Танатофобия - боязнь (твоей) смерти

Девушка пытается протолкнуться сквозь бесчисленную толпу. Откровенно сбежать, но плевать — это значения не имеет. Нужно уходить. Неважно. Сейчас уже ничего не важно. Просто уходить, или… — А что вы скажете о майоре Громе? На спину словно кувалдой что-то опустилось. Жгучие и неприятное. «Твою мать.» Почему-то фразу в голове произносят голосом Игоря. Девушка беспомощно обернулась к Архиповой, пусть даже и не надеялась, что та ее заметит. Пчелкина легко терялась среди бесконечного потока журналистов. Хоть и казалось, совсем недавно была одной из них. Нужно уходить. Уходить, просто уходить и плевать, что скажет Архипова, все равно, это уже ничего не изменит и никого не спасет. А после разговора в ее кабинете Юля вообще не хотела возвращаться в участок. Обелить репутацию Игоря сейчас уже было невозможно. Слишком поздно. — Пока у нас все еще недостаточно сведений, чтобы составить полную картину. Юля почувствовала, как что-то злым узлом затянулось на шее. — Окончательное мнение я озвучу только в суде, — уже холоднее произнесла Мария, медленно отходя от трибуны под непрекращающееся вопросы прочих журналистов. Нет. Только не это. Пчелкина моментально развернулась и едва ли не бегом ринулась к выходу. Часть сознания была уверена, что за ней тотчас побегут, остановят, и в жизни ей не покинуть гребанный участок. Сейчас она осталась единственной возможной жертвой. Ей казалось, что сейчас, еще немного она помедлит, и все глаза уже будут обращены к ней. И они докопаются до правды, о ее сути. И доломают ее окончательно. — Дим, ты где? — уже нервно спросила девушка, прижимая телефон к уху. — Привет, я уже у больницы. Как все прошло? — Просто прекрасно, — с очевидным сарказмом в голосе рычит Пчелкина, — Все таки до суда все это дошло. Слов нет, одни маты. Слышно, как Дубин вздыхает. Будто бы пытается найти слова, но Юля прерывает его ход мыслей. — Можешь не ждать меня, скоро буду. — Юль?.. — теперь уже голос в трубке обеспокоенный. — Что? — Ты в порядке? — Дим, ты издеваешься? От бессилия просто хочется зарыться. В бетон, в асфальт, в землю. И просто, наконец прорыдаться. Она устала быть сильной. — Извини. Скоро буду. Не дождавшись ответа, сбрасывает вызов. Снаружи до ужаса темно и сыро. Как бы фонари не светили, все равно — хоть глаз выколи. И гнусная погода как раз под стать моральному состоянию. Как она сейчас будет говорить с Игорем? Не представляет. Хотя нет, представлять не надо. Станет только хуже. Хотя… куда уж?

_____________

Остаток ночи для Олега превратился в ад. Температура поднялась почти до сорока. Сейчас он умудрялся выглядеть еще хуже, чем до того, как пришел в сознание. Он больше походил на живой труп, чем на человека. Что слабо отличалось от истины. Все правда было плохо. И Олег не мог не чувствовать собственную вину. Потому что это была реально его вина. Гораздо правильнее было бы сначала дать выйти всем тоннам препаратов или хотя бы дождаться ослабления эффекта. А не сразу заставлять его есть, причем натурально давится едой, чтобы потом часами страдать от подступающей к горлу тошноты. Сейчас Сергей, уже почти ни на что не реагирующий просто свернулся калачиком под одеялом на краю кровати. Отвернулся от режущего глаза света экрана, который проходил даже сквозь сомкнутые веки и царапал воспаленный мозг. Волков давно уже закрыл ноутбук. Ибо продолжать работать на таком фоне просто невозможно. Разумовскому даже дышать становилось тяжело. Лоб покрылся испариной, а духота в комнате лишь усиливала плачевное физическое состояние. Складывалось ощущение, что ему отменяли не психотропные, а тяжелые наркотики. — Серый?.. Он будто не слышал. В глазах стола вязкая темнота. Олег выжидающе буравил взглядом рыжего, хоть