Карфаген

Невозмутимое и таинственное море, поверхность которого, благодаря отражающемуся на нем свету, словно покрыта тысячами драгоценных камней, дарит безмятежность и покой. Говорят, вода обладает чудесной способностью смывать все плохое, и даже если просто созерцать ее, то можно попрощаться со всеми тревожными мыслями. Каан сидит на берегу Красного моря и смотрит на залив Акаба, открывающийся перед глазами. Его босые ноги утопают в воде, волосы треплет теплый ветер, а под ладонями согревающий песок. Каан сидит на этом берегу уже восемь часов и ни разу не отлучался. В последний раз альфа чувствовал нужду коснуться воды пару столетий назад, а после событий в Хароне ноги сами привели его к дому. Самые опасные и мерзкие чудовища скрываются под толщей воды, и только один из них выбрался, но места себе так и не нашел. Это гениально — придумать прятать свое оружие там, где люди искать не осмелятся, ведь они уже давно начали бороздить просторы космоса и знают больше про Марс и Луну, а нырнуть глубже и изучить оставшиеся процентов восемьдесят морского дна никак не рискнут. И хорошо, ведь вряд ли им понравится то, что они могут там найти. Хотя что-то еще в семидесятых годах двадцатого века НАСА и обнаружило, и это настолько напугало ученых, что исследование океана прекратилось в тот же момент. Каан отправляет в воду очередной камушек и возвращается к мыслям о насущном. Он думает о том, что причинил боль человеку, дарящему ему покой. О том, что этот человек, наверное, никогда не ответит ему взаимностью и не позволит положить голову на его колени. О том, что он чуть не убил своего друга. Каан поднимает ладони к лицу и горько улыбается. Он может снова изгрызть руки до локтей, но они вернутся. Единственные его раны, которым он не позволит зажить — это те, что он получил в начале времен, а кинжал он не вынет, пока не найдет того, кто вонзил его в него, и не узнает причину этому. Хотя ничего удивительного в деяниях неизвестного ему врага нет, ведь вселенское зло мечтают уничтожить все. Он прикрывает веки, в который раз пытается вспомнить свое прошлое, но безуспешно. Каан снова видит горящие знамена, слышит лязг метала и крики людей, трубление слонов, умирающий мир и красную ткань, расползающуюся по белой коже. Она липнет к этой коже, ощущение, что она смочена в крови или это и есть кровь. Каан напрягается, но картинки снова растворяются в бездне сознания, и голову пронзает острая боль. Дальше пустота и скачок в другой год. Он помнит все и хорошо, кроме того момента, когда покинул Карфаген и несколько обрывистых десятилетий, когда его словно и не существовало. Будто бы кто-то взял губку и хаотично стер какие-то моменты из жизни первородного. Долго провести время наедине со своими мыслями все равно не удастся, потому что Каан научен опытом, знает, что ошибки нужно самому же исправлять, и пора этим заняться. А пока он снова подставляет лицо под собирающееся ко сну солнце и думает о том, что ласки лучей напоминают ему ласки маленького человека, живущего в Хароне. *** Арес, который и так сильно пострадал от Белтейн и не успел толком восстановиться, теперь страдает еще и от боли, причиненной ему Левиафаном. Он сутки лежит у себя, и стоит кому-то из друзей зайти, первым делом спрашивает о Каане. Каана и след простыл, никто не знает, куда делся первородный, а искать и не пытаются, потому что если альфа сам не захочет, его не найти. — Это будет тебе уроком, — выговаривает Аресу заехавший с утра Киран, который сильно беспокоится о друге. — Он мог бы тебя уничтожить. — Мог бы, но не сделал этого, — морщась от боли, присаживается на диване Арес. — Мы же не идиоты, что не подходим к нему, когда он зол, — продолжает Киран. — Ты вечно считаешь себя умнее остальных, поступаешь необдуманно и заставляешь нас всех переживать! — Когда ты ворчишь, я жалею, что он меня не убил, — вздыхает альфа. — Сокджин, пожалуйста, перестань быть таким, даже учитывая твое желание умереть, не забывай, как ты важен для нас, — уже мягче говорит Киран. — Еще скажи, что любишь меня, — фыркает Арес. — Давай без этого. Мы с тобой как братья, и я тебя ценю. — Братья не трахаются. — С тобой невозможно разговаривать, — закатывает глаза Киран. — Ладно, я знаю, что мы налажали, и, к твоему сведению, я больше не хочу умирать, не до того момента, пока не заполучу одного вредного человечка, — мечтательно вздыхает Арес, вспоминая обозленного на него мальчишку. — Рад слышать это. — Где он может быть? — снова хмурится Арес. — Не знаю, но я за него не переживаю, он не пропадет, — пожимает плечами Кир. — Я виню себя за неосмотрительность, надо было проверить или настоять, чтобы Элисса вывела и его. Я думал, что когда сказал ей «всех», это было понятно. — Как она объясняет свой поступок? — спрашивает Арес. — Говорит, что сделала это осознанно, Каан бы его не тронул, и она этим доказала нам, что права насчет влияния на него мальчишки, — вздыхает Кир. — Глупая женщина, Каан его не тронул, потому что погибли бы оба, а она сейчас накрутит себе, что он в него влюблен, — качает головой Арес. — Так и есть, — кивает Кир. — В любом случае, он будет зол на нее, и нам нужно быть начеку, чтобы он не навредил матери, учитывая, как он остро воспринимает все, что касается мальчишки, — поднимается на ноги. — Ладно, поправляйся, Раптор вышел на след поджигателей, и ты сам их накажешь. — Ничего не уцелело? — с надеждой спрашивает Арес. — Нет. Киран уходит, а Арес, который хорошо знает, что нет лекарства лучше сна, снова отдается его объятиям. Во сне он видит охваченный огнем дом, поглаживает раскаленные камни ладонями и, кажется, совсем немного скучает. Когда-то один старый друг отказался от дома, выбрав жалкое, по мнению Ареса, существование и сделал это все ради одного человека, душу которого ищет, не переставая. Арес мысленно поставил себя на его место один раз и четко понял, что ничто в этом мире не может заставить его обменять свой дом, и даже любовь. Его дом — это бесконечный лабиринт боли и страдания, но раздает их он сам и делает это изысканно. Тяжелый мрак, который нависает над всем сущим, словно живое существо, и пугает людей порой до диких поступков, которые, по их мнению, способны искупить их грехи — для Ареса как самое теплое одеяло. Он гуляет во сне по своему дому, дышит плотным и горячим воздухом, оставляющим, казалось бы, ожоги на легких, и любуется покрытыми трещинами скалами, свисающими над пропастью, из которой эхом доносятся крики душ, обреченных на вечную агонию. Арес двигается дальше, туда, где текут реки из кипящей серы, и, игнорируя стоящих на берегу когда-то людей, чьи тела покрыты следами нескончаемых пыток, и кто лишен возможности умереть, а только переживает свою боль снова и снова, вдыхает полной грудью. В любимом доме Ареса нет ни милосердия, ни шансов на спасение, а сам он продолжает влачиться на чужбине из-за того, кого когда-то назвал братом и обещал защищать, и того, кто сам же чуть не отправил его прямиком домой. Арес просыпается в абсолютной тьме, которую не рассеивает даже свет луны, бьющий в окно, и, почувствовав присутствие гостя, улыбается. — Я знаю, что ты здесь, — Арес поворачивается на бок и, потянувшись за пультом, включает свет. Из темноты в коридоре появляется силуэт, и через пару мгновений перед ним уже стоит Каан. — Пить будешь? — приподнимается Арес, смотря на мужчину. — Нет, лежи, — опускается на диван у его ног Каан и долго молчит, выбирая слова. Аресу и не нужно, чтобы он что-то говорил, одного того, что он пришел к нему, уже достаточно. — Мне никогда не нравилось это здание, и как бы я ни пытался преобразить его, оно меня бесило, — разряжает обстановку Арес. — И я подумал, что поджог — это знак, пора взять то, что я хотел изначально. — Лондонский Ллойд? — повернувшись к нему, усмехается Каан, который в душе благодарен другу, не продлевающему эту пытку молчанием. — Да! С момента создания Ост-индской компании я лично участвовал в колонизации Индии, обогащал эту страну и имею полное право претендовать на это здание! — слишком активно машет рукой Арес и стонет от стрельнувшей в груди боли. — Дал ей пожизненное звание колонизатора, — говорит Каан и убирает взгляд, не в силах смотреть на перекошенное гримасой причиненной им же боли лицо. — Не без этого, конечно, — смеется Арес. — Я думаю, что я и должен сидеть в здании Ллойда, а не страховщики, ведь, в конце концов, это место было штаб-квартирой моей компании! Я лично защищал остров Святой Елены и Наполеона, это мое наследство. — Будет сложно, это ведь историческая достопримечательность, но не невозможно, — задумывается Каан. — Ты мне должен подарок, тем более там находится колокол с «Лутины», который был снят с судна, — загораются глаза Ареса. — Он ведь использовался для оповещения о событиях. Если судно приходило в порт или поступали известия о спасении судна, колокол звонил дважды, если приходили плохие известия, то колокол звонил один раз. Сейчас его используют только по особым случаям. Я буду звонить в него каждый раз, как твоя черная красотка будет парковаться внизу. — Я подумаю, — откидывается назад Каан. — Вымогатель ты. — Ты еще не был в Хароне? — осторожно спрашивает Арес. — Нет. — Какая честь, что первым ты навестил меня, а не его! — не может скрыть довольную ухмылку Арес. — Что ты сделал ему? — Не важно, — поднимается на ноги Каан. — Он и так меня ненавидит, но теперь я и сам себя ненавижу, и это уже его достижение. Я думал, мы можем сблизиться, но он придумал новый способ меня убить. Ты знаешь, я редко, точнее, почти никогда не испытываю сожаление, но мне жаль, что я навредил тебе. — Я знаю. — Поправляйся, Арес, без тебя этому миру будет скучно. — И не сомневайся. *** Гидеон все еще в прострации после случившегося. Хотя физически его ничего не беспокоит, и даже рана на затылке о себе не напоминает, он чувствует себя ужасно и раз за разом возвращается к картине, которую видел с балкона. Он не понимает, почему сердце, которое должно злиться и ненавидеть, испытывает всепоглощающую жалость к чудовищу, которое чуть не разорвало на куски своего друга. Каан во дворце не появляется, и если первую ночь Ги этому радовался, теперь сам подсознательно ждет его и даже скучает. Ему хочется его увидеть, поспрашивать, в то же время он боится себя и только зародившихся новых чувств, которые испытывает не только к Каану, но и к раненному монстру, так своеобразно оберегающему его. Ден тоже пропал, и Гидеон хочет думать, что тот, поняв провальность операции, в Харон не вернулся. Маммон теперь вообще от омеги не отходит, радует его своим присутствием, а по ночам занимает на кровати половинку Каана. Пока меняют дверь ванной и заново укладывают пол в коридоре, Ги гуляет в саду или проводит время у Харвера. Библиотека стала единственным местом, где он может чувствовать себя спокойно и, пока старец ест конфеты, слушает его рассказы. Гидеон листает переданную ему книгу там же и что не понимает, сразу же спрашивает у Харвера. Сейчас он на моменте создания и становления различных сил, которым в древности поклонялись люди, и ничего нового он в ней не прочитал, но надеется, что уже с середины она начнет давать ему ответы. Гидеон временно