Карфаген

— Не нравится мне все это, — Элисса опускается на скамью в саду и перекидывает ногу через ногу. Киран стоит рядом с руками в карманах брюк и задумчиво смотрит на прыгающего по ступенькам Маммона. — Вчера там должно было произойти убийство, но вместо этого не произошло ровным счетом ничего, — продолжает женщина. — Ты уж поверь, смерти этому несчастному омеге я не желаю, но я очень стараюсь понять своего сына, и у меня не получается. Когда он зол, мы, сильнейшие существа на земле, прячемся кто куда, потому что знаем, что за свою неосторожность поплатимся. Почему этот человек все еще здоров, Намджун? Что вы мне не договариваете? — Ты знаешь, у нас нет секретов, — присаживается рядом Киран. — Дело просто во влечении. Видимо, он слишком сильно его хочет, добавь сюда и произошедшее в Ансбахе, где он выпустил пар, и картина прояснится. — Нет, тут другое, — качает головой Элисса. — Дело не просто в желании, ведь это Каан Азари, он ни перед кем на цыпочках не ходит. Этот омега определено обладает какой-то магией, силой, ядом. Я уже не знаю, что мне думать. За то, что мальчишка натворил вчера, тот Каан, которого я знаю, разнес бы весь дворец. Похоронил бы под камнями всех присутствующих. А что сделал он? Ничего. Мне страшно. Происходит нечто, что заставляет меня вспоминать начало времен. Я потеряла сон и покой. Не говори, что все в порядке. Я знаю, что это не так, и под угрозой весь наш род. — Меня тоже многое смущает, но я пока могу найти этому объяснение и не паникую, — берет в ладонь ее руку альфа. — Моя дорогая Элисса, за столько веков Каан не дал нам повода усомниться в нем, поэтому не сомневайся и сейчас. Он все еще наш старый и злой первородный, который просто нашел новую игрушку, о которой со временем забудет. — Хотелось бы верить, — слабо улыбается Элисса. — Что этот парнишка должен сделать, чтобы я начала узнавать своего сына? — Думаю, он нарвется. Каана он пока забавляет, но есть грань, которую нельзя переходить никому, и даже этому омеге. — Может, подтолкнуть его к ней? — поворачивается к нему вампирша. — О чем ты? — хмурится Киран. — Я своего сына в обиду не дам, и если мои подозрения верны, то скоро я его потеряю, — поднимается на ноги Элисса. — Я хочу, чтобы он не менялся, иначе он дорого за это заплатит, и ни я, ни вы не должны этого допустить.

***

Маммон больше к Гидеону не заходит. Омега думает, что он рано паникует, учитывая, что кот просто не остался на ночь и, возможно, скоро появится, чтобы позавтракать с ним. Точнее, съесть все мясное, что будет в тарелке Гидеона. В любом случае расстраивает, что единственный друг, в котором он находил успокоении в Хароне, покинул его. Закончив с утренними процедурами, Гидеон возвращается в комнату и видит ту же девушку, которая приносит ему еду и прибирается. Он коротко здоровается с ней, залезает на кровать, чтобы не мешать, и спрашивает ее имя. — Джесс, — отвечает девушка, закончив вытирать пыль с подоконника. — Маммона видела? — Бабочек в саду гоняет. — Дурачок, — улыбается Ги, чье нутро из-за мыслей о шерстяном комочке затапливает нежность. — Джесс, можешь позвать вампиршу? Хочу с ней потолковать. — Могу, но в это время госпожа Элисса завтракает, так что скоро не жди, — Джесс забирает грязную одежду и, вернувшись, ждет, когда идущий за ней альфа поставит на пол три коробки с обувью. — Нам приказали принести тебе обувь, размер приблизительный, если не подойдет, закажи ее сам, — говорит девушка и прикрывает за собой дверь. Гидеон сразу же идет к коробкам, открывает крышки и, отложив меховые тапочки и лоферы, натягивает на ноги кроссовки. Гидеон не удивляется, что размер ему подобрали правильно, ему уже давно пора перестать удивляться чему-либо в этой обители тьмы. Устав таращиться в окно, из которого практически ничего не видно, он продолжает обдумывать, что будет делать, и оборачивается на звук открывающейся двери. — Ты хотел меня видеть? — проходит в комнату Элисса, на плечах которой накидка из искусственного меха. Ги раздражает, что ее величество сеет зло, но при этом выглядит, как Афродита. — Зал только закончили ремонтировать, стекла поменяли из-за тебя, а ты никак не угомонишься, — вздыхает женщина и ожидающе смотрит на парня. — Да, я хотел поговорить, — следит за тоном Гидеон, учитывая, что эта женщина — его последний шанс на свободу. Если Каан не просто его пугал вчера, то ночь он проведет в его покоях, а раз убить его невозможно, то Ги изначально проигравший. — Слушаю, — опускается на стул в углу Элисса. — Я прошу вас помочь мне, — подходит к ней Ги. — Я хочу обрести свободу, и только вы можете мне ее дать. — Ты стрелял в моего сына. Три раза! — сжимает челюсть Элисса. — И ты просишь меня о помощи? Каков наглец! — восклицает вампирша. — Я не понимаю, почему ты все еще жив, и не знаю, кто ты такой, но подозреваю, что ты не так прост, как кажешься. Мы точно с тобой никогда не встречались? — хмурится женщина, пристально разглядывая его лицо. — Мне все время кажется, что ты мне кого-то напоминаешь, но кого — не знаю. Может, я сталкивалась с твоими родителями? — Я вижу вас впервые, — честно говорит Гидеон, — и не думаю, что пути моих родителей пересекались с вашим, иначе вы бы не были живы, — кривит рот. — В любом случае, речь сейчас не об этом. Вы мать, вы должны за него переживать, но вам будто наплевать. Что вы почувствуете, если я скажу, что убью его? Не сегодня, не завтра, но убить его — моя цель. Те выстрелы были не последними. Неужели ваша забота о нем только на словах? Помогите мне уйти отсюда, и ему ничто не будет угрожать. — Ты умный парень, знаешь, куда давить, и, видят небеса, моя бы воля, я бы тебя за ручку вывела. Но это бессмысленно, — лениво тянет женщина. — От Каана нельзя скрыться, а я против его воли пойти не могу. Плата слишком высока. — Вам не надо ничего делать, просто укажите мне выход. — Нет, — поднимается на ноги Элисса. — Советую тебе очаровать его, а потом решение найдется. Кто знает, может, я его придумаю. Пока будь покладистым и перестань вредить ему, иначе живым не выйдешь. Ты думаешь, его желание тебя затмит ему глаза? Что он так и продолжит делать тебе уступки? Это не так, — вкрадчиво продолжает женщина. — Есть кое-что, чего ты о Каане не знаешь. Мой сын способен контролировать всю планету и каждую тварь на ней, но свой гнев ему не усмирить. Прими это со всей серьезностью, иначе ты получишь свободу под землей или в печи. — Не пробовали обратиться за помощью к профессионалам? — хмыкает Гидеон. — А ты все шутишь, — усмехается Элисса. — Разозли его еще пару раз, и не успеешь моргнуть, как твоя голова будет отделена от тела. И я не хочу быть той, кто его разгневает. Мне нравится жизнь, а если я сделаю то, что ему не понравится, я могу ее лишиться, потому что в такие моменты он не видит, кто перед ним и насколько ему этот человек важен. Тебе повезло вчера, потому что он напился крови в Ансбахе. Но повезет ли в следующий раз? — Не уходите, — срывается за собравшейся к двери женщиной Ги. — Прошу вас, хоть как-то помогите мне, я в долгу не останусь. Я вас помилую. — Ты правда забавный, — выходит прочь Элисса.

