Танатофобия - боязнь (твоей) смерти

Теперь сигарный дым был каким-то… привычным что-ли? Он все еще был неприятным, но не вызывал такого бешённого отторжения, как тогда. А может это просто ты заставляешь себя так думать? Вован злобно зыркает куда-то вдаль и только потом Волков чувствует на себе это взгляд. Выпытывающий и оценивающий. Ни как друга, а как противника. Словно сейчас бросится и… — Дарова, парни! — Из здания детдома выходит Рома. Его снова задержала воспитательница. В который раз. Олегу вообще казалось, что Сотков стоит на кокам-то неформальном учете из-за его напрочь отбитого поведения, — А де Семка? — А я ебу? Че то пропищал про эти… каких там… берег и «Каменноугольню». — Точняк! — Ромка по театрально хлопает себя по лбу, после этого с довольной лыбой смотрит на Олега, — Радуйся, Волчара! Щас будем тебе местные достопримечательности показывать! — Зачем? — Голос Олега как-то непроизвольно напугано. — Как это зачем? — Ромка продолжает играть спектакль. Говорит как-то медленно и вальяжно растягивая слова, — Для общего развития! А вообще, ты тут жить собираешься, — Добавляет он уже более серьезным тоном. А, ясно. Его не спрашивают. Надо им — он так, на шухере постоять, если что-то опять придет в больную голову. Из-за угла выбегает Семен. Вова и Ромой еще не до конца развернулись, когда он начал что-то бессвязно лепетать, даже не успев отдышаться нормально: — Т-там этот… — Толстый подпевала этих двоих едва не на колени валится, по лбу стекают капли пота. Волков морщится, пытается, незаметно отвернуться. — Че ты как баба? Выкладывай давай. — Тихо рычит Длинноруков, выдыхает сигаретный дым едва ли не в лицо Семену. Тот дрожи, как осиновый лист, кусает толстую губу, наконец выдает. Это звучит как какое-то… не-то запретное слово, не то еще хуже. — Разумовский. Олег замечает, как и оба его «товарища» меняются в лице. Сразу что-то похолодело внутри. Ромка стал смотреть как-то злобно, сначала себе под ноги, потом куда-то вперед. — Ну-ка пошли. — Коротко бросает Соткин, махнув рукой в зазывающем жесте. Олег, весь напряженный, как пружина последовал за ними. Непонимание, что именно такого страшного произошло, что сразу убило все извращенное веселье. — Он че там себе, могильник облюбовал, сученыш… — Ромка едва ли не выплевывает эти слова. Они выходят на берег моря и у Олега на секунду перехватывает дыхание. Не от красоты, от жгучей боли. В памяти снова и снова прокручивается пластинка, где он с родителями… НЕТНЕТНЕТ НЕ НАДО ВСПОМИНАТЬ. Волк отводит глаза от волн. Перед ними простилается длиннющий пляж, который словно после кораблекрушения, покрыт обломками. Повсюду разбросаны палки, кирпичи и бочки. Песок смешивается в грязью и ледяной морской водой, а где-то вдалеке слышится крик чаек. Посреди пляжа стоят качели. Старые, обшарпанный, ржавые качели. Которые были поставлены сюда, наверное, какими-то рыбаками, на радость детям. Рядом с качелями стоит изодранный рюкзак. А на качелях сидит мальчик. Олег не сразу его разглядел, но как-только они приблизились достаточно, у него все сжалось и провалилось внутрь. Это был… он. Тот рыжий пацаненок, что видел его тогда. В дождь. — Ля, какие мы важные! — Скалится Ромка, раскинув руки в стороны. — Ты тут че забыл, гандон? «Разумовский» вздрагивает и оборачивается. Съёживается и оборачивается. Их взгляды встречаются. Его с Олегом взгляд встречается. Волков невольно замирает, потому что внутри него буквально творится какой-то пиздец. И сердце бьется так громко, словно вот-вот выскочит из груди. Он его узнал. — Тебе вроде русским языком сказали. — Голос Ромы выводит из забытия. Но бешенный стук в висках никуда не уходит. Потому что Олег прекрасно понимает, что будет дальше. Разумовский наконец отводит взгляд от Олега. Смотрит в Ромку, нервно сжимая в руках изодранную тетрадь. — Еще раз