Клетка

Обещание папы поговорить о поведении Сары утром так и осталось обещанием. Едва солнце протянуло бесплотные руки к остывшим за ночь улицам, Роберт Уильямс схватил кожаный чемоданчик с блестящими застежками и унесся на работу. Сара проснулась полвосьмого утра то ли от когтей очередной совы, желавшей выцарапать ей глаза, то ли от соблазнительного запаха бекона, щекотавшего нос. Промычав что-то, она перевернулась на живот и зажмурилась, пытаясь вновь погрузиться в сон, но в голову, как назло, полезли назойливые мысли, разогнавшие остатки сонливости. Обреченно вздохнув, Сара решила встать. Трехчасовой отдых не добавил ей ни бодрости, ни энергии. Голова гудела, а, когда Сара попыталась оторвать ее от подушки, ей показалось, что та весила не меньше сотни фунтов. После нескольких попыток подняться Саре удалось наконец покинуть поле притяжения кровати, и она обнаружила, что едва могла ходить на дрожащих после визита в Лабиринт ногах. Вдобавок к этому тело болело так, будто кто-то перепутал Сару с пиньятой и от души отлупил бейсбольной битой. Морщась от каждого шага, она кое-как добралась до ванной. Скинув одежду, изрядно потрепанную вчерашними злоключениями, Сара критически осмотрела себя. — Ч-черт… — выдохнула она и, закутавшись в полотенце, спешно вернулась в комнату. Добежав до окна, Сара быстро задернула шторы и, встав перед напольным зеркалом, бросила полотенце на кровать. Оно тут же соскользнуло на пол, но Сара этого не заметила. — Вот черт! — повторила она, с ужасом глядя на свое отражение. Все ее тело было в синяках. Лиловые и синие пятна расплывались под ребрами и оплетали талию, клеймили предплечья и уродливыми кляксами ползли по бедрам, доходя до икр. А по форме они были очень похожи на следы от… пальцев! — Что за? — Сара нахмурилась, повернувшись спиной к зеркалу и глядя на себя через плечо, как вдруг ее осенило. — Господи! Вот гадство! Руки помощи. Чертовы. Каменные. Руки. Помощи. Не было ничего удивительного в том, что она выглядела как жертва группового избиения. Когда Сара провалилась в ублиет, несколько сотен каменных пальцев пересчитали ей все кости, пытаясь затормозить падение. Да и объятия рук, державших Сару, пока она решала, какое направление выбрать, не отличались особой нежностью. Она же теперь недели две не сможет носить футболки и шорты, а ведь в этом месяце обещали аномальную жару! Вряд ли папа заметит эту странность, а вот Ирен с ее назойливым вниманием очень даже может. — Вдохновлялся тем, что я люблю, Джарет? — с ненавистью спросила Сара у зеркала. Оно, конечно же, не ответило. — Как-то ты облажался, потому что я никогда не мечтала превратиться в один большой синяк! Сжав губы в тонкую линию, Сара вернулась в ванную и, старательно отводя взгляд от зеркала над раковиной, зашла в душ. Она вздрогнула, когда поток воды обрушился на горячую кожу, и прикоснулась лбом к стене. Пару минут Сара стояла, не шевелясь, позволяя воде вместе с грязью смывать страх и усталость. И блестки. Да, она готова была поклясться, что видела, как в сливное отверстие утекли блестки. Отбросив волосы, прилипшие к лицу, Сара потянулась к шампуню. Перед глазами оказалось предплечье, изуродованное синими пятнами. Рука дрогнула, Сара уронила флакон и, опершись спиной о стену, закрыла лицо ладонями. Ей придется постараться, чтобы за две недели родители случайно не увидели синяки. Случайно. Так ведь оно и выходит, правда? Тебе кажется, что ситуация под контролем и тут бац! Происходит нечто абсурдное и переворачивает все с ног на голову. Как, например, похищение младшего брата гоблинами, неожиданно оказавшимися куда более реальными, чем она думала. Что будет, если папа с Ирен