он, понизив голос до почти шепота, — в этом году финал будет чем-то совершенно особенным. Так что, дорогие мои, постарайтесь дотянуть до конца или, если не сможете, заберите с собой как можно больше отребья в преисподнюю. О да, она ведь всегда мечтала погибнуть на арене в окружении озверевших людей. Она прикусила щеку, стараясь подавить нарастающий страх, и осторожно сделала шаг назад. Но в этот момент врезалась в чью-то грудь, в момент отпрянув, словно в спину всадили мириады клинков, и инстинктивно закрыла глаза, не желая видеть, что происходит вокруг. Сердце забилось в бешеном ритме, как будто стремилось вырваться из груди. Сделав глубокий вдох, она медленно повернула голову в сторону, ощущая, как кровь хлынула от лица. Когда её взгляд встретился с холодным, безразличным взором Тёмного Лорда, в груди у неё всё перевернулось. Салазар, когда он вообще успел здесь появиться? Уже закончил с лицемерными поздравлениями столь ненавистных ему магглов и всех остальных, кто не стелился перед ним в тошнотворных попытках выслужиться? Его скучающий взгляд задержался на ней всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы в ней зародилось жгучее желание исчезнуть, затеряться в темноте, чтобы не чувствовать этого унижения. Она не хотела дожидаться начала бойни; ощущение безнадежности и страха было слишком сильным, и ей казалось, что смерть в этот момент стала бы облегчением, избавив от всех мучительных эмоций. Это было совершенно бессмысленно, отправлять её на такую жестокую смерть. Если она и провинилась, то лучше было бы казнить её публично, чтобы это стало назиданием для остальных. Публичная казнь могла бы послужить примером, демонстрируя, что за ошибки необходимо расплачиваться, и заставила бы других задуматься о своих поступках. В этом, по крайней мере, был бы смысл. Мерлин, неужели она все это время неотрывно разглядывала его… Опять. Пора бы отучиваться от этой причуды. — Прошу вас извинить мою подругу, — вдруг вступился Дэниэл, медленно заводя Эбигейл себе за спину, в попытке отгородить её от самой смерти, с которой она и так в скором времени сведёт счеты, — она сегодня сама не своя. Должно быть факт участия в «Селекции» затуманил ей разум. Не поверите, последнюю неделю только и твердила, какой честью и невообразимой удачей было бы пройти отбор на Жатве. Сказочник из него, как из неё Пожиратель. Лорд не идиот, понимал, видел по её отрешённому взгляду ещё в главном зале Атриума, что ни черта она не рада и уж точно не грезила мыслью убиться в девятнадцать лет. — Что вы, мистер Моррис, я всё понимаю. Жатва, безусловно, крайне волнующее событие, особенно для Пожирателей, — снисходительно отвечал Дэниэлу Реддл. Его вся эта сцена не более чем забавляла. Был бы разгневан — уже бы запустил по Круциатусу, а может и того похуже, в каждого, и плевать на окружающих, уставившихся на них. — Говоря о Жатве… Я хотел бы ещё раз поздравить каждого из вас без лишних глаз и ушей вокруг, — отводя свой испепеляющий взгляд от Дэниэла и проходя вглубь помещения к старшему Пожирателю, заговорил Лорд. — Вот уже два года мои люди, ваши коллеги и сослуживцы, одерживают безупречные победы в «Селекции», доказывая, что достойны называться Пожирателями Смерти. Вы должны понимать, что победа других секторов может крайне негативно сказаться на социальном положении Пожирателей, а также подарить нежелательный луч надежды мятежникам на то, что не всё ещё потеряно и одержать победу над слугой Лорда, оказывается, задача посильная. В том числе, при таком плачевном раскладе, первый сектор может просто напросто перестать поддерживать существование «Селекции» за счёт своих просмотров, ведь, напомню, суть сего мероприятия — наказать в первую очередь маглов и представителей остальных секторов за причастность к мятежам, во избежание повторения истории, а чистокровные волшебники, как вы понимаете, только рады понаблюдать, как истребляют тех, кто отравлял им существование. Я рассчитываю на вас и готов обещать щедрое вознаграждение, а также неприкосновенность к вашей персоне при будущих Жатвах, если вы того желаете. — На этих словах серьёзный взгляд кроваво-алых газ полоснул по Эбигейл. — «Селекция» начинается через три дня, так что у вас есть время на встречу с родными, а также на финальную подготовку. Позже мистер Боумэн, — произнёс Лорд, указывая жестом на того самого Пожирателя, что проводил их сюда, — выдаст вам портключи для быстрого перемещения в комнаты ожидания перед началом «Селекции». Портключом будет необходимо воспользоваться ровно в одиннадцать часов утра через три дня. На то, чтобы собраться с мыслями, переодеться и в том числе повторно обдумать план своих действий, если такой имеется, вам будет отведён час с момента прибытия в комнату. Надеюсь, вы как следует обдумаете всё мною сказанное и сделаете для себя определённые выводы. Да прибудет с вами удача! С этими словами Реддл направился к выходу из комнаты под тихие благодарности. Стоило двери захлопнуться, мистер, кажется Боумэн, без лишних слов, ведь добавить речи Лорда