тебя, сученка тут увижу… — Рявкнул Соткин, уже сжимая кулак, как тут качель сзади хватает Вован и стряхивает рыжего на землю, как осиновый лист. У Волкова все падает вместе в ним. — Семка, а ну-ка держи! — Рома бросает ему какой-то небольшой блестящий предмет. Зажигалку. Семен лыбиться своими прогнившими зубами, крутит зажигалку в руке, будто еще не до конца верит, что ему доверили какую-то невероятную реликвию. Олег видит, как рыжий в ужасе дергается вперед, но Длинноруков с силой пинает его, заставив повалится на сырой и холодный песок. Ушей коснулся тихий душераздирающий всхлип. Волков просто стоял. И пялился. Пока сердце выбивало набат, казалось, что еще секунда — и просто остановится. Волков сжимает ладонь, больно впивается ногтями. Пытаясь сменить в голове бесконечную пластинку, которая его-не-его голосом прокручивала голове страшные сценарии. Он уже видел, как взрослые избивают друг друга в запретных фильмах. До полусмерти. До брызжущей крови. До таких увечий, что становилось плохо. Олегу становилось плохо. — Ну молчи. — Соткин кивает, подает знак, — Раз так хочешь. Семка под довольные смешки Ромы поднял портфель с земли, на расстоянии вытянутой пухлой руки. Несколько раз прокрутил колесико, пока заветное пламя не вспыхнуло. Челюсти сжались до скрипа. Разумовский рванул вперед, но тут Вова потянул назад уже за волосы. Тот просто обвис, как тряпичная кукла, пока Ромка поднял тетрадь с песка и демонстративно, так, с упоением, разорвал. Семен поднес огонек к рюкзаку. Соткин разворачивается и носком ботинка бьет точно в рыжую макушку. В Волкове что-то лопнуло. В два шага он преодолел расстояние между ним и Семеном, с такой силой сжав запястье, что тот завыл. Зажигалка выпадет на песок. — Отпусти. — Олег не узнает свой голос. Ровный и одновременно полный бешенной ярости, от которой самого пробрало мурашками. Семен послушно разжимает пальцы, выпуская и портфель тоже. Тихо подвывает, как собака. Сравнение Волкова выбешивает еще сильнее. Собаки вообще не виноваты. Олег через силу отпускает его. Его тут же за шкирку хватает долговязый Вован. — Ты че творишь вообще? Ахуел? Олегу разворачивается полностью. Страх отступил, оставляя только решительность и… Ромка отпускает качель. Сердце в этот момент остановилось. Как и время. И тут железо треском встречается с черепом. Сердце пропускает удар. Еще один. Олег видит кровь. Которая как из шланга хлещет наружу. Темная жидкость заливает песок. По пляжу эхом разносится вопль. И у Волкова срывает башню. Он бросается на Ромку, прижимая коленями руки. Волков не знает, как правильно бить, ну и пусть. Надо действовать так, как подсказала ярость. Первый удар неумелый, но он быстро входит во вкус. Быстро и метко, чувствует, как все же приятно отдается в его костяшках каждый удар. Как с каждым ударом тело под ним слабеет. Как приятно становится от этого. Но хочется еще и еще. Его хватают за капюшон, за подмышки, но Олег вцепляется мёртвой хваткой. Он снова бьет. Одежда давит на горло, его нова хватают, пытаются оттащить, но Волков всю свою силу вкладывает и просто мощно лягает Соткина прямо в лицо. И с упоением чувствует, как под подошвой что-то хрустит. Причем так отчетливо… На этот раз кричит уже Ромка. Хватка слабнет, но только с одной стороны. Подпевала бежит к своему предводителю, что-то испуганно блеет. А локтем Олег натыкается на кирпич. И моментально хватает его. Со всей дури замахивается и бьет по чужим, сжимающим его плечи пальцам, даже немного заехав по себе. Подскакивает и поднимает над головой. — Пошли отсюда нахер! — Рявкает Волков, перед глазами просто бегают темные пятна. Ярость. Просто такая чистая и ненормальная. Семен тут же завизжал как поросенок (что даже больше подходит), а Ромка пополз назад, держась за окровавленный нос. — Ты че поехавший?! Это прозвище было с ним до конца