и сам понимал, что тот вряд ли отзовется. — Может тебе таз принести? Сергей с титаническим трудом что-то промычал. Олегу с трудом различил в комке звуков отрицание. — Серый, все нормально, — Волков тяжело выдохнул и поднялся с кровати. Смазанные в грязь ощущения притуплялись чем-то новым и не менее болезненным. Олег поставил ведро у кровати, искренне стараясь громко не стучать ей о бетон. Смуглая ладонь снова прижалась к горячему и мокрому лбу. Сергей даже не зашипел от боли, когда чужая рука прошлась по незажившим царапинам. Слишком тяжело. Просто… все это слишком тяжело. Сергей через силу сглатывал вязкую слюну, стараясь игнорировать, как неприятно липнет к телу одежда и волосы. Дико хотелось спать. Но уснуть не представлялось возможным. В животе на мгновение больно скрутило, заставив его снова согнуться пополам, размазывая влагу из покрасневших глаз по подушкам. Пальцы больно впились в ладонь и он резко подался вперед, опустив голову. Отвратительно. На горло будто бы наступили. Кашель больно сдавил легкие. Сергея снова скрутило в спазме, после чего он снова обмяк на простынях. От бессилия хотелось снова рыдать. Боже, как жалко, как мерзко, как… Во рту оставалось ужасное послевкусие, что отчаянно хотелось заглушить. Чем угодно — водой, остатками черного чая, но пожалуйста… К горлу снова подступило, а он едва не взвыл от отчаянья. В груди с новой силой вспыхнула колючая боль. Там же разлился и страх, что рана снова откроется. Сердце забилось загнанным зайцем, когда волос кто-то коснулся. Тело забилось в какой-то беспомощной истерике, которая не прошла даже после того, как волосы отпустила резинка. «Тебе просто развязали хвост, успокойся.» «Успокойся.» «Успокойся…» Стало легче. Да, кажется стало заметно легче. К губам снова прижалось горлышко бутылки. И Сережа жадно пил, пытаясь все это смыть, пытаясь очистится. Пытаться ориентироваться на звуки было бесполезно. Все смешивалось в одну сплошную какофонию, стоило на них сосредоточиться. Дышать стало легче. Тиски, сжимающие череп, будто ослабили хватку. А спустя какое-то время на влажной коже он ощутил ветерок. Ад будто медленно отступил. Пусть и не до конца, но правда, ему стало легче. «В темноте будет легче, в темноте будет легче, в темноте будет легче…»

_____________

«Если это бред, даже если это бред, это же неважно, пусть только он не проснется, пожалуйста…» Разумовский понятия не имел, сколько он проспал, а когда уснул — тем более. Было… странно просыпаться самостоятельно. Не от громких звуков, не от воплей, не от болезненных тычков санитаров, прямо сходу вонзающих иглы и… «Не думай об этом. Подумай о чем-нибудь другом.» Снова светло. Это даже понятно с закрытыми глазами. Наверное утро, или… день. А еще не сразу бросилось в глаза отсутствие боли. Хотя, может она и была, просто он ее не замечал… «Нет, кажется… кажется это уже было?..» «Нет, точно было.» «Не думай б этом. Подумай о другом.» — Серый? Весь поток мыслей встал на месте, размазался о стенки мозга. Разумовский отчетливо ощутил, как только Волков садится на кровати, и, судя по последнему движению, рядом с ним. — Ты как? — Олег пробегается взглядом по телу Сережи, мысленно пытаясь понять, способен ли сейчас он хотя бы разговаривать. — Н-нормально, — выдыхает Разумовский. Очень хочется открыть глаза, но почему-то непонятный страх продолжает сжиматься в грудной клетке. «Хотя бы в моей голове — оставайся со мной.» Нет, все-таки не непонятный страх. — Мне… короче, нужно кое-что решить. До Разумовского не сразу доходит смысл слов, но он кивает. Даже скорее не обреченно, а… на автомате. — У нас нету обезбола. Только таблеточный, а я не то что таблетками, в прицепе пичкать тебя сейчас не собираюсь. Сережа все еще не понимает, что