было нечего, принялся раздавать участникам портключи. Когда очередь дошла до Эбигейл и ей вручили предмет, она нервозно улыбнулась той суровой мысли, что прямо сейчас, в этот самый момент, она буквально держит билет в один конец. Билет на верную смерть. *** После торжественного вручения, с которого Эбигейл так и норовила поскорее уйти, она, попрощавшись с Дэниэлом и выслушав от него очередные слова поддержки, решила воспользоваться драгоценными крупицами отведённого на всё-про-всё времени и без раздумий отправилась в родительское поместье. Стоило ей трансгрессировать к воротам, как тут же послышался хлопок. Пэнси — одна из домовых эльфов Хоббсов — прибыла встретить хозяйку, расстилаясь в приветствиях и ведя Эби ко входу в поместье по аллейке, усыпанной по обеим сторонам аккуратно выстриженными кустарниками. — Приветствую, приветствую! — спешно тараторила эльфийка, — Это такая радость видеть вас дома! Одна жалость — обстоятельства… Н-но для вас это, должно быть, честь! Ох, извините меня! — Эбигейл успокаивала Пэнси, а сама прокручивала в голове одну и ту же мысль: «значит, уже доложили». Мерлин, кто бы сейчас успокоил её! Она не смогла не поинтересоваться, хоть ответ и так был очевиден: — Пэнси, тебе вовсе не за что извиняться, прекрати. Лучше скажи мне, мама знает? — ей было жизненно необходимо услышать ответ от кого-либо. Несколько секунд помявшись и потупив взгляд о пол, Пэнси всё же жалобно выдавила роковое «Да». У Эби сердце пропустило удар, и сама она застыла на месте, подобно статуе. Одно дело если бы мама узнала об этом из её уст, в её присутствии, а другое — из треклятого письма, брошенная на растерзание своим мыслям о судьбе дочери. Мерлин, у неё ведь слабое сердце! Здоровье миссис Хоббс значительно ухудшилось пять лет назад, когда старшая сестра Эбигейл — Нэйрана — исчезла. После долгожданного переезда в Италию она первое время поддерживала контакт с семьёй, однако не минуло и двух месяцев, как девушки след простыл. Поначалу затишье списывали на банальную нехватку времени для общения, но, когда это растянулось аж на месяц, родители не на шутку озаботились благосостоянием старшей дочери. В итоге об исчезновении семья узнала от подруг Нэйры. Страшно и вспоминать, что тогда творилось дома. Мать не находила себе места, и даже отец не мог ничем помочь, так же убитый горем. Сейчас же, наверняка, его главной заботой было не будущее младшей дочери, которую он недолюбливал, казалось, с рождения, а попытки успокоить и без того натерпевшуюся супругу. Наконец, выбираясь из мыслей, Эбигейл ещё раз взглянула на Пэнси, делая шаг в сторону дома, и они продолжили путь. *** Когда распахнулись массивные дубовые двери и Эбигейл шагнула на порог родового поместья, её встретило повисшее в воздухе уныние. Атмосферу в доме раньше и так нельзя было назвать безмятежной, но сейчас это ощущалось в разы пуще. Эбигейл бросила невольный взгляд на свою руку, чувствуя, как под плотной тканью рукава змеей шевелилась темная метка. Это ощущение было одновременно болезненным и пугающе живым, как будто сама скверна, проникшая в её тело, обладала разумом и играла с ней. Не раз ей приходила в голову безумная мысль — выдрать эту проклятую метку голыми руками, срезать её с кожи, пусть даже ценой боли и крови. Казалось, что избавиться от нее стало бы освобождением, даже если бы пришлось заплатить за это слишком высокую цену. Но она знала: избавиться от метки было невозможно так просто. Она, словно проклятье, прочно вцепилась в плоть, впившись в её душу и мысли. Вспомнила, какой же была наивной идиоткой, и фыркнула, сжимая кулаки. Она шаг за шагом продвигалась вперед, и с каждой секундой ей казалось, что она словно сжимается, уменьшается, растворяясь в этом огромном, давящем пространстве. Вот-вот исчезнет, станет крошечной, едва различимой точкой, пустым местом, словно и не существовало её никогда. Величие и мрачная тишина этих стен нарастали вокруг, превращая её в крохотную частицу чего-то невыразимо старого и могущественного. Каждый угол, каждый сантиметр был пропитан воспоминаниями, оставлявшими в её сознании болезненные рубцы. Стоило ей опустить глаза или прикоснуться рукой к шероховатой поверхности стены, как в памяти вспыхивали сцены прошлого, яркие и мучительные. От их навязчивой живости голова готова была разорваться на части. Будто каждая тень здесь нашептывала ей что-то свое, вызывала к жизни картины, которые она мечтала забыть. Всё, чего ей хотелось в этот момент, — сбежать отсюда прочь. Резко обернуться, развернуться на каблуках и пуститься бегом, не оглядываясь. Куда угодно, лишь бы подальше от этих стен, от этого места, которое знало о ней больше, чем она сама. Ей казалось, что если она останется здесь еще хоть немного, то сама станет лишь воспоминанием, бесплотной тенью среди мрачных коридоров. Как бы Хоббс ни старалась, какие бы усилия ни прилагала, заставить замолчать этот звонкий голос Нэйры, звучащий в её голове, никак не удавалось. Он был словно заноза, глубоко засевшая в сознании, и чем больше она пыталась его