увидят отметины на руках и заставят ее поднять рукава до плеч? Или закатать джинсы до колен и выше? Как она объяснит появление четких следов от чьих-то пальцев на животе и спине? Они же сразу подумают… Господи. «Папочка, не волнуйся, надо мной не надругалась банда отморозков. Я всего лишь попросила гоблинов забрать Тоби, и они, черт их побери, его забрали. А потом я упала в глубокую дыру и меня поймали каменные руки, случайно наставив мне кучу синяков. Но на самом деле я им благодарна, потому что, если бы не они, я бы разбилась насмерть, и тогда проблема синяков потеряла бы актуальность в принципе. Ах да, еще я победила Короля гоблинов, и теперь он, возможно, захочет отомстить, так что нам всем угрожает опасность в лице злобного колдуна, который может любого из нас превратить в букашку» Сара усмехнулась. Объяснение вышло просто идеальным. Идеальным билетом в психушку. Вот только, когда она попыталась придумать что-то более реалистичное, ей в голову не пришло ничего, что не довело бы папу до инфаркта. Так и не сочинив приличную отговорку, Сара вышла из ванной, натянула легинсы и растянутую кофту с кроликами и, ведомая запахом поджаренного бекона, спустилась на кухню. — Сара, дорогая, — Ирен вовсю звенела тарелками. Тоби сидел на детском стульчике и с сосредоточенным видом пытался попасть ложкой в рот. Все его лицо было измазано кашей, — я как раз собиралась тебя будить. Сегодня на завтрак омлет с беконом. — Да, я поняла, — пробубнила Сара, усаживаясь за стол, и поморщилась, прочувствовав добрую половину своих синяков. — Спасибо. Перед ней появилась тарелка с ароматным омлетом, свернутым в рулет. Поставив на стол вторую, Ирен села рядом. Себе она вместо бекона положила брокколи. — Ты говорила что-то про птиц вчера. Сара замерла на мгновение, а потом нарочито небрежно пожала плечами. — Да, про сов. Я где-то читала, что они стали часто залетать в дома. Какой-то сбой в инстинктах или что-то вроде того. Просят… сообщать в службу защиты дикой природы, если увидишь их. — Сбой у сов? — Ирен налила себе зеленый чай. — Странно. Ничего об этом не слышала. — Не помню, где я прочитала… — Ты хочешь сообщить о вчерашней сове? — Эм-м, ну-у-у… На самом деле, я не уверена, что это была сова, — Сара замялась, блуждая по скользкой дорожке непродуманного вранья. — В общем, нет. Но если ты увидишь сову, просто скажи мне, а я узнаю, куда надо звонить. Мне… стало интересно как это происходит. Я имею в виду, как работают службы по защите дикой природы. Уши начали краснеть от количества бреда, которое им приходилось выслушивать от собственной хозяйки. Сара всегда считала свою фантазию богатой, но, когда дело доходило до лжи, ей не помогали ни фантазия, ни актерские задатки, которые, как она надеялась, передала ей мама. Пытаясь скрыть смущение, Сара отправила в рот вилку с омлетом, всем своим видом показывая, что она занята крайне важным делом и не намерена отвлекаться на разговор. — Не знала, что тебя интересует защита дикой природы, — сказала Ирен. — Не знала, что ты в курсе моих интересов, — выплюнула Сара. Слова вырвались сами собой, она даже не успела подумать, прежде чем те слетели с языка. Вышло довольно грубо. Ирен, видимо, хотела сказать что-то еще, ее губы приоткрылись, но, услышав Сару, женщина осеклась. Выражение ее лица не изменилось, но взгляд заметно похолодел. Взяв салфетку, она принялась вытирать рот Тоби с таким усердием, будто собиралась вести его на конкурс красоты для малышей. Скорчив недовольную гримасу, Тоби замотал головой, пытаясь увернуться от материнской заботы, но, несмотря на все усилия, с треском проиграл эту битву. — Раз уж мы закончили с совами, — сказала Ирен, оставив