Танатофобия - боязнь (твоей) смерти

— …Теракты продолжаться, пока Волков на свободе. И в наших силах остановить все это… Колонки заметно барахлили, но искажали звук лишь наполовину, не давая потерять все сути. Свет неровно падал на бетон, размываясь о рваные, полупрозрачные шторы. «…За сутки задержано более тысячи…» «…Нынешний владелец компании «HOLT International» взят под стражу…» «…По последним данным, погибло около 126-х человек…» Все искали Олега Волкова. Под удары снова попадали невиновные люди, которым не повезло иметь в проценте схожей с Волковом внешности больше тридцати процентов. Мониторили весь Петербург, все пригороды, и как можно понять, безрезультатно. Сейчас просто стояла паника. В Питере твориться хаос. Настоящий, как и год назад, во время того самого «Чумного Доктора». — … Наша безопасность в наших руках. Это даже забавно. Все повторяется точь в точь, вызывает странное чувство дежавю. Олег еле удерживается. чтобы не повторить: «Ваша безопасность в ваших руках…» «…Майор Игорь Гром находится в больнице после тяжелый травм, нанесенных…» Волков пролистнул очередную новость, услышав характерный звук обрывания воспроизведения. Ничего точного, просто «Ведутся поиски,» «Розыск», и тому подобное. Похоже, в города лучше не соваться еще неделю. Пока до них не дойдет, что преступник давно может быть за границей. Или… Если Гром жив… Это может обернуться большой проблемой. Он будет его искать. Даже если его уволят, он просто будет его искать. И он не остановится ни перед чем. Но у него есть время. Нужно использовать время с умом. И все будет нормально. Олегу не впервой. Вадим заметал следы. Все основные улики ведут к Хольту. Дроны деактивированы. Следов он не оставлял. Казалось, ни одна ниточка не ведет. Теперь главное, не облажаться. Он медленно угасал. Сам по себе от собственной слабости, от собственного бессилия. Все становилось бесцветным и больным. Увидев в углу экрана вымученное «6:23» Олег захлопывает ноутбук. Время тянулось чертовски медленно и приходилось хоть чем-нибудь занимать себя, чтобы просто с ума не сойти. Окончательно. Мониторинг новостей и прочей абсолютно бесполезной информации позволил ему убить пару часов. Ни элементарный взлом или анализ данных полицейских и спецслужб позволить себе он просто не мог. Мозг буквально плавился, как только он открывал панель задач, а уже тем более, когда строку с кодом. Надо починить проигрыватель. Хоть музыку можно будет послушать. А то в этой тишине уже невозможно, хоть на стенку лезь и сам с собой разговаривай. А для полного счастья вообще найти гитару. И капельницу. Точно. Олег устало потер глаза, захлопнув ноутбук. Ящик со всем, что Волков успел унести из аптек покоился на втором этаже, рядом со всеми трубками и прочей ерундой. Чтобы в случае чего бегать долго не пришлось и тратить драгоценное время. Он уже его достаточно потерял. Из-за своей халатности. Волков неторопливо двинулся вверх по лестнице, продолжая пролистывать новостные ленты уже там. Быстрым движением открывает новое окно и вбивает в очередное громкое название в поиск. По сравнению с нижним этажом здесь и правда было поуютнее. Особенно сейчас, холодным утром, после очередного ливня. Олег сразу же двинулся к ящику, как только пересек порог комнаты. Стандартно — замерить пульс, поставить злоебучие трубки и… Стоп… Что? Олег так и встал посреди комнаты с пульсометров в руках. Его будто силой вышвырнули из полумертвого состояния и окатили ледяной водой. От наемника не сможет уйти намеченной ни одна деталь, ни один звук. Сейчас, в абсолютной тишине отчетливо было слышно сбитое и задушенное дыхание. Олег моментально обернулся на кровать. Разумовский лежал в другой позе, свернувшись под одеялом и уткнувшись носом в подушки. Тело несильно потряхивало, как в судорогах при горячке. Спутанные и окровавленные пряди прилипли к мертвенно бледной коже. Пульсометр с лязгом упал на пол. Волков метнулся к кровати, вцепился в матрас, судорожно изучая полуживое существо, оставшееся от его друга. Тело и правда болезненно дрожало, будто от холода. — Сереж, слышишь меня?! Серый! — Рявкнул Олег неожиданно громко, чувствуя, как уже собственные руки начинают трястись. Внутри похолодело, когда от звука тело еле заметно дернулось. Голова пульсировала адской болью, сжимала голову железным обручем. Тело снова и снова пробивало дрожью. В грудной клетке скопился ужасный жар, пока конечности сводило от холода. Неприятный звук падения впечатался в мозг и теперь сливался в одну страшную какофонию, стучащую в висках. Желудок протестующе скрутило, заставив