***

— У меня полчаса, потом встреча с новым премьером, поэтому давай разберемся с этим быстро, — идет к трону Каан и, расстегнув пиджак, опускается на него. Он поднимает к лицу простреленную ладонь, рана на которой уже заросла, но фантомная боль не отпускает, и возвращается мысленно к вчерашнему вечеру. Всю ночь Каан думал об омеге, о том, как роскошно этот комок чистой злости и ненависти, облаченный в красный, восседал на его троне, и как альфу одновременно разрывало от желания оторвать ему голову и поцеловать его. — Я приведу его, — отвлекает его от воспоминаний Раптор и идет к двери. Каан ему кивает, а сам предвкушает вечер, который планирует провести со своей первой и, скорее всего, последней одержимостью. Раптор впервые увидит Тео после того, как привел его в Харон и запер там, где сидят все преступники, ожидающие приговора, — в Подземелье. Он мог бы зайти к нему вчера вечером, но сам себя остановил. Парень явно не настроен на сотрудничество и открыто показывает, что он уже выбрал смерть. Раптор решил, что, возможно, проведя ночь в одиночестве в камере, омега передумает, подкинет ему хоть что-то, что поможет альфе не дать ему оказаться в Амфитеатре. Раптор все не хотел признавать, что его так сильно заботит судьба этого человека, но уже сдался и принял, что его интерес к нему перешел все границы. Раптор не может выкинуть из головы его образ, постоянно мысленно возвращается к их коротким встречам и сам поражается тому, что давно не испытывал такого влечения ни к кому. Он кивает четырем охранникам, вытянувшимся в струнку при виде него, проходит мимо них по узкому коридору к нужной камере и, остановившись напротив решеток, моментально мрачнеет. Омега сидит на прибитой к стене койке, его колени прижаты к груди, взгляд загнанный, но это не поза виновата в том, что в Рапторе мгла поднимается. У омеги разбита губа, а на щеке расплылся синяк. Раптор его и пальцем по пути сюда не тронул, но кто-то, видимо, так осмелел, что посмел прикоснуться к его пленнику. — Кто это сделал? — подходит вплотную к решетке альфа, с еле контролируемой злостью смотрит на парня. У Тео над головой и так слабая лампочка мигает, и он, испугавшись, все больше вжимается в стену. — Сюда подошли, — приказывает Раптор, и все четыре охранника на трясущихся ногах идут к нему. — Который? — он снова смотрит на Тео в ожидании ответа. — Этот, — говорит Тео слабым после бессонной ночи, посвященной думам, голосом и указывает пальцем на одного из охранников. — И этот. — Понятно, — кивает Раптор и поворачивается к тем, на кого омега не указал. — Проводите его в тронный зал. Раптор отходит, ждет, пока откроют дверцу и выведут омегу. Тео, который сильно ослаб из-за голодовки, которую сам же объявил, еле передвигая ногами, идет к решетке. Он проходит мимо застывшего у двери мужчины, который сверлит дыру на его посиневшем лице, и следует за своими сопровождающими. Тео не оборачивается, не сопротивляется, звуков не издает. Тео задыхается в смрадном запахе страха, который заполнил весь коридор, и еле заставляет себя не оглядываться. Уже на винтовой лестнице, которая ведет наверх, он слышит хруст и слабый стон, который не забыть, и чувствует, как шевелятся волосы на затылке. Вчера, приехав в Харон, Раптор лично проводил его до подземелья, и шокированный случившимся омега не успел разглядеть убранство дворца. Сейчас же Тео идет медленно, отвлекает себя от мыслей о скорой кончине тем, что рассматривает увешанные картинами стены. Наконец-то они останавливаются перед большими дверьми, и один из охранников открывает их и ждет, когда омега пройдет внутрь. Тео остается прямо на пороге, дальше не двигается и, сделав глубокий вдох, смотрит на сидящего на троне мужчину. Это первый раз, когда Тео встречает Каана Азари, и он уверен, что это именно он, ведь, по рассказам Джона, никто не смеет сидеть на троне Несокрушимого. Тео по-разному представлял Каана, и в каждой картине, подбрасываемой его мозгом, этот мужчина выглядел как устрашающий монстр. В реальности перед ним сидит красивый альфа, чья красота настолько холодная и пугающая, что у омеги буквально трясутся поджилки. Лучше не подходить. Держать между ними это пусть и крошечное расстояние, не смотреть в глаза, в которых темнота в спирали сворачивается, и молиться всем богам, чтобы смерть его была легкой. Всю свою жизнь Тео боялся лишь одного демона, страх перед ним все так же царит в омеге, но страх перед этим другой на вкус. Если Раптор обещает страдания и боль, Каан — безнадежность и отчаяние. Тео не знает, что хуже. — Подойди, — оглушает зал голос первородного, и омега еле заставляет себя двигаться к нему. Между ними остается шагов десять, когда дверь открывается, и в зал проходит Раптор. Альфа сразу идет к окну и, прислонившись к нему спиной, скрещивает руки на груди. Тео ловит себя на дикой мысли, что как только Раптор зашел, ему стало чуть спокойнее. Он к нему близко не подходил, но даже с такого расстояния ноздри парня щекочет запах крови, который принес с собой Раптор. — Представься, — приказывает Каан. — Меня зовут Теодор Коэн, мне двадцать лет, — отлепляет язык от неба омега. — Я супруг погибшего Джона Коэна. — Убитого, — кривит рот Каан. — Называй вещи своими именами. Ты признаешь, что ты убил своего мужа? — Нет, — выпаливает Тео. — Я его не убивал, но доказать я этого не могу. — Как жаль, — усмехается Каан, — что в этом мире все решают доказательства. За убийство нашего верного солдата, друга и достойного члена вампирского общества, ты будешь казнен на рассвете. Теперь можешь идти. Тео открывает и закрывает рот и, обернувшись, смотрит на Раптора, который впервые за все свое существование чужой взгляд не выносит и уводит глаза. Тео не знает, почему подсознательно за помощью он обращается к нему, но, видимо, потому что в этом пропитанном холодом зале больше не к кому. Поняв, что реакции от Раптора он не дождется, омега медленно, словно с каждым шагом грозится рассыпаться, идет к двери и выходит прочь. — Ты хочешь что-то сказать? — смотря на друга, которого он прекрасно читает, потирает подбородок Каан. — Я слишком долго хожу по этой земле бок о бок с тобой, чтобы не быть способным понимать тебя без слов. Хочешь возразить? Так говори. Я же не выношу приказы о приговоре единолично. Мы всегда можем обсудить мое решение, — продолжает альфа. — Приговор вынесен по фактам — он убил нашего солдата, значимого члена нашего общества. За убийство вампира у нас один приговор. И я его вынес. Все доказательства, которые у полиции, да и факты, о которых мне рассказывал ты, говорят о том, что он убийца. Но если тебе есть, что сказать, я слушаю, если нет, перестань буравить меня взглядом и пытаться вынуть мою несуществующую душу. — Что-то в этом всем не клеится, — отрывается от окна Раптор. — Что-то не так, но я не знаю, что. Я сомневаюсь, что он убийца. — Может, ты просто признаешь открыто, что омега тебя зацепил? — выгибает бровь Каан, Раптор плотно сжимает зубы. — Даже с этим синяком понятно, что он красив, и, осмелюсь предположить, что несет от тебя кровью тех, кто этот синяк и оставил. Но скажи мне, мой дорогой друг, с каких пор чья-то внешность или наши желания обнуляют их деятельность против нас? — Ты серьезно? — щурится Раптор. — Не смей их сравнивать! — опасно блестят глаза Каана. — Ты лучше всех знаешь, что тот омега несет в себе. Он никто для меня. Если бы не угроза моей жизни, я бы сам его убил. — Уверен? Убил бы? — подходит прямо к трону Раптор, еле контролирует свой голос. — Ты разнес Харон, ты стал причиной блэкаута в Лондоне, ты получил три пули, ты мать свою унизил тем, что позволил ему так с ней себя вести. Да, я понимаю, что убить его ты не можешь, но эта сука режет моих солдат налево и направо, а ты бездействуешь! — Не стоит его оскорблять, — с нотками стали в голосе говорит Каан. — Так накажи его! — все-таки вскипает Раптор. — Пошли его в подземелье, сделай ему больно, заставь его пожалеть о том, как он себя ведет! Он живет как король тут и вертит тобой, как хочет. — Не переходи черту, — спокойно говорит Каан. — Я знаю, ты зол, но не на моего омегу, а на то, что не можешь ничего сделать с тем, кто вышел отсюда. Найди доказательства до рассвета, и приговор не будет исполнен. Иначе, боюсь, мы ничего не можем сделать. Помилуем его — это создаст прецедент, похоронит уважение к нам и даже заставит остальных вампиров думать, что их жизнь для нас ничтожна, ведь мы не тронули человека, покусившегося на нее. Я не могу пойти на уступки тому, кто не один из нас, и ты должен меня понять. Раптор знает, что Каан прав, и также знает, что напрасно он сравнил омегу Белтейн с Тео. Каан может хоть вечность держать Гидеона в заточении без наказания и представлять это своим так, будто бы пленник слишком ценный, его можно обменять или можно выудить из него информацию. Раптор ничего из этого сделать с Тео не может и очень надеется, что если омега и правда не убивал мужа, он поможет ему найти убийцу. Альфа покидает зал и сразу же спускается в Подземелье. Тео снова сидит на койке, прижав колени к груди, и наблюдает за тем, как один из охранников моет забрызганный кровью пол в коридоре. — Хотя бы до рассвета я могу остаться один? — поднимает глаза на вошедшего мужчину Тео, который пусть и готовил себя к смерти все последние часы, но, услышав приговор, расклеился. Умирать не хочется, Тео страшно до внутренней истерики, и присутствие его личного палача все только усугубляет. — Ты правда хочешь, чтобы это был твой последний рассвет? — подпирает плечом стену альфа, ближе не подходит, себя не провоцирует. — Кто мог бы убить Джона? — Я не знаю, — пожимает плечами Тео, наконец-то отлепляет взгляд от потрескавшейся плитки на полу и смотрит на него. — В последнее время все было тихо и спокойно, он отошел от дел, занимался только семьей. У Джона не было врагов, — покусывает свои губы, чтобы не разреветься. — Я не знаю, кто мог бы пойти на такое чудовищное преступление и подставил меня. Мне нечем помочь себе, и я не понимаю, почему вы так хотите помочь мне? Хотя лгу, я знаю, — разбито улыбается омега. — Потому что я красивый? — осторожно опускает ноги вниз и, поднявшись, так и стоит на месте, не осмеливается подойти. Раптора в комнате слишком много, он и правда самый крупный альфа из всех, кого на своем пути встречал Тео, и помимо этого ему кажется, что сократи он расстояние между ними, он сам себя подставит, не важно как, напомнит ему о том, о чем сам так и не забыл. Умереть за смерть Джона не так страшно, как быть убитым Раптором за то, что Тео сделал в их далеком прошлом. — Моя красота приносила мне счастье, как это было с Джоном, но в основном приносит только несчастья, — продолжает омега. — Синяки на моем лице — доказательство. Они не могли прекратить смотреть, а потом осмелели и решили подойти ближе, — шумно сглатывает омега, взгляд снова сползает с альфы на пол. — Вы пытаетесь оправдать меня, но зачем? Чтобы, будучи очарованным моей красотой, провести со мной пару ночей? Знаете ли вы, что внешность обманчива? — делает к нему шаг, а потом еще один. — Что мое тело не так прекрасно, как вам кажется. Оцените товар, пока не заплатили за него, — пытается стащить с себя рубашку, но альфа подходит сам, хватает его за запястья и опускает их вниз. — Думай, ты же не глупый, ищи убийцу, а я приду попозже, — отпускает его Раптор и сам себя от него оттаскивает. Он не знает, что ему хотел показать омега, но твердо убежден, что плевать, пусть даже на его теле будут чумные пятна — Раптор похоронил себя в его глазах. Раптор выходит во двор дворца и, остановившись у столетнего дуба, закуривает. Если не найти доказательств, казнь не отменить, и, следовательно, ему срочно нужно придумать план Б. Тео прав, его красота — проклятие, а Раптор одно из самых проклятых существ на земле, он его примет.

