Дом Багровых Сердец

Рэд

      Эй, я прекрасно понимаю, что охотнику пить кровь кровососа… неловко. Черт, это просто блядский кошмар, и я клянусь, что никогда не хотела, чтобы это случилось. Поверьте, я ненавижу себя за это. Но я также не могу остановиться — таков риск зависимости.       И да, я ненавижу себя за то, что случилось с ней на мосту.       И каждый раз, когда я принимаю дозу, даже одну каплю, я становлюсь сильнее, бодрее, могущественнее. Осознание этого выворачивает меня изнутри. Это ебёт мне мозг. Мы, охотники, ненавидим кровопийц. Что за горькая ирония в том, что их кровь делает меня лучшим охотником? Проблема в том, что, когда кровь выходит из организма, я оказываюсь в полной жопе. Меня мучает сильная усталость, дрожь и голод, который невозможно утолить. Если это хоть немного похоже на голод, который испытывают новообращенные, то неудивительно, что многие из них сходят с ума в конце торгов, теряя контроль.       Но, конечно, дилеры не говорят о свойствах, которые вызывают привыкание, что, несомненно, является манипуляцией с их стороны. Чтобы мы возвращались, набивая их карманы серебряными монетами.       Если Академия узнает… что ж, я могу попрощаться со своей должностью начальника службы безопасности. Мне никогда больше не разрешат преподавать в школе. И послушайте, я сдамся. Это просто… сложно… но прямо сейчас у меня все полностью под контролем. Мне нужна всего одна капля в день, ну ладно, несколько капель. И стараюсь оставаться на территории охотников, пока принимаю кровь, так чтобы у тех, кто мне ее дает, не хватило глупости выследить или напасть на меня. Вампиры никогда не приходят в эту часть города. Риск не оправдан. Слишком много охотников, готовых покончить с ними на месте, а все вопросы уже после.       Так что я в безопасности.       И у меня все под контролем.       Я ступаю на территорию замка Академии охотников, и меня встречает с десяток обучающихся, тренирующихся во внутреннем дворе перед отбоем.       — «Не переусердствуйте», — призываю я.       — «Не будем», — кричат они в ответ. Одна из учениц машет рукой, и ее противник, воспользовавшись тем, что она отвлеклась, выбивает у нее почву из-под ног. Я улыбаюсь. Это напоминает нас с Амелией.       Когда я только поступила в Академию в тринадцать лет, сразу после смерти мамы, я часто ездила домой на выходные. Первое, что делала Амелия, когда я входила в дверь, — кидалась в меня подушками и притворялась чудовищем, визжа, когда я валила ее на пол.       Амелия переехала жить к лучшей подруге нашей мамы, Ориане. И хотя Ориана относилась к ней как к родной дочери, Амелия все равно жаждала выходных, когда я возвращалась. Как и я. Мы были неразлучны, потому что обе пережили одну и ту же потерю, остались с одними и теми же шрамами на сердце. Думаю, именно поэтому то, что она стала вампиром, причиняет такую боль.       Один из первокурсников вскрикивает, возвращая меня к реальности. Я оглядываюсь как раз в тот момент, когда они падают на задницу. Благослови их. Первокурсники всегда такие. Они ищут одобрения. Борются за то, чтобы быть лучшими в своем отряде, самыми яркими, теми, у кого самое светлое будущее.       Может быть, именно поэтому я принимаю дозу. Отчаянно хочу немного развлечься. Я годами была ответственной. Задерживалась на тренировках, работала в дополнительные смены, чтобы отправить Ориане монеты для Амелии. Но Амелия всегда была безрассудной, диким и свободным ребенком, каким я никогда не была. Как в тот раз, когда она принесла домой бездомного кота. Она месяц прятала его в садовом сарае и назвала «Лоскутком», потому что кормила остатками ужина. Ориана была вне себя, когда узнала об этом, но Амелия любила кота. Что мне было делать? В итоге я вернула его в Академию и ухаживала за ним шесть лет, пока он не умер, чтобы она могла продолжать навещать его. Она никогда ничего не обдумывала.       