подавить, тем громче, острее и навязчивее он становился. Слова, сказанные когда-то Нэйрой, последние слова, наполненные искренней радостью, которые она бросила на прощание, то и дело всплывали в мыслях, обжигая её изнутри, словно неостывшие угли. Пять лет прошло, но глубокая рана где-то внутри отказывалась затягиваться. Она пыталась отгородиться от воспоминаний, но все попытки разбивались о невидимую стену. Девушка остановилась посреди просторной, но будто выцветшей с годами гостиной, где каждая деталь, казалось, застыла в вечности. Она почувствовала, как внутри все болезненно сводит — это было тяжелое, тянущее ощущение, словно какой-то неведомый узел завязался в груди, не позволяя свободно вздохнуть. Голубые глаза Эби, полные неясной тревоги и тоски, медленно оглядывали семейный портрет, висевший на стене. Серые, будто мраморные глаза Нэйры прожигали её, следили за каждым шагом, каждым незначительным движением сестры. В этом пристальном, замершем взгляде угадывалось нечто большее, чем простое изображение: бесконечный, непроницаемый контроль, от которого невозможно укрыться. Этот контроль был не просто чертой характера, а чем-то глубоко вкоренившимся в их семью. Даже сейчас, глядя на этот чертов портрет, Эби не могла избавиться от ощущения, что пустые, неподвижные глаза мужчины в темном костюме смотрят прямо на нее. Будто он видел её насквозь, проникал в самые глубины души, не оставляя ей ни шанса на свободу. В этом взгляде таилась вся суровость и неумолимость, которой он управлял их жизнью, превращая дом в клетку, из которой невозможно было сбежать. Каждая деталь на портрете — жесткие линии его лица, строгость его выражения, статность позы — напоминали о том, что он не просто родитель. Она чувствовала себя пленницей в собственном доме, а его непреклонная воля была незримыми оковами, крепко сковывающими её. Бежать, бежать, бежать… Взгляд медленно скользнул по лицу женщины, запечатленному на портрете, и внутри неё вдруг что-то болезненно сжалось, как будто сердце на мгновение остановилось. На этом изображении она еще была… прежней, той самой, какой запомнилась Эби в детстве — полной жизни и уверенности. Темные волосы женщины были убраны в сложную прическу, каждая прядь выложена с такой тщательностью, а глаза сверкали, наполненные жизнью. На этом портрете не было ни единого изъяна, ни малейшего намека на слабость или тревогу, которые начали проявляться в жизни её матери позже. Идеальная, безупречная, она всегда такой была, пока… пока не наступил тот день, когда мир, в котором они жили, внезапно изменился. С каждым днем, как будто невидимая тень росла в их жизни, мать всё чаще погружалась в молчание, а за идеальным образом всё сильнее прятались подавленность и тревога. Нэйра забрала с собой покой. Бежать, бежать, бежать! — Путь к нам тебя утомил? — произнес отец с легкой иронией, его голос за спиной звучал в тишине комнаты, как холодный ветер, проникающий сквозь щели. — Выглядишь… измученно, — добавил он, и его слова, наполненные равнодушием, казалось, повисли в воздухе, словно осязаемая правда, от которой невозможно было укрыться. Ведь, как бы она ни старалась играть стойкость, было видно — она истощена. Она заметила, как его взгляд, проницательный и глубокий, пронзал её, будто искал ответы на вопросы, которые она сама не хотела озвучивать. Он ведь и сам всё понимает, просто издевается. Какой ей еще нужно быть? Она, вероятно, умрет через несколько дней, так что пусть терпит. — Я немного встревожена происходящим, это ведь волнительно, ты и сам понимаешь. Не каждый день тебя отправляют на смерть. Эбигейл внимательнее оглядела Уилфреда, чувствуя, как дрожь пробегает по её конечностям. С самого детства он вселял в неё… тревогу? И вызвана та была не уважением к его значимой в жизни семьи персоне. Нет. Были какие-то иные, непонятные для неё причины. Она медленно, с неким внутренним напряжением, изучала его лицо. Хотя её сердце бешено колотилось, Эбигейл понимала, что это чувство было не из-за тоски по отцу. Она давно его не видела, и в её душе не было места для ностальгии. Вместо этого внутри неё возникало что-то иное — смесь ожидания и настороженности, как будто она стояла на краю пропасти, не зная, что ждет её внизу. Хотелось поскорее убраться отсюда. — Твоей матери совсем нездоровится, — тихо произнес мужчина, глядя в сторону, как будто сам не желая говорить это в слух. — Она слегла, как только узнала о том, что тебя выбрали. Мерлин, только не это. Девушка тяжело выдохнула, опустив взгляд вниз, обхватив себя руками. Неприятное чувство вины накрыло её с головой, как холодная волна, не оставляя ни капли сомнения — словно всё происходящее действительно было её виной. А вдруг и правда её? Если бы она могла держать себя в руках, если бы удержала взгляд прямо перед собой, не уходила чуть что в свои мысли, возможно, Тёмный Лорд так и не обратил бы на неё внимания. Ничего бы из этого не случилось. Ничего. — Мне жаль. — У тебя вообще есть хоть какой-то план? Стратегия? — с ледяным спокойствием произнёс