***

Осознание к Фрие пришло не как гром среди ясного неба. Последние недели оно сидело в ней глубоко, скреблось, шипело, что-то шептало. Ошибочно думать, что уверенность человека в себе бывает порой настолько сильной, что он, даже оставаясь наедине с собой, не ставит ее под сомнение. У Фрии и правда есть все, чего бы хотелось, может, и не всем, но большей части женщин этой страны. У нее роскошная внешность, потрясающие манеры, она богата, она бессмертна, она сильна. Но иногда всего этого мало, чтобы тот, кто тебя интересует, заинтересовался тобой. Любая женщина заранее чувствует, когда в жизни её мужчины появляется другая. Но не любая женщина имеет смелость признаться себе в этом. Ей кажется, что если она будет отрицать эту правду, не допускать даже мысли, она так никогда и не реализуется. Но Фрия не любая женщина. Фрия сильная женщина. Поэтому, заподозрив подобное, она зацепилась за эту мысль. И сейчас понимает, что была права. Насколько бы горькой эта правда ни была, как бы ей ни хотелось, чтобы ее подозрения не оправдались, реальность такова — у Каана другая. Нет, Фрия еще с ним не виделась. Нет, не слышала его слов, его объяснений. Но она уже подозревает, что он не будет отрицать. Более того, зная характер Каана, возможно, сегодня, если они встретятся после ее прилета, он сам ей об этом и расскажет. Хотя хотелось бы, чтобы он солгал. В чувствах нет сильных, и Фрия проглатывает минутную слабость, когда обман кажется слаще, чем правда. Но он не обманет. На то он и Каан. Он всегда говорит все, как есть. И если в его жизни есть другая, он ее мысли подтвердит. Поэтому Фрия и не торопится на встречу с ним. Она только недавно сошла с трапа частного самолета, который из гаража Азари, и впервые за все время, как они встречаются, она не стремится к встрече с ним. А он ее и не ищет. В том-то и проблема, если задуматься, искала всегда Фрия. Она звонила, напоминала о себе, приходила туда, где он. Быть влюбленной без ответа тяжело. Фрие всегда казалось, что это не влюбленность, что это просто взаимный интерес. Ему нравится умная, красивая женщина рядом, ей нравится сильный, харизматичный мужчина. Но сейчас ей очень обидно. И, возможно, да, это все-таки была влюбленность, которая поднимает в ней все эти чувства. Элисса пишет, навестит ли она сегодня ее, Фрия отвечает, что она утомилась с дороги, и просит себе сутки на восстановление. Фрия все равно получит приговор. Но лучше не сегодня. Лучше все-таки его отсрочить. Удержать Каана невозможно. Удерживать его она пока из-за той пустоты, которую чувствует внутри себя, и не хочет. Фрия убеждена, что нельзя удержать никого, кто решил уйти. Они все равно уйдут. И хотелось бы, что за дверью, которую он закроет за собой, она все еще стояла на своих двух, а не сползала вниз.