именно сейчас хотят с ним сделать. Нет. кажется суть он уловил, но… — Давай тогда вместо перевязки просто... промоем раны. Ты как на это смотришь? На самом деле, никак. «Можно я просто еще полежу?..» — так и осталось мимолетным шепотом в голове. Но ведь это не должно быть больно? Это же вода, а не спирт, и не водка, и… Разумовский кивает. С трудом. «Это ведь не сон, помнишь? Все это настоящее.» Он не помнит, каково это — настоящее. «Ты чувствуешь боль. И ты помнишь.» Но разглядеть ему почти ничего не удается. Только мутные силуэты, двигающийся с секундной задержкой и гуляющий в подсознании звук. — Д-да, давай… — В рту болезненно сухо и говорить практически невозможно. Тяжело. Разумовский неосознанно дёргается, когда чувствует чужие руки. Это странно, нездорово. Убедить себя, что за этим привычным жестом не последует игла или… сложно. Как на повторе крутиться в разуме напоминание, что это Олег. Раз за разом, какая-то, еще сильная часть его повторяет, что ничего не произойдет, пока он рядом. «Все будет хорошо.» «Все будет хорошо.» Разумовский плохо реагирует и едва-ли понимает, что твориться вокруг него. Мозг все еще напрямую отказывался работать и сопоставлять увиденное и услышанным. Предпочитал просто оставаться безвольной куклой. Безвольно обвиснуть на чужих руках, безвольно сползти вниз и просто повиноваться. «Тебя не спрашивают. У тебя нет выбора.» Волков уже сразу понимает, что вряд-ли доведет Сергея до ванной, даже если он полностью будет опираться на его плечи. Приходится прибегнуть к старой методике. Только Разумовский в самом начале предсказуем сопротивляется, пока наконец, не обмякает на руках. Он не просто перестаёт как-либо сопротивляться, но и реагировать впринципе. Олега это пугает. Пугает нездорово. Сергей сползает по стенке в углу ванной комнаты, оседает на кафель. Внутри Волкова неосознанно морщиться, когда он вспоминает, что Разумовский абсолютно босой. Холодно. Генератор уже был включён. Горячая вода наконец бьёт из крана, пока Волков пытается её урегулировать до человеческой температуры. Внутренний голос услужливо напоминают про чистые вещи и полотенца с бинтами. И как нельзя вовремя. А ещё ведь неплохо и промыть от крови волосы. Так будет и легче, и… Когда Олег наконец обернулся, в ступоре столкнулись их с Разумовским взгляды. На Волкова так смотрели лишь в Сирии. Лишь однажды. Лишь пленные. Сейчас он и правда напоминает затравленного котёнка. И прогнать ассоциации слишком сложно. — Тебе помочь? — ровно спрашивает наемник, подняв ладони над головой, имитируя привычный жест. В его состоянии сложно даже стоять, поэтому вопрос по настоящему кажется глупым. Сергей снова тычется взглядом в пол. Олег воспринимает это, как согласие. — А с рубашкой? — Да, пож-жа...луйста… Волков уже хочет сказать, что стыдного в этом ничего нет, но заставляет себя захлопнуться. Он бы чувствовал себя даже хуже. В подобной ситуации-то. Олег аккуратно разворачивает друга спиной, расстегивает тугие ремни смирительной рубашки. Чудом удерживает себя на цепи, но знает одно — было бы неплохо её сжечь. Но как только с худущих плеч опалает ткань, у него в горле что-то болезненно сжимается. Волков поднимает руки, отступив чуть назад. — Твою… Он уже видел его тело во время перевязки, но всегда ускользала спина. Видимо, чтобы сделать «сюрприз». — Не смотри. Волков не сразу понимает, что слова ему не чудятся. — Пожалуйста, не смотри… — тихое, на грани истерики, от которого Олег по щелчку приходит в себя. — Прости. Отворачивается и сглатывает вязкий ком. Сначала захлестывает страх. Затем гнев. Обжигающий, но… — Ты снимай, тогда сам. Я за дверью подожду. В ванную-то залезть сможешь? Серёжа лепечет себе под нос тихое «да», пока Олег поднимается вместе со скомканной