мужчина, медленно опускаясь в массивное кожаное кресло, игнорируя соболезнования. — Или ты всерьёз собираешься полагаться лишь на удачу и своего дружка? — упоминание Дэниэла в этом контексте неприятно садануло по ней. Кто-то из них останется на арене. — Не беспокойся, я не настолько безнадёжна, — процедила она, проходя к креслу напротив отца и медленно опускаясь в него. Мышцы приятно заболели, получая столь желанный и необходимый отдых. Бог знает сколько времени она беспрерывно провела на ногах. — Что ж, не посвятишь старика в детали? — спросил, сардонически хмыкая, Уилфред, обращая свой свинцовый взгляд к ней. Да что же это за пытка такая. Судьба сегодня изрядно над ней потешалась… Естественно, у неё не было никакого плана, да даже времени его обдумать, а отец только и хотел это услышать. Вместо ответа на выше поставленный вопрос младшая Хоббс открыто поинтересовалась: — Если я не вернусь с «Селекции», ты хоть будешь скорбеть? — произнесла она, встречаясь наконец с ним глазами. А он, в свою очередь, казалось, на самом деле задумался над поставленным вопросом — слегка наклонил голову вбок и рассматривал её лицо. Подражая Эбигейл, Уилфред оставил вопрос без ответа, подозвал одного из домовых эльфов, приказывая ему отвести дочь к матери, а сам без лишних слов отошёл к окну, задумываясь о своём. Хоббс лишь бросила последний раз взгляд на его до отвращения важную фигуру и, фыркнув, последовала за эльфом на выход из гостиной. Было совсем неясно, зачем Эбигейл может понадобиться сопровождающий, если она и так знает каждый уголок в этом доме, но раз того захотел отец, то так уж тому и быть. Выходя из гостиной, на редкость молчаливый эльф и Эби направились сквозь достаточно протяжённый коридор к лестнице, ведущей на второй этаж поместья. Портреты, которыми были увешаны стены, будто норовили съесть её живьём одним лишь взглядом. Хотелось одним движением палочки потушить все свечи в канделябрах, лишь бы скрыться от этого гнёта. Беги, беги, беги! Наконец, спешно поднявшись по лестнице, Эбигейл было вздохнула с облегчением — Мерлин, никаких портретов. Однако, словно компенсируя отсутствие картин, мозг подкинул ей воспоминания из детства, разжигая новую волну паники. Именно на этой лестнице они с Нэйрой частенько устраивали догонялки, несмотря на строгий запрет матери. Именно на этом этаже, полном различных комнат и заворотов, играли в прятки, даже не думая о том, что за будущее уготовила им судьба. Перед глазами Эби так и стояло то совсем детское девичье лицо, на котором отражались широкая улыбка с забавными ямочками на щеках и радостный прищур. Однажды, во время одной из очередных детских забав, Нэйра подвернула ногу, оступившись на лестнице. На шум тут же сбежались родители. В семье магов какой-то вывих был сродни порезу, однако оступиться можно было и так, что последствия были бы необратимы… Тут же смекнув, что к чему и кто затеял беготню по дому, отец, конечно же, не упустил возможности отчитать младшую дочь. Мать никогда не решалась перечить ему в силу, видимо, воспитания, зато вот Нэйра не стала просто наблюдать за происходящим и вступилась за сестру. Отец, лишь бы старшая не буянила, отстал от Эби, зато детское сознание запомнило этот эпизод во всех красках. Уже тогда, семилетним ребёнком, девочка понимала, что отец ей не друг. Вот только причины оставались неясны по сей день. Вообще сознание человека устроено довольно интересным образом. После ухода родного человека мозг вытесняет все отрицательные поступки, которые тот мог творить. Так и Эбигейл просто-напросто не придавала значения негативным воспоминаниям о сестре, какой бы тяжести они ни были. Почувствовав, как кто-то с осторожно дёргает её за рукав мантии, Эбигейл пришла в себя. — Мисс?.. Вы в порядке?.. — с опаской спросил эльф, внезапно одёргивая от Эби и прижимая к себе свою хрупкую, словно палка, руку. — Всё в порядке. Дальше я справлюсь сама, иди, — отчеканила Хоббс и двинулась к комнате в противоположном конце коридора, более не обращая внимания на эльфа. Она одновременно разрывалась между желанием броситься уже к этой проклятой двери, отпереть её, предстать перед мамой и растянуть время до этого момента на подольше, ведь где-то в глубине души она понимала, что вовсе не готова увидеть то, в каком состоянии сейчас находилась мама. Мерлин, ни один ребёнок не будет готов к этому! Но вот дверь оказалась на расстоянии вытянутой руки. Девушке оставалось лишь постучаться и войти. Собравшись с мыслями, она всё же взяла себя в руки, нельзя показывать маме хоть крупицу слабости — неуверенность Эбигейл ей на пользу не пойдет. Стук. Тишина. Поворот ручки. Время словно замедлило свой ход на эти жалкие пару секунд. Дверь поддалась, открывая обзор на обширную родительскую спальню. Эбигейл пробежалась по ней глазами. Ничего не поменялось с тех пор, как она покинула дом. Всё так и стояло на своих местах, будто застыв во времени. Аккуратно заправленная бордовым покрывалом, с изящным изголовьем кровать по-прежнему покоилась чуть правее напротив входа. По обеим