жизни. И Семка не выдержал. Побежал. Рома в ужасе посмотрел сначала на сбежавшего «товарища», потом на Олега. И кинулся следом. Волк опустил кирпич. Пальцы неприятно зудели. Боль медленно возвращалась. А ярость начинала гаснуть, как будто в костре внезапно кончился бензин. И тут его пнули в спину. Рано. Олег еле смог удержаться на ногах, но его снова хватают за капюшон и тащат назад. Волк запинается о железные столбы качели, падает на сырой песок. — Вот ты как значит, да? — Длинноруков угрожающе подходит ближе и тут же наступает на живот… Сука. Для своих двенадцати, он ростом под сто семьдесят. У Олега перед глазами заплясали искорки. Как оказывается, это Вован так — на пробу. В следующую секунду его уже с такой силой пинают в живот, что Олег думает, что выблюет собственные внутренности. Его хватают за запястье, сдергивает рукав куртки. На пальцы наступают всем весом, отчего Олег не выдерживает и тихо скулит сквозь зубы. Носок чужого, грязного ботинка упирается в горло, не позволяя отвернуться. — Решил за мразь заступиться? Значит будешь за мразь отдуваться. Как с фашистами. — Олег уже не воспринимает слова, перед ним все плывет. Как тут кожу на виске опаляет жар. И Олег кричит. Он чувствует, как огонь вгрызается в кожу. Как пламя медленно поднимается по плоти. В нос бьет запах горелого мяса. Огонь медленно подымается выше. К волосам. Напор внезапно и Олег тут же виском утыкается в песок и трет, терт… От этого еще больнее. Все стирается в мясо, в кровь, сука, сука. — Бывай. — коротко бросает Длиноруков, — Мразь. Волкову кажется, что он сейчас сойдет с ума. От боли. Это пиздец. Полный и беспросветный. Однако свой-не-свой в голове холодно цедит одно слово: «Заслужил.» Потому что ты трус, Олег. И Волков решает, что больше никогда не будет трусом. Теперь нужно быть таким, каким его учил быть отец. Постепенно, гул в ушах стихает. Слышны только всхлипы. Олег встает на колени. Ладонями упирается в сырой песок, но все же встает. В глазах потемнело от рвущей боли. Сначала на четвереньки, потом с трудом разогнулся полностью. Холодный морской ветер не успокаивал боль, но сейчас Олег почувствовал себя… свободным. По настоящему свободным. На ватных ногах, он медленно подходит к трясущемуся комку рядом. По песку отчетливо видно тянущуюся к нему дорожку из крови. Он тихо рыдает. Олег присел на корточки рядом. Непозволительно близко. Сначала хочется как-то успокаивающе погладить по спине, но тут же отметает эту мысль. Это из-за него… «Разумовский» это все терпит. Из-за него. — Прости меня. Мальчик вздрагивает, но не поворачивается. Просто весь напрягается как пружина. Он просто ждет. Ждет как снова будут бить. Что будут жечь. — Я должен был вмешаться раньше… Прости. — тихо повторяет Волков. Сейчас ему кажется. что его полностью выдавили. Все эмоции стали какими-то бесцветными после этой… безумной злости. Олег сам дергается, когда рыжая макушка приподнимается и до ужаса медленно разворачивается к нему. По подбородку стекает кровь, на которую налип песок. Рот приоткрыт, словно… закрыть больно. — Зубы… на месте? — Неловко проговаривает Волков, и тут же злится на себя за тупейший вопрос. Мальчик не шевелится, и, после секундной паузы, еле заметно кивает. Больно. — Давай… — Олег ежиться, бегает глазами по пляжу, после чего наконец продолжает, — Доведу до… здания? Сейчас «детдом» кажется максимально мерзким и неуместным. Рыжий дрожит. Волков ищет в его лице хоть какой-нибудь ответ, эмоцию. чтобы хотя бы знать, что ему сейчас делать. Уйти? Точно нет. А что… Поток мыслей прерывается. когда Олег смотрит ему прямо в глаза. Он таких вообще никогда не видел. Одновременно светлые, по краям, как небо, и глубокие и тёмные к центру, как океан. И тут же отвел взгляд. Показалось как-то неуместно и неприлично. Олег неуверенно протянул руку Разумовскому.