перестал искать ответ на вопрос, как убить Каана, теперь ему интересен сам первородный, его жизнь, его смысл. Как бы ни было стыдно это признавать, желание убить Каана Азари сменилось на желание изучить его. Гидеону очень хочется узнать, как появился Каан, в чем его истинное предназначение, и откуда берет истоки эта необычная связь между ними. Омега убежден, что она и правда необычная, ведь не может в их случае быть такое простое человеческое «увидел-узнал-влюбился». Это нечто из ряда фантастики, потому что как бы хорош ни был Каан Азари, воин Света в монстра не влюбится. И пусть бурлящие в Гидеоне чувства опровергают его же мысли, он все еще за них цепляется. Или же он просто смирился с тем, что убить Каана невозможно, ведь даже яд, который работает на первородных, именно на нем не сработал. Харвер про Каана много и не рассказывает, но даже по его голосу чувствуется, как он им восхищается. — Он напал на своего, — вновь возвращается мысленно в ту ночь Гидеон и привлекает внимание Харвера. — Я враг, и неудивительно, если он нападет на меня, но он напал на своего. Значит, он не лгал, он не умеет чувствовать? — А ты умеешь? — захлопывает книгу на коленях Харвер. — Я любил маму, а сейчас мне некого любить, — задумчиво говорит омега. — Но я определенно умею. — Каан Азари был создан как оружие, поэтому все чувства, которые обычно заложены в людях с рождения, ему не присущи, — рассказывает Харвер. — Он не знает, что такое любовь, сочувствие, эмпатия. Он просто средство для достижения целей, которое никогда не давало осечку. Почти никогда. Когда ты перестанешь смотреть на него как на человека, ты это поймешь. — Но он защищает меня, — растерянно говорит Ги. — И ты хочешь верить, что это любовь? — поглаживает подбородок старец. — Нет, конечно нет, — смущается Гидеон, — просто иногда он так смотрит, я не могу объяснить. — Данных о его прошлом нет, никто столько не прожил, но не сомневайся, он не знает, что такое любовь, и не корми себя пустыми надеждами, — вздыхает Харвер. — Он не просто не умеет любить, ему этого и не положено, поэтому лучше гнать от себя подобные мысли. — Но его создали с парой, он сам рассказывал! — восклицает Ги, вспомнив о Левиафане. — Это миф, — отрезает Харвер и сразу же прячет лицо за книгой. — Вот ты где, — вплывает в зал явно не настроенная на любезности Элисса. — Пошли, поговорим, — смотрит на Гидеона. — Интересно, о чем, — вздыхает омега, но, поднявшись, следует за ней. Ему все время хочется спросить женщину о Каане, о том, где он может быть, что он делает, и приходится прикусывать свой язык, лишь бы не выдать свою заинтересованность. — Мы выяснили, что ты натворил и как, и сделали обыск в комнате. Убить моего сына? — восклицает Элисса еще в коридоре. — Сжечь его? — Так не получилось же, — пожимает плечами Ги, которого забавляет пышущая злостью вампирша. Наконец-то нет этих фальшивых улыбок и попыток высказать заботу, от которых омегу воротило. — Я тебя убью, и пусть я сама долго после этого не проживу, отныне ты мой враг, запомни это, — приблизившись, шипит ему в лицо Элисса. — Мы всегда ими были, — стойко выдерживает ее острый взгляд парень. — Нет, я тебе сочувствовала и хотела помочь, но ты покусился на жизнь того, кто мне очень дорог, и ты за это заплатишь, — ядовито усмехается вампирша. — И пусть твой помощник сбежал, взамен мы убьем больше. Гарантирую. Ги выдыхает, услышав про побег Дена, и, не видя смысла дальше идти за Элиссой, сворачивает на выход. Он минует двор и, поднявшись в спальню Раптора, осторожно стучит в дверь. — Симпатяшка, это я, — выкрикивает Гидеон, пытаясь понять, внутри омега или нет. Дверь открывается через пару минут, и не скрывающий улыбки Тео впускает парня внутрь. — Мы так нормально не поговорили, и мне скучно во дворце, — падает на широкую кровать Ги. — Так рассказывай, каково быть мужем первородного? — Мы толком и не знакомы, с чего мне откровенничать с тобой? — выгибает бровь Тео и, подойдя к окнам, открывает шторы. — С того, что мне показалось, что ты здесь не по собственной воле, и если это так, то мы на одной стороне, — хмыкает Ги и замечает шрамы, которые обнажает поднявшаяся футболка Тео, пока парень возится у окна. — Это чудовище пьет твою кровь? — восклицает шокированный открытием Ги и подскакивает на ноги. — Нет, они старые, — тянет вниз футболку смутившийся под его взглядом Тео. — Тогда не понимаю, — опускается обратно на кровать Ги. — Я пленник Харона, точнее, его величества Каана Азари, и я думал, что ты пленник Раптора. — Зачем ты Каану? — опускается рядом с ним на кровать Тео. — Я из ордена, который их истребляет. — Тогда все понятно, — восхищенно смотрит на него Тео, который слышал про орден от Джона и знает, как сильно они мешают планам первородных. — Я не совсем пленник, скорее, я тот, у кого нет выбора, — понуро продолжает омега. — Раптор женился на мне, чтобы меня не казнили. Так что, думаю, наше положение отличается. Тео вкратце рассказывает все, что произошло после смерти Джона, а Гидеон жадно поглощает выданную ему информацию и не может скрыть удивления. — Да он прям рыцарь! — восклицает Ги после того, как Тео заканчивает рассказ. — Или типичный альфа, который думает только тем, что у него в штанах. — Без этого никак, — давит смешок Гидеон. — Но все равно, признаюсь, это неожиданно, ведь мне тут вбивают в голову, что они не умеют чувствовать, а твой аж женился, лишь бы ты был с ним. — Так я об этом не думал, — хмурится Тео. — А что ты за пленник, если разгуливаешь свободно по дворцу, так красиво одеваешься и вообще вошел в комнату, в которую никому нельзя? — очередь омеги спрашивать. — Я этого себе объяснить не могу, боюсь, что тебе — подавно, — усмехается Ги. — У нас с ним странные отношения. Все сложно. В то же время между нами что-то происходит, и это «что-то» меня пугает. — Странно, у него же есть любимая — Фрея, Фея, не помню, как ее зовут, но все знают, что она его фаворитка, — рассказывает Тео, не замечая, как тускнеет взгляд омеги. — Она с ним достаточно долго, и в свет они вместе выходят. Очень красивая, умная девушка, — наконец-то смотрит на него омега и осекается. — Прости, я мыслил вслух. — Так я не говорил, что мы с ним встречаемся, — нервно усмехается Гидеон и пытается взять себя в руки. Слова Тео задели его за живое неожиданно для самого себя. Гидеон, кажется, все глубже и глубже падает в яму вовсе непривычных ему чувств к Каану, и пора бы уже за что-то ухватиться, потому что неуместная ревность — последнее, что он должен был испытывать к этому монстру. — Мне вообще плевать, с кем он встречается, — подскакивает на ноги Гидеон, — все, чего я хочу — это свалить отсюда, в идеале, прихватив головы парочки обитателей дворца. Ладно, я пойду, у меня дела, — лжет, лишь бы уйти, пока окончательно не потерпел фиаско в попытке скрыть истинные чувства. — Я в библиотеке тусуюсь или во дворе, приходи, если будет скучно. *** Гидеон залезает в кровать, гасит свет и, устроившись на боку, спиной к окну, готовится ко сну. Он желает расположившемуся за ним Маммону спокойной ночи, кутается в одеяло и, прикрыв веки, вновь возвращается к событиям той ночи, пытаясь найти в них ответы на терзающие его душу вопросы. Поразмышлять особо не удается, потому что омега засыпает уже минут через десять, но долго его сон не длится. Он просыпается от стойкого ощущения, что он в комнате не один, но не оборачивается. Ги так и лежит, уставившись взглядом в темноту, и, услышав голос, который он ненавидит и по которому эти дни изнывал, задерживает дыхание. — Я знаю, что ты проснулся. Значит, он все же вернулся, и Ги не чувствует страха. — Почему ты подставляешь себя, рискуешь своим здоровьем и жизнью? Неужели моя смерть стоит твоей жизни? Каан, видимо, стоит у окна, Ги внимательно его слушает, но отвечать не планирует. Каану ответы, судя по всему, и не нужны. — Почему ты не сказал мне правду? Зачем поддерживал их легенду, ты ведь не тот, кем они пытались тебя представить. Ги прикусывает губу и пытается успокоить колотящееся сердце, биты которого альфа точно слышит. — Я выясню, что они замышляют насчет тебя, — кровать прогибается, Ги инстинктивно сжимается. Омега чувствует, что он приблизился, лежит теперь прямо за спиной, и мысленно отсчитывает секунды до прикосновения. — Я хочу, чтобы ты понял одну важную вещь: этот мир не заслуживает жизни, если ради нее ты должен потерять свою. Они тебя используют, Юнги. Для них ты просто пушечное мясо. Так хочется обернуться, посмотреть ему в глаза и спросить: «а кто я для тебя?», но Ги порыв на корню давит. Он боится, что если ответит, если увидит его, то не сможет скрыть в глазах того, что скучал, что, несмотря на то, что пытался его убить и должен бы это снова сделать, он без него по-настоящему страдал. — Я прошу прощения, — Каан касается губами его шеи, Ги волнам накрывающей его нежности отдается. — Прости за то, что причинил боль, что был груб, что сорвался. Я твой воин, Юнги, твой щит, и я всегда буду стоять за тобой и закрывать тебя собой, нравится тебе это или нет. Даже если весь мир будет против тебя, я буду на твоей стороне, — руки альфы крепко обхватывают его талию, и он прижимает его к груди. — А теперь спи. Юнги сразу же так хорошо, спокойно, словно его грудь самая мягкая подушка, а его руки и правда щит. Он забывает о войне, о горе, обо всем плохом, в чем виноваты они оба, располагается удобнее и медленно проваливается в сон. Его объятия — не просто прикосновения — они убежище Гидеона, способное скрыть его от любой самой страшной бури. Он держит его крепко, и Ги кажется, что даже если весь мир в следующую секунду рухнет, именно его и пылинка не коснется. Каан Азари — его личный непробиваемый щит. Он здесь, и что бы ни происходило вокруг, Гидеон в безопасности. И плевать, что Харвер подтвердил, что Каан не умеет любить, не знает, что такое забота, ведь что тогда это? Как он может говорить эти слова так, чтобы в них верилось? Он просто обнимает его, и Ги в руках, которые несут боль, одно блаженство чувствует. Он предает орден, память своей матери, оставляет все это на утро, потому что этой ночью Гидеон выбирает только себя. И ему хорошо, только когда Каан обнимает его. *** Элисса его ждала, все эти сутки она не смыкала глаза, не покидала пределы Харона и нервно отсчитывая часы, смотрела на дверь. И вот он здесь. Ее палач и ее любимое дитя — какую бы роль он ни выбрал сегодня, Элисса ее примет, ведь даже при желании — сопротивляться ему ей не по силам. Каан подходит к сидящей в беседке женщине, которая из-за нервного напряжения так сильно сжала челюсть, что слушает скрежет своих зубов, и останавливается напротив. — Почему ты не вывела его из дворца? — без приветствия и вступления начинает альфа, Элисса в его голосе нотки грядущей катастрофы различить пытается. — Потому что знала, что ты его не тронешь, — с трудом отлепив язык от неба, отвечает Элисса. Вздох облегчения срывается с губ женщины, когда она замечает идущего к ним Кирана. В случае наказания за содеянное даже он ее защитить не сможет, но одно его присутствие уже облегчает положение вампирши. — Ты мне враг? — чеканит каждое слово Каан, полосует ее острым взглядом. — Нет, сынок, нет, — заламывает