сына в покое, — объясни мне, пожалуйста, почему полосатый комбинезон Тоби такой грязный. — Грязный? — Локти, колени, попа — все в грязи и каких-то блестках. И руки тоже были грязными. Теперь к пылающим ушам добавились стремительно краснеющие щеки. Конечно, ей и в голову не пришло проверить внешний вид Тоби после посещения Лабиринта, а ведь он провел там почти тринадцать часов, ползал по перевернутым лестницам и еще черт знает где. Сара не знала, где именно Джарет держал брата все это время, но, судя по свинарнику, посреди которого преспокойно стоял трон, это место явно не было оплотом чистоты и порядка. Хотя… а что она могла сделать? Сара все равно не успела бы постирать и высушить одежду Тоби до прихода родителей. Но она могла переодеть его и кинуть комбинезон в стирку, сказав, что брат выпросил у нее сок и облился. Это объяснение принесло бы куда меньше проблем. О черт, черт, черт! Какую же глупую ошибку она совершила! — Тоби отказывался спать, и я выпустила его ненадолго. Наверное, испачкался, пока ползал. — И где же он ползал, интересно? У нас в доме полы чистые. Это было правдой — Ирен была помешана на чистоте. Каждый день она с маниакальным усердием драила полы на двух этажах, остервенело протирала тумбочки и шкафы, агрессивно пылесосила мягкую мебель и вела безжалостную войну с пауками. Глядя на ее старания, папа шутил, что их дом можно было использовать как операционную. По уровню стерильности он явно не уступал лучшим хирургическим кабинетам штата. Единственным местом, которое Ирен трогать не позволялось, была комната Сары. Конечно, мачеха заходила туда и заходила слишком часто, заставляя падчерицу пыхтеть от злости, но ее визиты носили лишь вербальный характер — попросить, приказать, поругать. Предложить провести время вместе, как будто существовала хоть какая-то вероятность, что Сара не откажется. Но осквернять ее пол чистящими, марать мокрой тряпкой милые сердцу шкафчики или, не дай бог, перекладывать вещи, стоящие ровно на тех местах, где им следовало стоять, Ирен не решалась. Сара отучила ее от этого два года назад с помощью нескольких особенно громких истерик. — Значит, не такие уж они и чистые, — Сара решила уйти в глухую оборону. Зря. Выражение лица Ирен ожесточилось. Мачеха не выносила нападок на свои методы ведения домашнего хозяйства, а критику качества работы и вовсе воспринимала как смертельное оскорбление. — Ты выгнала Тоби на улицу? — ее тоном можно было заморозить целое озеро. — Что? Нет. — В этот ужасный дождь? — Нет! — Ты хочешь, чтобы он заболел? Это месть за то, что мы с отцом в кои-то веки попросили тебя посидеть с братом? Сару будто ударило током. — Господи! — воскликнула она, вскакивая на ноги и роняя вилку. Та ударилась о край тарелки и, звякнув, соскользнула на стол. Кусочки бекона просыпались на белоснежную салфетку, пачкая ее жиром. Месть. Какое мерзкое, уродливое слово. Сердце забилось с болью, будто Ирен полоснула по нему ножом. Глаза мачехи расширились. — Изволь вести себя прилично, юная леди! — повысила голос Ирен, и ее шея начала покрываться красными пятнами, которые появлялись всегда, когда Саре удавалось вывести ее из себя. Не то чтобы это было сложно. Тоби захныкал, глядя на мать с сестрой. — Никуда я его не выгоняла! — закричала Сара, чувствуя, как к глазам подступают слезы, — И никому не мстила! «Бери выше, Ирен — я отдала твоего единственного сына гоблинам». — Тогда почему он был таким грязным?! Сару бросило в жар и тут же окатило волной холода. Она не должна узнать. Господи, Сара не могла позволить Ирен все узнать, ей нужно было оправдаться! — Потому что… потому что я… Он плакал. Я не могла его успокоить. Он хотел