***

Киран приезжает в поместье Астон-холл с опозданием. Опоздал он не потому, что сомневался в правильности своего решения, а потому, что был занят устранением угрозы номер один на его пути к вредному омеге. Киран заслуженно носит звание главного «кукловода» Харона, потому что, подергав за определенные ниточки, может заставить остальных делать то, что хочется ему. Вот и сегодня он сделал так, что Раптор выслал в Шотландию на задание не Асмодея, как предполагалось изначально, а Амона. Раптор, конечно же, уверен, что это было его решение. Кирану нужно было убрать Амона из города на этот день, и он собой очень доволен. Астон-холл — это якобинский дом, внесенный в список памятников архитектуры I степени, в Астоне, Бирмингем, где сейчас проходит аукцион, о котором на ужине с Амоном рассказывал Чимин. Киран после визита омеги в Харон окончательно убедился, что он его добьется. Альфу безумно сильно влечет к этому парню, и, казалось бы, веками спящее сердце проснулось. Кирану нравится состояние этой легкой влюбленности. Еще больше ему нравится, что омега в руки не идет и пробуждает инстинкт охотника, о котором альфа начал забывать. Киран оставляет Бентли парковщику и, поправив воротник идеально сидящего на нем серого пиджака, идет внутрь. Чимин говорил, что на аукционе будет выставляться в основном посуда, но также он намекнул на интересные лоты. Киран все выяснил, и приехал он сюда из-за одного конкретного лота. Пары известных в Бирмингеме меценатов, а также активно поддерживающая развитие района молодежь выставят на аукцион себя. Точнее, тот, кто больше заплатит, будет иметь возможность два часа провести в компании своего избранника. Деньги пойдут на помощь больным детям. Киран знает, что Чимин тоже будет лотом, и именно поэтому Амон давился своей злостью, но приказу Раптора подчинился. Амон выслал на аукцион своего помощника, чтобы тот вместо него выкупил время его омеги, но для Кирана, который не считается с самим генералом, его помощник — пустое место. Альфа занимает место в зале, здоровается с парочкой знакомых лиц и готовится чудесно провести время. Чимин очень рад, что на аукционе приняли участие столько людей, и его даже не расстроило сообщение от Амона, который вынужден его пропустить. Омега знает, что его человек выкупит время с ним, и деньги получат нуждающиеся. Он заканчивает подбадривать третьего участника аукциона — стеснительного омегу, который в браке с местным судьей, а сам выходит покурить. Чимин не единственный холостяк на сегодняшнем аукционе, кроме него участвуют еще двое, и омега не отказал организаторам, зная, что ничего не потеряет и терпеть никого, кроме Амона, не будет. Тем более, звездой вечера, скорее всего, будет супруга члена Совета Бирмингема, за лот с которой будут драться несколько крупных британских изданий, надеющихся, что хотя бы так смогут сделать с ней интервью. Спустя полчаса Чимина наконец-то зовут на сцену, и омега, поправив волосы, в последний раз смотрит в зеркало. На Чимине сегодня кимоно от ливанского кутюрье Elio Abou Fayssal цвета перванш, а его ноги затянуты в белые чулки, украшенные жемчугами. Спереди волосы омеги собраны в небрежный пучок, а задняя часть свободно ниспадает на плечи. Чимин цепляет на лицо свою самую очаровательную улыбку и, выйдя на мини сцену, останавливается под светом софитов. Ведущий знакомит его с аудиторией, зачитывает его достижения и интересы, и по залу проходится гул восхищения. Лот начинается стандартно со ставки в пять тысяч фунтов, но не успевает ведущий объявить о начале торгов, как в зале разом поднимаются несколько табличек. Чимину бы льстило внимание этих буквально капающих на него слюной альф и омег, но он к нему настолько привык, что думает лишь о том, как доберется до дома и наберет себе ванну. В данный момент уже пытаются перебить сумму в двадцать пять тысяч фунтов, Чимин никому экономить не дает, нарочно, виляя бедрами, ходит по сцене, заставляет присутствующих тянуться к чековой книжке. Если и эту сумму перебьют, то супруга члена Совета останется позади Чимина. — Сто тысяч фунтов, — доносится из зала, и Чимин, обернувшись на до боли знакомый голос, ошарашено смотрит на сидящего в третьем ряду слева Кирана. Как и следовало ожидать, никто больше и не шелохнулся, как никак, заплатить за два часа общения такую сумму — не легкая задача. Помощник Амона, приложив телефон к уху, срывается к двери, а Чимин так и смотрит на Кирана, в глубине души надеясь, что смельчак все же найдется. Хотя какая разница, этот альфа любую сумму перебьет. Ведущий закрывает торги, а омега, плохо скрывая свою злость, удаляется в гримерную. Чимин даже не переодевается, второпях пихает в свою сумку косметичку и, накинув поверх кимоно плащ, быстрыми шагами идет к черному ходу. Его аж трясет от гнева. Он набирает по пути Амона, чтобы высказать ему свое возмущение, но телефон альфы отключен. Чимин машет телефоном, передумав швырять его о стену, и лихорадочно ищет в сумке сигареты. Стоит ему выйти наружу, то он сразу видит стоящий прямо у тротуара Бентли и прислонившегося к нему Кирана. — Два часа слишком мало, чтобы порадовать мои глаза, пытаюсь урвать любую минуту, — усмехается альфа, сканируя его затянутые в белые чулки ноги жадным взглядом. — Зачем ты это сделал? — бросает сумку на землю Чимин и идет прямиком к нему. Кирану приходится сильно постараться, чтобы понять значение его слов, потому что из-за красоты омеги, чьи глаза мечут молнии, у него дыхание спирает. Он так близок, настолько роскошен и в то же время холоден, что Киран мысленно в средние века возвращается, заталкивает его в свой автомобиль и, привезя в Харон, пристегивает к своей постели. — Я же сказал, мой интерес к тебе бездонный, — еле сдерживается, чтобы не прикоснуться к блестящему под лунным светом лицу парня Киран. — Прекрасно, пять минут уже прошло, — выдыхает Чимин и думает, что в настолько нелепую ситуацию он никогда не попадал. — Нет, моя Принцесса, ты поужинаешь со мной не сегодня, а когда я решу, — Киран смотрит прямо в глаза, учитывая, что Чимин на каблуках, но омега его взгляд не выдерживает. — Это свинство. — Это умение добиваться своего. — Ты же знаешь, как я тебя ненавижу! — выпаливает омега. — Знаю, хотя и не понимаю, почему, — скрещивает руки на груди альфа. — С другой стороны, мне это не мешает. Мой интерес к тебе твою ненависть затмевает. И почему ты злишься? Ты поможешь нуждающимся, выполнишь свою основную миссию. — Это было подло, хотя твое имя и есть синоним слову подлость, — кривит рот Чимин. — Не злоупотребляй моим терпением, — хмурится альфа, и ветки деревьев позади него колышутся. — Выиграл бы кто другой, ты бы терпел два часа незнакомца, а мы знакомы, и, кто знает, как близко еще познакомимся, — все-таки приближается к его лицу, словно изъян ищет, но вместо этого на крохотной родинке на щеке зависает. — Хорошо, — делает шаг назад омега, которому некомфортно от такой близости. — Пришлешь день и время ужина, надеюсь, ты поперхнешься на нем. — От твоей красоты я уже задыхаюсь, — улыбается Киран. — Амон — не мужчина, перестань цепляться за того, кто тебя не достоин. Как этот идиот мог допустить, чтобы ты вышел на эту сцену? — Мне ни от кого разрешение не нужно, — мрачнеет Чимин. — Что бы ты сделал? Запретил бы? — чрезмерно громко смеется. — Я дал бы тебе эти сто тысяч и не сидел бы в зале, где каждая тварь облизывала бы голодным взглядом моего омегу, — размеренно отвечает альфа. — Как хорошо, что я не твой омега! — театрально откидывает волосы назад Чимин. — Мой. От того, с какой уверенностью это было сказано, в жилах Чимина кровь стынет. Он даже не находит, как ответить, так и топчется на месте, давясь эмоциями. От предложения его подвезти Чимин отказывается и, гордо пройдя мимо мужчины, идет к своему жуку на обочине. Всю ночь омега ворочается в постели и снова и снова пропускает через себя слова, сказанные первородным. Киран тоже проводит беспокойную ночь, но он, в отличие от Чимина, не из-за сомнений, а уже из-за окончательно поселившейся в нем уверенности — этот омега будет принадлежать только ему. Утро Чимин встречает уже с улыбкой. Любого другого вчерашняя нежеланная встреча выбила бы из колеи. Она и Чимина выбила, но он привык не просто делать выводы из своих неудач, но и оборачивать их в свою пользу. Киран понятия не имеет, с кем он бодается, а Чимина на пути к его целям ничто не остановит. Поэтому, если господин Первородный сдается, омега примет его капитуляцию на своих условиях.

***

Раптор стягивает с себя камуфляжную куртку и, тяжело опустившись на бордюр рядом с Аресом, закуривает. Мужчины сидят перед тренировочным центром, в котором Арес только закончил занятия, и в следующий пункт назначения не торопятся. — Ты меня удивил, все так же отлично командуешь, — начинает Раптор. — Не хочешь вернуться? — Не хочу, — коротко отвечает Арес, который любуется закатом и наслаждается тем, как приятно ноют его до этого долго спавшие мышцы. — Так и похороним тебя с твоими банками и склянками, — вздыхает Раптор. — Никогда не понимал, как великий воин мог так пасть. — Ты считаешь мое нежелание участвовать в ваших битвах падением? — поворачивается к нему Арес. — Считаю, — кивает Раптор. — Я постоянно в гуще битвы, у нас много врагов, во всех точках мира идут бои, как у тебя ладони не чешутся? Как ты можешь оставаться в стороне? — Я возвысился над всем, познал дзен… — Не начинай, — перебивает его Раптор. — Я устал, Хосок, — и нет больше и намека на игривость в его интонации. — Мою усталость не снимут войны, битвы и новые достижения. Ничто не снимет. Неужели тебе ни разу не хотелось покоя? Ты бы не хотел все закончить? — У тебя, что, присущая людям депрессия? — хмурится Раптор, который пусть виду и не подает, но последние сто лет и правда беспокоится об Аресе. Первородный часто шутит, что хочет умереть, но Раптор убежден, что в любой шутке есть доля правды. — Я прожил долгую жизнь, пытался придумать ей смысл, осуществлял его, искал новый, и так по кругу, — чертит подобранной веткой узоры на асфальте Арес. — Я совсем как человек, они ведь так живут, от мечты к мечте, только я не насыщаюсь, меня ничто по-настоящему не радует и огонь не раздувает. Как ты держишься? — Я воин. Я создан, чтобы воевать и подчиняться, и я выполняю свой долг, — четко выговаривает Раптор. — И ты должен его выполнять. — А ты бы не хотел закончить это все, уйти из клана, жить как люди… — Ты с дуба рухнул? — удивленно смотрит на него Раптор. — Кто в своем уме будет уподоблять себя людишкам? Они живут несколько лет, мрут как мухи, а до этого влачат жалкое существование. — Они влюбляются, создают семьи, растят детей, — улыбается Арес. — Они в силу своих возможностей делают из того, что кажется нам мелочью, смысл жизни. А мы только выполняем приказы, так и живем, как сторожевые псы. — Меня это все не интересует, — отрезает Раптор. — А мне бы хотелось, — вздыхает Арес. — Я тут подумал, что я никогда не любил. Никогда. Я не знаю, каково это на вкус, и правда ли любовь стоит всего того, что творят люди и что делает Каан. Что еще хуже — меня никогда не любили. — Да все у твоих ног, — смеется Раптор. — Ты понимаешь о чем я, — хмурится Арес. — Меня настоящего, просто за то, что я есть, никто никогда не любил. Я имел тысячи любовников и любовниц, но в их глазах не было любви. Было восхищение, была корысть, но никто бы за меня не умер. — Так ты любви хочешь? — уже серьезно спрашивает Раптор. — Нет, но я бы не отказался почувствовать ее на вкус, понять, что она творит с сильнейшим этого мира, что он так поступает, — пожимает плечами Арес. — Его она только уничтожает, и я бы не хотел быть на его месте. — Но ты ведь любил! Тебя любили! — Мне было комфортно с тем вампиром, но любовь ли это — тоже не знаю, — рассеянно говорит Раптор. — И не хочешь узнать? — Нет, я не хочу ничего, что может свести меня с ума или превратить в Каана, — твердо говорит Раптор. — Любовь губительна, и у тебя есть пример перед глазами, так что утри сопли и возвращайся в строй. — Неотесанный ты мужлан, мой дорогой Раптор, — вздыхает Арес. — Я буду мечтать о любви, и, кто знает, может, она и правда стоит того, чтобы отказаться ради нее от всего остального. Может, Каан и не болен, а, напротив, самый счастливый из нас. Раптор хлопает его по плечу и, поднявшись, возвращается внутрь. Через пару минут Арес замечает вышедшего из центра Джулиана, который понуро плетется к своему джипу. — Даже ты влюбился, щенок. Жаль, не в меня.