брови Элисса, смотрит с нескрываемой нежностью. — Я твоя мать, и как любая мать я чувствую тебя, а, следовательно, знала, что ты ему не навредишь. Я, возможно, даже стала причиной тому, чтобы ты окончательно прозрел и понял, как глубоки твои чувства к этому омеге. — Я помощи в том, чтобы разобраться в чувствах, не просил, — наступает на нее Каан и чувствует руку Кирана на плече. — Она правда хотела помочь, — сильнее сжимает пальцы на его плече Кир. — Мы все виноваты в произошедшем, и ты не можешь обрушивать свой гнев только на нее. — Ты прав, вы все виноваты, и убери свою руку с моего плеча, это ведь ты за главного в мое отсутствие, и ты должен был все проконтролировать, — холодно говорит Каан. — Я признаю вину, — отступает Киран, — и готов ответить за свой поступок, не срывай свой гнев только на ней. — В следующий раз выполняй приказ, — холодно смотрит на женщину Каан, и та, кивнув, поспешно удаляется. — Ты знаешь правду, Намджун, и то, что ты не проконтролировал эвакуацию омеги, наводит меня на мысль, что ты был бы не против моей смерти, — вновь обращается к другу Каан. — Ты же понимаешь, что это не так, — массирует лоб шокированный его заявлением Киран. — Я просто не учел, сглупил, больше этого не повторится. Обещаю. Но с другой стороны, ты ему не навредил, а значит, от тебя угрозы не будет. И Элисса права, та ночь была проверкой, и что бы ты мне ни говорил, вы ее прошли. Значит, твоя жажда жизни настолько велика, что затмевает твой гнев. «Или мои чувства к нему настолько велики, что затмевают все, но вам о них лучше не знать», — думает про себя Каан и, больше не сказав ему ни слова, идет ко дворцу. Киран задумчиво смотрит ему вслед, а потом гонит странные мысли, внезапно пробудившиеся в нем. Каан не способен любить, и нужно перестать слушать Элиссу, которая не знает всей правды. Он достает зазвонивший телефон и, коротко ответив «еду», идет к Бентли. Раптор уже разобрался со всеми поджигателями и даже устроил визит в одну из обнаруженных ячеек Белтейн в Ханслоу. Киран хочет лично участвовать на допросе, поэтому к мыслям об омеге и Каане он вернется позже. В этот раз он Каана не подведет. *** Сегодня Чимин завтракает с Элиссой по ее приглашению. Омега не горит желанием проводить время с вампиршей, но приходится чтить традиции, и вряд ли ему пойдет на пользу портить отношения с той, кого уважают все альфы Харона. Поэтому он сидит с приклеенной к лицу улыбкой, попивает ароматный кофе и слушает, как щебечет явно довольная его присутствием женщина. Элисса рассказывает Чимину о прошлом Амона, спрашивает, говорили ли они уже об обручении, омега только на имя «Киран» реагирует. По словам вампирши, когда-то она спорила с Аресом о том, кто первым из этих двоих женится, и рада, что спор выиграет. Чимин только кивает, а сам о предстоящем вечере думает. Он отказал настаивающему на визите Амону, солгав ему, что будет работать, хотя, ложь ли это. Чимин и правда будет работать, он неделю выслеживал упырей, бесчинствующих в районе Ламбет, и сегодня они получат сполна. Чтобы альфа долго не возмущался, Чимин вчера с ним поужинал и всю ночь провел в его объятиях. Радует, что из-за нынешней загруженности Амон сам еле выкраивает время для встреч, и Чимин может спокойно заниматься своими делами без риска быть пойманным. Они уже готовятся уходить, предварительно договорившись о следующей встрече, как в ресторан заходит приехавший за Элиссой Калеб и, увидев омегу, решает задержаться. По словам Элиссы, Калеб ей ближе всех остальных, потому что разделяет ее интересы к искусству и музыке. — Я думал, это то, чем увлекается Киран Телмеес, — осторожно говорит Чимин. — Мой брат и правда поклонник искусства, но он слишком загружен, чтобы уделять внимание драгоценной Элиссе, — целует ее руку Калеб, а сам продолжает изучать пристальным взглядом омегу. Чимина этот первородный нервирует, и он уверен, что у них это взаимно. Калеб, в принципе, своего пренебрежения и не скрывает, одаривает омегу высокомерным взглядом, и стоит тому что-то сказать, презрительно кривит рот. — Так, расскажи о себе, — говорит парню Калеб и заказывает себе кофе. — Мне нечего рассказывать, у меня слишком обычная и серая жизнь, — хмыкает Чимин, в глубине души сокрушаясь, что они не встали за пару минут до визита мужчины, и ему сейчас приходится терпеть его присутствие. — Уверен? — настаивает Калеб. — Чем живешь? Чем увлекаешься? — Разным. — Откуда ты? — Это допрос? — теряет терпение омега. — Калеб у нас самый любопытный, — мягко улыбается Элисса, которой тоже неприятно странное поведение альфы. — Я заметил, — хмыкает Чимин. — Где твоя земля? — не отстает альфа, и Чимин сильно сжимает челюсть. Он бьет в самое больное место, и если омега даст ему малейший повод усомниться в своих словах, этот первородный будет копать. Чимину этого не надо. — Весь мир — мой дом, но родился я в Восточной Азии, — отвечает Чимин. — А подробнее? — Думаю, Чимину пора, — поднимается на ноги Элисса, и омега от души ей благодарен. — Мы продолжим общение, — протягивает парню руку Калеб. — И напоследок, ты знаешь, что я умею? — Причинять боль, — очаровательно улыбается ему Чимин, хотя в нем поднимается тревога. Что бы ни вынюхивал этот первородный, омеге надо быть осторожнее. — Не боишься? — подает ему его кожанку Калеб. — За мной Амон, — от улыбки уже болит лицо. — Почему ты так некрасиво себя ведешь? — обращается к Калебу не выдерживающая его грубость Элисса. — Прошу прощения, если это так, — вскидывает брови Калеб. — Этот омега не просто один из нас, он тот, кто собирается войти в Харон и стать частью семьи. Мне очень жаль, если я тебя расстроил, — улыбается Чимину, а у самого в глазах осколки льда. — Я просто хочу быть уверен, что ты не несешь опасности моей семье. — Ну что ты, я все понимаю, — снисходительно улыбается ему Чимин. — Единственная опасность, которую я могу вам представить, это то, что лишу вас всех внимания вашего генерала. *** Арес в лагере не показывается, к маме не заходит, Джулиан на себя злится, но продолжает искать его глазами и ловить любые упоминания о первородном. Раптор ходит мрачнее ночи, Асмодея отправили в Эдинбург, и хотя парень не знает, что именно происходит в клане, он нутром чувствует, что нечто плохое. Джулиан сдается на третий день, подъезжает к лаборатории, точнее, к тому, что от нее осталось, и, узнав у рабочих, что Арес после пожара ни разу не появлялся, едет домой. Отправляться к нему он уже не будет, ведь это признание, что ему не все равно. Вечером того же дня Джулиан узнает от разговаривающего с Кираном Раптора, что Арес ранен. Джулиан обеспокоенный тем, что ранение пулями, видимо, до конца не прошло, не сдерживается и, переборов себя, все же подходит к Раптору. После его последнего «выступления» на татами Раптор держит его на расстоянии, даже приказы дает не напрямую, но Джулиана настолько сильно беспокоит Арес, что он рискует и делает к альфе первый шаг. Поздоровавшись с мрачным мужчиной, он сразу переходит к делу и спрашивает, где Арес. — Он просто нас тренирует, тем более, я вас подвел, и хочу возобновить курс с ним, — мямлит Джулиан, пытаясь не показывать, что его реально беспокоит состояние Ареса. — Он пострадал в бою, оправится и вернется, — коротко отвечает Раптор. — Он ведь поправился… — Займись работой, — отрезает Раптор, и Джулиан, потупив взгляд, возвращается в командный пункт. Следующим утром Джулиан решает до работы заскочить на кладбище, где давно не был. Он мог бы оправдать себя тем, что загружен работой, но в глубине души парень знает, что приходить к папе ему также мешают эти странные чувства, которые зародились в нем к проклятому существу. Джулиан раскладывает цветы на могиле и не может себе позволить смотреть на надгробие. Ему стыдно, что тот, чью память он должен был оберегать и за кого планировал отомстить, наблюдает за его метаниями и беспокойством об Аресе и явно жалеет о том, что его сын слабак. — Это пройдет, пап, я просто отплатил ему услугой за услугу тогда, мне пришлось спасти его, но точно пройдет, — кусает губы уткнувшийся взглядом в свои армейские ботинки альфа. — Ты не думай, что я его прощу, что позволю уйти безнаказанным за то, что он сделал. У меня к нему только ненависть, и это не изменится. Джулиан возвращается к автомобилю и пока едет к офису Каана, куда его вызывали на инструктаж, все равно продолжает думать об Аресе. Точнее, надеяться, что увидит его там. Джулиану бы по-хорошему сконцентрироваться на своих слабых местах, учитывая, как он опозорился перед Раптором, но для этого у него есть ночь, поэтому он концентрируется на первородном, которого одновременно хочется и убить, и повторить поцелуй. Последняя мысль кипятит кровь парня, ведь с каких пор ему нравится целоваться с альфами и вообще с тем, кто оставил его без семьи. Он не лгал папе, это точно временное замыкание, ведь даже мысль о том, что он может испытывать к Аресу тягу, нервирует Джулиана. Арес сильный, красивый, невероятно настойчивый и целуется как бог — это все, смешиваясь в одно, сбило парня с пути, но он вернется на него. Джулиан стоит на пороге своей самой главной войны, и хотя он боя никогда не боялся, он нутром чувствует, что в этот раз будет сложнее. Ареса в офисе не оказывается, и парень весь день носится с заданиями руководства, забыв при этом даже поесть. Вечером он, как и все последние дни, отправляется в лагерь, тренажерный зал, в котором даст фору лучшим спортивным клубам Лондона, и собирается продолжить оттачивать свое тело и навыки, лишь бы вернуть благосклонность Раптора. Последний, к слову, не устает указывать ему его место, даже включил его в список следящих за безопасностью объектов Азари. Это большой откат назад для Джулиана, ведь, будучи одним из командиров, он, благодаря своей невнимательности и самоуверенности, превратился в охранника. Джулиан, зная, что на дворе ночь, и кроме охраны в лагере никого нет, не заезжает на заднюю парковку, а оставляет автомобиль прямо у входа. Он кивает разгуливающим снаружи вооруженным солдатам и, толкнув двери, проходит внутрь. Джулиан только собирается стащить с себя толстовку, чтобы переодеться, как слышит шум со стороны душевых. Странно, охрана не предупредила его, что кто-то еще кроме него сегодня тренируется здесь. В любом случае, прежде, чем приступить к тренировкам, альфа решает проверить, кто гость, и заодно, может, пригласить его на спарринг. В душевой для альф кабинки стоят в длинный ряд, и учитывая, что у омег и женщин в лагере свои душевые, то в этих дверей нет. Он слышит шум воды из кабинки посередине и, морщась из-за обилия пара, подходит к ней и застывает на месте. Ему не нужно видеть лицо того, чьей спиной он сейчас любуется, он его и так узнает. Арес абсолютно голый, вжимает лицом в кафель знакомого Джулиану омегу-солдата, и пока тот как в бреду повторяет его имя, натягивает его на себя. Вода стекает по широкой спине альфы, разбиваясь на тонкие струйки, и каждая капля обрисовывает рельеф его тела, так и маня Джулиана прикоснуться к нему. Джулиану бы свалить, пока его не заметили, но картина двух трахающихся мужчин завораживает его. Точнее, завораживает тело Ареса, каждый мускул на котором