гулять, и мы вышли на крыльцо. Он постоял у перил, а потом зачем-то решил лечь. Я подняла его и унесла в дом. Он был на улице буквально две минуты, но зато перестал плакать. И никакого дождя уже не было! — Раз так, почему ты его не переодела? — Я забыла! — взвыла Сара, и слезы брызнули у нее из глаз. Схватив тарелку с почти нетронутым омлетом, она подскочила к мусорке и судорожным движением вывалила все в ведро. Затем бросила тарелку в раковину и, не сказав больше ни слова, выбежала из кухни. Гостиная. Лестница. Ступенька, ступенька, ступенька. Тоби уже вовсю ревел, по максимуму используя возможности своих пока что крошечных легких. «Ты хочешь, чтобы он заболел? Это месть за то, что мы с отцом в кои-то веки попросили тебя посидеть с братом?» «Я хочу, чтобы гоблины пришли и забрали тебя. Прямо сейчас!» «Я исполнил твое желание, Сара. Ты свободна». Нет, нет, нет! Она не хотела этого. Она не мстила. Сара любила Тоби, она не желала, чтобы с ним случилось что-то плохое. Все это было случайностью, Она не знала, что гоблины взаправду его заберут! Дверь в спальню распахнулась с грохотом и с таким же грохотом вернулась на место. Сара рухнула на кровать, уткнувшись лицом в подушку. Громко шмыгнув носом, она рывком перевернулась на бок, прижала еще одну подушку к животу и подтянула колени к груди. Она не хотела, чтобы с Тоби случилось что-то плохое. Правда не хотела. Конечно, иногда он ее бесил, даже очень. Этот Тоби-брат-наполовину… Она любила половину, принадлежащую папе, а значит, вмещавшую в себя и ее, Сарину, частичку. Сара искренне радовалась, если ей удавалась рассмешить брата, и заливисто хохотала, уворачиваясь от Тоби, когда тот кусал ее за нос гладкими деснами, приняв за пустышку для прорезывания зубов. Ей нравилось брать Тоби на руки и чувствовать, как малыш доверчиво прижимается к груди, будто ища в старшей сестре защиту. Когда Тоби спал, он напоминал Саре маленького ангела, а, когда просыпался, был таким смешным с его торчащими во все стороны волосами и сонными, ничего не понимающими глазами. Все это, как считала Сара, было частью их с папой половины. Но ведь была еще и половина, принадлежащая Ирен. И вот она, именно она, Сара точно была в этом уверена, причиняла ей боль. Тоби доставалось все: любовь, внимание, забота. И вещи, даже, если они ему не принадлежали, даже если они были дороги самой Саре, а Тоби нужны были как сиюминутное развлечение. Сколько игрушек перекочевало из ее комнаты в кроватку младшего брата под аккомпанемент безапелляционных: «Ты уже взрослая, а он маленький», «Поиграет и отдаст», «Не будь жадиной, у тебя это все равно лежит без дела», «Посмотри, как он плачет, я не могу его успокоить», «Тебе не стыдно?» Саре не было стыдно, Саре было обидно, ведь Тоби любили в два раза сильнее, а, может, даже в три или в четыре. Каждый божий день о нем заботились и мама, и папа. А у нее был только папа, но и он, возвращаясь с работы, шел обнимать маленького сына, а не повзрослевшую дочь. Раньше все было по-другому. Тогда, когда мама жила с ними в этом самом доме, веселом и теплом, то и дело хохочущим голосами двух влюбленных взрослых и одного счастливого ребенка. Это было время, когда Саре охотно читали сказки и всегда целовали перед сном, когда ее обнимали просто так, а не за дурацкие достижения в школе. Это время пахло персиковым пирогом и звучало, как мамины колыбельные. Тогда Сара чувствовала, что у нее есть дом. Теперь же под оккупацией Ирен ее, Сарин дом, превратился в холодный, вычищенный до блеска склеп, в темных углах которого, там, куда мачеха не могла добраться, покоились мечты Сары о воссоединении родителей. Порой ей казалось, что, горбя спину за