***

План привлечь Элиссу на свою сторону не сработал, а ничего другого Гидеон так и не придумал. Он пытался договориться с охраной, начинал с мольбы, закончил угрозами, потом требовал, чтобы ему принесли кота, в итоге, не получив никакой реакции, сдался. Сейчас Ги сидит на стуле у окна, вздрагивает на любой шум из коридора и молится, лишь бы это был не первородный. На улице уже стемнело, Гидеон, который был влюблен в ночь, теперь ее боится, потому что с темнотой приходит Каан. Самое ужасное, что он уже и не хочет бороться. Гидеон не помнит, скольких вампиров он отправил на тот свет с момента, как переступил порог Харона, но знает, что это ничего не изменило. Он может и сейчас спровоцировать их, использовать свои руки как оружие и снова пролить кровь, но пользы от этого никакой. Главное зло ему не победить, и насилием в этом дворце тоже ничего не добиться, именно поэтому все, на чем он сейчас максимально концентрируется — это побег. Гидеон доберется до Белтейн, сделает передышку, примерит к руке любимое оружие и только потом вместе со своими братьями и сестрами придет за его головой. Покой омеги все-таки нарушают, вошедший охранник кладет на пол у двери пакет и объявляет, чтобы он переоделся и спустился в тронный зал. Гидеон, поняв, что никто про него не забыл, а его надежда с треском рассыпалась, идет к пакету. Внутри оказывается белая рубашка без пуговиц и расшитые узором золотистые брюки с очень высокой посадкой. Одежда и правда потрясающе красивая, он поглаживает узоры на брюках, а потом переодевается и даже внутренне не возмущается. Гидеон не смирился со своим положением, но одежду он лучше сам на себя натянет и сам же пойдет к своему палачу, чем позволит его псам касаться себя. Закончив, он стучит по двери, и как только ее отпирают, с гордо поднятым подбородком выплывает в коридор. Он слышит восхищенные перешептывания за спиной и с горечью думает о том, что вчера задержался у зеркала подольше, рассматривал себя и пытался понять, что именно Каан видит в нем. — Неудивительно, что ты, изображая шлюху, нашим головы рубил, — доносится из-за спины голос одного из охранников. — Я бы сам за тебя заплатил. Ги не отвечает, он даже не слушает, с каждым шагом к залу в нем сигналы тревоги все громче вопят, но он, прекрасно зная, что если остановится, поволокут, двигается дальше. Он оборачивается только внизу, настороженные охранники сразу руки на оружие кладут. — Не ссыте, я нападать не буду, не в том настроении, — усмехается Ги и удивляется, что вместо тронного зала его ведут к другой двери. Двери открываются, и Ги видит помещение, напоминающее гостиную. У окна стоит длинный прямоугольный мраморный стол, который заставлен различными блюдами, горят свечи, а сам Каан разговаривает по телефону. Омегу оставляют с первородным наедине, и Гидеон так и замирает у порога, не собираясь двигаться дальше. — Проходи к столу, я голоден и хочу с тобой поужинать, — кладет телефон на стол Каан и поднимает на него глаза. До чего же он хорош в этих брюках, плотно облегающих его бедра и делающих акцент на тонкой талии. Красота его режущая, но при этом манящая, обещает страдания до удовольствия, и стоит того. Каан ловит себя на мысли, что хорошо, что не нарядил его, как изначально думал, в красный, возможно, он бы до ужина и не дошел. Даже сейчас думать ни о чем, кроме кожи, которую плохо скрывает рубашка, не удается. План пустить пыль в глаза матери и остальных с треском провалился, ведь теперь это не игра, а реальность, в которой первородному и правда хочется усадить его на свой трон. — Я не буду ужинать с убийцей моей матери. — Я даже не помню, как я ее убил, — отодвигает для него стул Каан. На самом деле Каан не голоден, да и людская еда не способна насытить первородного. До того, как зайти во дворец, Каан уже поужинал с Элиссой на террасе и слушал ее размышления о прошедших в стране выборах. Это представление задумано только для омеги, Каану хочется побаловать его, хотя бы через еду показать заботу, которую он сам больше не отрицает. Гидеон так и стоит у двери, буравит его взглядом и думает о том, как несправедлива жизнь, которая дала этому первородному все, о чем можно только мечтать. Он баснословно богат, как бы это ни коробило Гидеона — безумно красив, бессмертен, а главное, обладает силой, с которой пока невозможно справиться. Он стоит у стола в черной рубашке и брюках, идеально подчеркивающих его длинные ноги и мощные бедра, и под этой картинкой красивого мужчины скрывается исчадие ада, которому не присуще сочувствие. — Я оделся в тряпки, которые ты прислал, спустился вниз, послушал тебя, а теперь, если это все, я ухожу! — громко объявляет Гидеон. — Откуда в тебе такое самомнение? — все настроение Каана моментально испаряется. Он все время не учитывает то, насколько колючим может быть этот маленький человек, и чувствует, как в нем по одной цепи, сдерживающие его гнев, лопаются. — Что так сильно питает тебя, что ты убежден, что можешь справиться со мной? — идет к нему альфа и, остановившись напротив, чувствует напряжение парня. Каан любуется его горлом и делает себе замечание, что не учел, что этой голой шее не хватает колье. — Ниоткуда, — уже робко из-за его близости отвечает Гидеон. — Но выбор делать я способен, и я выбираю не делить хлеб с тем, кто истребляет нас. — Я хотел по-хорошему, — устало прикрывает веки Каан, а когда поднимает их, то радужную оболочку затапливает красный. — Но с тобой невозможно договориться, ты ходячий самоубийца, и будь по-твоему. Я не могу поужинать с тобой, прекрасно, значит, я поужинаю тобой. Гидеон, поняв смысл его слов, разворачивается к двери, но поняв, что ее не откроют, отскакивает к столу. Он успевает схватить с него вилку, но роняет ее, даже не подняв, потому что Каан вырастает прямо перед ним, и, обхватив его за горло, сметая посуду, впечатывает спиной в стол. — Пусти, — рычит Гидеон, бьет его коленями, но Каан так сильно зажимает его горло, что у него начинает темнеть в глазах. Альфа тянет назад его голову за волосы, убирает пальцы с горла, открывая к нему доступ, и Гидеон, увидев его заострившиеся клыки, начинает биться с новой силой. Его руки никак не способны остановить натиск зверя, и Ги до истерики страшно даже представить, что будет с ним, если Каан дорвется до горла. Клыки у Каана намного крупнее и острее обычных вампиров, ошибочно полагающих, что могут полакомиться Гидеоном, и он убежден, что тот запросто его до шейных позвонков прокусит. — Ужин подан, — скалится Каан, но Ги, резко дернувшись в сторону, освобождается и отползает к изголовью стола, по пути роняя оставшуюся на нем посуду. — Ты меня не выпьешь! — испуганно смотрит на него омега, шарит руками по столу в надежде использовать что-то как оружие. Каан в человеческом обличии, но когда он зол, даже оно пугает до трясучки. Его глаза горят диким огнем, его скулы заостряются, и, кажется, еще секунда, эта плоть сползет с него и обнажит истинное лицо чудовища, способного одним своим видом довести Ги до остановки сердца. — Моя кровь отравлена. Ты боишься мне навредить, ты же мной одержим, — лепечет запыхавшийся Гидеон, и его самого от слов передергивает. — Ты прав, я боюсь, — медленно обходит стол Каан, играет с добычей, загоняет ее в угол. Он отодвигает стул во главе и, опустившись на него, резко хватает омегу за колени и тянет на себя. Гидеон скользит по мраморному покрытию, и как бы он ни отбивался, оказывается сидящим прямо перед ним. — Но я боюсь не того, что твоя кровь меня отравит, — до боли впивается пальцами в его бедра, — а того, что не смогу остановиться, — снова тянет его на себя, и пытающийся ускользнуть от него омега приземляется со стола прямо на его бедра. В спину впивается краешек