сторонам стояли тумбы, позади которых находилось по занавешенному окну в пол. Вот эти злосчастные тумбы как раз и выбивались из привычной ей картины — их украшали флакончики с различными зельями. Эбигейл не желала заострять своё внимание на них, поэтому перевела свой взгляд в левую часть комнаты, которая скрывала в себе отдельное небольшое помещение под рояль. Сейчас оно было прикрыто дверями из тёмного дуба, как и вся мебель в спальне. Хоббс без лишних раздумий направилась прямиком в их направлении. Отворив двери, девушка замерла. Мелкая дрожь пробежала по телу. Мама. Она стояла у окна, обвёрнутая в пеньюар, через который было заметно, как она исхудала. Болезненная худоба не обошла стороной и лицо женщины. Взгляд её карих глаз отрешённо смотрел на пейзаж в окне. Услышав, что кто-то вошёл в комнатку, нарушая её единение, она тут же оклемалась и повернулась к Эбигейл. Осознание того, кто сейчас стоял перед ней, пришло моментально. Мать и дочь тут же сорвались с места и прильнули друг к другу. — Вот, что должно было случиться, чтобы ты наконец решила навестить нас? — проговорила мать куда-то в волосы дочери. Голос её звучал сдержанно, но Эби не могла не уловить скрытую в нем горечь, смешанную с беспокойством и лёгкой, почти незаметной дрожью. Этот вопрос, такой простой и неизбежный, ударил по ней словно молот. На миг Эби показалось, что земля под ногами стала зыбкой, ненадежной. Грудь сдавило, и сердце болезненно сжалось, будто кто-то невидимый крепко сжал его рукой, не давая ни вздохнуть, ни найти нужных слов. В этот момент ей стало до жути стыдно. Как же давно она не писала, не давала о себе знать, и с каждым днем её молчание становилось всё более тяжким грузом на совести. Она пыталась оправдать себя, говорила себе, что так лучше, что, возможно, даже легче и ей, и им… Но сейчас она видела, как ошибалась. — Я… прости меня. — Голос Эби дрогнул, хотя она пыталась говорить твердо и уверенно, будто эти слова могли хоть немного облегчить боль. Но что-то едва уловимое и уязвимое прозвучало в её интонации, словно голос сам выдавал всё то, что она пыталась скрыть. Она отпрянула от матери, — Мы почти безвылазно на заданиях, на рейдах… Времени катастрофически не хватает. Порой даже на сон не остаётся ни минуты, не то что на письма, — продолжала она, чувствуя, как эти оправдания звучат всё более жалко и беспомощно, как будто они могли компенсировать все долгие месяцы её отсутствия. Девушка понимала, что звучат её слова как беспомощная и трусливая отговорка. Однако в них действительно была крупица правды — последние месяцы они почти не видели ничего кроме опасных вылазок, одни рейды сменялись другими, и каждое задание отнимало у неё силы, оставляя всё меньше желания возвращаться. Но всё же в глубине души Эби знала: это была лишь часть причины, которой было так удобно прикрыться если-вдруг-что. Были и другие, более личные причины её затяжного молчания, о которых она предпочитала не говорить. — Даже на письма не было времени? — спросила мать с лёгкой улыбкой, всё пытаясь наконец наглядеться на дочь. Голос её стал тише, мягче, но от этого в нем прорезались нотки, от которых Эби хотелось исчезнуть, словно та провинившаяся девочка, которую она когда-то давно оставила позади. Она чувствовала себя пойманной на проступке, который не имел оправдания, но ей не оставалось ничего, кроме как прятать взгляд, рассматривая пол, чтобы избежать прямого контакта с глазами матери. Хоббс знала, что правда в том, что рейды действительно утомляли её до изнеможения, выжимали, словно лимон, оставляя с каждой новой вылазкой всё более опустошенной и обессиленной. Возвращаясь, ей не хотелось ни писать, ни говорить — ни с кем, ни о чем. Она закрывалась в себе, превращая тишину в свой личный мирок умиротворения, ключи к которому были лишь у неё. Эби тихо выдохнула, набравшись смелости, чтобы протянуть руки и осторожно сжать ладони матери, чувствуя, как её собственные пальцы едва заметно дрожат. Это прикосновение было её единственным способом извиниться — по-настоящему, так, как она давно должна была сделать В этот момент девушка чувствовала, как громко, настойчиво и почти болезненно стучало сердце в груди, словно само оно пыталось вырваться наружу, не в силах выдержать напряжение. Каждый удар, казалось, отдавался во всем теле, а к горлу подступил ком, мешающий дышать. Она стояла перед матерью, будто виновница на суде, и, опустив взгляд, машинально закусила губу. Ей не хватало смелости взглянуть матери прямо в глаза — она знала, что в этих глазах увидит боль и непонимание. Эбигейл вновь подумала о том, насколько она была отвратительной дочерью. Разве можно было вообще называть себя дочерью после всего? Она редко писала, почти не отвечала на письма и, словно нежданный гость, являлась домой лишь в исключительных случаях, как этот. Как ни старалась оправдать себя, найти причины, внутри она знала, что всё это — лишь жалкие попытки унять угрызения совести, которые следовали за ней по пятам. Имей советь, ты её последний ребёнок, лучик надежды, смысл