__________

Он так и не смог уснуть. В конце концов, Волков просто забил. Нужно было еще много чего сделать. Пункт «сон» можно спокойно спустить в самый низ по списку, все равно грядущая неделя обещают быть не просто тяжелой. Еще три дня назад он вскрыл все возможные тайники, слил бензин из джипа, а потом, уже при дневном свете полностью обшарил его еще одни гребанный раз. Список вещей, который нужно приобрести как можно скорее пополнялся. Вернее рос в геометрической прогрессии. Однако заначек из книг уже не хватило на все потребности, поэтому, Волков выделил вещи первичной необходимости и добавил к бесконечно огромному списку внутри головы — «вывести все возможные деньги из Holt-а», пока эту шарашкину контору не прикрыли окончательно. А когда все уже было готово, Олег столкнулся с настоящей проблемой. Которая постепенно начинала перерастать в реальную панику. Он не может покинуть дом. От мысли, что Серый спокойно может умереть, пока его не будет рядом, вообще не давала покоя. Даже когда он отошел от дома на приличное расстояние, внутренний голос, настоятельно игнорирующий, что если сидеть безвылазно, случиться тоже самое, снова и снова повторял как заезженную пластинку два слова: «Надо. Вернуться.» Он был прав. Вернуться как можно скорее. И наконец, спустя часа два, а то и больше, Волков наконец-таки выходит на дорогу. Причем эта была не трасса. Не городская дорога, по которой стабильно раз в две-три минуты проезжают навороченные машины и так далее, по нарастающей. Обычная пыльная дорога. С лужами и ямами. Посреди поля. Солнце вышло из-за облаков, после чего и сразу стало тепло. Даже на душе немного стало… спокойнее. Волков раз за разом вспоминал дом. Именно старый, разрушенный дом. В деревне. Почему то, это погода напоминала ему именно о детском лете. Вернее, о детском видении лета. Где есть только ты, природа, солнце и река в двух километрах отсюда. И нет никаких охотящихся за тобой служб безопасности с ФСБ, наёмников, треснувших ребер и вообще, Сирии. Просто, как раньше. Как было раньше. Как только вдали показался город (хотя правильнее это было назвать поселком городского типа, на город он и в жизни не потянет), Олег натянул медицинскую маску, дабы не привлекать лишнего внимания. С постоянными приступами кашля, он спокойно сойдет за больного. Использовать собственное плачевное положение, как защиту, его научил Вадим. Жаль, Олег так и не отплатил ему тем же. Наверное жаль. Но Олега это ни разу не спасло. От косых взглядов — точно. Закупится нужными сейчас вещами — это одно, а донести все это до базы — совсем другое. Тем более по лесу. Тем более, когда начался дождь. Иногда Олегу казалось, что он одновременно проклят всеми существующими и нет Богами. Когда он чудом дополз обратно к базе, разбушевался настоящий шторм. Куртка Волкова не спасла вообще. В ней было одновременно слишком жарко и до безумия холодно. Как бы странно это не звучало теперь, от адаптированного под самые жесткие условия Призрака. Как только пакеты коснулись пола, Волков понял, что больше их не поднимет, а дотащит волоком. Легкие снова сходили с ума, и скорее, он задохнется, чем снова что-то потащит в такую даль. Небо было затянуто абсолютно черными тучами. Здесь, вдали от цивилизации это было особенно заметно. Ни фонарей, ни прочих городских огней. Просто темнота. И тишина. Последняя длилась недолго. Как только Олег захлопнул дверь, в небе раздались раскаты грома, а дождь полился с новой силой. Олег устало выдохнул. Нормализовать дыхание никак не получалось. Волк стянул промокшую насквозь куртку и швырнул куда-то в другой конец «прихожей». Может присесть на кухне и выпить воды? Он, конечно, еще не дед, но жалеть себя тоже уметь надо. Выжитый в лимон