стола, но лучше так, чем быть прибитым к его груди. — Может, мне и не стоит останавливаться? — аккуратно убирает волосы с его лица Каан, не скрывает голода в глазах. — Может, сделать тебя одним из нас, и у меня будет вечность, чтобы насладиться твоей красотой? — Нет, — в ужасе смотрит на него Гидеон, лихорадочно обдумывая, что ему делать. В рукопашном бою шансов нет, их не было даже с огнестрельным оружием. Кажется, это правда конец, он разбудил зверя, не послушался Элиссу, потому что этот Каан другой, он не играет, не шутит, он даже смотрит не так, как обычно. Гидеон впервые за время встречи с ним чувствует себя «мясом», тем, кого реально подали на стол. Каан царапает ногтем венку на его горле, чуть ли не облизывается, Гидеону хочется завыть. Лучше уж пусть иссушит, чем превратит в себе подобного. — Я поужинаю с тобой, — выпаливает Гидеон, все надеясь, что он его отпустит, даст шанс на новую попытку. — Мне уже неинтересно, — поглаживает его по скуле Каан, опускается к губам, не отказывает себе в удовольствии коснуться их пальцем. — Я выбрал лучшее блюдо из меню, поэтому не дергайся, и больно не будет. — Не посмеешь! — переходит на крик Гидеон, даже успевает проехаться по его лицу, но Каан больно за волосы тянет его голову назад и, нагнувшись, вместо горла впивается в его губы. Секунда сомнения проскальзывает во взгляде мужчины, ведь омега сам поймал его губы, но он на нем не зацикливается и отвечает. Гидеон целует его жадно, обхватывает уже свободными ладонями его лицо, хозяйничает языком в его рту и чувствует, как руки от бедер поднимаются к его заднице. Каан притягивает его к себе, оставляет между ними только ткань, терзает его губы, омега и не отстраняется. Это была самозащита, последнее, что придумал мозг Ги до того, как клыки прорвали бы его плоть, и пусть он в удачу не верил, пока поцелуй работает. Каан играет с его языком, шарит руками по его телу, и Ги даже кусает его в губу, проверяет его выдержку, взамен получает ухмылку в поцелуй и чуть не задыхается от напора. Ги не может контролировать себя, он прикрывает веки, отдается греховному искушению, а когда Каан проводит языком по его губам, сдается нашествию мурашек по всей поверхности кожи. Он еще от их первого поцелуя не отошел, но этот совсем другой — развратный, горячий и будоражащий. Ладонь Каана, пробравшись через вырез рубашки, ласкает его грудь, сжимает бок, Ги, как завороженный, подчиняется, льнет, позволяет ему управлять собой, и, только ударившись о голодный взгляд, в котором теперь нет жажды крови, но есть жажда его тела, отстраняется. Каану такой расклад не нравится, рука от его груди поднимается к горлу, он обхватывает его пальцами и, резко притянув к себе, легонько кусает его нижнюю губу. — Это было отчаянно, — даже голос у Каана теперь другой, такой же спокойный, без этой вымораживающей все нутро нотки стали. — Ты дико сладкий, мой адский кот, я не могу остановиться, — он снова мажет губами по губам, поднимается к скулам, мягко покусывает мочку уха. Гидеон, которого отпустил первый страх, теперь погребен под вторым, ведь он распалил чудовище и прекрасно это чувствует, только гасить этот огонь ему совсем не хочется. Кажется. От собственных мыслей его накрывает новой волной паники, он осторожно дергается влево, проверяет, можно ли, и, поняв, что его не останавливают, слезает с мужчины и делает пару шагов назад. Внутри сразу же такая пустота, что эхом отзывается, колени подрагивают, Гидеон, запутавшийся в эмоциях, не понимает, что с ним — это он его от себя подальше держит или сам бежит. — И это все? — выгибает бровь Каан и, подняв лежащий на боку на столе бокал, тянется за бутылкой в ведерке рядом на полу. Каана тоже потряхивает, но дело не в желании, которое лижет его внутренности, а в том, что он серьезно хотел выпить его крови, отомстить, сделать то, о чем говорил Раптор, и чуть не совершил ошибку. Один поцелуй, который и сравнивать ему не с чем, словно нажал на выключатель и подарил Каану помимо достигшего апогея желания еще и покой. — Давай сыграем в игру, я задам тебе три вопроса и отвечу на три твоих? — наполняет бокал вином мужчина и двигает его в сторону омеги. — Зачем? — пить хочется неимоверно, но Ги к столу не подойдет, потому что не сомневается, что снова окажется на его бедрах, и в этот раз он, скорее всего, сядет не только на них. — Я хочу получше тебя узнать. — Зачем? — повторяет омега, с желанием поглядывая на бокал. Лучше бы бутылку иссушить, может, тогда он забудет то, что произошло здесь пару минут назад. — Секс никогда не был главным для меня в отношениях, — поднимается на ноги альфа, и Ги пятится все дальше. — Мне важно, чтобы у нас были точки соприкосновения с партнером, с тобой у меня ничего нет, кроме желания тебя трахнуть, — лукавит. — Как грубо, — Гидеона аж передергивает от его слов. — Хотя, у меня есть к тебе вопрос, на который ты не ответишь, — сверкают глаза парня. — Как мне тебя убить? — Ты же плакать будешь, котенок, — усмехается Каан, наступая на него, и Ги все отступает. Он как магнит для Каана, и альфа не знает, чего ему хочется сейчас больше — сомкнуть клыки на его манящем горле или трахнуть. Хотя, возможно, одновременно оба варианта. Так сильно ему не хотелось никого. Он не помнит ни жажду к крови, ни к телу такую же по масштабам, как к этому омеге, мечтающему о его смерти. — Не подходи, — упирается в стену лопатками Гидеон и еле сдерживается, чтобы не зажмуриться. От Каана волнами исходит опасность, и сигнализирует она не об угрозе жизни, и пусть Гидеон понимает, что он сам виноват, сам подразнил зверя, идти до конца ему не хочется. — Потому что ты ответишь? — с усмешкой спрашивает оставивший между ними два шага Каан. Он словно читает его как книгу, и Ги хочется отвесить себе пощечину. Каан прав, и то, что он это знает, видно по его слегка прищуренному взгляду и наглой ухмылке на лице. Ги проиграет, даже не начав бой, поэтому он сам себя обнимает и загнанно смотрит на альфу, будто бы его умоляющий взгляд способен остановить бессмертное зло. — Не подходи, — шумно сглатывает больше не доверяющий себе Гидеон, а сам о пистолете мечтает. Оружие против него он поднимать больше не станет, но себя бы от этой пытки избавил. — Пожалуйста. — Иди к себе, — переборов себя, делает шаг назад Каан и открывает ему путь. Гидеон не верит в услышанное, снова всматривается в его лицо и, решив не испытывать судьбу, срывается к двери. Он пролетает мимо Элиссы и, чуть не ударившись о спускающегося вниз Харвера, бежит наверх. Элисса стоит пару секунд в коридоре, а потом, развернувшись, заглядывает в зал и хмурится. Каан стоит с бокалом у окна и, сделав глоток, пытается прислушаться к себе. Он знает, что омега пытался спастись поцелуем, но после и сам втянулся, он ему отвечал, подрагивал в его руках. А Каан вместо того, чтобы греть свои простыни телом, из-за которого у него разум мутнеет, его отпустил. Только потому, что он его об этом попросил. Он еще до его просьбы прочитал все по жестам, по взгляду, по вжавшейся в стену позе, которая не важно, как храбрится омега, выдавала то, как он боится его прикосновений. Нет, они ему не отвратительны, и дело не в ненависти, в которую Каан определенно верит и испытывает на себе, а, кажется, именно в его нежелании близости. И последнее сеет в альфе еще больший хаос. Он нагибается за упавшим на пол телефоном, набирает своего человека в Белтейн и дает ему не совсем обычное задание. Каан хочет получить ответ и очень надеется, что он будет о чем угодно, но лишь бы не о том, что у этого омеги кто-то есть. Иначе Каану придется подарить ему еще одно сердце. А он подарит, ведь даже от мысли, что у его одержимости есть другой, в Каане вместо крови огненная Геена разливается.