немного дернутся вперед. Он дышал открытым ртом, пытаясь унять головокружительную тошноту и стучащее набатом сердце. «слышишь меня?..» Сергей испуганно вздрогнул. Сердце болезненно сжалось в грудной клетке, готовясь начать биться еще быстрее. Даже размытый, в неживом сознании, он из тысячи мог узнать этот голос. От этого стало еще страшнее. Пальцы непроизвольно сжались, впились ногтями в ладонь. НетНЕТНЕТ, умоляю, не надо… Пожалуйста остановись… Не открывай глаза, не открывай глаза, не открывай глаза, не открывай глаза… — Серый, это я, — Голос звучал уже загнанно, и… иначе, — Он больше не вернется, я обещаю, Сереж. Олег в какой-то иррациональной панике пытается достучаться до него, будто он умирает. В этом была доля правды, но… Голос постепенно терял свою уверенность и жесткость, становясь таким же напуганным и беспомощным, каким сейчас и оказался Волков. Олег потянулся вперед и неуверенно дотронулся до его плеча. Тело сразу прошибает волна дрожи, но Волков касается его уже уверенней. — Сереж, это я… Все будет хорошо… Разумовский открывает глаза. Вернее, пытается открыть. Свет слишком яркий, режущий, а перед взором лишь мутные пятна. Все смешивается в мыльные силуэты, но… Перед глазами снова пробегает, яркими вспышками давит на черепную коробку, до треска, до жгучей боли. «Да, я здесь, Сереж.» «Только не засыпай, слышишь?» Узел в груди затягивает намертво. Разумовский сжимается, когда чувствует ком в горле. Плотину словно прорывает, причем мгновенно и полностью. Нет, это не могло быть настоящим. Просто не могло. И сразу же сдается собственному бессилию. Я устал, я не могу он ведь правда здесь, он тут, он вернулся. Он спас, он нашел, он вернулся, вернулся, вернулся… — Ол-лег… Он слепо подается вперед, чувствуя, как слезы подступают к глазам. Тело трясется в беззвучных рыданиях. Сердце в груди Волкова пропускает очередной удар. Глупо проводит ладонью по спине в успокаивающем жесте, чувствуя выпирающие позвонки. Давит в себе желание прижать к грудной клетке дрожащий и захлёбывающийся в собственных слезах комок. Так он только причинит больше боли. «Олег, пожалуйста, не уходи…» «Я все что угодно сделаю, только не уходи…» — Ш-ш-ш, Серый, все хорошо будет… — Олег не умеет успокаивать словами от слова вообще и сейчас ненавидит себя за это. Сережа сильнее прижимается к нему, не обращает никакого внимания на режущую боль и слабость. Ничего дальше не хотелось. Просто здесь, остаться навсегда здесь, не мучаться и не гнить, просто остаться… — Ол-лег… К голове резко приливает кровь и все внутри тяжелей, от чего Сергей сгибается пополам, лежа на кровати. Во рту появился неприятный железный привкус, заставляя его чаще задышать с открытым ртом, чтобы снова не зайтись болезненным булькающим кашлем. — Серый, все, успокойся. — Волков садится, хищным дрожащим взглядом смотрит на Разумовского. Реакция подступает как-то заторможенно, неясными всплесками страха. Будто это он лежит с раздолбанным черепом и пулями в груди, а не Сережа. Успел. Но это еще ничего не значило. — Ты как вообще… чувствуешь себя? — Голос вернул былую, но лживую твердость. Волков приложил ладонь к мокром лбу. — Г….лва… — Губы еле дрогнули. Кажется, он потратил весь отпущенный ему лимит слов на сегодня, — …шнит… — Тошнит? Сергей только согласно промычал в ответ. Тяжело сглатывал вязкую слюну, заполнявшую рот, и старался не обращать внимание, как неприятно ко влажной коже стала липнут одежда и волосы. Даже без градусника легко можно понять — температура, причем очень даже высокая. Первым приходит на ум порыться в ящике и найти жаропонижающее или какой-нибудь обезбол, все равно эффект будет практически одинаковый. Волков бросился к мед-ящику, быстро перебирая попавшиеся под руку препараты. Обезболивающего хоть завались — и в шприцах, и в таблетках. А вот противорвотных не было вообще. Олег открыл первую попавшуюся бутылку с водой, зажав между пальцами пилюлю. — Так, ну-ка давай, — Он просто просунул руку под плечи и медленно, стараясь делать всё плавно, приподнял его, поднося красную таблетку ко рту. Разумовский страдальчески приоткрыл глаза, послушно (хотя скорее безвольно) принял, после Волков прижал горлышко бутылки к потрескавшемся губам. Он пил и морщился, боясь, что после очередного глотка все резко выйдет обратно. — Поспи. Это поможет… Воспаленный разум буквально плавился, часть слов просто размывалась, превращаясь в непонятный гул, хоть и смысл еще маячил где-то на периферии сознания. Среди смазанных ощущений отпечаталась лишь чужая, тяжёлая ладонь, что слабо провела по спутанным волосам и затылку.