Волков не сможет помочь Сереже. А еще нужно включить генератор. Если будет совсем холодно наверху. Олег медленно побрел по обшарпанному коридору в сторону кухни. Сейчас он и правда, больше походил на промокшую под дождем псину. Весь немного трясся, по лбу и волосам стекали холодный капли. Как тут он остановился, как вкопанный. Вспышка молнии осветила боковой дверной проем. Именно чертову кухню. Белый свет вспыхнул лишь на мгновение, но его хватило, чтобы Олег понял. На кухне стоял человек. Блять-блять-блять как он мог так легко облажаться?! Значит в машине и вправду стоял трекер. Просто Волков — последний идиот и его не нашел. Вадим был прав. «Теряешь хватку, брат.» В голове невольно крутилось всего два вопроса. Что делать. И что с Серым. Рука медленно потянулась к пистолету, с которым теперь Волк просто на автомате не расставался. Привычка Вадика и правда полезная. Когда надо, может и пригодиться например сейчас. Он был слишком шумным, когда вошел. Значит они знают, что он здесь. Если сейчас побежать наверх, к Серому, привлечет только больше внимания. А возможно, и приведет наемников к нему. Значит просто войти. Пистолет Вадима в руках кажется неприятно холодным. Но сейчас об этом не стоит даже думать. Олег врывается на кухню и тут же чувствует, как сердце пропускает удар. — Магазин — вынуть, пистолет — бросить мне под ноги, сам — отошел. Нож уперся прямо в яремную вену. Олег замер. Именно от полного непонимания. Даже облегчения, что наёмников здесь нет, он никакого не почувствовал. Разумовский стоял перед ним, немного склонившись на бок, будто стоять во весь рост сил уже не было. В темноте кухни, кровавое пятно в центре смирительной рубашки зияет черной дырой. И во мраке сияют, как огоньки, два желтый глаза. — Быстро! - Рявкнул Птица, угрожающе надавил лезвием на собственно горло. Первым пробудилась ненависть. Такая резкая и обжигающая. Злость просто сжимает все внутри и буквально наизнанку выворачивает. Каждая рана в его теле призывающе ноет, хочет отмщения. Волков медленно вынимает магазин, бросает ствол под ноги, как послушная шавка. Сейчас в нем стоит только страх. Дичайший страх. Который смешивается с яростью, что так хотела вырваться наружу. Увидев, что Олег выполнил приказ, Птица только скалится. Недоверчиво и злобно. — Садись, у нас полно времени! Много что придется обговорить… — Птица скалится, чудовищно и по звериному. — Я постою. — холодно произносит Олег. — Живо. Повторять в третий раз не пришлось. — Я не скучал, если тебе интересно. «Разумовский» сел напротив Волкова, блаженно закуси губу. — Справился ты конечно… отвратительно. - Птица прокрутил нож в руке, завороженно ловя взглядом отбелки на лезвии, после чего снова посмотрел на Олега, — Но не то, чтобы у меня был выбор… — Ты сказал, отомстишь и оставишь нас в покое. — пророкотал Олег, чувствуя, как ярость уже подступает к горлу. — Ты глухой?! — Олег удивляется, как смог вывеси его всего одной фразой, — Если бы план сработал идеально, а ты не смог даже Грома прикончить! Живучий. Сука. Олег сам разочарован. Но на этот раз он лучше сам сдохнет, чем позволит этому упырю собой манипулировать. — Иногда остаться в живых в разы хуже смерти. — Процедил Волков, встречаясь с глазами-огоньками, — То что ты устроил он на всю жизнь запомнит. — Из «дорогих» ему людей ты не убил практически никого! — Глаза горят адским пламенем, ибо жажда невинной крови не была удовлетворена, — Даже не… ты… Аргх! Птице этого мало. До одури, до жути мало. Птица со всей силы дергает себя за волосы, отчего Олегу хочется его придушить. На уголках золотистых глаз появляются капельки слез. — Хотя знаешь ты прав… Что? — Ты прав… — повторил Птица, голос дрожал в какой-то истерической ярости, — Хуже