***

У Ареса сегодня замечательное настроение. Его день начался с плотного и вкусного завтрака, потом альфа провел час в бассейне, где, вдоволь наплававшись, заказал себе кофе прямо туда. На работе Арес не появлялся, уже два дня как альфа сам объявил себе выходные и дни посвящает себе любимому, а ночи Аве. Джулиан домой не приходит, Ава говорит, что он загружен на работе, но Арес знает, что парень не показывается, потому что он ночует у них. В любом случае, Ареса это не расстраивает, ведь благодаря Раптору ему больше не нужны причины, чтобы видеть озлобленного на него паренька. Арес подъезжает к тренировочному лагерю как раз к началу представления, которое организовал сам же. Он останавливается рядом с роллсом и, потирая ладони, готовится к реакции на свой подарок. Реакция ждать себя долго не заставляет, через минуту из лагеря вылетает разъяренный Джулиан и, столкнувшись с собирающимся внутрь Асмодеем, чуть не теряет равновесие. — Куда тебя черти несут? — обхватывает его за плечи Асмодей и внимательно смотрит ему в глаза. — Прошу вас разрешить мне нарушить субординацию, — еле выговаривает Джулиан, у которого от злости челюсть сводит. — Он прислал цветы в лагерь на мое имя, — кивает в сторону Ареса. — Те, кто выше меня по званию, уже смеются надо мной, называют «любимчиком» главного. Он и до цветов меня на бой не ставил, задания не давал и уже этим их грязные мысли подкармливал, но теперь это уже перебор. — Следующим будет коробка шоколада? — проходит мимо них один из помощников Раптора, которого Джулиан на дух не выносит. — Скажи, чтобы не мелочился, большую прислал, на всех хватит. — У тебя свободного времени много? — мрачнеет Асмодей, обращаясь к солдату, и тот, сразу опустив взгляд, пятится назад. — Послушай, сынок, — вновь возвращает внимание Джулиану первородный. — Я понимаю, что неприятно, что раздражает, но он сильнее. Ты не потянешь бой с ним. — Прошу, даже если он переломает мне все кости, я успею сломать парочку и ему, — с мольбой смотрит на него Джулиан. — Раптору не понравится, если его солдат станет недееспособным, — хмурится Асмодей. — Он ведь этого и добивается, провоцирует тебя. Пара синяков, которыми ты его одаришь, стоят того, чтобы ты выбыл из боя, так и не начав его? — Вы правы, — с трудом, но все же проглатывает свой гнев Джулиан. Время придет, и он вернет Аресу все сполна, пока ему и правда не стоит идти напролом, ведь тогда он до этого времени может и не дожить. — А теперь возвращайся в лагерь и делай то, что ты должен, — хлопает его по плечу Асмодей и пропускает внутрь. — Сопли подтирал? — проводив Джулиана взглядом, идет к первородному Арес и потягивается. — Напрасно ты его изводишь, — качает головой Асмодей. — Я его закаляю, мой дорогой Асмодеюшка, — улыбается Арес. — А ты ревнуешь, ведь сперва твоего любимчика заграбастал Раптор, а теперь он под моим командованием. — Он служит клану Азари, и я, в отличие от тебя, не забываю про наш долг, — шипит Асмодей, но Арес, не дослушав, пропадает за дверью. Как только он входит в помещение, наступает абсолютная тишина, и солдаты, вытянувшись по стойке, ждут его распоряжений. — Вы знаете, что наши враги после каждого боя уносят не просто раненных, но и новые навыки, информацию о наших слабых местах, — громко начинает Арес, и все солдаты собираются вокруг него. — Сегодня мы будем акцентировать внимание на армейском рукопашном бое. Каждый из вас по отдельности сильный солдат, чье мастерство отточено лучшим из нас — Раптором. Чтобы и я имел возможность оценить ваши способности, а, что самое главное, найти слабые точки и устранить их, вы наглядно продемонстрируете мне эту силу в бою. Бороться с человеком легко, их кости хрупкие, но сейчас люди все больше пополняют свои ряды такими, как и мы. Поэтому берите амуницию и будете по очереди выходить на татами против меня. Парни довольно гудят, раззадоривают друг друга, и только Джулиан так и стоит в стороне мрачнее ночи. Его не беспокоит противник, напротив, бой — прекрасное оправдание для того, чтобы разбить ему лицо, но он все еще поглощен словами Асмодея о терпении, которого с каждым днем все меньше. Арес для Джулиана — ходячая мишень, и парня разрывает от желания уже пальнуть в нее. Вчера мама рассказывала, как чудесно она провела вечер в компании этого альфы, Джулиан чуть себе губы от нервов не разгрыз. Эта тварь спит с его матерью, когда как она должна быть той, кто вырвет его сердце. Ава ничего не знает, и если ее эта неосведомленность освобождает от ответственности, Джулиана она просто убивает. В то же время он не хочет рисковать жизнью родного человека и называет эту вендетту только своей. Если он поторопится, то, как и сказал Асмодей, он умрет в процессе. Поэтому он сжимает зубы, подходит к столу, на котором разложена амуниция, и начинает бинтовать руки. — Тебе это не понадобится, — доносится позади него ненавистный голос, и, прежде чем обернутся, Джулиан делает глубокий вдох. — Отчего же? Я, конечно, и без бинтов могу, но смысл жертвовать моими костяшками на учении? — максимально спокойно спрашивает альфа. — Тебе не понадобится, потому что ты бороться не будешь, — усмехается Арес. — Посиди на скамье, понаблюдай, может, новое что возьмешь. — Я такой же солдат, как и они, — сжимает в ладони кулаки Джулиан. — Ты не можешь лишить меня боя! — Я уже это сделал. Ты против меня драться не будешь, — хмыкает Арес. — Я не буду тебя бить, что я твоей маме скажу? Джулиан, заметив, что их подслушивают, становится вплотную. — Хватит изводить меня, хватит делать из меня посмешище перед парнями, я Раптору скажу и покину твой курс, — цедит сквозь зубы альфа. — Поэтому считай, что это мои последние учения, и дай мне выйти на бой. — Не выйдешь, детка, будешь сидеть на стульчике в углу, грызть свой протеиновый батончик и восхищаться тем, как красиво я раскидаю твоих сослуживцев. Я твою красоту портить не буду, — скользит взглядом от скул к губам и, развернувшись, идет к солдатам. Джулиан так и стоит на месте, до боли вонзившись ногтями в свои ладони, и слушает в своей голове голос Асмодея, просящего его повременить.