смирительной. Внутри продолжают звучать напоминания, из-за чего Олег рычит громко и злобно сквозь зубы, как только закрывается дверь. Серёжа остаётся в одиночестве. Кожа покрывается мурашками. Холодно. Дрожь и не думает утихать. Проскальщывает мысль и желание позвать Олега обратно, но тут же Разумовский сжимает голову, будто пытаясь заткнуть злые голоса. «Нет-нет-нет-нет, нельзя, нельзя…» Когда он стаскивает остатки одежды, холод душит с новой силой. Вода кажется горячей, горячей до белых пятен перед глазами. Но лишь на первые несколько секунд. Становится тепло. Он сам чувствует, как по венам поступает болезненный жар, больше похожий на иглы. Серёжа, сидя в воде, обнимает колени. Кажется, что сейчас он почувствует больную хватку на запястьях. В ребро что-то с характерным треском впечатается. Чужая рука грубо сожрёт горло и сколько бы он не умолял остановится, прекратить, его окатят сначало ледяной водой, а затем — кипятком, и… Изо рта вырывается сдавленный вой. Прогнать меркое, тянущее чувство невозможно. Оно облепляет стенки мозга изнутри и смешивает остатки его в кашу. Но с громким хлопком все проваливается вниз, вместе с сердцем. Волков скинул чистые вещи на стул, медленно проследив глазами за лентой спавших бинтов, ведущих прямиком к ванной. — Не холодно, не горячо? Сойдёт? — постоянное молчание Серёжи, к его стыду, сейчас немного раздражает. Ну не умеет Олег читать мысли, извините. Разумовский выдавливает тихое «да». Наемник приближается к ванной уже вплотную, отчего Сергей сжимается ещё сильнее. Но в ответ Олег молчит. Это страшно. Это пугало, стыдно и рвало изнутри. Хотелось забиться под раковину и рыдать от собственной беспомощности. В волосы бьёт струёй горячей воды душ. Правда, горячая она в меру. Ведь приятно горячая, а не болезненно. Серёжу все равно передергивает, а когда душ на момент выключают и кладут на кран — ещё сильнее. Олег быстрым движением выдавливает первый попавшийся шампунь в ладонь. Он понятия не имеет, как именно это делать с другими людьми, а тем более — с Серым. Плевать, само придёт. Но страх медленно пропадает. Волосы пусть и путаются, пусть и непривычно длинные для Олега, но это не пугает. Может, потому что Волков уже потерял всякий страх, как и человечность впринципе, а может потому, что Серёжа ощутимо расслабляется под его руками. Неуверенно откидывает голову назад, сползает чуть ниже по стенке ванной. — Смотри, не уснуть тут. Это бьёт под дых молотком. — Прости, я… — Сережа тут же возвращается в изначально положение. Спина напрягается, как в ожидании удара. — Не извиняйся, все нормально. Волосы наконец начинают легко пропускаться через пальцы. Олег снова включает душ, быстрыми движениями смывая остатки шампуня и пену. — Раны не кровоточат. Сядь нормально, я сполосну по быстрому и вылезешь. Серёжа молча выполняет его указания. Морально себя же бьёт, сильно, и нещадно. К горлу снова подступает больной комок. В носоглотке больно щиплет. — Все, можешь вылезать. Или тебе помочь? Сергей просто отрицательно мотает головой. Если он произнесет хоть слово, голос с позором выдаст его. «Не надо, прошу.» Он слышит, как дверь за Олегом снова закрывается. Его дико тянет снова сжаться, обнять колени и, наконец, разреветься. Тихо и искренне. В итоге из ванны он едва ли мог выбраться самостоятельно. Тело казалось свинцовым, но снова бессовестно воспользоваться помощью Олег он просто не мог себе позволить. Лишь шаг — ладонь с болью уперелись в раковину. Тяжесть накатывает волнами, бьет в мозг. А холод медленно поднимается от ног, покрывает кожу неприятными мурашками. «Посмотри.» «Чт-то?..» «Посмотри в зеркало. Убедись, что его нет.» «Я н-не слышу его… его нет.» «А если он рядом? Что если он снова вернется? Он ведь всегда