напряжен. Мышцы на его спине перекатываются, пальцы вонзаются в упругие бедра парня, и он с утробным рыком толкается глубже, заставляя Джулиана неосознанно положить ладонь на свой пах. Джулиан не знает, кем из них двоих он хочет быть, но прямо сейчас его безумно сильно тянет провести ладонями по этому телу. Испугавшись собственных мыслей, а точнее, сжимающей его член руки, альфа быстрыми шагами покидает душевую, а после, прихватив свою спортивную сумку, и лагерь. Он садится за руль автомобиля и только тогда, кажется, выдыхает. Нос все еще щекочет терпкий запах геля для душа, влажные ладони чешутся, и Джулиан, понимая, что неспособен сейчас даже думать, не то, что бы водить, запускает руку в штаны. Член ноет, требует разрядки, а грязные мысли, в каждой из которых ему мерещится мощная спина, обуревают парня. Он поглаживает свой член, сильнее сжимает пальцы вокруг него и кусает губы, вновь вспоминая, как оставались на белоснежной коже красные следы от чужой ладони. Хочется не просто секса, хочется дикого безумного траха, чтобы с ним поступили так же грубо, вжали в чертову стену, которой он любовался все эти года, принимая душ в лагере, и заставили срывать голос. Холодный пот скользит по позвоночнику вниз, Джулиан, из-за накрывшего его осознания, одергивает руку и пытается успокоиться. «Блять», — единственное, что способен повторять про себя ошарашенный собственными мыслями парень. Желание начинает угасать, и вместо него Джулиана теперь накрывает злостью. Он хочет верить, что это именно она, а не обида, ведь этот уебок на работу не ходит, заставляет всех за него переживать, но при этом трахает своего же солдата. Что, кстати, запрещено уставом Раптора. Джулиана задевает явно не нарушение устава, а то, что пока он пытался разобраться в чувствах, поджигаемых в нем Аресом, точнее, пытался их потушить, сам альфа им значения и не придавал. Все его лживые слова и намеки, а особенно последнее «влюбился» — всего лишь очередная издевка над парнем, и доказательство этому сейчас кончает в душевой. Он тянется к кнопке зажигания, решив, что никаких тренировок сегодня не будет и лучше пропустить пару бутылок пива, как видит, что лобовое стекло накрывает иней. Вокруг ни души, даже охрана вошла внутрь. Джулиан открывает дверцу и, спрыгнув вниз, осматривается. — Я знаю, что ты здесь! — выкрикивает парень. — Я и не прятался, — обходит автомобиль непонятно откуда взявшийся Арес, ведь до этого его видно не было. — Тебя не учили, что подглядывать не хорошо? — с усмешкой подходит ближе мужчина. Теперь он одет и выглядит так, будто не он пару минут назад занимался горячим сексом. — Я доложу Раптору о нарушении устава, — не находит, что сказать Джулиан. — Потому что я правда его нарушил или потому что ты ревнуешь меня? — обводит языком свои клыки Арес. — Конечно, первое! — давится возмущением Джулиан. — Уверен? — теперь он стоит вплотную, заставляет парня прислониться к дверце. — Ты дрочил на меня? — внюхивается. — От тебя пахнет возбуждением. Понравилось то, что увидел? С тобой я таким нежным не буду. Тебя я хочу сожрать. — Отошел, иначе выстрелю, — цедит сквозь зубы Джулиан. — Я люблю этот костюм, — делает шаг назад Арес. — Что ты здесь делаешь? — То, для чего это место и построено — работаю, — собирается обратно за руль Джулиан. — Ты мало того, что наглый и беспринципный, так еще своих же не уважаешь. Мы стоим на пороге войны, а ты развлекаешься! — Или ты все же ревнуешь, — улыбается Арес и, поймав в его глазах замешательство, громко хлопает в ладони. — Бинго. Детка, ты ревнуешь, но не признаешь. Если тебя так выбесило то, что я трахал его, так и скажи. Скажи, я даже смотреть на других не буду. Я сделаю это. — Ты больной, — качает головой Джулиан, все еще ошарашенный, казалось бы, и так лежащей на поверхности правдой. — Единственное чувство, которое ты заслуживаешь от меня — ненависть, а ее я тебе сполна дам. — Почему ты ненавидишь меня? — температура воздуха снова резко падает. Джулиан не успевает открыть дверцу, как оказывается вжатым в нее, и понимает, что альфа блокирует его конечности. — Скажи мне глаза в глаза! Объясни, что я тебе сделал? Джулиан теряется из-за неожиданного напора, все слова моментально вылетают из головы, он просто смотрит на него, почти не моргая, и пытается прийти в себя. — Будь честным хотя бы с собой, — уже мягче продолжает Арес, любуется скулами, которые лишили его покоя, опускает взгляд на губы, мерещащиеся ему каждый раз, когда он целует других. — Признай, что тебя влечет, и перестань пугать меня своей ненавистью. Я был два раза ранен на пути к тебе, я могу и третий, ты этого стоишь. — Меня влечет к красивым омегам и девушкам, и к ним я сейчас отправлюсь, потому что не важно, что ты вбил в свою голову, между нами ничего нет и быть не может, — четко выговаривает ему в лицо Джулиан. — Тебе так кажется, или ты меня позлить пытаешься? — скалится Арес, проводит ладонью по его животу. — Они не могут сделать тебе так хорошо, как бы ты ни утверждал обратное, они не могут заставить тебя так дрожать, а я касаюсь тебя через одежду, — зажимает ладонь на его пахе. — Пусти, — почти жалобно выпаливает парень. — Я знаю все твои включатели, все кнопки, все слабые места, — проводит губами по его шее, — поэтому, трахая их, ты будешь закрывать глаза и видеть, как я трахаю тебя. — Сука! — отталкивает его Джулиан, вся поверхность кожи которого от последних слов словно бьет током. — Вот и посмотрим, проверим, — садится за руль парень, и как хорошо, что укрепленная за века маска Ареса не показывает и намека на то, как в нем пламя из Ада разгорается. Джулиан нажимает на педаль, но не успевает автомобиль двинуться с места, как его начинает заносить, потому что весь асфальт под ним превращается в ледяной каток. — Прекрати! — кричит через стекло парень, и джип, сделав на месте круг, тормозит уже на асфальте прямо перед альфой. Джулиан, который успел испугаться, что потерял контроль над машиной, сразу же спрыгивает вниз. — Дай мне уехать! — рычит парень, смотря на мужчину. — Предлагаешь мне всех омег и женщин, населяющих землю, уничтожить? — с трудом выравнивает голос Арес. — Вряд ли. Поэтому не заставляй меня ревновать. Будь хорошим мальчиком, езжай домой, надень пижаму с единорогами, включи дисней и ложись в кроватку. — Ты мне угрожаешь? — растерянно хлопает ресницами Джулиан. — Нет, что ты. Я угрожаю им. Каждому и каждой, кто залезет тебе в постель, — усмехается Арес, а когда вновь поднимает на него глаза, то они цвета крови, которую оба пролили в достаточном количестве. — Псих, — сплевывает на асфальт Джулиан и снова садится за руль. В этот раз он легко отъезжает назад и, развернувшись, пропадает за воротами. *** Чимин переступает через корчащегося на земле вампира и, вновь оглушив его подобранной с земли резиновой дубинкой, принадлежащей жертве, довольно ухмыляется. — Ты бы узнавал сперва, на кого нападаешь, мразь, — Чимин давит тяжелой подошвой ботинка прямо на пах молящего о пощаде вампира, чье лицо залито кровью. — Я не прощаю насильников, никакого суда, расследования — ничего. Я таких тварей, как ты, кастрирую. Чимин слышит звук мнущихся под ногами засохших листьев, не успевает обернуться, как на него налетает неизвестно откуда появившийся второй вампир и сшибает его на землю. Омега долго на асфальте не лежит, ловко выбравшись из захвата, бьет его кастетом в лицо. — Нельзя нападать на омег, мы с виду слабые, но очень, очень, очень злые, — пинает альфу по почкам, заставляя харкать кровью. Чимин заехал в этот район, чтобы забрать оружие из тайника для вечерней миссии, но, заметив за собой хвост в виде «Бентли», потратил полчаса, чтобы сбросить его. Только, убедившись, что Бентли потерялся, Чимин вернулся на нужную ему улицу за оружием, но не успел дойти до тайника, как стал мишенью альф, решивших позабавиться с ним. Потом он обязательно выяснит, какого черта Киран Телмеес следит за ним, но сперва он разберется с двумя идиотами, которые и не подозревают, что жертва, которую они выбрали, несет им смерть. Чимин заводит руку за пояс, собираясь достать любимый нож и нанести последний смертельный удар, как видит заворачивающий в угол Бентли. Он сразу же убирает руку, швыряет дубинку под ноги одному из пытающихся уползти альф и, вжавшись спиной в стену, начинает громко плакать. Киран бросает автомобиль прямо на дороге, срывается к омеге, а альфы, воспользовавшись этим, помогая друг другу, скрываются в одном из проходов меж домов. Чимин, прикрыв ладонями лицо, захлебывается в слезах, все кричит «пожалуйста, не трогайте меня», и умолкает, только почувствовав прикосновение Кирана. — Что случилось? Кто это был? — Кирану слова подбирать сложно, потому что это первый раз, когда он так сильно испугался из-за, казалось бы, чужого ему омеги. Заехав в переулок, он сразу увидел то ли отброшенного, то ли метнувшегося к стене Чимина и альф. Время для Кирана моментально остановилось, он почувствовал, как страх за омегу пробирался до самых костей, сковывая разум, и дал вожжи правления телу, которое действовало на чистом инстинкте. Он не мог позволить себе потерять того, кто каждый день знакомит его с новыми чувствами. Киран вроде стоит рядом, обнимает его, успокаивает, а в самом альфе все еще кипит адреналин, и вместо облегчения он чувствует резкую слабость. Он крепче прижимает омегу к себе и думает о том, что жизнь Чимина, в отличие от его собственной, хрупкая, и что было бы, если бы он опоздал, если бы позволил им лишить его ее или превратить его в сломанную куклу. От одной мысли холодный пот покрывает всю поверхность кожи альфы, ведь пусть Чимин и делает его уязвимым, терять этого омегу с ядовитым языком ему совсем не хочется. И, кажется, именно в этот момент Киран осознает, как много, на самом деле, этот красноголовый парень для него значит. Он поглаживает его мокрые щеки, шепчет слова успокоения и уже представляет, как больно сделает мразям, посмевшим напугать эту красоту. Чимина трясет в его руках, он зарывается лицом в его грудь и через всхлипы пытается рассказать, как на него напали. — Ты не ранен? — отодвинувшись, всматривается в его лицо альфа, и Чимин качает головой. — Ничего не бойся, я найду их, я тебе их головы подарю, обещаю. Никто не может навредить моей Принцессе, — неожиданно нежно целует его в лоб Киран, и Чимин на миг даже забывает, что он своей игрой претендует на Оскар. Одиночество, как наркотик, — подсевший на него, добровольно слезать не хочет, Чимин и не планирует, но такая неожиданная, выданная крохотной дозой забота, оказывается, наркотик не менее действенный. Чимин прожил почти всю жизнь в одиночестве, привык решать все свои проблемы сам и решает, но забота и беспокойство Кирана пленяют. Пусть парень сейчас и притворяется слабым, но ровно на долю секунды ему хочется стать таким рядом с мужчиной, который и правда способен наказать всех его обидчиков и защитить от зла, жаль, не от главного. Последняя мысль действует как отрезвляющая пощечина, и Чимин, хлюпая носом, возвращается в реальность, в которой ему дико стыдно, что он чуть не расклеился из-за простого «ничего не бойся». Этот альфа и правда может найти его обидчиков и защитить его от зла, но