жизни. На самом деле Эбигейл пришла только потому, что знала — впереди её ждет «Селекция» и шансов вернуться живой практически нет. Слишком много раз ей приходилось прощаться с теми, кто не вернулся. И теперь, осознавая, что, возможно, не увидит больше ни этих стен, ни этого дома, ни этих людей, она набралась сил и решилась на этот шаг. Но слова всё равно застряли где-то в глубине, отказывались выходить наружу. Ей хотелось сказать многое, признаться в том, что понимала свою вину, что сожалела о каждой упущенной возможности, о каждом несказанном слове, о каждом разрыве, возникшем между ними. Но, как ни пыталась, не находила нужных слов, способных смягчить обиду и облегчить боль, которую, она знала, нанесла своим безразличием. Ей правда жаль. Правда, но… — Ох, дорогая, я понимаю. — Женщина мягко улыбнулась, бережно беря лицо дочери в свои ладони, и от этого Эбигейл стало еще хуже. — Милая, мне так жаль, что всё это свалилось на тебя, что всё это происходит именно с тобой. Но, прошу, скажи, что у тебя есть план. Снова этот злосчастный вопрос. Ну вот, знала же, что этого не избежать. В голове, как черное облако, всплыло болезненное и отвратительное воспоминание, от которого хотелось бы избавиться любой ценой, выскрести его из своей памяти, как надоедливую занозу. Финал предыдущих игр, от которого кровь стынет в жилах и сковывает все мышцы, словно мрачный холодный ветер проникает в самую душу. Мерлин, если в этом году их ожидает что-то более «масштабное»… Ну нет, лучше уж пусть убьют в самом начале. Бежать, так далеко, как только может. Это единственный способ. — Что ж мы всё обо мне да обо мне. Расскажи лучше, как ты себя чувствуешь? Тебе ничего не нужно? — быстро перевела тему, не желая пока даже думать о «Селекции». С нее хватит. Ей нужен хотя бы час покоя и без этих гнетущий мыслей, что медленно, но верно пожирали её рассудок. — Эбигейл. Не в силах больше стоять на месте, словно что-то звало её вперёд, она осторожно взяла руки матери в свои, высвобождаясь, и, приподняв подбородок, направилась к роялю. Комната погрузилась в тишину, лишь скрип её шагов отдавался эхом. Она подошла ближе, ещё шаг — и снова замерла, прислушиваясь к своим ощущениям, будто боялась разрушить это зыбкое, трепетное мгновение. Тихий, тягучий скрип крышки инструмента раздался в тишине, нарушая воцарившийся покой. Этот звук неожиданно резанул по ушам, заставляя мурашки побежать по коже. Давно она не музицировала. Эбигейл сделала ещё пару шагов к роялю. Медленно. Осторожно. Затаив дыхание, она замерла, едва касаясь тонкими пальцами холодных клавиш, которые под её прикосновениями оживали, как будто давно ждали этого момента. Пальцы дрогнули, но она не убрала руку — наоборот, заправила прядь своих мягких, волнистых волос за ухо и, вдохнув глубже, слегка надавила на клавиши. Первый звук, глубокий и тихий, наполнил её сердце трепетом, как если бы кто-то нежно коснулся её души. Пальцы начали свой путь — от Ре до Ля, и с каждым движением её охватывало приятное, тёплое чувство. Она закрыла глаза, вслушиваясь в эти звуки, будто в них было что-то сокровенное, что-то давно забытое, но важное. С каждой нотой на душе становилось всё теплее, словно весеннее солнце пробилось сквозь зимние тучи и согрело её изнутри. Она уже и забыла, каково это. Тревожные мысли ненадолго оставили ее. — Тебя здесь так не хватало, — раздался голос матери за спиной. Она на мгновение остановилась, позволив рукам замереть над клавишами. Музыка стихла, оставив после себя лёгкое, едва уловимое эхо в комнате, и всё вокруг будто затаило дыхание. — Я не могу поверить, что это всё… что ты… — Голос матери прервался, и она с трудом, через неуверенную паузу, произнесла слова, полные скрытой боли и тоски: — Обещай вернуться. Эбигейл не поворачивалась, но почувствовала, как в груди поднялась волна смешанных чувств — нежность, грусть, боль, любовь. В этом голосе было столько тоски, столько слов, которые так и остались непроизнесёнными. В нём отражалась вся горечь, накопившаяся за месяцы их разлуки. Эби попыталась ответить, но не нашла слов — горло сжалось, и только дыхание вырвалось тихим, едва заметным звуком. Её слова оставались неполными, как неоконченное письмо, в котором чувства выражены не в словах, а в молчании. В этот миг показалось, что время замедлилось, давая возможность почувствовать каждое мгновение, каждый вздох. Пальцы её вновь дрогнули над клавишами, но она не коснулась их, так и сидела, полная раздумий, размышлений и надежд. Однако, собрав остатки духа в единое целое, Эбигейл одарила мать кивком. На большее она сейчас не была способна. Попробует выдавить хоть одно внятное слово — разрыдается тут же. Она вновь коснулась клавиш, и тёплые звуки, словно вздохи, разлились по комнате, вплетаясь в тишину и поднимаясь в воздух, как будто стремились достичь чего-то большего. Главное просто не думать… Забыться. *** Раздался торопливый стук в дверь, резкий и настойчивый, словно кто-то спешил попасть внутрь, не дожидаясь разрешения. Она распахнула свои сонные