уборкой, Ирен пыталась выскоблить отсюда воспоминания о настоящей хозяйке дома Уильямсов. Как будто мачеха понимала, что ей здесь места не было и хотела расчистить его таким примитивным способом. Примитивный. Это было правильное слово. Ирен была именно примитивной. Скучной, как учебник по математике, простой, как детская задачка. Не то что мама. Та была похожа на бурю или вулкан, она была непредсказуемой и очень эмоциональной. А еще веселой. Сара никогда не скучала, когда мама забирала ее к себе, хотя в последние годы это случалось все реже. Чем популярнее становилась Линда Уильямс, тем больше строчек появлялось в ее графике, и общение с подрастающей дочерью туда просто не помещалось. Но Сара не злилась, нет. Разве что самую капельку, ведь она знала, какой потрясающей была ее мама, видела, как та блистала на театральных подмостках и лучезарно улыбалась с обложек шикарных журналов. Сара раздувалась от самодовольства, если ловила на себе завистливые взгляды сверстников или выслушивала просьбы узнать, нет ли возможности достать билеты на какую-нибудь премьеру. Тогда она делала задумчивый вид и после драматичной паузы (тут главное было не переборщить) говорила, что все лакомые места уже отданы важным людям, и ей самой еле досталось местечко в первом ряду. Хотя на самом деле Сара редко получала место хоть в первом ряду, хоть в последнем — мама не спешила баловать ее билетами. Но об этом досадном недоразумении другим знать было совершенно необязательно. Как бы то ни было, Сара знала, что мама ее любила, ведь в памяти хранились воспоминания о том, как нежно Линда заботилась о дочери, когда та была маленькой. Иногда Сара жалела о том, что выросла, хотя, спрашивается, что она могла с этим поделать? Саре казалось, что время превратило ее в противного монстра-переростка, с котором больше никто не хотел иметь дело. По крайней мере… не так как раньше. Однажды Майк Томпсон, школьный приятель Сары сказал, что после развода родители сдадут ее в приют, потому что у них появятся другие дети и «дочка-прицеп» (так он выразился) станет им не нужна. Тогда Сара рассмеялась, слишком громко и натянуто, как ей показалось, а Майка назвала глупым выдумщиком. И все же слова мальчишки надолго поселились в ее сердце, свив там гнездо из недоверия и страха. Когда папа и Ирен стали жить вместе, Сара каждый вечер стояла, прижавшись ухом к двери в их спальню и пыталась разобрать, говорят ли взрослые о приюте. В конечном счете ее поймали с поличным, потребовав объяснений, и Сара, заливаясь слезами, рассказала о словах Майка Томпсона. Она до сих пор помнила изумление в глазах папы и фальшивую жалость на лице мачехи. Тогда они с Ирен наперебой стали уверять Сару в том, что все это глупости, что ее очень любят, и страх отступил. Скукожился, как высушенное солнцем яблоко. Став старше, она всласть посмеялась над тогдашней собой, осознав, насколько нелепыми были эти страхи, но сейчас… сейчас они вновь полезли наружу, как ожившие мертвецы — из давно забытых могил. «Это месть за то, что мы с отцом в кои-то веки попросили тебя посидеть с братом?» Что будет, если родители узнают о том, что она едва не избавилась от Тоби? Ей устроят взбучку? Ее возненавидят? Выгонят из дома, прекратив с ней любое общение? Сара всхлипнула и закусила губу. Холод полз по коже, заставляя ее мелко дрожать, уткнувшись лбом в подушку. Кофта липла к мокрой от пота спине. Чувствуя, как зубы начинают отбивать чечетку, Сара приподнялась на локте и вцепилась в одеяло, резким движением натягивая его на себя. Укрывшись лишь наполовину, она почувствовала слабость и, тяжело задышав, рухнула на бок. Волосы упали ей на лицо, но Сара даже не попыталась