все это до момента, пока Чимин не приставит свой нож к его горлу и не станет для него самым главным злом. Киран и не моргнет, перевернет нож и хладнокровно вонзит его в его сердце. Как практически и сделал пару сотен лет назад. И это его истинное лицо, а не то, которое сейчас смотрит на него с беспокойством. — Ты точно в порядке? — ведет спотыкающегося о свои конечности парня к автомобилю альфа. — Они не успели, ты приехал. Как хорошо, что ты приехал, — прислоняется головой к его плечу Чимин, не представляет, какую бурю чувств поднимает в мужчине этим простым жестом. Киран осторожно усаживает парня на переднее сиденье, а сам, обойдя автомобиль, садится за руль. — Твою машину пригонят к дому. Сперва позабочусь о тебе, потому что ты важнее, а потом я разберусь с ними, только не плачь, — заверяет его альфа и выезжает с улицы. — Ты следил за мной? — уже немного успокоившись, спрашивает Чимин. — Ты не отвечаешь на мои звонки и сообщения, и мне хотелось тебя увидеть, — честно говорит Киран. — Я не следил, я подъехал к твоему дому, когда ты отъезжал, и я тебе звонил, но твой телефон вне зоны доступа. — Как хорошо, что ты следил, — улыбается Чимин, и его лицо снова перекашивает из-за подступающих слез. — Если бы не ты, если бы… — Такой злющий ребенок, и при этом такой пугливый, — тянет его на себя Киран, продолжает целовать горящие огнем волосы. — Отныне один в неблагополучные районы не суешься. Я приставлю к тебе своих. — Я Амона попрошу, — бурчит Чимин, и настроение в салоне автомобиля сразу меняется. Больше Киран ничего не говорит, а Чимин пытается стереть размазавшуюся под глазами тушь. Киран довозит Чимина до его квартиры и от предложения омеги угостить его чем-нибудь не отказывается. — Это минимум, что я могу сделать для тебя после сегодняшнего, — улыбается ему Чимин. Кирану нравится его квартирка, он называет ее забавной, и Чимин ловит себя на мысли, что ему приятно слышать это от альфы. Чимин обожает свою квартирку, каждый предмет в которой он выбирал лично сам. Пока Киран наливает себе виски, Чимин умывается холодной водой и, наспех переодевшись в домашние штаны и футболку, возвращается в гостиную. — Тебе полегче? — спрашивает альфа, пригубив виски, и передает второй стакан омеге. — Я тут подумал, и у меня к тебе просьба: не говори Амону про нападение, он будет переживать, — опускается на диван Чимин и собирает ноги под себя. — Скажу, пусть переживает, его омегу чуть не изнасиловали и не убили, — зло отвечает Киран. — Но ты же успел, — бурчит Чимин. — Я их все равно уничтожу. Чимин этого не особо хочет. Он сам разберется с теми альфами и боится, что если Киран доберется до них раньше, они могут выдать то, что это он их чуть не убил. Тогда имидж слабого омеги разрушится, как и легенда о великом спасителе, за которого цепляется парень. — Тогда тем более, зачем говорить Амону? — хмурится Чимин. — Оставь их, я пойду в полицию, напишу заявление и дам полное описание. Пусть закон разбирается. — Я тебя не понимаю, — садится рядом с ним Киран. — Ты и так лжешь своему жениху, который и понятия не имеет о нас, так теперь и это скрыть хочешь. — Нас нет, — щетинится Чимин. — Был секс, и он был шикарным, но это все. Прошу, не заставляй меня каждый раз тебе об этом напоминать. — Тебе придется, потому что ты не прав, то был не просто секс, — кривит рот альфа. — Я не буду скрывать, что мне эта игра не нравится, и я буду настаивать, чтобы ты сделал выбор, но это потом. Тебе надо отдохнуть, — поднимается на ноги Киран, но Чимин, потянувшись вперед, хватает его за руку. — Останься, — смотрит на него снизу вверх своими чарующими глазами, в Киране злость вместе с гордостью в прах превращается. — Амон не приедет без предупреждения, он думает, я работаю, а я не хочу оставаться этой ночью один. Пожалуйста. Киран долго не думает, вновь опускается на диван, обнимает омегу, а тот, воспользовавшись этим, сам взбирается на его колени и, обвив руками его шею, целует. Кирану других разрешений больше не надо, он сразу ближе тянет его на себя за талию и, углубив поцелуй, разворачивается и вдавливает его собой в диван. Спустя минут десять на диване переплетаются два голых тела, а звук транспорта, доносящегося в приоткрытое окно, глушат сладкие стоны Чимина, который, раздирая ногтями обивку, сам насаживается на член альфы. Он красиво выгибается, оттягивает пальцами назад волосы мужчины, но тот от его сосков не отрывается. Губы Чимина горят, он, не прекращая, их облизывает, и Киран, который остервенело вколачивается в его тело, на мгновенье замирает, наблюдая за тем, как их цвет сливается с цветом разлетающихся по обивке красных волос. Все-таки этот омега — грех во всех смыслах, но до чего же он сладок, до чего притягателен, что Киран, обладающий самоконтролем, которому позавидует любое живое существо в мире, теряет его подчистую, только услышав свое имя из его ядовитых губ. Они снова целуются долго, мокро, вылизывают друг другу рот и заставляют диван под ними жалобно скрипеть. Когда Киран кончает прямо в него, нависнув сверху и прожигая его взглядом глаза в глаза, Чимин забывает сделать вдох, так и цепляется за его плечи и смотрит в этот мрак, которого когда-то до ужаса боялся. Он и сейчас его боится, стоит воспоминаниям из далекого прошлого всплыть, но в то же время те же самые руки, что доставили ему когда-то чудовищную боль, его сейчас ласкают, губы возвышают его красоту, а член альфы все еще пульсирует внутри него. Страх в Чимине теперь разделяется на два. Вдруг его отпускает? Вдруг проклятие, которое он носит на себе, начинает рассеиваться, и он изменяет себе. Киран, сам того не сознавая, эту мысль подчистую уничтожает. — Уродливая татуировка для тела, которому не грех поклоняться. Чимин сразу деревенеет, лицо перекашивает от гнева, и он рад, что покрывающий поцелуями его ключицы альфа, его эмоций не видит. «Не упокоюсь с миром», — это вечное напоминание о том, что тот, кто дарит ему сейчас блаженство, тот же самый альфа, который подарил ему ад на земле. Чимин так и засыпает, прижатый к дивану телом мужчины, находит покой в руках, посеявших в нем смуты. Киран на ночь не остается. Он аккуратно укрывает омегу взятым со стула пледом и, плотно прикрыв дверь, выходит прочь. По дороге в Харон Киран рассказывает Калуму о том, что успел увидеть во время нападения на омегу, и, приказав их найти и наказать, закуривает. Они снова трахались как оголодалые звери, снова вгрызались друг в друга, словно это последний раз, и все равно Кирану показалось, что сегодня было по-другому. Будто бы на том диване они не просто удовлетворяли свои похотливые желания, а занимались любовью. Той самой, которую Киран никогда не испытывал, а омега никогда не выбирал, иначе не трахался бы с другом того, кто готов предложить ему и руку, и сердце. Киран заезжает во двор Харона, но покидать автомобиль не торопится. Он вроде получил разрядку, по идее, он должен чувствовать удовлетворение и остатки сладкой истомы, но вместо этого он чувствует расползающийся в нем гнев. Его гибкое тело, сладкие губы, его узость и жар чувствует еще и Амон. У Кирана глаза от одного представления кровью наливаются. Нельзя так сильно ревновать, чтобы аж зубы скрипели, чтобы на вцепившихся в руль ладонях костяшки побелели. Кусты по обе стороны от автомобиля чернеют, и только тогда Киран делает вдох, уговаривает себя не срываться, а лучше придумать план. Тот самый, по которому этот омега будет принадлежать только ему и стонать на пике оргазма он будет только его имя. А Киран позаботится, чтобы больше ни одна живая душа не угрожала его безопасности и не смела пролить даже слезинку из этих чайного цвета глаз, под властью которых он находится. Знал бы Киран, что настоящих слез в них и не осталось, что все до единого когда-то пролил он сам лично. *** Утром первым делом Тео подписывает принесенные ему Элиссой документы о заключении брака, и хотя особо ее радость своей новой роли не разделяет, женщину не обижает и распивает с ней шампанское. Ближе к полудню Тео, устав ждать следующих распоряжений теперь уже от своего мужа, решает съездить в Белгрейвию и забрать свои вещи. Разрешения, учитывая, что Раптор после свадьбы сорвался на работу и больше не показывался, ему просить не у кого, но вроде никто покидать Харон ему и не запрещал. Тео просит шофера подготовить автомобиль и, переодевшись в свежие джинсы и футболку, спускается вниз. Прогулка всегда благотворно влияла на настроение омеги, пусть даже она проходит под наблюдением приставленной к нему пары глаз. Тео приезжает в ставший родным район к полудню, с тоской смотрит на дом, по которому скучает, и ждет, пока ему откроют. Ариса, которая в шоке из-за его визита, срывается на него прямо с порога. Тео другого приема и не ждал, поэтому, оттолкнув ее, проходит внутрь и с болью смотрит на то, как поменялся интерьер. Видимо, женщина переехала сразу же, как он покинул дом под полицейским конвоем. Хорошо, что хоть продавать место, которое пусть и временно, но подарило Тео защиту, она передумала. Тео предупреждает осыпающую его проклятиями женщину, что приехал за вещами, и, проигнорировав ее сказанное уже раз в пятый «убийца», собирается подняться в гардеробную. Тео до лестницы не добирается, потому что Алиса заявляет, что ничего его здесь больше нет, и она отдала все на благотворительность. Тео трясет от нервов, он еле сдерживается, чтобы не разрыдаться от обиды, и устало приваливается к перилам. — Как ты посмела? — борется со спазмами в горле омега. — Ты должен был сгнить в тюрьме! Ты должен был сдохнуть, учитывая, что ты сделал с моим отцом! — вопит, как резаная, Ариса, у Тео обида злостью сменяется. — Это мои вещи и мой дом! А ты тварь, которая только и ждала, чтобы я за порог вышел, — чуть не цепляется ей в лицо ногтями парень. Раптору не до Тео из-за постоянных покушений на клан, но когда ему докладывают, что омега поехал в дом мужа, он, плюнув на все, срывается за ним. Альфа так зол из-за факта, что пусть Джон и мертв, этот чертов омега все равно или говорит о нем, или тащится туда, где все напоминает о нем, что готов сам оторвать ему голову. Если бы не бушующие в нем эмоции, Раптор бы понял, что глупо ревновать своего омегу к мертвецу, но сейчас он слишком разъярен, чтобы позволить хоть одной трезвой мысли просочиться в сознание. Пока он пробирается через дневные пробки, он представляет десяток сценариев, и на каждом из них он заставляет Тео сильно пожалеть о содеянном. Раптор бросает брабус у тротуара, быстрыми шагами идет к дому, намереваясь вытащить оттуда парня за шкирку, как сперва слышит поток мата, а потом вылетевший из калитки Тео со всей силы бьется о него. — Что случилось? — еле успевает поймать чуть не упавшего из-за потерянного равновесия парня Раптор и всматривается в его раскрасневшееся лицо. Выбежавшая за ним Ариса, завидев Раптор, сразу же забегает обратно в дом. — Она! Она выкинула мои вещи! — тычет пальцем в сторону дома Тео, у которого язык от нервов заплетается. — Ничего моего там нет! Ничего! — Купим новые, — правда не знает, что сказать на истерику из-за вещей, Раптор. — Ты не понимаешь, — теперь уже чуть ли не плачет омега, заставляя мужчину напрячься. — Это