***

Утро встречает Гидеона, сидящим посередине кровати. Маммон так и не появился, а омега не сомкнул глаз из-за дум о своем поведении. Впервые с того момента, как он поселился в Хароне, Гидеон думал не о Каане, а о своей реакции на него. Омегу сильно испугало, что ему нравилось целоваться с ним, и даже от воспоминаний об этом хочется отрезать свой язык. Ги больше боится не Каана, а себя, ведь вдруг его разум помутнеет, он предаст и себя, и Белтейн, и найдет успокоение в руках врага. Это вполне реально, учитывая, как сильно Каан его хочет, и как слабо Ги теперь уже сопротивляется. Гидеон не понимает, почему эти руки, несущие смерть, одновременно несут и удовольствие, ведь пока он гладил его, Ги млел, и, черт возьми, это совсем не то, как должно реагировать его тело на него. Его и сейчас колотит от мыслей о поцелуе, а все нутро стягивается в тугие узлы. Какой же он слабак, что растаял перед альфой, которого мечтает убить. Какое же он ничтожество, что, позволяя ему сосать свои губы, посмел забыть о том, сколько крови пролил этот монстр. Ги, который на грани панической атаки, срывается к двери, молотит по ней и требует вызвать Элиссу. Это нужно закончить, нужно отрезать его доступ к себе, и себя от него, пусть даже миссию омега так и не выполнил. — Позовите Элиссу, — снова бьет кулаками дверь омега, и не успевает вернуться к кровати, как женщина проходит в спальню. — Что ты вчера сделал? — начинает прямо с порога Элисса. — Я на грани, — у Ги голос дрожит от нервов. — Если сегодня ночью он попробует ко мне прикоснуться, я убью себя, а его раню. Я не знаю, что я сделаю. Я спалю этот дворец, я сожгу его дотла с вами всеми. — Не будь идиотом, — закатывает глаза Элисса. — Помоги мне выбраться, умоляю тебя, — подходит к ней Гидеон. — Не могу, — звучит искренне женщина. — Ты не понимаешь, — обхватывает свою голову Гидеон. — Я просто его поцеловал, а он уже ждал приказа от меня. Я поцеловал его, потому что не хотел, чтобы он причинил мне боль, и он подчинился. Твой сын мной болен, — переходит на крик омега. — Стоит мне лечь с ним в постель, и он с остатками разума попрощается. Ты должна это понимать. Знаешь, что я сделаю, если это случится? — смотрит ей в глаза. — Я сожру его мозг. Я настрою его против тебя и всего клана, я возьму полное управление в свои руки, и твой сынок будет ползать у моих ног. Он уже ползает. Он вчера сказал, что я буду королем Харона, а кем будешь ты? Никем! Уж ты-то должна понимать, как тупеют альфы, стоит нам раздвинуть ноги. Ты правда хочешь этого? — Не перебарщивай, — цедит сквозь зубы Элисса. — Каан не марионетка, ты понятия не имеешь, с кем имеешь дело. — Серьезно? — истерично смеется Гидеон. — Он тебя по моему приказу обезглавит. Хочешь, я тебе пообещаю это? Давай проверим. Давай я скажу ему, что ты меня наказала, что ослушалась его приказа и причинила мне боль. Я сам себя изрежу и покажу ему. Кого, по-твоему, он будет слушать? Мать, которая уже нарушала его слово, или того, по кому он с ума сходит? — Меня, — даже для себя звучит неуверенно Элисса. — Помоги мне покинуть Харон, последний раз тебя прошу, — зло смотрит на нее Гидеон. Элисса проходит к кровати, тяжело опускается на нее и, уставившись на свои руки, пару минут молчит. — Я не могу тебя вывести, он убьет меня, — начинает Элисса, — но если выйти с главного входа Харона, миновать основной двор, и не выходить на второй, а завернуть направо и пойти до конца, то можно выйти в лес. Если игнорировать автомобильную дорогу, на которой всегда есть шанс нарваться на кого-то из моих, и держаться все время левой стороны, то можно выйти к шоссе. — Это не помощь, — хмурится Гидеон, внимательно ее слушающий. — Я тебе не помогаю, — поднимается на ноги Элисса, — но если решишь прогуляться, то у тебя двадцать минут, за которые никто из тех, кто во дворце, не попадется тебе по пути. С теми, кто за дверьми, тебе придется разбираться самому. — Дай мне оружие, — просит Ги. — Повторяю, я тебе не помогаю, — тянется к волосам Элисса и достает удерживающую густую копну стальную шпильку канзаши. Ги берет ее и, проводив женщину взглядом, идет к шкафу. Он переодевается в футболку и джинсы и, сделав глубокий вдох, стучит в дверь. Три минуты — ровно столько понадобилось Гидеону, чтобы воткнуть заколку в горло ее открывшего, и заколоть второго его же ножом. Омега второпях минует второй этаж и, спустившись вниз, идет на пустующий двор. Ги судьбу не испытывает, перебегает от куста к кусту и, повторяя про себя слова Элиссы, двигается направо. Миновав двор, он скрывается в лесу и, не делая передышек, все глубже уходит в него. Утренний лес не такой пугающий, но Ги все равно реагирует на каждый шелест и все оглядывается в страхе, боясь увидеть за спиной своего личного монстра. Спустя минут сорок он наконец-то выходит к дороге и, не веря своему счастью, пытается поймать попутку, но первые три автомобиля пролетают мимо. Поняв, что в кишащем преступностью Лондоне никто рисковать и подбирать его не будет, Гидеон идет к остановке. Он останавливает первый же автобус и сразу говорит водителю, что его ограбили. Водитель отказывается брать омегу без проездного, но добрый самаритянин платит за проезд, и Гидеон, улыбнувшись парню, падает на сиденье. Гидеон не ориентируется в Лондоне, ему главное сейчас максимально отъехать от Харона, а потом связаться с Белтейн и выбраться из страны. Проехав полчаса сквозь утренние пробки, омега видит из окна Темзу и, нажав на стоп-сигнал, выходит. Нужно раздобыть телефон, чтобы связаться с Риксби, поэтому он толкает дверь первого же попавшегося паба, в котором во всю поет Нэнси Синатра, и подходит к стойке, за которой сидит темнокожая женщина и подпевает певице. — Можно я позвоню от вас? — спрашивает женщину Ги и рассматривает пустой с утра паб. — Можно, — усмехается женщина и указывает взглядом на стену, на которой висит телефон. Пока омега набирает номер, она ставит на стойку стакан и наполняет его ягодным сидром. Гидеон чуть не прыгает от радости, когда слышит голос Рикбси. Альфа просит его найти карту и добраться до заброшенного аэропорта в Кройдоне, где его будет ждать вертолет, и быть осторожным. Значит, Каан ему солгал — Белтейн по прежнему заботит судьба Гидеона. А омега ведь ему чуть не поверил. Гидеон, плохо скрывая радость, возвращается к стойке и косится на подвинутый к нему стакан. — Мне нечем платить, — честно говорит Ги. — Угощаю. — Не поверите, но это мой любимый напиток, — с улыбкой тянется к стакану Ги. — Поверю. Гидеон допивает сидр, сердечно благодарит хозяйку паба и собирается на выход. — У вас случайно не будет карты города? — прежде, чем двинуться, спрашивает омега. — Ты в бегах? — С чего вы взяли? — хмурится Ги. — Я держу этот паб много лет, и кого только ко мне не заносило, — усмехается хозяйка. — Кто-то сбежал, кого-то забрали полицейские, а кто-то нашел покой на дне Темзы. Куда ты путь держишь? — На юг, — не называет точное место Гидеон, которому пусть добрая незнакомка и приятна, но он вампирам не доверяет. — Секунду, — женщина скрывается в кладовке, а когда возвращается, кладет перед парнем карту. — Иди по линии, которая отмечена красным, не нагонят. — Странная вы, — нервно усмехается Ги, но карту берет. — Как только меня не называли, — качает головой женщина и тянется к карману фартука. — И вот тебе двадцатка на транспорт, пешком ты не доберешься. — Почему вы помогаете мне? — не понимает омега. — Напоминаешь мне кое-кого, а теперь поторопись. Ги дважды просить не надо, он еще раз благодарит женщину и исчезает за дверью.

***

Три часа дня, начавшийся уже как минут двадцать дождь только набирает обороты, и Сантина с помощниками еле успевает обслуживать скрывающихся от него в ее пабе людей. Она просит Маммона слезть со стойки и, достав поднос, ставит на него стаканы, которые наполнит разливным пивом. Кот недовольно мяукает, даже позу не меняет, и Сантина не больно шлепает его по заднице. — Я ничего плохого не сделала, — выговаривает под нос женщина, пока Маммон сверлит ее недобрым взглядом. — Да не потеряется он. — Ты якобы так о нем заботишься, а сам не доглядел. — А чего ты обиженного сыграл? Я тебя за хвост оттаскаю за мат. — Не смей шипеть на меня, старый черт. — Кто сказал, что я животных люблю? — Дала я ему денег, и обувь была на нем! — Пожалуйста, не драматизируй, — забирает поднос женщина и идет к столику. — Там пепел с неба сыпется! — кричит ворвавшийся в паб Сэл, который до этого убирал стаканы со столиков снаружи. — У нас разве вулканы есть? — смотрит на него один из постоянных клиентов — старик Джейк. Сантина замирает на месте, услышав крики метнувшихся к выходу клиентов и обернувшись, смотрит на уже пустую стойку. Маммон, как это присуще животным, почувствовал его появление раньше всех. Сантина чрезмерно медленно опускает поднос на стол и, поняв, что неминуемого не избежать, тоже выходит из уже пустого паба. Вывалившиеся наружу зеваки смотрят на черное небо, с которого помимо дождя на ладони падает пепел. Только Сантина смотрит на остановившееся по ту сторону чудовище, буравящее ее красными глазами. Оно опускает ногу на дорогу, и вокруг наступает абсолютная тишина. Весь мир замирает, время останавливается, зависшие в воздухе капли до асфальта не долетают. Оно идет медленно, волочит за собой разодранные черные крылья с торчащими из них белеющими костями, оставляет кровавый след, а над головой его собирается клубящийся мрак. — Его нет в мире живых, я не могу его найти, и это твои проделки, — говорит на вымершем пуническом языке, Сантина каждое слово понимает, ком в горле сглатывает. — Ты защищаешь человека, оберегаешь его от меня, чтобы самой забрать его душу в нужное время. Ты ведь не выбиваешься из расписания, бесхребетная тварь, умеющая только подчиняться и не имеющая собственного мнения. Я найду его, Морте, он мой, он тебе не принадлежит. Только коснись его своими когтями, я их с мясом вырву. — ЧонГук… — Не смей произносить мое имя, ничтожество! — его рык смешивается с раскатами грома, заставляющего саму Смерть поежиться. — Поздравляю, ты снова привлекла мое внимание. Так, где он? — нагибается к ее лицу и внимательно всматривается в ее глаза. Сантина сжимает челюсть, на его уродливых кровоточащих ранах на лице концентрируется, но не тянется, знает, что прикоснется, и без руки останется. — В Кройдоне, — скалится монстр и выпрямляется. — Мы с тобой еще сойдемся, и обещаю, этот раз будет последним. А пока запомни, тебе не нужно защищать его от меня, я и есть его защита, — делает шаг назад и, развернувшись, идет к тротуару. Сантина рукой нащупывает спинку стула, стоящего за столиком на улице, и, опустившись на него, наблюдает за тем, как мир вокруг нее оживает. Люди возвращаются в паб, дождь продолжает моросить, а Сантина так и смотрит вслед уже исчезнувшего с поля зрения монстра, растирает на ладонях черный пепел и одними губами шепчет: — Я защищаю тебя, сынок.