их убрать. Голова, с самого утра радовавшая ее тупой болью в висках, разболелась не на шутку. Крепко сжав подушку, Сара свернулась в клубок, продолжая дрожать всем телом. Воображение жесткой кистью принялось рисовать образ папы, узнавшего о ее поступке. Его брови хмурились, а взгляд был тяжелым и… разочарованным. Никогда прежде Сара не видела его таким разочарованным. «— Это ведь твой брат, — сказал воображаемый папа, и его голос звучал тихо и глухо. — Твой родной брат». «— Брат наполовину, — возразил испуганный голосок воображаемой Сары. Воображаемый папа вздохнул. Он не казался рассерженным или возмущенным, скорее грустным и очень-очень уставшим. Плечи Роберта сгорбились, как будто ему приходилось нести тяжелый груз, а в темных глазах появилась горечь. Не было похоже, чтобы он собирался кричать. Папа никогда не кричал на Сару, даже, когда у него были все причины, чтобы выйти из себя. Даже когда Сара хотела, чтобы он вышел из себя. «— Ты мне больше не дочь, — Роберт заиграл желваками, уголки его губ нервно дернулись, — Сара». По щеке скатилась слеза и упала на подушку. Сара всхлипнула. А затем снова, и снова, и снова. Вскоре всхлипы превратились в полноценные рыдания. Сара вздрагивала всем телом, в скорбной тишине поливая слезами свежевыстиранную наволочку. Образ папы растаял в ее голове, и ему на смену пришла воображаемая Ирен. «— Как ты могла?! — кричала женщина. По ее шее привычно расплывались багровые пятна. — Мерзкая неблагодарная девчонка! Он же совсем ребенок! Он мог погибнуть! Ты подвергла Тоби смертельной опасности. Роберт, — она заозиралась, ища глазами мужа. Тот уже исчез из Сариной головы, но воображаемой Ирен было все равно, — Роберт, ее надо отправить на психиатрическую экспертизу. Все эти истерики еще куда ни шло, но ты понимаешь, что она пыталась сделать? Она пыталась убить своего брата. Убить, Роб! Девочка опасна! Ее надо изолировать!» Тоби перестал плакать. Сара не знала, когда именно, просто вдруг поняла, что дом затопила абсолютная тишина. Такая пустая и такая… душная. Душно. Саре было душно. Она задыхалась в немом плаче, с трудом глотая воздух, и в то же время ей было чудовищно, нестерпимо холодно, хотя за окном стоял аномально жаркий июль. В дверь постучали. — Сара? — приглушенный голос Ирен выдернул ее из воображаемого ада. Дверь зашуршала, задев ковер, и Сара уловила запах горячих бутербродов. Желудок отреагировал голодным урчанием, слишком громким и чертовски несвоевременным. — Ты ведь знаешь, что выбрасывать свежую еду нехорошо? Прошу, не делай так больше. Раздался звон, словно Ирен поставила тарелку на туалетный столик. Скрипнула половица, и кровать прогнулась под чужим весом. Вот чёрт. — Я сделала бутерброды. Усилием воли Сара воскресила в голове образ воображаемой Ирен, лишь бы отгородиться от Ирен настоящей. «Лицо женщины было красным, прямо как у Тоби после получасовой истерики. Ее ноздри раздувались, губы некрасиво кривились, а кулаки сжимались и разжимались, словно Ирен едва сдерживалась, чтобы не ударить падчерицу.» — Тебе не нужно врать, Сара, — голос Ирен настоящей был мягким. — Я бы не стала ругать тебя, если бы ты сразу сказала правду. Сара то ли хмыкнула, то ли всхлипнула в ответ на слова мачехи. О, Ирен и представить себе не могла, насколько она ошибалась. Ее бы хватил удар, если бы Сара действительно сказала правду. «Воображаемая Ирен бросилась на Сару, как дикий зверь, и, размахнувшись, со всей силы ударила ее ладонью по лицу. А затем еще. И еще. И еще, еще, еще, еще! Щеки горели от боли, разбитые губы наливались кровью, но Сара стойко терпела избиение, не позволяя себе выказывать слабость.» Ирен настоящая осторожно прикоснулась