меня будто нет! Это мои вещи. Мой дом! — Твой дом — Харон, — осторожно говорит альфа, отказываясь смотреть в мокрые от слез глаза. Раптор не знает, что с ним, но ему это чувство доставляет дискомфорт. Ему хочется обнять омегу и сразу после спалить Арису вместе с домом. Потом, конечно же, найти все вещи Тео и, может, построить для омеги точно такой же дом. Лишь бы не смотрел так, и губы бы у него дрожать перестали. Раптору это все совсем не нравится. Тео делает глубокий вдох и, поняв, что его утрату все равно этот холодный альфа не разделит, понуро плетется к брабусу. Шофер, кивнув Раптору, уезжает один. — Больше, не предупредив меня, никуда не уезжай, — заводит автомобиль Раптор. — Мне даже передвигаться нельзя? — скрещивает руки на груди решивший теперь направить всю агрессию на него Тео. — Ты мой муж, — прекрасно распознает его план альфа. — А врагов у меня много. Как думаешь, кому они захотят навредить, чтобы задеть меня? — А ты скажи им, что тебе плевать на меня, или трахни уже меня, насыться, и разойдемся! — Ты просто сейчас зол, — усмехается альфа, и Тео теперь стыдно за озвученное. — Я отвезу тебя во дворец, а твои вещи найду. — Не хочу, — бурчит Тео. — Так чего ты хочешь? — устало спрашивает мужчина. — Ничего не хочу, — демонстративно отворачивается к окну парень, у Раптора ладони чешутся перекинуть его через колени и больно отшлепать. Ощущение, что он возится с ребенком и, кажется, он правда его до белого каления доведет. Минут пять они едут в тишине, Тео, уткнувшись в окно, смотрит на улицу. Раптор, который вопреки всему хочет с ним общаться, узнать его, послушать, в конце концов, его бархатный голос, сдается первым. — Может, ты что-то хочешь? Что тебе настроение поднимает? — прочищает горло мужчина. — Матчу хочу, — загорается омега. — Что? — нахмурившись, смотрит на него альфа. — Останови у кофейни впереди, у них самая вкусная матча. Раптор, который уже жалеет, что спросил, сдает влево, и Тео, спрыгнув с автомобиля, идет к кофейне. Раптор, забрав телефон, идет за ним и с каждым обернувшимся на омегу новым взглядом все больше мрачнеет. Абсолютно все находящиеся на террасе вампиры и люди оборачиваются на Тео, Раптор ладони в кулаки сжимает, заставляет черные тучи небо накрыть. Тео проходит — ему цветы кланяются, от него самого свет расползается, за ним альфа идет, увидев которого, все отворачиваются, глаза с земли поднять не смеют. — Будь проще, ты всех пугаешь, — цедит сквозь зубы омега, когда они останавливаются у кассы. — Зато ты всех восхищаешь, — язвит Раптор. — Тоже маску на меня нацепишь? — прикусывает язык взболтнувший лишнее омега, но, кажется, альфа на первом слове не зацикливается. — Нет, ты не виноват, что родился таким красивым, — уже помягче говорит Раптор. — Я просто смирюсь, но это не значит, что я не буду злиться. Я же не на тебя злюсь, а на них. Тео очень нравится его ответ, и он, прикусив губу, думает, что на самом деле, пока они шли в кофейню и Раптор считал тех, кто смотрит на омегу, он сам видел только тех, кто смотрел на него. Тео даже укололо иглой ревности, когда он заметил, с каким интересом омеги и девушки разглядывают этого затянутого в черную военную форму красивого мужчину. Его мужчину. Его мужа. Тео приходится отвесить себе мысленную пощечину, чтобы прийти в себя. Он делает заказ, отходит, чтобы Раптор его оплатил, и тогда альфа понимает, что он Тео даже денег не давал. Он мысленно делает пометку заказать для Тео карту и, сморщившись, смотрит на зеленую жидкость в прозрачном стакане. — Попробуй, — поймав его заинтересованный взгляд, протягивает ему стакан Тео. — Какая гадость, на вид, как лекарство, я это пить не буду, — кривит рот альфа. — Ничего ты не понимаешь, — сразу же хмурит брови омега. — Это вкусно, правда, я даже в Хароне ее просил, но ваши ее не делают. — На вкус как трава, — все же пригубив напиток, возвращает ему стакан явно недовольный Раптор. — У тебя вкуса нет, — вздыхает Тео. — Разве? — выгибает бровь альфа и внаглую скользит взглядом от его лица и ниже. Тео моментально заливается красным и первым вылетает из кофейни. Путь до Харона проходит за телефонными переговорами Раптора со штабом, а Тео, которому приятно, что несмотря на свою загруженность, он здесь, довольно попивает матчу. Приехав во дворец, альфа не провожает омегу до его покоев и, прежде чем вернуться на работу, подзывает к себе управляющего. — Ты знаешь, что такое мача или матча? Зеленая жидкость такая. — Да, знаю, — кивает растерянный мужчина. — Так почему наши ее не готовят? — выгибает бровь Раптор. — Никто же из господ ее не любит, — виновато отвечает управляющий. — Так вот один любит, поэтому распорядись, чтобы у него всегда была эта матча, мача или что, — приказывает альфа и снова садится за руль. Брабус теперь пахнет Тео, и Раптор не собирается сегодня открывать окна. Так и курить можно бросить. *** Гидеон просыпается с замечательным настроением, которое даже не омрачает тот факт, что спал он в объятиях Каана. Альфы в постели уже нет, и если раньше это радовало Гидеона, это утро первое, когда его это расстраивает. Ги решился, и теперь он определенно хочет поговорить с ним, перестать слушать все то, что знает о нем от других, спросить его напрямую и дать ему возможность рассказать свою версию. После завтрака Гидеон маячит перед тронным залом, надеясь, что Каан там, но оттуда выходят все первородные, кроме него. — Где всемирное зло? — ловит вышедшего последним Ареса Гидеон. — Дал бы ты ему, и он таким злым не ходил, — цокает языком Арес, откровенно любуясь напоминающим ему китайские фарфоровые куколки парнем. — Эй, где он? И как ты выжил после ранения? — хмурится Ги. — В Тунисе, отражает нападение вашим оружием, — зевает Арес. — Оно правда смертельное? Его на вас тестили? — напрягается Гидеон. — Ты за него переживаешь? — становится к нему вплотную Арес, в чьих глазах пляшут озорные огоньки. — Я мечтаю о его смерти, — шипит ему в лицо омега. — Тогда радуйся, вы преуспели, а Каан сильно ранен, — отступает теперь уже не улыбающийся Арес. — Не может быть, он неуязвим, — кривит рот Ги. — Я тоже таким был, пока не собрал этим роскошным телом ваши пули, — красуется перед ним Арес. — То есть, он ранен? — не успевает скрыть беспокойство в голосе Ги. — Поэтому и совещание было, его привезут сюда, но пока он плох, и транспортировки мы боимся, — глубоко вздыхает Арес. — В любом случае, радуйся, ты своего добился. — Он приходил ночью, он был в порядке, не ври мне, — Ги пытается остановить идущего к выходу первородного, но Арес отмахивается от него как от назойливой мухи и идет к Кирану. Гидеон прислоняется к колонне и, скрестив руки на груди, думает о словах Ареса. Каана же невозможно убить, и пусть Арес прав, и он ранен, он обязательно восстановится. Гидеон сам пытался его убить, чего только не делал, но альфа всегда поправлялся, а значит, и сейчас так будет. С другой стороны, Арес выглядел обеспокоенным, и это беспокойство передалось и Гидеону, который искренне переживает за Каана, и как бы ему ни было тяжело это признавать, не хочет его смерти. Не сейчас, пока он не узнал всю его историю и не понял, что конкретно между ними двумя происходит. Гидеон замечает краем глаза копну седых волос, и, сорвавшись к выходящему из кухни Харверу, преграждает ему путь. — Так его можно убить? — не дает старику пройти Гидеон. — Началось, — закатывает глаза Харвер, чьи ладони полны конфет. — Пожалуйста, тот гламурный сказал, что он при смерти, я хочу знать, — не отпускает его омега. — Каан при смерти? — выгибает бровь Харвер. — Ага, — кивает омега. — Ты переживаешь за него? — Нет! — Тогда и не спрашивай! — все-таки обходит его Харвер, а Ги понуро плетется в сад и, завидев лежащего на скамье Маммона, садится рядом с ним. — Думаешь, у меня крыша едет? — обращается к коту омега. — Хотя да, определенно едет, ведь какого черта все деревья на месте, если он их в ту ночь всех повалил! — обернувшись через плечо, смотрит на возвышающийся за стенами лес. Маммон издает короткое и явно раздраженное «мяу» и переворачивается на другой бок. — Я хочу, чтобы он умер и не хочу, я не знаю, что со мной, — прикрывает лицо ладонями Ги. — Я не могу представить, что больше не увижу его, и не могу принять, что меня к нему влечет. Клянусь, я бы оторвал себе голову и выбросил ее, если бы мог отрастить новую. Все последние часы Ги как на иголках, все на ворота поглядывает, даже в гараж пробирается и, увидев Бугатти, еще больше нервничает. Машина здесь, значит, Каан точно улетел. К вечеру во дворе начинается суета, приезжают фургончики с кейтерингом, а Ги, не понимая, что за ажиотаж, ловит Джесс и спрашивает у нее, что происходит. По словам девушки, в Хароне сегодня будет внезапно объявленный прием, поэтому они поспешно готовятся. Ги, который, услышав ее слова, моментально бледнеет, чуть ли не вприпрыжку добирается до заехавшего во двор Роллс-Ройса. По мнению Гидеона, внезапный прием первородных может означать только объявление чего-то важного, и это определенно связано с Кааном, которому, видимо, совсем плохо. — Надо же, он ранен, а вы тут тусовку проводите! — выпаливает Гидеон, стоит Аресу покинуть автомобиль. — Прием по приказу твоего драгоценного господина, — усмехается Арес. — Каан здесь? Как так? Ты мне солгал! — кричит на Ареса Ги, не обращая внимания на обернувшийся на его голос персонал. — Конечно, солгал, я ведь Дьявол, — скалится Арес. — Но зачем? — сбавляет пыл омега. — Хотел понять, что ты к нему чувствуешь, — ехидно улыбается первородный. — Ненависть. — Разве? — подмигивает ему Арес и идет во дворец. Гидеон, завидев прибывшего Раптора, сразу идет к себе и уже с балкона наблюдает за происходящим во дворе. Интересно, а Тео будет на приеме? По идее, он должен там быть, ведь он супруг Раптора, и Ги даже хотел бы его участия, чтобы потом парень рассказал ему, что там происходило. С другой стороны его задевает, что Каан проводит прием, а его на него не пригласили. Он хлопает себя по лбу за глупую мысль, ведь он, по сути, в этом дворце никто, и, вернувшись в спальню, падает на кровать. Спустя три часа двор наполняет шум въезжающих автомобилей, а позже до омеги доносятся уже звуки живой музыки. Он снова выходит на балкон и наблюдает за разодетыми мужчинами и женщинами, прибывающими в Харон. «Одна бомба, и всех разом можно было бы спалить», — усмехается про себя Гидеон, прекрасно зная, что первородные и после взрыва выберутся. По словам Риксби, еще тридцать лет назад была попытка подрыва яхты, на которой был Каан Азари. От яхты, как и от всех остальных, кто был на ней, ничего не осталось, но Каан вышел на берег целым и невредимым спустя час. Прослонявшись по комнате еще час, омега, которого на прием пусть и не пригласили, себя вечерней прогулки лишать не собирается, спускается вниз, чтобы выйти в сад. По пути он прихватывает явно недовольного шумом и ворчащего в коридоре Маммона в охапку и, миновав холл, по которому снует персонал, выходит наружу. Он даже в сторону зала, где все веселье, не посмотрел. Гидеон одновременно зол, обижен и сгорает от любопытства. Ги выходит на террасу и, собираясь к лестницам, замечает стоящего у колонны Каана, который разговаривает