возвращается.» Голос настойчивый и не терпит противоречий. Голос издевается, злится. Он честен. «Чего ты боишься там увидеть? То, во что ты превратился? Или все-таки его?» Заткнуть голос не выходит. Сердце больно сжимается, сбивается пульс вместе с дыханием. «Посмотри.» Сергей до хруста сжимает пальцы. Ногти впивается в ладонь. Он отворачивается от раковины, для верности жмуриться, вцепляется в полотенце. «Тряпка. Трус,» — цедит внутренний голос, а Сережа с ним согласен. Полотенце больно елозит по коже, пусть прикосновения слабые, ничтожные. Разумовский робко проводит взглядом по принесенной Олегом одежде. До футболки ему так и не удается добраться — руки словно ватные, отчаянно сопротивляются привычному действию. Ничего, сейчас придет Олег. Олег ему поможет, доведет до кровати и все будет… «Хорошо? Нормально? Издеваешься?» Сережа сильнее укутывается в полотенце. Спина сползает по стене. Ноги больше не держат. Он устал. «Посмотри,» — повторяет внутренний голос, — «Просто убедись. что его нет рядом.» «Ты же не хочешь, чтобы он навредил Олегу?» Под напором голоса все становится больным и холодным. Легкие будто сжимают тяжелые, вязкие щупальца. Взгляд против его воли ползет вверх. Черные пятна тени от не расползаются над потолком. И останавливается взгляд чуть ниже положенного. Из горла вырывается всхлип, затем еще один. Изнутри начинает бить крупная дрожь, перед глазами мутнеет от слез. Черт возьми, нет, нет, нет! Только не это! Сергей закрывает рот ладонью, но отвратительные рыдания все равно рвутся птицами наружу. Сергей отшатывается и отворачивается, пряча лицо. О господи. Сергей до боли впивается пальцами в волосы и зажимает голову между коленями. По щекам стекают, больно, будто кислота, слезы. «Прекрати, прекрати, пожалуйста, прекрати…» Это уже чересчур, край, Олег будет презирать его до конца жизни, он… К его ужасу, дверь открывается. Сережа не материться. Но… Блядь. — Серый, ты чего? Серый! — его хватают за плечо, пытаются развернуть к себе, но Разумовский еще сильнее съёживается. В висках набатом барабанит вязкая кровь. — Что случилось, тебе больно? Он судорожно мотает головой. Нет-нет, все не должно вот так… Это конец. Просто конец. Конец-конец-конец-ко… Всему. «Как же ты мерзко выглядишь со стороны,» — ядовито подмечает внутренний голос, — «Истеричка.» И он прав-прав-прав… — П-прости. Олег, прости меня, прости! — заполошно шепчет Сергей, тщетно пытаясь спрятать и себя, и свое лицо, — Я… я сейчас успокоюсь, п-прости, я… Твердая хватка на плечах до слез ощущается привычно. Его затапливает паникой. Все внутри взрывается от нечеловеческого ужаса. — Нет, пожалуйста, не выставляй меня на улицу, пожалуйста, не надо, пожалуйста! — Серый! Крик вклинивается в поток сознания. Ощутимо выбивается из прочего, больно режет по другим мыслям. — Я не собираюсь никуда тебя выставлять. Я хочу тебе помочь. Ты понимаешь меня? Сережа затравленно смотрит на Олега. Точнее, не на него. В глаза он не сможет ему посмотреть никогда в жизни, умереть и того легче. — Я хочу тебе помочь, — повторяет Волков, — По нормальному, а не как в той богадельне. Какой же это жестокий сон. — Ты меня понимаешь? Разумовский тихо кивает. Это слишком. Это чересчур. Он отдал бы все на свете, лишь бы услышать такое от Олега по-настоящему. «А разве это не по-настоящему?» Он не знает, что хуже. Что это ненастоящий Олег или что он не способен отличить сон от болезненной реальности. Ему чудиться, будто Олег помогает встать, практически на руках доносит обратно в комнату. Чудиться, что снова укладывают на кровать, накрывают одеялом. Ему нужен сон. Сергей пуст. Абсолютно пуст. Если Олег это узнает, то точно его бросит. Уже бросил. Он все разрушил. К чему бы не прикоснулся. Он все разрушил. Все.