к плечу падчерицы. Сара вздрогнула, словно мачеха обожгла ее раскаленной кочергой. Виски отреагировали вспышкой боли. — Сара, ты меня слышишь? — Ирен убрала волосы с лица девушки. — Бог мой! — ее ладонь оказалась у Сары на лбу. — Да ты вся горишь! Встав с кровати, женщина раздраженно цыкнула. — Это все вчерашний дождь, — сказала она ворчливо, — Я ведь говорила тебе взять зонт, но когда ты меня слушала? Всегда все делаешь наперекор. Сара ничего не ответила. Вздохнув, Ирен вышла из комнаты, оставив дверь открытой. Ее не было несколько минут, Сара перевернулась на спину, глядя на кремовую стену коридора. Она уже начала было надеяться, что мачеха переключила внимание на Тоби или на недостаточно чистую тумбочку, но, как только эта мысль оформилась в ее голове, Ирен вернулась с градусником. — Никаких возражений, — строго сказала она и сунула градусник Саре в руки. Та послушно поднесла его ко рту и сжала губами. Ирен стояла рядом, топая ногой, и периодически поглядывала на наручные часы. Весь ее вид говорил: «А я ведь предупреждала». — Хватит, — сказала мачеха и протянула руку за градусником. Получив, его, она посмотрела результат и недовольно поджала и без того узкие губы. — Ох, Сара, — протянула Ирен, качая головой. — Съешь хотя бы один бутерброд, а я сейчас приготовлю бульон. — Кхм… ты… — Сара прокашлялась, обнаружив, что горло начинало саднить. — Ты не могла бы задернуть шторы? Глаза болят. Последующие часы Сара провела в постели, мучаясь от озноба и головной боли. Она не знала, дождь ли был всему виной или стресс от поисков Тоби, но, по всей видимости, она умудрилась подхватить серьезную простуду, а может, и что похуже. О том, чтобы выбросить красную книгу и фигурки из Лабиринта не шло и речи — Сара едва могла оторвать голову от подушки. Когда же она пыталась сменить положение на вертикальное, ей в глаза бросались черные мушки, а сердце, казалось, менялось местами с мозгом и усиленно стучало в черепной коробке. К тому же, даже если бы Саре удалось покинуть царство мрака и бацилл, в которое превратилась ее комната, вряд ли она бы смогла пройти мимо грозного стража врат в лице Ирен. Время от времени та заходила к падчерице, принося с собой то еду, то питье и постоянно заставляла мерить температуру. Когда Сара в очередной раз протянула ей градусник, глаза мачехи округлились, она тихо охнула и унеслась за жаропонижающим. Несмотря на вялые протесты Сары, Ирен сидела рядом с ней, пока та не заснула. А вечером пришел папа для того, чтобы погладить дочь по голове и пробормотать что-то невразумительное про дождь и бесценный опыт старших. Сара подозревала, что без наставлений Ирен он и этого не смог бы из себя выдавить. Она мысленно просила его поскорее уйти, и, к счастью, Роберт не стал задерживаться надолго. До появления Хоггла оставалась пара часов, и Сара надеялась, что их встреча пройдет без неожиданного вмешательства взрослых. За двадцать минут до полуночи Сара выбралась из постели, заперла дверь и села по-турецки перед зеркалом. Хоггл опоздал на десять минут, объяснив задержку проблемами с точкой перехода, что бы это ни значило. Он выглядел напряженным и очень спешил, так что его отчет вышел кратким. О Джарете не было никаких вестей. Совершенно. Король Гоблинов или Король Подземья (Сара понятия не имела, какой у Джарета на самом деле был титул) никому не показывался на глаза с момента своего поражения. Расправ с неверными не было тоже, что радовало, хотя Хоггл, явно входивший в почетную гильдию пессимистов и параноиков, считал это подлой уловкой. На этом их беседа закончилась. Следующие несколько дней Сара провела в борьбе с температурой и слабостью. Ей неприятно было