с красивой брюнеткой, и прячется за аркой. Возможно, это та самая девушка, про которую рассказывал Тео, и это очень плохо, потому что брюнетка настолько красивая, что теперь волны ревности в Гидеоне превращаются в цунами. Они стоят очень близко, чувствуется, что их связывает нечто интимное, или это воспаленное сознание Ги подкидывает ему то, что хочется видеть. Каан что-то говорит, девушка ему улыбается, и Ги внезапно ненавидит свою улыбку, которая определено уродлива, по сравнению с ее. Наверное, он все же идиот, что позволил себе думать, что такой красивый и явно желанный всеми мужчина будет одержим именно им. Ги, бурча под нос ругательства, обходит террасу и, спустившись вниз с другой стороны, чтобы Каан его не заметил, ставит Маммона на вымощенный камнем двор. Кот, видимо, идею прогулок не разделяет, сразу же заваливается на бок и остается лежать у бордюра. Ги уже жалеет, что выбрался из своей берлоги, ведь так он не увидел бы флиртующую пару, которая уничтожила его и так не особо хорошее настроение окончательно. Его так сильно задевает, что этот мужчина, ночью обещавший ему быть его воином, чуть ли не целует девушку, что в Ги наравне с обидой еще и страх поднимается. А вдруг он правда влюбился? Вдруг сам же опустил мост, дал добро чудовищу залезть в его сердце, и это уже определено делает чудовищем Гидеона. Он предал всех, кому принес присягу, но самое главное — предал себя, и мысль об этом все больше изводит и так раненное сердце. Ги внезапно тесно в огромном дворе, его пожирают удручающие мысли, и ему так хочется вырваться на свободу, хотя в этот раз это желание свободы от себя и своих чувств. Ворота открыты, учитывая въезжающих и выезжающих гостей, и Ги, заметив за ними яркое пятно, идет в их сторону. Ему не показалось, там, где начинается лес, вся трава покрыта цветочным ковром, и картина настолько красивая, что дух захватывает. Он идет на риск, и, воспользовавшись тем, что на него в этой суматохе никто не обращает внимание, выходит за ворота. Ги не планирует убегать, да и смысла нет, Каан его все равно найдет, но ему очень хочется быть подальше от этого шума, а главное, от воркующей парочки. — Но мы ведь можем остаться друзьями? — спрашивает Фрия, услышав наконец-то от Каана то, о чем сама и так знала. — Зачем? — хмурится альфа. — Если тебе что-то будет нужно, я всегда помогу, это не обсуждается, но дружить с бывшими не то, к чему нужно стремиться, моя дорогая Фрия. — Я знаю, что ты прав, — слабо улыбается Фрия и легким движением руки убирает челку с лица. — И не буду лгать, что спокойно воспринимаю наше расставание. Но в то же время я знаю, что земной шар от этого не остановится, и долго я страдать не буду. — Не будешь, потому что ты одна из самых умных и сильных женщин, которых я встречал, и другого я от тебя и не ожидал, — осторожно касается губами ее лба мужчина и вслушивается в поднимающуюся в нем тревогу. Кажется, у Каана неприглашенный гость. Он извиняется перед девушкой и, оставив ее на террасе, быстрыми шагами идет к лестнице. Ги любуется зеленью и цветами, которые тянутся к небу и, продолжая ступать по ковру, расстеленному самой природой, незаметно для себя все глубже уходит в лес. Он нагибается к очередному оранжевому цветку, поглаживает его лепестки, а когда выпрямляется, видит стоящую у дерева невдалеке женщину. Ги даже вздрагивает от неожиданности, рассматривает незнакомку в странном ярком наряде, чья голова укутана в цветастую шаль, закрывающую и лицо. — Кто вы? Вы заблудились? — осторожно спрашивает медленно ступающую к нему женщину Гидеон. — Не бойся, я не враг, — замирает на месте женщина, заметив, что парень пятится назад. — Я будто знаю ваш голос, — растерянно говорит Гидеон, а сам на окутывающие ее ноги цветы смотрит. — Кто вы? — снова спрашивает парень, успевает разок моргнуть, а когда открывает глаза, то она стоит прямо перед ним. — Не убивай его, Юнги, слушай свое сердце и свое тело. Только их и слушай, — ловит его руку женщина. Гидеон, ошарашенный как ее близостью, так и словами, пытается ее вырвать, но его словно парализовало, и сколько бы мозг ни отправлял команду, конечности не подчиняются. — Что вы несете? Откуда вы знаете мое имя? — Ги все равно пытается сопротивляться, но теперь его и глаза подводят, потому что вся картина мира, кроме стоящей перед ним женщины, смазывается, превращается в заблюренный фон. — Не убивай его, ты сам его смерть не переживешь, — шепчет незнакомка, у Гидеона перед глазами начинает темнеть. — Тебе будет так больно, что ты с этой болью не проживешь. Ты или станешь им, или выберешь смерть. Смотри, прошу тебя, смотри и запоминай. Только ты можешь спасти мое дитя. Она говорит и говорит, Гидеон жадно каждое слово впитывает, а потом чувствует, как вниз по щекам горячие слезы текут. Он задыхается, широко открывает и закрывает рот, пытаясь глотнуть спасительного кислорода, но она его руку не отпускает, заставляет смотреть на картины, из-за которых в омеге отчаяние за края переливается. *** Гидеон просыпается в хорошо знакомой ему постели, голова гудит, а засохшие слезы неприятно стягивают кожу на щеках. Вспомнив, что он вроде бы покидал спальню, он резко присаживается и испуганно смотрит на стоящего у кровати Каана. — Я же тебе сказал, не выходи за ворота, — опускается на постель рядом с ним Каан. — Ты потерял сознание, я нашел тебя в лесу. Ты плохо питаешься? — Я, видимо, отключился, — трет виски Гидеон, пытаясь вспомнить, что он делал в лесу. — Точнее, я видел сон, — вспоминает он женщину, и из глаз вниз снова град неконтролируемых слез устремляется. Каан обеспокоенно двигается к нему и прикладывает ладонь к его лбу. — Мне очень плохо, — Ги хочет, но не может остановить ни рыдания, ни картинки, которые пробуждают в его голове воспоминания о ее голосе. — Я сделал тебе больно? — Каану страшно, он не привык видеть омегу в слабости, ведь тот достойно даже его истинное лицо выдерживал, и не понимает, что с ним происходит. — Я вызову врача, — поднимается альфа, но Ги хватает его за руку и заставляет снова сесть на кровать. — Я видел сон, я отключился, и мне приснился кошмар, — снова всхлипывает омега. — Я видел тебя другим, моложе, — растерянно по его лицу глазами бегает, ищет все те черты, которые она ему показала, и находит. — Ты лежал на столе в морге, ты был мертв, — осекается. — Почему же мне так плохо, почему твоя смерть даже во сне делает мне больно? — Я жив, — мягко улыбается ему Каан и зачесывает пальцами назад его волосы. — Это просто кошмар. — Нет! — восклицает Гидеон. — Ты был мертв, в морге, потом лежал на полу рядом с белыми колоннами и был весь в крови, а еще я видел тебя с кинжалом в груди. Ты улыбался, ты умирал и улыбался, — от подступающих рыданий снова дергается губа омеги. — Это плохой сон, я не умирал, — тянет его на себя Каан и крепко обнимает, но трясущийся в его руках парень не успокаивается. — Может, я позову врача? Может, это лихорадка? — Нет, не уходи, — цепляется за него Ги и вкладывает максимум сил в то, чтобы унять свою истерику. — Я не понимаю, что со мной, почему мне так плохо, когда я думаю о твоей смерти. — Все будет хорошо, — гладит его по волосам Каан. — Я скажу, чтобы тебе принесли успокоительное. — Я пойду в душ, — отстраняется Гидеон и трет ладони, к которым прилипла засохшая земля. — Мне немного лучше, и вода поможет. Вода ведь снимает тревожность? Так говорят. — Это правда, — усмехается Каан. — Но ты уверен, что тебе не нужно помочь? Что ты сможешь в таком состоянии принять душ? — Уверен. — Если не выйдешь через минут десять, я зайду, — отстраняется альфа, позволяя омеге соскользнуть с кровати. — Хорошо, — треснуто улыбается ему Гидеон, — я не грохнусь. Вода и правда помогает, но тяжесть на душе все равно никуда не уходит. Гидеон помнит сказанное и показанное женщиной отрывками и, с одной стороны, не хочет все вспоминать, с другой, его убивает от мысли, что это было слишком реалистично для сна. Он не понимает, почему на него так сильно подействовало то, что не является реальностью, и, продолжая стоять под струями воды, пытается успокоиться. Это так глупо и по-детски — испугаться и разреветься из-за кошмара, и от этой мысли Гидеон теперь улыбается. Он прямо в ванной немного подсушивает волосы и, окончательно успокоившись, тянется к дверце. Когда он проходит в спальню, Каан лежит на кровати, а на его животе, собрав лапки под себя, сидит в любимой позе «буханки» Маммон. Ги прикусывает губу, чтобы не улыбнуться, и опускается на кровать с другой стороны. — Почему ты все время торчишь в моей комнате? — не находит, что спросить омега. — Это мой дворец. — Вернись на прием. — Мне там скучно, и самое интересное здесь, — усмехается Каан, заставляя Маммона теперь стоять на двух задних лапах. — Все, кто там собрались, пришли к тебе в гости, а ты тут, — прислоняется к изголовью рядом Гидеон. — Зачем тогда ты вообще его проводил? — Затем, чтобы ваши не думали, что нас можно напугать. — Гениально, — цокает языком Гидеон. — А теперь отдай кота, — приблизившись, тянется за ним омега, но Маммон прыгает в противоположную сторону, и парень, не удержав равновесие на одной руке, падает на Каана. Он не заваливается на него всем телом, потому что альфа удерживает его за плечо, а потом второй рукой убирает немного влажную прядь с его щеки и любуется его губами. Ги не торопится отстраняться, он тоже гипнотизирует взглядом его губы, но когда Каан приподнимается, чтобы поцеловать его, выпаливает: — Ненавижу тебя. — Нам не нужно любить друг друга, чтобы трахаться, — шепчет ему уже прямо в губы альфа и жадно целует. Ги молчит в поцелуй, а значит, согласен. Каан переворачивается, вжимает омегу в постель и продолжает глубоко его целовать. Ги делает то, что сказала женщина во сне, слушает свое тело, поэтому не давит в себе резкое желание обнять его и проводит ладонями по его спине. — Я ненавижу, когда ты играешь, но обожаю, когда ты такой, как сейчас, — шепчет между поцелуями Каан. — Не зажимайся, не думай ни о чем, обещаю, я не сделаю тебе больно, — нависает сверху, пока только греет в языках пламени, мелькающих в его глазах. — Ты мой враг, этого секс и твои слова не изменят, — четко выговаривает Гидеон. — Я никогда не забуду все то, что ты натворил и продолжаешь творить, но думаю, что между нами есть проклятие, метка, не знаю, что еще, иначе свою тягу к тебе мне нечем оправдывать. — Ты все еще себя так успокаиваешь? — усмехается Каан, касается губами его скул. — Нет, Юнги, нет метки, нет проклятия, есть притяжение, и если оно умрет после секса, то хорошо, я не расстроюсь, потому что быть уязвимым мне не нравится. Дверь скрипит, и, поняв, что Маммон ушел, они снова целуются. Целоваться с ним для Гидеона, как прикладывать лечебный бальзам к ранам, в том числе и душевным, ведь еще пару минут назад в ванной он разрушался от воспоминаний о его смерти, а сейчас в нем цветы расцветают. Ги сам помогает себя раздеть, нетерпеливо еще и его одежду срывает. Каан покрывает поцелуями все его тело, доводит омегу до исступления неторопливыми ласками, которые, хотелось бы, чтобы не заканчивались никогда. Ги его уже знает, принимает своим, в постели он ему доверяет, поэтому сам разводит