глаза, пытаясь осознать, что вообще происходит. В голове раздавалось эхо этого стука, вызывая легкую панику и замешательство. Разве она кого-то ждала? Да ещё и в такую рань. После вчерашнего диалога с мамой и непредвиденной игры на рояле, Эбигейл не стала задерживаться в поместье, поэтому, отужинав, обсудив, как прошли последние месяцы её жизни, и ещё раз попрощавшись с родителями, трансгрессировала домой. Хоббс привстала на локтях, прожигая дверь взглядом, пытаясь полностью проснуться. Тяжело вздохнув, она снова рухнула на подушку, прикрывая уши ладонями. Ей хотелось просто остаться в уютных объятиях сна, игнорируя тревожный зов снаружи. Каждый звук казался ей излишне громким и раздражающим, и в этот момент она бы отдала многое за тишину и спокойствие. Неужели даже перед смертью ей нельзя выспаться? Или же перед смертью не наспишься? Едва она успела ощутить легкий сквозняк, как дверь в комнату тихо и непринуждённо распахнулась. Её сердце замерло, она не двигалась, продолжая судорожно сжимать одеяло в руках, как будто оно могло её защитить. Костяшки на пальцах побелели — так крепко она его держала. В полутьме коридора показалась высокая фигура Крауча — он вошел в комнату, молчаливый, напряженный, словно опасаясь нарушить тишину. Его шаги, хотя и почти неслышные, казались ей оглушительными. Он продвинулся вперед, однако не подходил слишком близко, оставаясь на достаточном расстоянии, чтобы не нарушить хрупкие границы, разделявшие их. Мерлин… Его пристальный взгляд остановился на её лице — он изучал его, словно пытаясь что-то прочитать между линиями её бровей и изгибам губ. Он, казалось, и не думал позволить себе взглянуть ниже. Хоббс неловко моргнула, чувствуя на себе его взгляд, и, желая укрыться еще больше, потянулась, чтобы плотнее натянуть одеяло до самого подбородка. В комнате повисло напряжение, словно невидимая нить тянулась между ними. Тонкая, но натянутая до предела. — Вы?.. — Я. Это сейчас сон? Просто дурной и до ужаса нелепый. Что вообще происходит?.. Это было слишком обескураживающе, чтобы укладываться в сознании. Барти Крауч — этот странноватый, жестокий пожиратель смерти, известный своей преданностью Тёмному Лорду, правой рукой которого он считается, — сейчас находился здесь, в её спальне. Даже среди своих он слыл человеком, от которого следовало держаться подальше; его боялись даже его собственные соратники, и сейчас этот человек стоял в её личном пространстве, нарушая все возможные границы, которые она считала неприкосновенными. Хоббс была наслышана о нем, однажды они даже пересеклись во Франции, но находиться так близко… Просто немыслимо. Он как оживший персонаж книги. Мириады вопросов вихрем проносились в её голове и с каждым мигом становились всё отчётливее, требуя ответов, которых, возможно, она и не хотела услышать. Как он сюда попал? С какой целью пришёл? Что ему нужно от неё? Эби попыталась взять себя в руки, но мысли предательски возвращались к одному: почему? — Не трать драгоценное время на сон. После смерти успеешь отдохнуть, так что поднимайся, — усмехнулся мужчина и сделал шаг назад. — Одевайся и спускайся вниз, начнем твою подготовку немедленно. Подготовку? Мужчина наконец оставил её одну, но долгожданного облегчения это не принесло, напротив, чувство тревоги лишь усилилось. Она напряжённо оглядела комнату, словно в поисках следов его присутствия, и медленно поднялась на ноги, всё ещё глядя на место, где он стоял всего мгновение назад. Взгляд её был настороженным, будто она пыталась поймать неуловимый отпечаток его холодного взгляда, оставленный в воздухе. Девушка подошла к шкафу и открыла дверцу, на ощупь доставая первое, что попалось под руку: тёмные льняные брюки и чёрную водолазку. Одежда приятно прохладила ладони, но этот слабый отвлекающий эффект быстро исчез — настороженность вновь овладела ею. Когда она, наконец, решилась спуститься вниз, каждый шаг отдавался эхом в пустом коридоре. Её сердце отбивало глухие удары, а на душе росло непонятное предчувствие опасности, как будто в воздухе что-то изменилось. Она ступала осторожно, почти беззвучно, как если бы готовилась к встрече с невидимым врагом. Нет, здесь явно что-то было не так. Неужели он действительно здесь, чтобы помочь ей? Это казалось невозможным, даже абсурдным. Какой в этом смысл? Зачем ему вообще… Совсем дел нет? Они ведь даже не общались. В голове беспокойно бродили вопросы, которые она не могла прогнать, сколько ни старалась. Тёмные, тревожные мысли тянулись одна за другой, как волны, захлёстывая её с головой. Эби резко мотнула головой, словно пытаясь вытряхнуть их, и провела ладонями по лицу, задержавшись, будто пыталась смахнуть не только эти образы, но и само ощущение, сдавившее грудь. Ему незачем это делать. Это не его рук дело. Но, как ни старалась она отогнать эту мысль, вопреки всякой логике и здравому смыслу, её измотанный, напряжённый разум твердил одно и то же: это мог быть он. Словно голос, шепчущий из глубин сознания, неумолимый и властный. Перед её глазами медленно возник его образ, яркий, как