смерти… На лице появляется злорадная улыбка. Больше напоминающая оскал. Птица облизнул белые клыки, размазав по ним алую жидкость. — Ты ведь даже не знаешь… что с ним там делали… - Олег в полной мере ощутил холодок, пробежавший по спине. Чувство угрозы сменяется чем-то вязким. — О, я могу все рассказать! - Птица моментально оживает, словно в разговоре упомянули его любимую тему, — В мельчайших подробностях! Это и есть бессилие. Не то, когда ты слабак и это страшно, не когда кончаются силы… а… когда силы то есть, но… спасти человека, ради которого готов был умереть, уже не можешь. — Только, с чего бы начать… Даже не знаю, так столько всего! Может с экспериментов? Не думаю, что тебе интересно слушать, некоторые ты сам видел… Хоть и не самые поехавшие, но… — Птица кусает губы, бегает глазами по комнате, но снова и снова возвращается к Олегу, — Или как он пытался себя убить? Наш Сережа очень изобретательный, знаешь ли! Олег сжимает кулак. так сильно, что можно различить хруст костей. Шепот, каждое слово, как лезвием в сердце ударяет. Четко, больно. Прямо в центр. — Он обточил собственный крестик о ножку кровати, представляешь? Птице все это предоставляет немыслимое удовольствие. Вернее, должно предоставлять. Он вылавливает каждую эмоцию, каждое колебание, словно его насквозь видит. — … Делал вид, что принимал снотворное, а потом хотел все это разом выпить! — Птица заржал. Жутко и по безумному, словно в припадке. Щупальца неприятно касаются внутренностей. Скопившаяся злость никуда не девается. Остро появляется желание что-нибудь… уничтожить. — …Отдельный ад был в его голове. Мне казалось, он сотрет себя мозги в мясо одними только мыслями. Потерять АБСОЛЮТНО ВСЕ! Начиная от того, к чему шел годами и заканчивая… — Птица намеренно замолчал, снова прокрутив в руке лезвие, — Остаться в этом гребанном месте навсегда, до конца жизни, все последние дни провести в стенах, где тебя пичкают таким дерьмом, что потом ты сам уже приползешь и сделаешь все ради еще одной дозы! — Заткнись. — Не. Перебивай. Меня. — Последнее слово парень выплевывает, желая просто наконец вылить всю ту грязь, что еще не смог произнести вслух. — Какой вообще смысл в твоем театре? — Рявкнул Волков, злость уже стала невыносимой. — Просто заткнись, тварь! — Хтоническая сущность уже полностью теряет контроль, а наслаждение улетучивается мгновенно, — Замолчи, заткнись, хватит! — Зачем ты стрелял?! — Олегу дико хочется просто приподнять его за шкирку и приложить головой об стол. Сейчас, когда Птица «живой», не было страшно. Он бы так и обошелся предателем, а может даже пошел бы дальше. По крайней мере молоток, призывно выглядывающий из-под раковины, точно этого ждал. Вот только второй этого не переживёт. Да и сам Олег… тоже. — Да потому что это все твоя вина! Волков так и застывает, потому что злость упирается во внутреннюю стену. Одновременно еще больше разжигающую и… — Моя вина?! Он из-за тебя попал в… — Да потому что ты его бросил! Ничего бы не случилось, если бы ты не решил съебаться куда подальше, только чтобы потешить свое эго! Теперь злость окончательно притупляется. Сейчас единственное, что остается — это замешательство. — Ублюдок, слышишь?! Это все твоя вина! Все это из-за тебя! У Птицы рвет башню. Звезды, как же он его ненавидит. Тварь, сволочь, уебок, как ты вообще посмел вернуться?! В глазах начинает темнеть. От бешенства. — Скажи это. Просто блядь, скажи. Что ты чувствуешь? — Клыки больно впиваются в плоть, зубы сжались до скрипа. Холодно и отстранённо. Это больше была просто апатия. Никакая не боль. — Ничего. — Сухо отвечает Олег. Хотя внутри пусто. Душу давит, душит изнутри, и… А может это и есть вина? Чувства, заторможенные и мазаные смешиваются в один сплошной