колени, не смущается, когда альфа его касается. Он ему не чужой, он знает его тело, чувствует желание, идет по следам, оставленным самим же еще сотни лет назад. Словно эта грудь была его подушкой, эти губы пробуждали его после долгого сна, а в этом взгляде, который обращен на него, он только ласку и заботу видел. Тело под Кааном податливое, горячо любимое, то самое, ради которого он был готов уничтожить и возродить весь мир. Он единственный в своем роде, единственный для Каана, единожды избранный и навеки занявший свое место в его сердце, вырванном из него вместе с ним же. Они занимаются любовью, вокруг их тел красная нить судьбы обвивается, ярким пламенем загорается. Они снова вместе, без кинжалов и дула пистолета, направленного в грудь друг друга, только поцелуи, только объятия, и природа вокруг них возрождается, свои раны залечивает. Каан толкается в него, сплетая их пальцы, смотря в глаза, в которых этой ночью нет места ненависти, ведь вместо нее там звезды мерцают. Один толчок — один поцелуй. Ги хаотично шарит руками по его телу, пальцы все время к метке на спине возвращаются, он ее поглаживает, а Каан взамен его метку поцелуями покрывает. Они двигаются навстречу друг другу, не стесняются наблюдающей за ними луны и отдаются новому чувству, пробуждающемуся в обоих, которое способно как уничтожить, так и спасти этот мир. Ги комкает в руках простыню, выгибается, когда Каан широкими ладонями его талию обхватывает, и прерывисто стонет. Начнись прямо сейчас за пределами этой постели война, их друг от друга не оторвать. Это совсем не по-человечески, не так, как должно быть, или Ги слишком неопытен и не знает, что в моменте слияния двух долго идущих к друг другу тел, мир вокруг них всегда разноцветными огнями взрывается. Их красота слепит, в то же время внушает чувство правильности происходящего, доказывает двоим, испивающим друг друга, что то, что между ними, выше людских законов и даже выше судьбы. Каан целует его в губы, Ги поднимает веки, и снова их взгляды встречаются. Ни один из них не в состоянии объяснить то, что оба одновременно глубокую связь ощущают, проживают переплетение эмоций, которые выражают больше, чем любые слова. Они двигаются медленно и нежно, наслаждаясь каждым прикосновением и мгновением близости, словно боятся, что она не повторится, и пытаются запечатлеть в памяти этот момент навсегда. Они теряют ощущение времени, растворяются в друг друге, и даже их дыхание смешивается, становясь единым, словно ветер, ласкающий листья деревьев за окном. В каждом взгляде — безмолвное признание, в каждом поцелуе — обещание быть рядом. Даже если никто их не выполнит, даже если выполнить не позволят. Прямо сейчас у них нет масок, нет притворства, этот этап уже пройден, и он ничего, кроме боли, обоим не принес. Это не просто физическое соединение — это танец двух душ, которые нашли покой и радость в объятиях друг друга. И пока они переплетены, пока цепляются друг за друга так отчаянно и так горячо, все горе и боль забываются. Есть только они и два сердца, которым суждено биться только друг для друга, в каждом из миров. Так было, есть и будет. Ги гладит его тело, оно как мраморная скульптура, созданная искусным мастером. Он целует эти мускулы, очерченные тонкими линиями и скрывающими в себе мощь и грацию, не сдерживает вздох восхищения. Ги не останавливается, оставляет поцелуй на его мощных плечах, о том, какая же под этой кожей сила кроется, думает. Но он видел ее и другой, ободранной, обгорелой, с зияющими дырами и кровоточащими ранами, и все равно восхищался — силой, стойкостью, упертостью, желанием защищать свое. Защищать его. Его руки готовы как к созиданию, так и к разрушению, и чтобы Каан ни выбрал, Юнги всегда будет в их кольце, прижатый к груди, которую выточили из самой сути земли. — Я обменял бы на тебя все миры — и нынешние, и еще не созданные, — шепчет Каан, губы на его губах замирают. Каан сам, услышав вылетевшее из уст раньше, чем он успел обдумать признание, удивляется. Гидеон отстраняется, смотрит в его лицо, но мысленно он где-то далеко. Омеге кажется, что он уже эти слова слышал. Сбросив внезапно накрывшее его чувство дежавю, он снова льнет к мужчине, и забывается в долгом поцелуе. С ним настолько хорошо, что хочется горько плакать, как в преддверии разлуки или нереальности происходящего. А вдруг это тоже сон, вдруг Гидеон все еще в лесу, лежит на траве и подкидываемые жестоким сознанием картинки видит. Он этого не хочет, он даже боится, ведь проснувшись, он разобьется о реальность, в которой так хорошо ему не делали, так нежно о нем не заботились. Ги проглатывает поднимающуюся в нем панику, проверяет подозрения, вонзается ногтями в собственное запястье и, сморщившись от боли, улыбается. Каан его улыбку видит, сильнее его в себя впечатывает, словно тоже доказывает, что он здесь, он с ним, и его руки не лгут. Созданный оружием, ничего не чувствует. Не чувствовал. Ему не знакомы присущие людям такие чувства, как грусть, радость, страх. Все, что он чувствует и что ярко взрывается в его голове на протяжении всего его существования — это гнев. Он никогда никуда и не уходит, и даже в моменты, призванные доставлять ему максимальное блаженство, все также под грудиной ворочается, о себе забывать не дает. Рядом с Юнги от него и следа нет. Каан нарочно в себе копается, ищет отголоски являющегося частью его гнева, но внутри одна тишина, которую нарушает только кипящая в нем жажда. Жажда эта не к телу, не к любимому хищником факту обладания, а ко всему омеге. Чтобы был рядом, был в безопасности и рука в руке, а еще лучше на его руках, потому что этим ступням, под которыми умереть — честь, не пристало касаться скрывающегося под толщей земли зла. Он бы вшил его себе под кожу, ни на миг бы бдительности не терял и оберегал, потому что весь смысл существования Каана хранит в себе этот омега. И если его смерть означает смерть Каана, то вопросов больше нет, ведь альфе без него лучше и не жить, потому что оказалось, что настоящую жизнь в нем пробуждают только эти лисьи глаза. Гидеон тянется за поцелуем, сам вгрызается в его губы, пытается утолить эту все еще беспокоящую его тоску по близости. Язык омеги скользит то нежно, то грубо, заставляет кровь в Каане пульсировать быстрее. Дыхание становится тяжелым, прерывистым, воздух в комнате уплотняется, Гидеон в пик удовольствия до крови прокусывает чужую руку и сразу взглядом извиняется. Каан приподнимает обмякшего после оргазма омегу за талию, сажает на себя, сплетает за его спиной руки и кончает, уткнувшись лбом в его лоб, срывая короткие поцелуи с ловящих воздух губ. Они так и сидят в обнимку, забыв про весь окружающий мир, голова омеги покоится на плече альфы, и только играющий со шторами легкий ветерок доносит до них шепот деревьев. — Я буду пытаться убить тебя завтра, — опускается на подушки Гидеон, у которого от усталости язык заплетается. — Я буду ждать, — поглаживает его бедро Каан и ложится рядом. Тот восторг, который чувствует в себе мужчина, когда Юнги сам двигается к нему, залезает в его руки и утыкается лицом в его грудь, затмевает восторг даже от их слияния. Удивительно и восхитительно, на что еще способен этот маленький человек, если одним только жестом заставляет чудовище задыхаться под накрывшей его нежностью. Гидеон уже проваливается в сладкий сон, но, снова вспомнив про кошмар, бурчит: — Хотя она просила тебя не убивать. — Она? — напрягается под ним Каан. — Кто-то еще был в твоем сне? — Да, женщина, — зевает Ги, удобно устраиваясь. — Как она выглядела? — в голосе альфы скользят нотки раздражения. — Я не видел ее лица, она была в платке, в длинной красной юбке. — Спи, — целует его в лоб Каан, понимая, что это явно был не сон. Он ведь почувствовал ее присутствие, но когда он добрался до леса, кроме сладко спящего на траве омеги там никого не было. Четыре часа утра, Гидеон видит пятый сон, а Каан, осторожно выбравшись из его объятий, одевается. Он усмехается вошедшему Маммону, забирает пиджак и идет на выход. — Присматривай за ним, — обращается к коту альфа, и тот сразу прыгает на кровать к парню. Каан приезжает к Дьявольскому котлу за два часа до рассвета, оставляет машину у бордюра и толкает дверь, которую оставили открытой для гостя. Сантина сидит за стойкой, уставившись на одну-единственную горящую свечу перед ней и, завидев гостя, поднимается за бутылкой сохраненного для него карфагенского вина. — Сядь, я не вина распивать пришел, — грозно говорит альфа и подходит к стойке. — Зачем ты приходила к нему? — Я защищаю тебя и не хочу, чтобы он тебе навредил, — устало говорит Сантина, зная, что он ей все равно не поверит. — Зачем ты показывала ему мою смерть? Я бессмертен! — свеча на стойке начинает мерцать. — Я проверяла его чувства, сынок. — Не называй меня сыном, — пламя на свече гаснет, но Сантина отчетливо видит в накрывшем помещение мраке красные глаза, уставившиеся в нее. — Не вмешивайся в мою жизнь. Ты от меня отказалась, ты меня бросила, ты подчинилась приказу и пыталась меня убить, но эта вампирша Элисса вытащила меня из этого ада и подарила мне шанс на жизнь. Так почему это ты — моя мать? — Я люблю тебя, ЧонГук. — Какая ирония, Смерть умеет любить, — презрительно усмехается Каан. — Ты, может, и создала меня, но ты мне не мать. Перестань травить его мозг и пугать его. Еще раз подойдешь к Юнги, я начну конец света. Потому что если я потеряю его, я заберу с собой вас всех до единого. Он покидает паб, а Сантина снова поджигает свечу. — Ты уже умирал, сынок, но ты этого не помнишь, — наливает себе коньяка женщина. — Я устала хоронить своего ребенка. Люди хоронят свое дитя один раз и опускают в эту же могилу свою душу. Я похоронила тебя уже три раза, еще раз я не вынесу. *** Гидеон просыпается от собственного крика и, прижав руку к груди, трет впервые на его памяти болящую метку. Он даже надавить на нее не может, потому что болит так, будто бы в грудь воткнули раскаленные спицы. Он ищет глазами Каана, но его в комнате нет, и только сидящий рядом Маммон испуганно смотрит на парня. — Где он? Почему он ушел? — сокрушается омега, которому прямо сейчас очень хочется, чтобы Каан был рядом. Он бы вызвал врача, дал обезболивающие, он бы просто обнял его и, может, эту боль, ростки которой идут прямо из души омеги, он бы унял. Метка продолжает болеть, Ги, превозмогая себя, трет ее, не замечает, как раздирает кожу и пачкает ногти в собственной крови. Все снова возвращается, его накрывает куполом безысходности и отчаяния, а горло раздирают рыдания. Маммон смотрит на судорожно ловящего губами воздух парня, и, не зная, что ему делать, взбирается на его колени. — Я вспомнил, Маммон, — красивое лицо Гидеона искажают немые рыдания. — Она сказала, что это не метка, — это смертельная рана, — снова всхлипывает. — Она сказала, что меня убили, ударив в грудь, а его в спину. Она сказала, что оставила эти метки в надежде, что он вспомнит, потому что говорить ей нельзя. «Он не видел лицо своего убийцы, но видел вашу смерть. И это одна из причин, почему он не хочет вспоминать тебя. Та его боль разрушила Карфаген. Если он переживет ее снова — она разрушит весь мир. Не умирай, Юнги. Не убивай его».