это признавать, но помощь Ирен существенно облегчала болезнь. Сара помнила время, когда они с папой жили вдвоем. Роберт не мог себе позволить пропускать работу, а Линда была в вечных разъездах из-за гастролей, так что болеющей Саре приходилось заботиться о себе самостоятельно, как бы плохо ей ни было. О, каким страшным испытанием становилось простое разогревание еды, в какой тяжелый квест превращалась прогулка до кухни за графином с водой! А уж разобрать комментарии к лекарствам, написанные каракулями, которые папа искренне считал понятным почерком, и вовсе было невозможно. С Ирен все становилась проще. Совсем как во времена, когда о Саре заботилась Линда, куда более приспособленная к родительству, чем Роберт. Да, с Ирен определенно было не хуже. И готовила она более чем сносно. Сара упорно заталкивала эти мысли в дальний уголок сознания, но они не менее упорно появлялись в ее голове снова и снова. Через пару дней Хоггл пришел еще раз, чтобы сказать, что Джарет так и не объявился, чем спровоцировал многочисленные слухи о своей кончине. Они змеями ползли по Подземью, в равной степени пугая и радуя жителей, которые, судя по рассказам Хоггла, совсем не пылали любовью к своему Королю. Более того, по словам друга выходило, что одна половина населения Подземья искренне желала Джарету страшной смерти, а вторая даже думать о таком боялась, потому что он до чертиков их запугал. Сара наконец выбросила красную книгу, хотя ради этого ей пришлось долго убеждать Ирен в том, что небольшая прогулка при тридцати восьми пойдет ей только на пользу. Правда, прежде чем сделать это, она не удержалась и пролистала книгу в последний раз, жадно цепляясь глазами за картинки. В самом начале был изображен Король Гоблинов в выходном облачении — ее любимая иллюстрация. Сара долго разглядывала ее, словно хотела, чтобы рисунок отпечатался в памяти в мельчайших подробностях, а потом, повинуясь нелепому порыву, схватила со стола зеленый карандаш и пририсовала мужчине усы. К ее огромному разочарованию, монарх не стал выглядеть менее привлекательно. Пыхтя от злости, Сара закрасила надменное лицо полностью и только после этого смогла закрыть злополучную книгу и отнести ее на свалку. Чувство утраты преследовало ее еще неделю, несмотря на яростные попытки Сары избавиться от него с помощью исключительно логичных доводов и жгучей обиды на Джарета. Масла в огонь подливали и сны, в которых она бродила по извилистым тропам Лабиринта, то и дело ловя на себе цепкий взгляд совиных глаз. Эти глаза заставляли Сару просыпаться посреди ночи в холодном поту. Каждый раз она чувствовала себя опустошенной, словно в ее груди проделали дыру и капля за каплей вытягивали оттуда радость. Саре потребовалось несколько дней, чтобы понять, что причиной пустоты в сердце был не страх перед Джаретом, а тоска по Лабиринту, по его безумной магии и всему тому, от чего она отказалась вопреки самым страстным своим желаниям. Эти выводы ужаснули ее, так что Сара затолкала их в самый дальний ящик в хранилище мыслей, не желая больше к ним возвращаться. Как бы то ни было, ей нужно было жить дальше. Прошло уже две недели после посещения Лабиринта, когда Хоггл вдруг объявился в полдень. Он был бледным и еще более нервным, чем обычно, и сжимал в дрожащих руках Шляпу Мудреца. Глаза у псевдоптицы были закрыты. Сара, битый час пытавшаяся сделать рисунок замка в альбоме менее кривым, выронила карандаш. — Стражников, которые, — Хоггл запнулся и с трудом сглотнул, — пришли к тебе в тот вечер, казнили. Показательно перед огромной толпой. К-как изменников. На Мудреца напали и уволокли тролль знает куда. А огнеян… огнеян он сжег вместе с их лесом. Заживо.