комок. Птица с размаху бьет его в лицо. Олег не сразу понимает, что бьет рукой с ножом. Лезвие впечатывается в плоть, разрывает мышцы. Тёплая кровь капает на пол. Боль остро растекается по рассеченной щеке и брови. В глаз стекает тёплая кровь. Но Олег не то, что даже не отшатывается, он не делает ничего. — Сука, — сплевывает Птица. — Я ненавижу тебя. Ненавижу. Раз за разом впадая в безумия границы стирались. А от Разумовского… настоящего Разумовского оставалось все меньше. А он даже не мог на это повлиять. Лишь заверить, что его спасут какие-то там таблетки. Потому что иначе, он просто сойдет с ума окончательно. Ненависть ко всему тогда просто разрушала все другие чувства. Птица уже не мог понимать и чувствовать чего хочет… он. Даже сейчас рассудок плавился. Поток мыслей превращался в какое-то месиво. Птица хочет всего одного. Чтобы Олег почувствовал это. И его все больше бесит, что он почти не видит его реакции. В горло ударил неприятный горячий ком. Легкие сдавило болезненным спазмом. Позыв сдержать не удалось. Птиц согнулся в жутком приступе кровавого кашля. Темная и вязкая жидкость моментально заполнила рот и вылилась на пол, в голову ударил жар. «Разумовский» потянулся вперед и ткнул ножом Волкову куда-то между ребер. — Во всем случившемся виноват только ты. Лучше бы ты просто издох в своей Сирии, миру только легче без такого ублюдка. Ярость. Чистая, безудержная, перерастающая в бешенство. — Т-ты обманул его, ты его бросил, т-ты… Даже не вернулся если бы не я?! Если бы тебя не бросили подыхать, ты бы не вернулся, да?! Птица взвыл, схватившись за голову и сжав с новой силой нож в руке, подавляя желание прямо сейчас воткнуть его Волкову в глотку. Птица никогда еще не был так зол. Сейчас, он, казалось, ощутил весь гребанный спектр человеческих эмоций. И сейчас стало больно. Больно не в теле, на душе. Неприятно, мерзостно. Если бы не Олег, все было бы в порядке. Он ненавидел Олега, потому что он его заменил. Да, никакие психиатры не помогли бы, но сам факт, что Волков даже не пытался ничего сделать… «Потому что реальный друг лучше воображаемого… да?» Как же он ненавидел человеческий разум. Ломающийся и рвущийся от каждого слова. Разум, который раз за разом упрекал себя во всех бедах и ошибках, уничтожает остатки самобичеванием. Ему уже приходилось делать этот выбор. Маленького Сергея он с лёгкостью мог убедить, что именно Волков — причина всех страданий. Но он так не сделал. А почему? Но он всегда хотел, как лучше для Сережи. Он всегда исполнял его желания. Даже в какой-то степени был повернут на этом. Одержим. Он сам прекрасно понимал — еще чуть-чуть и не останется ничего. Разумовский потерял все, что можно потерять. Выполнит ли он его последнее желание?.. Птица снова смеется. Голова безвольно опадает на грудь, волосы закрывают лицо. Медленно, истерические смешки сменятся всхлипами. Птица в своем всемогуществе оказался абсолютно бесполезен. Иронично и смешно, не правда ли? Из всех возможных исходом его все равно ожидал самый худший. Темная жидкость стекает по рукам, костяшки худущих пальцев, белую больничную одежду. Птица медленно поднялся с пола, пробежавшись глазами по окровавленному ножу. — Новый уговор. - Холодно прорычал одержимый, злобно блеснув золотыми глазами. Волков не поднимется за ним, а остается сидеть, отрешенно смотрит куда-то в пол, на капли разумовской крови. — Ты все ему расскажешь. Вообще все. Всю свою гребанную ложь ты вывалишь, как миленький. Всю. Нож с лязгом втыкается в деревянный стол, обессиленная ладонь безвольно сползает вниз, с поверхности. — И тогда я уйду. Медленно, шатаясь, он побрел к выходу. Сейчас не оставалось сил не злиться, не просто думать о чем-то еще. Он просто ненавидел. — Обещаю.