__________

Волков до комичного резко развернулся в коридоре, еле забежав в нужную спальню. Хоть времени и было предостаточно, до того, как кто-нибудь из воспитателей нагрянет. Быстро захлопнул двери и ломанулся по импровизированному коридорчику между кроватей. — Твою мать! — И тут же чуть на растянулся на холодном полу, зацепившись ногой за чей-то рюкзак. Олег по инерции пронесся еще несколько метров, едва успев подставить руки. Волков бросил злобный взгляд за спину, на проклятущий ранец. Но злость тут же куда-то провалилась, вместе с желанием забрать то, ради чего он сюда и пришел. На полу, рядом с ним лежал рюкзак Разумовского. Чего как минимум не могло быть по двум причинам. В спальню никого еще не запускали, ибо сам Олег пробрался туда «незаконно». А во вторых — с рюкзаком расставаться нельзя. Если не хочешь, чтобы все его содержимое не было уничтожено. Однако всему объяснений пришло само. — Сереж?.. Ты что тут делаешь?! — Олег со смесью удивления и злости посмотрел под кровать, откуда снова донесся испуганный шорох. Волков на локтях подтянулся к темнеющему проему между полом и матрасом, уже интуитивно находя в темноте поблескивающие голубые глаза. Волков не мог найти его еще после того вечернего разговора в столовой. До него совсем не сразу дошло, что теперь он просто побочная жертва, а калечить Разумовского «пацанам» это никак не помешает. Сейчас Олег уже смог разглядеть разбросанные на полу альбомные листки с карандашами. — Вылезай оттуда! В темноте вообще рисовать нельзя! — Громко шикнул Олег, уже поднявшись на ноги. Волкову показалось, что произносит он это не своим голосом. А голосом матери, — Ослепнешь! Дрожащий, сжавшийся мальчишка вылезает, прижимая листки к себе, словно эта бумага — последнее что у него осталось. Смотрит такими глазами, испуганными и отрешенными. Но не так, что: «Чего тебе от меня надо?», а: «Чего я тебе-то сделал?..» — Ты что вообще… здесь делаешь? Зачем ты под кровать залез?! Сережа выдохнул, сильнее прижав листы к себе. Невольно кусает потресканные губы. Сильно, до сочащейся крови. Олегу прекрасно хватило бы напуганных глаз. Яснее выразиться сложно. — Они… рисовать тебе что-ли не дают? — Еле выдавливает Волков, превращая все ранее сказанное в обычное беспокойство. Сережа коротко кивает, отворачивается к стене. Обнимает колени и утыкается носом в локти. Олегу становится неловко. Вообще, за свое присутствие. — Почему на кровати не рисуешь? Или… Закончить ему не дают. На листе выводят короткое и жуткое. «Придут.» — Кто? Воспитатели, или… — Голубые глаза отчаянно умоляют просто не продолжать. Волков мнет край своей куртки. Сейчас ему становится как-то странно. Это во взрослой жизни, он поймет, как называется это ощущение. Жуткое месиво из негодования и животной ярости, страхом и тягучим сожалением. А главное, что Олег прекрасно понимал одну вещь. Разумовский совсем один. Явно дольше Волкова здесь, и всегда один. Никого из детского дома он даже рядом с ним не видел. Всегда, постоянно, вечно. Просто один. Нет просто ни-ко-го. Он не выдерживал и недельного одиночества. Сходил с ума от постоянного молчания, от колющей тревожности. И за коротенький период времени, проведенного в этом месте, Олегу понял, что являлось самым страшным в жизни. Безнаказанность, беспомощность и одиночество. И здесь это взвелось в абсолют. — Давая я… на шухере посто-… посторожу в смысле? На него смотрят с таки непониманием, что снова становится неловко. — Ты посидишь, порисуешь, а я… постою у двери… скажу, если кто придет, — поясняет Волков. Разумовский быстро кивает, не поднимая глаз. Боится. Волков повинуется, молча отходит к двери, еле приокрывает её и