живой, лицо, в полумраке освещённое неестественным светом, и эти кроваво-горящие глаза. Глаза, от которых не скрыться, которые, казалось, проникали в самую глубину её души, обнажая её мысли и тайные страхи. Взгляд его был пронзительным, будто пронизывал её насквозь, и ей некуда было деться от этого гнетущего чувства. Эбигейл прикрыла глаза, но образ не исчез. Он продолжал стоять перед ней, нависая неотступной тенью, как будто сам воздух вокруг был пропитан его присутствием. Спустившись на первый этаж, она сделала короткую паузу у основания лестницы, словно стараясь собрать мысли и обрести внутреннее спокойствие. Глубоко вдохнула, стараясь успокоить взволнованное дыхание, и выдохнула, будто бы с этим выдохом уходила часть её тревоги. Но нечто тягостное всё ещё давило на неё, не позволяя полностью расслабиться. Снова и снова повторяя себе, что всё под контролем, что ей просто нужно дойти до гостиной и убедиться… Первый шаг, затем второй. Шум шагов эхом отдавался в тишине дома, наполняя пространство гулким, слегка нервирующим ритмом. Хоббс шла осторожно, медленно, чувствуя, как напряжение всё ещё держит её в своих когтях. Казалось, что каждый угол, каждая тень в коридоре следят за ней, улавливают малейшее движение. Портреты пристально следили за ней, перешептывались, но она не обращала внимание. Просто шла. Еще немного. Вот он. Сидит прямо перед ней, удобно расположившись в массивном кожаном кресле у стены, словно давно здесь обосновался и чувствует себя хозяином этого места. Его пальцы размеренно и как-то лениво постукивают по подлокотнику, задавая ритм гнетущей тишине, повисшей в комнате. Глухой звук от его пальцев словно стучал по её нервам, постепенно нарастая, будто гром вдалеке. Ей было трудно поверить в реальность происходящего. Это казалось нелепым. Странным. Эбигейл привыкла к компании Пожирателей смерти, но не здесь… не в этом доме. В последнем укромном от них месте. Когда их взгляды наконец встретились, её сердце пропустило удар. Что-то необъяснимое, что она сама не смогла бы описать, мелькнуло в его глазах — то ли вызов, то ли безразличие, то ли скрытая угроза. Она вдруг поняла, что совершенно не знает, как вести себя с ним. Затаив дыхание, она ждала, что он скажет, сделает, как поведёт себя дальше. Тишина казалась тягучей, невыносимой, и она вдруг поняла, что напряжение уже подступило к самому горлу. — Будешь так же медлить на Играх, не продержишься и минуты, — холодным, бесстрастным тоном произнёс Крауч, не отводя от неё изучающего взгляда. Его слова звучали с оттенком безразличия, но в них явно чувствовалась лёгкая усмешка, тёмная насмешка над её бессилием. — Хотя, честно говоря, не думаю, что у тебя вообще есть шанс. Держу пари, тебя убьют в первую же секунду. Игры… Конечно, для него это всего лишь игра, развлечение, возможность доказать своё превосходство, показать свою силу, понаблюдать за чужими страхами и отчаянием. Для него и ему подобных это было сродни театральному представлению. Ей стало не по себе от его равнодушия и пренебрежения, и мысль о том, что он, вероятно, разочарован тем, что не оказался выбран сам. Неужели одной победы ему мало? Эби почти готова была рассмеяться от бессилия, глядя на него: ведь будь у неё хоть малейший шанс, она бы с радостью уступила ему своё место, лишь бы избавиться от этой ужасной участи. Сейчас её охватывало ощущение полной беспомощности. Ему безразлично, что она может умереть, что ей страшно; для него она всего лишь пешка. — Почему вы решили помочь мне? — Её голос прозвучал чуть тише, чем ей хотелось, словно сама мысль о вопросе казалась запретной. — Раньше, насколько я знаю, участники должны были справляться сами… Мужчина даже не дал ей договорить. Едва она закончила вопрос, как он резко перебил её, устало усмехнувшись, словно уже давно был готов к этому разговору. — Раньше и выбор был погуще, — с иронией бросил он, и в его словах прозвучала лёгкая издёвка, намекающая на то, что нынешние участники его ничуть не впечатляли. На мгновение его взгляд стал мрачнее, как будто он на самом деле сожалел об упущенных возможностях, о тех временах, когда в играх участвовали сильные, способные противостоять испытаниям люди. Теперь же ему приходилось довольствоваться… ей. И в этой мысли явно сквозила лёгкая тень разочарования. Она почувствовала, как щеки запылали от его слов, но он, похоже, не обратил на это никакого внимания. — Держи вопросы при себе и радуйся, что вообще есть шанс. Честно говоря, не думаю, что ты понимаешь, как тебе повезло. Его голос был полон пренебрежения, но вместе с тем в нём звучало нечто неуловимое, скрытое за фасадом насмешки. Как бы она ни старалась, понять истинные мотивы этого человека было невозможно. Эбигейл попыталась подавить волну недовольства, растущую внутри, но его тон, его взгляд не оставляли в душе ничего, кроме горечи. Ведь он смотрел на неё как на слабую, ненужную пешку, как на кого-то, кто сам не выжил бы и дня, если бы не его великодушная помощь. — Что ж, начнём с перечня оружия, представленного на арене…