Скорее всего, я просто воплощаю в себе свою внутреннюю Амелию. Я всю жизнь была благоразумной, и ради чего? Чтобы потерять сестру из-за того, от чего я пыталась ее защитить.       Я провожу пальцами по руке, и красные цифры складываются в единое целое. За последние пару месяцев я добавила еще две. Теперь их пятьдесят восемь. По одной за каждое убийство. Хотя некоторые из этих цифр — существа, а не вампиры. Но на моей руке не так много сосущих, чтобы удовлетворить ярость, бурлящую в моем нутре, за то, что они отняли у меня. Кого они забрали.       Я иду по замку, мимо лекционных и учебных залов. Мимо студенческих корпусов в жилые помещения для персонала. У большинства сотрудников и преподавателей есть свои дома. Семьи, к которым они возвращаются, чтобы не оставаться в замке.       Моя семья мертва. А может, и нет.       Когда Амелию обратили две недели, я потеряла все. Теперь не осталось никого, кроме меня. Я отпираю дверь, опускаюсь на кровать и достаю пузырек, ставя его на прикроватную тумбочку.       Беру в руки этюдник, угольный карандаш и рисую. Я теряюсь в разметке бумаги, мои мысли блуждают, пока я размазываю линии и использую крошечный ластик, чтобы стереть ненужное. Когда я заканчиваю, я понимаю, что нарисовала. Кого я нарисовала. Даже без красного карандаша, чтобы обозначить цвет ее глаз, нет никаких сомнений.       Я кричу и бросаю альбом через всю комнату.       Октавия, мать ее, Бомонт.       Ненавижу ее.       Я хватаю флакон, капаю пару капель под язык и вздыхаю. Когда я смотрю на него, вижу, что он опустел. Что за хуйня? Он что, наебал меня? Какая-то самоисчезающая кровь? Там должно было остаться три четверти флакона. Придется завтра вернуться и потребовать возврата денег. Это последняя мысль, которая приходит мне в голову, когда я засыпаю, даже не раздеваясь.       Мои сны возвращают меня в клуб. Ритм музыки отдается в моей груди.       Бум. Бум. Бум.       Чувствую тепло у себя за спиной. Гребаная Октавия Бомонт.       — «Не надо. Не подходи. Ближе. Большинство вампиров, оказавшихся так близко ко мне, в итоге погибают», — говорю я, повторяя слова, сказанные в клубе.       Только сон отклоняется от воспоминаний. Октавия улыбается, уткнувшись лицом мне в шею, и вдыхает аромат моей кожи. Она разворачивает меня, и на этот раз я прижимаюсь к стене.       Лезвие, направленное ей в живот, исчезло. Вместо этого моя рука обхватывает ее талию, а большой палец пробирается под ткань ее топа. У меня в паху разливается жар. Все это до боли знакомо…       Нет. Нет. Нет. Я не могу мечтать о ней. Не так.       — «Ты хочешь меня», — выдыхает она мне в ухо. Ее слова заглушают басы музыки.       ‘Нет’, я кричу беззвучно. ‘Я убью тебя’. Но это не то, что выходит наружу.       — «Да, я хочу твоей крови, Октавия».       Она улыбается, ее полные губы изгибаются в широкой клыкастой ухмылке. Ее движения быстры, настолько быстры, что я не вижу вспышки. Я только чувствую запах ее крови, сочащейся из запястья. Она облизывает губы, размазывая языком кровь по клыкам.       Моя киска сжимается.       — «Используй слова, Рэд. Скажи мне, чего ты хочешь».       Но я не могу. Потому что я не должна этого хотеть. Это неправильно. Это аморально. Это все, что ненавидят охотники. Все, что ненавижу я.       Ведь так? Но сны — это не реальность, и вместо того, чтобы перерезать ей горло, как положено настоящему охотнику, с языка срывается неожиданный набор слов.       — «Я хочу слизать кровь с твоего клыка».       Эти слова заставляют ее глаза сверкать, в них вспыхивает искра оживления.       — «Тогда вперед, рискни…»       Я отхожу от стены и вторгаюсь в ее личное пространство. Для хладнокровного существа пространство между нами поразительно теплое. Я скольжу руками вверх и притягиваю ее за шее. На миг мы просто прижимаемся друг к другу во времени и пространстве. Ее багряные глаза впились в меня, излучая электричество и желание, и что-то такое расплавляющее и запретное, что у меня перехватывает дыхание, и я перестаю дышать.       — «Бери, Рэд. Бери от меня все, что душе угодно».       Я приподнимаюсь на цыпочки, наши рты теперь на одном уровне. Мы разделяем липкий воздух клуба. Она внезапно сжимает меня. Ее хватка, как в тисках, удерживает меня на носочках.       Я наклоняюсь. Мое дыхание возобновляется, теперь оно учащенное. Кровь пульсирует по моему телу, отдаваясь между ног. Так близко к ней аромат уда и древних специй смешивается с запахом богатой железом струйки, стекающей с ее запястья. Это опьяняет. У меня голова идет кругом, я хочу всего. Ее кровь, ее тело. Желание захлестывает меня. Я склоняюсь.       — «Бери…» — шепчет она, когда мой язык скользит по губам.       Дааа.       Наши губы соприкасаются, и по моему позвоночнику пробегает дрожь, настолько восхитительная, что я закатываю глаза. Блядь. Соки из моей киски заливают трусики.       Так неправильно.       Сердце колотится о ребра, кровь шумит в ушах гораздо громче, чем музыка в клубе. Я не слышу ничего, кроме прилива адреналина и кричащего желания, толкающего меня вперед. Октавия неподвижна как смерть, позволяя мне двигаться в свое удовольствие. Единственная причина, по которой я знаю, что она жива, — это сильная хватка ее пальцев. Хватка до синяков на моих руках, которая с каждой секундой становится все крепче.       Я подаюсь вперед и провожу языком по ее клыку. Прохладный и острый, он царапает мясистую мякоть моего языка. И в то же время это снедает меня; все мое тело оживает, когда моя кровь смешивается с ее. А губы смыкаются с моими, и язык скользит в мой рот, лаская, танцуя. Она слизывает каждую каплю крови, которую я могу ей дать.       Она втягивает мой язык в рот, удерживая меня напротив своих губ. Ее глаза закрываются, и она издает стон, когда моя кровь достигает ее вкусовых рецепторов. Она срывается с места, освобождая мой рот, и поднимает меня с пола на столик рядом с нами. Ее багряные глаза горят, как расплавленные печи.       — «Восхитительно», — произносит она.       — «Трахни меня», — призываю я.       — «Ты нашла необходимые слова», — отвечает Октавия.       Я хватаюсь за пряжку ее ремня на поясе и с силой вжимаю ее руку себе между ног. Все мои протесты с самого начала сна улетучились.       Она проводит рукой по моей шее.       — «Я дам тебе все, что пожелаешь, Рэд… тебе нужно только попросить».       Я расстегиваю ее ремень, сердце колотится, когда я просовываю пальцы под ткань.       Воздух пронзает вой сирены.       Он становится громче и громче.       В клубе вспыхивают огни.       Нет. Черт.       Это не сирена. А будильник.       Мой будильник.       Дерьмо.       Я резко открываю глаза, и в моей голове проносится ужас от того, что мне только что приснилось. Я кричу в подушку, а затем тащусь в душ. Как бы мне ни хотелось этого делать, я должна избавиться от этой тянущей боли. Мои пальцы пробегают сквозь воду и проникают между ног.       — «Блядь», — рычу я. Я опираюсь одной рукой о стену, а другой скольжу между складочек к клитору. Я стискиваю зубы, злясь на себя, но мне нужно избавиться от этого… этого… желания. Это неправильно. Это, вероятно, самое поганое, что я когда-либо делала, — вот так трогать себя после такого сна.       Я ополаскиваю лицо водой, желая, чтобы желание ушло. Это еще одна причина избавиться от пристрастия к крови. Интересно, продал ли мне дилер сомнительную кровь вместе с каким-нибудь волшебным флаконом, который исчезает? Я определенно собираюсь поговорить с ними сегодня вечером.