садится на корточки. Раз за разом в мозгу прокручиваются самые разные пластинки воображения. Все останавливается на игре. И это проходится лезвием по сердцу. Смешивается ненужные ассоциации и воспоминания. О доме. «Давай! Чур я разведчик!» «Не торопись, дурачок.» Жмуриться до синих пятен перед глазами. Не надо думать, не надо вспоминать. Просто. Делай. Свою. Работу. Идиот. В коридоре пусто и темно. Но сердце набатом стучит в груди, кровь шумит в ушах, давит на черепную коробку. Перед глазами все трясется и мутные, Волков взимается ногтями в руку, свозить кожу, но ничего не помогает. Коридор детдома медленно перетекает в «его» коридор. В голове звучат их голоса, их наставления, их крик… Склизкие и холодные щупальца опутывают ноги. Сбиваешься дыхание, пока они медленно поднимаются выше, по телу, разнося по венам вязкую смолу, сдавливая горло и перекрывая доступ к кислороду. Была ли в этом его вина? Был ли хотя-бы шанс? И даже если был, заслуживает ли он жить дальше? Вообще жить? Без них. НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ. ПРОСТО СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ… Он чувствует медленные движения, как оно уже медленно подкрадывается, прячется за спиной. Растекается по венам, словно нейротоксин, медленно убивает изнутри, разрушает, растворяет, как кислота. И тут же Волков больно ударяется головой о железную дверью ручку. — Да бля-… — Он прикусил язык, заметив испуганного Разумовского в нескольких сантиментах от себя. Ладонь трёт затылок, разгоняет кровь, тщетно пытаясь утихомирить боль. Рыжий снова дёргается, выставляет худущие руки, словно пытаясь помочь и извиниться. Его глаза в ужасе кричат: «Прости». Страх не уходит никуда, он плотно оседает в груди. Он снова вернется, снова поглотит его. Его опять за шкирку вытаскивали из омута. — Все нормально, забей. — Олег поворачивается к нему лицом, пытаюсь силой выбить из себя это «забытие». Сейчас он впервые за долгое время разглядел его как следует. Весь в царапинах и синяках, с обкусанными губами и загнанным взглядом, ждущим тычка на каждое неверное действие. На щеке размазана толи грязь, толи его собственная кровь, высохшая и потемневшая. — Закончил? Так быстро? В ответ очередной быстрый кивок. Олег на секунду замолчал, будто пытаясь придумать, что еще спросить. — А можно посмотреть? — Сережа в ужасе отрицательно замотал головой, медленно отползая назад, — Ладно-ладно, не хочешь, не показывай. В конце концов это все принадлежало только ему. Пусть Олег с его тупым любопытством не лезет, куда попало. Так будет лучше. И правильней. «Разве нет?» Волков медленно поднимается с пола, окидывает взглядом мертвую спальню. Здесь темно, даже рядом с окнами темно. И не капли не уютно. Джае немного жутковато. — Я… пойдешь со мной Лютера кормить? — Вспоминает, за чем на самом деле пришел сюда. На удивленный и немного непонимающий отвечает уже смелее, — Собаку… мою. Помнишь? Сережа не отвечает (да и как он может?). Испуганно бегает глазами по полу, словно боясь снова посмотреть на Олега. — Если хочешь. Он видит, как Разумовский ломается. Снова впивается зубами в свои губы. Олег вычитал когда то в книге странное выражение. «Говорящие глаза». Сережины глаза говорили за него. Он просто не верил. Не верил, что Олег правда за него встал, что правда предложил помочь, что вообще спрашивал его, что давал ему выбор. Что ему не было плевать. Что он его не ненавидел. Волков неспеша дошёл до своей кровати, достал из-под матраса полупрозначный пакетик с кусками хлеба, явно втихаря унесенными из столовки. Затем снова обернулся на Разумовского, уже как-то снисходительно повторив: — Так ты пойдешь? Робкий кивок.

__________

Он очнулся ближе к вечеру. Тучи вновь пожрали небо, но так и не осмеливались перерасти в дождь или того хуже — грозу. За окном шелестят деревья, тонут в синих небесах. Этой ночью не будет звезд. Только мрак. Он опуститься, совсем скоро. Сережа снова всхлипывает. Дрожь возвращается мгновенно. — Щиплет? — Голос у Олега ровный. Обеспокоенность успевает дважды зародится и умереть, пока он снова окидывает взглядом дистрофическое тело. — …Н-нет… просто… б... льно… — Еле шепчет Разумовский. Губы не слушаются, язык словно бумажный. Волков устало вздыхает. Раны обрабатывать надо, от этого отступать нельзя. — Потерпи. — Коротко бросил Олег, немного нервно сжал смоченную спиртом ткань, — Я попробую аккуратней. Нервная система Волкова больше похожа на взведённый курок, готовая сорваться на любое мимо проходящее существо. Титанические усилия приходилось прилагать, чтобы сделать все правильно, не причинить больше ненужной боли, не… Разумовский уже ничего не различает. Ткань елозит по растертым в мясо животу и грудной клетке, ребра будто бы впиваются в легкие, не давая даже вздохнуть спокойно. Перед глазами снова мутнеет. Сергей затыкает собственные всхлипы подушкой, вцепившись зубами в наволочку. Но воздуха становится только меньше. Во рту окончательно высыхает, а перед глазами проносятся темные круги. В какой-то момент ткань надавливает сильнее, прижигая тонкие струйки крови. Из горла вырывает хриплый болезненный стон и все окончательно меркнет. Призрачный шепот Олега на фоне отдаётся в мозгу, рассылая боли и по черепу. — Все, успокойся. — Шикнул Волков, пытаясь быстро обернуть бинтами истерзанное тело. Как бы он не хотел признавать, но останутся шрамы. Глубокие и уродливые шрамы. Которые должны были остаться только у него самого. — И хватит подушку грызть. Только хуже будет. Внутреннее «я» в ярости кричит на Олега. За фаталистичный идиотизм и его жестокость. Волков тихо чертыхается себе под нос, вытирая пот со лба. Вытирает об остатки спирта ладони, выкидывает в таз с водой тряпку, поднявшись с кровати. Сережа пытается сосредоточится на нездоровом и тяжёлом дыхании. Сейчас он выглядит даже хуже чем до того, как пришел в себя. В доме было уже довольно холодно. Нужно включить обогреватель. — Чай хочешь? — Олег снова оборачивается на полуживое тело. На самом деле нет. Желудок снова сжало тисками, но отпускало раз за разом, с каждым выдохом. Но пить хочется просто до настоящего безумия. Сергей еле выдавливает из себя согласное мычание. Волков еще несколько секунд стоит, словно пытаясь вспомнить, с сахаром лучше, или без, после чего исчезает в проеме. Среди размытых пятен проясняется сознание. Вернее то, что от него осталось. Больно. Очень больно, тяжело, даже вдохнуть. Сил нет. Выпотрошили до конца. Сережа так и продолжает лежать, уткнувшись носом в матрас. Даже веки поднять невозможно тяжело. Но раз больно, значит он жив? В том месте ведь, боли не было. И страшно тоже не было. А страшно ли сейчас? Непонятно. Просто сейчас неясно, смыто. Давит на грудь свинцовой гирей, хрустят ребра. Чувство реальности есть, но теперь оно незнакомое. Ненастоящее? Скорее, просто поверить тяжело. Просто хочется убедиться, что не сон. А если сон? А если он только выдернет себя из единственной идиллии? Опять в кошмар? Опять, по наклонной, медленно в жгучий ад, пока сама суть не исказится и… Хватит пожалуйста… не нужно думать… Это не сон. Да? Все кажется реальным. Но в разуме неестественно тихо. Именно пусто, нет чужого голоса, эха и шепота, который был с ним… Все это время. Новое прикосновение к плечу моментально возвращает его в собственное тело. Сначала все снова болезненно сжимается внутри, но медленно отпускает. Волков подпирает его подушками, зафиксировав в полулежачем положении. Из горла Разумовского вырывается сдавленный кашель, но тот сжимает зубы, просто терпит. К губам прижимается чашка. Сережа сразу же подается вперед, делает долгожданный глоток. Тепло разливается по внутренностям, на удивление, даже боль в груди немного гаснет. Он сразу тянется за вторым глотком, едва не давится терпким чёрным чаем. — Держать кружку сможешь? Свою слабость стыдно признавать. Голова снова падает на скомканые подушки. Сергей тяжело хватает воздух ртом, пытаясь тщетно отдышаться. Пить хочется, но становится ещё хуже. Волков снова подносит чашку к истерзанным губам. Разумовский делает еще несколько судорожных глотков и все же кашляет, молясь, чтобы все фонтаном не пошло обратно. — Тише, никто у тебя не отберёт, пей спокойно. — Отчаянно Олег пытается оставить в голосе хоть оттенок заботы, но все равно звучит грубо. Он понимает, что Сергей физически не способен ему внятно ответить. Но уже на подсознательном уровне знает. — Я буду здесь. Это обещание. Просто обещание. Ничего больше и не нужно.