      

***

      Когда я выхожу из душа, в окно просачивается блеклый свет. Голова пульсирует, тупой пульс напоминает мне, что, сколько бы я ни принимала, зависимость означает, что этого никогда не будет достаточно.       Я одеваюсь, готовлю завтрак и ем в безмолвной ярости, пытаясь вычеркнуть сон из памяти. Выходя из квартиры, я сталкиваюсь с Линкольном.       — «Рэд, привет. Хорошо спала?» — любопытствует он.       — «Доброе утро», — отвечаю я, когда он взъерошивает мои и без того непокорные волосы. Линкольн, без сомнения, лучший охотник и человек, которого я когда-либо встречала. Вместе с Беллой, которая живет в Новом Империуме, ближайшем к нам городе, они мои лучшие друзья, и я готова умереть за них.       Линкольн обнимает меня за плечи. Его руки на ощупь больше похожи на ствол дерева. Этот мужчина сложен как крепость, у него челюсть, способная огранить бриллианты, а женщины падают к его ногам двадцать четыре часа в сутки. Жаль для них, но он не ходит на свидания, пока не узнает человека по-настоящему. И я знаю, о чем вы подумали.       Но у нас этого не было.       Мы бы не стали.       Он мне больше как брат, которого у меня никогда не было. Кроме того, мне, вообще-то, очень нравятся сиськи. Только не сиськи вампиров… очевидно. И не смейте бросать в меня камнями за мой сон, так как это было всего лишь во сне. Чепуха.       Я провожу рукой по лицу, пытаясь избавиться от воспоминаний.       — «Ты готова к нашему дню рождения в следующем месяце? Я думаю устроить грандиозную вечеринку в том клубе на «Полуночном рынке». Ну, хм, знаешь, в том, который хранит все твои секреты?» — говорит он.       У нас с Линкольном день рождения на одной неделе. Между нами всего три дня разницы, поэтому мы всегда празднуем вместе каждый год с тех пор, как поступили в Академию. Я напряглась под его хваткой.       — «Нет?» — говорит он срывающимся голосом. — «А что не так с клубом?»       Ах, Клуб 'Шепот'… владения Октавии. Конечно, он выберет именно его. И его лицо такое радостное, а глаза сверкают так, что я буквально не могу отказать.       — «Ничего, порядок. Это хорошая идея. Ты не против организовать?» — Я стискиваю его талию, и это все равно, что сжимать гранит.       — «Без проблем. Я тут подумал, мы могли бы пригласить твою подругу Беллу, и, может быть, еще кого-нибудь из нашей группы, кажись, в следующем месяце у нескольких человек будут дни рождения».       Из нашего курса осталось не так много людей, наверное, пара десятков, которые еще работают в Академии, и мы — единственные, кто остался из нашего особого состава.       — «Ага, это знаменательный день для нас. Вступаем в тридцатилетний возраст и все такое. Можно сделать из мухи слона». — Я улыбаюсь, хотя не уверена, что мой покер-фейс позволяет мне выглядеть счастливой.       Линкольн и я вместе закончили Академию, а все остальные либо погибли, либо перешли на работу в другие города — или были достаточно подкуплены домами вампиров, чтобы предать нас и перейти на другую сторону.       Эрин была самой известной из всех охотниц, предавших нас, хотя и опередила нас на несколько лет. Судя по всему, у нее был большой потенциал как у охотника. Но, как я поняла за последние две недели, начиная с Амелии, все всегда ведет к злоебучей Октавии Бомонт, включая Эрин.       Мы пробираемся по коридорам замка, который представляет собой настоящий лабиринт. Первые две недели в новой когорте мы, по сути, являемся, так сказать, 'одеялами поддержки' для потерянных и сбитых с толку, бедных щенков.       — «Что ты сегодня преподаешь?» — интересуется Линкольн, когда мы проходим мимо нового инструктора, и ее взгляд скользит по боевому снаряжению и жилету Линкольна.       — «У меня третий курс по обучению обращению с оборонительным оружием, а потом до обеда я преподаю основы истории охоты новой группе».       — «Мило. Мои второкурсники будут заниматься физкультурой все утро».       — «Ставлю пять монет на то, что ты не заставишь этого самоуверенного парня блевать». — Я ухмыляюсь. Плохо, что мы так поступаем. Наверное, не стоит, но иногда дети должны на собственном опыте научиться держать язык за зубами.       — «Шесть, и я сделаю это за тридцать минут».       — «Договорились». — Я улыбаюсь, пожимаю ему руку, и он уходит, направляясь к тренажерному залу.       Я нахожу своих третьекурсников в главном тренировочном зале. Новички начинают заниматься в маленьких залах, и чем дольше они остаются в программе, тем масштабнее, круче и напряженнее становятся их тренировки.       — «Доброе утро, Рэд», — говорит Уинстон, мой любимчик. Да, я знаю, что фаворитизм не одобряется, но напоите любого тренера, и он признается, кто его любимчик. А если не признается, значит, врет. Некоторые из нас предпочитают тех, кто очень старается, другим тренерам нравятся те, кто немного груб по натуре, те, у кого слишком много нахальства и зазнайства, а третьи предпочитают тихих недотеп. Такие дети всегда были моими любимцами.       — «Класс выглядит немного поредевшим сегодня утром, где все?» — спрашиваю я Уинстона.       Чем больше я вглядываюсь в Уинстона, тем больше понимаю, что он выглядит более чем неважно. Он тощий парень. Но он силен, несмотря на то, что на восемьдесят пять процентов состоит из костей и конечностей. Он также молниеносен, как гадюка в кольце. И хотя три четверти его группы крупнее его, включая девушек, многие из них больше не хотят тренироваться с ним, потому что он смертельно опасен.       О том, что что-то не так, меня предупреждают темные мешки у него под глазами. Белки пронизаны капиллярами. Он плакал? Даже его нос покраснел, и выглядят воспаленным.       Мое тело мгновенно напряглось, насторожившись.       — «Что случилось?»       — «Вчера вечером шеф отправил группу на обычное обследование границы территории Монтегю. Сержант был с ними. Это была стандартная разведка. Тренировка перед финалом».       — «Ладно и…»       — «Три ученика пропали без вести, предположительно погибли».       — «Черт. Что, черт возьми, на них напало?»       — «Мы не знаем», — отвечает Уинстон, и его глаза наполняются слезами. Мои пальцы подрагивают. Мне не очень хочется обнимать его, но больно видеть его таким опустошенным. Я не хочу, чтобы моим ученикам было больно. Хочу все исправить.       Он продолжает.       — «Сержанту удалось вытащить Джейни и проделать половину пути до территории охотников, прежде чем он потерял сознание. Они оба находятся в медицинском крыле после того, как ранним утром их обнаружил патруль».       — «Ну и блядство, Уинстон».       Уинстон покачал головой и вытер нос. Я больше не могу смотреть на него так. Я притягиваю его к себе и обнимаю. Я и в лучшие времена была невысокой, а он выше меня на два фута, но все равно обнимаю его. Он выгибается в моих объятиях, из его груди вырывается громкий всхлип, и он трепещет в моих руках.       — «Моя… моя девушка в той группе, которая не вернулась», — всхлипывает он мне в грудь.       И теперь я понимаю, почему он так глубоко расстроен. Мы все справляемся с горем по-разному. Это странная, непредсказуемая эмоция.       — «Я хочу помочь. Ты хочешь поговорить? Тебе нужно перенести эту боль? Хочешь пойти в другой класс?»       Он отпускает меня и вытирает лицо.       — «Я хочу тренироваться так усердно, чтобы ничего не чувствовать, даже боль в груди».       — «Хорошо, приятель. У тебя все получиться. Пусть группа пробежит два круга по территории, а я возьму колья. Сегодня утром мы займемся защитой от оружия ближнего боя».       Он кивает, его губы складываются в тонкую линию.       — «Спасибо».       Я отмахиваюсь от него и направляюсь к тренажерному шкафу. Он уже выкрикивает команды и больше похож на себя обычного.       Я вижу группу, когда Уинстон распахивает дверь спортзала, и все они, без исключения, выглядят как разные оттенки дерьма. Красные глаза, мешки под глазами и грустные лица. Уинстон начинает заниматься в изнурительном темпе, и никто из них не жалуется.       Я открываю шкаф и достаю набор кольев, нунчаки и дубинки. Затем надеваю защитный боди-костюм, чтобы они могли выбить из меня все говно, пока не почувствуют себя лучше. Я не могу сделать так, чтобы то, что случилось, ушло, но я могу сделать это.       Пока я влезала в костюм, они уже вернулись.       — «Первый раунд — двое из вас против меня. Побеждает тот, кто первым или та команда, которая надерет мне зад», — говорю я.       Да, они неуклюжи, оба бросаются на меня, вместо того чтобы действовать сообща и позволить одному из них одержать победу. Поэтому первые три пары я побеждаю примерно за три секунды. Я изматываю их до тех пор, пока с них не капает пот, и они не краснеют. Но выражение их лиц становится более светлым.       — «Второй раунд. Удары кольями». — Я раздаю резиновые колья и ставлю их парами перед тренировочными мешками. — «Цельтесь сюда, бейте сильно, иначе вы не пробьете ребра кровососа».       Они тренируются до тех пор, пока их тренировочные комплекты не намокают от пота. Когда мне кажется, что их мышцы уже приятно болят, я увеличиваю нагрузку.       — «Довольно. Третий раунд. Мы используем то, чему только что научились, и теперь отрабатываем это в спарринге один на один». — Я демонстрирую Уинстону бросок вниз одним плавным движением. Во второй раз я замедляю движение. — «Смотрите сюда. Используйте инерцию удара, чтобы вонзить кол в сердце вампира».       Ученики выстраиваются в ряд.       — «Пять полных трехминутных раундов. Победит тот, кто первым повалит соперника на пол четким ударом в грудь».       Это решающий момент. В спарринге обычно так и бывает. Первая девушка рыгает в третьем раунде. После четвертого раунда еще четыре ученицы извергают свои внутренности. И наконец, на пятом раунде Уинстон бежит к двери зала, опускается на четвереньки и рвет на бетон. Я наполовину жалею, что не поспорила с Линкольном, что именно я стану виновником того, что учеников будет тошнить. Но неважно.       Несмотря на рвоту, все они, без исключения, выглядят немного бодрее, чем в начале. Эндорфины — удивительные вещь.       Когда класс расходится, Уинстон помогает мне убрать тренировочные мешки и колья. Передав мне последнюю стопку, он приостанавливается, словно хочет что-то сказать.       — «Просто…», — он колеблется, а потом кивает. — «Спасибо. За все. Ты лучшая, Рэд».       — «Не за что. Береги себя, Уинстон».       Я заканчиваю занятия и направляюсь к шефу. Но тут в вестибюле начинается суматоха.       Я встаю как вкопанная, весь воздух покидает мои легкие.       В дверях Академии охотников стоит Корделия Сент-Клер. Первый, самый древний и опасный вампир в городе.       — «Что. За. Нахуй?»