Дом Багровых Сердец

Октавия

      Я провожу в клубе еще пару часов, прежде чем отправлюсь к Матери после приглашения от Ксавье. Когда я направляюсь к выходу, Эрин дерзко отдает мне честь.       — «Доброй ночи, босс».       Я хлопаю ее по спине. Эрин — моя правая рука. Она довольно жестокая, вся из себя мускулистая, умеет крушить, давить и душить. И, надо отдать ей должное, она одна из немногих, кто меня не боится, хотя то ли потому, что к мускулам не хватает мозгов, то ли потому, что она охотница, я не уверена. Как бы то ни было, у нас соглашение. Она служит мне до своего тридцатипятилетия, а потом я обращу ее. И если она прослужит мне еще тридцать пять лет в качестве вампира, то остаток ее бессмертия будет принадлежать ей.       Я направлюсь к станции карет «Полуночного рынка». Обычно я пользуюсь клубной станцией, но у меня нет личной кареты.       Я выхожу из клуба на «Полуночный рынок». Так туманно. Прохладный ветер проносится по прилавкам. Над каналами поднимаются клубы белого пара, окутывая меня густыми тенями. Сегодня дверь дома вывела меня в одежный квартал рынка Интересно, это клуб предлагает мне сменить одеяние, или это то, к чему привели его прихоти и причуды? Этот особняк — и дар, и проклятие. Настроение дома — одна из причин, почему я его обожаю. Он скрытен и меняет свой вход и выход, когда считает нужным. Поиск нужного места может стать настоящей занозой в заднице, если вы не знакомы с его темпераментом.       Я двигаюсь вдоль канала, мимо десятков рыночных прилавков, вешалок с платьями и жакетами с высоким воротником — модой того времени.       — «Тебе здесь не место, скверное предзнаменование смерти», — говорит продавец на рынке и поворачивается ко мне спиной, когда я прохожу мимо.       Я поднимаю на него взгляд. По его шее бегут мурашки, как будто мое существование вызывает у него отвращение. Жалкий человечишка. За эти годы я испытала все эмоции. Раньше я иссушала тех, кто меня дискриминировал, отрывала им головы от шеи. Но люди становилось только хуже. Я пыталась их вразумить, спорила с ними, пока не поняла, что игнорировать их и абстрагироваться — единственное, что действует.       Я пробираюсь через новый квартал, полный ведьминских гримуаров, бутылочек с травами и зельями, которые расползаются так, что мне становится не по себе. Я сворачиваю из этого квартала и иду мимо продавцов, торгующих обычными бутылками с кровью, а затем мимо магазинов с более изысканными вкусами. Хотя по странному оттенку бутылок я могу сказать, что они собирали ее не так, как настоящую кровь. Подделка, без сомнения. Тем не менее, я проголодалась.       — «Я возьму А-положительную с эссенцией любви», — говорю я.       Продавец роется в своих бутылках и выбирает нужную.       — «Вот, ой…», — говорит он, когда его глаза встречаются с моими.       Его пальцы дрожат, флакон трясется в руке, когда он отходит на шаг.       — «Забудь об этом», — говорю я с замиранием сердца. Я ухожу, и в такие моменты я проклинаю свою природу и обостренный слух.       — «Мерзкая, отвратительная тварь», — бормочет он себе под нос. Но это неважно, я все равно слышу.       Я спускаюсь в подземелье, гладкие красные стены лестницы сегодня почти мерцают. Лестница ведет меня вниз, все дальше и дальше. Под рынком, под каналами и необычными таунхаусами к платформам для перевозки пассажиров. Достигнув конца, я бросаю серебряную монету в отверстие билетного барьера, и меня пропускают.       — «Леди Бомонт», — выдыхает пожилой мужчина. Он склоняет голову, отступает назад и спотыкается. Я делаю выпад, чтобы не дать ему упасть, но он вскрикивает, когда я касаюсь его руки, и это настораживает персонал станции.       Боги. Зачем я вообще помогаю? Появляется начальник станции и хмуро смотрит на меня. Пока его взгляд не встречается с моим, и тогда по его телу пробегает дрожь.       Начальник станции наклоняется вниз, чтобы поднять старика, а я вздыхаю и оставляю их. Хотя подавляющее большинство горожан боится меня, религиозные люди почитают настолько, что держатся подальше. Несомненно, этот человек — один из верующих. Церковь Крови, как правило, изгоняет верующих в то, что она вернется. Создательница. Наша богиня-ведьма, родоначальница моей дорогой матери Корделии.       Мать всегда рассказывает эту историю в одном и том же ключе. В то время как все другие с разной степенью приверженности относятся к церкви, матушка ее презирает.       Давным-давно жили-были две семьи — Сент-Клеры и Рэндаллы. И как все уважающие себя дворянские семьи, они враждовали.       По словам Матушки, из-за мелочей. За землю и имущество. За экономику и наследство. Сейчас это уже не имеет значения, и подробности поблекли даже для нее. Тем не менее, одна здешняя ведьма не согласилась с их действиями. Многие жители были втянуты в их войну, убиты и искалечены просто потому, что оказались у них на пути. Поэтому ведьма прокляла наследников, Мать и некую женщину по имени Элеонора, превратив их в смертельных врагов, которые никогда не смогут убить друг друга.       В то время как их семьи давно умерли, Корделия и Элеонора продолжали жить. Ненависть просочилась в их кости, как болезнь, копошась и гноясь в их душах тысячу лет. А что касается ведьмы? В наказание за ее преступления боги-колдуны поставили ее перед выбором: стать чудовищем, которое она создала, или провести вечность в аду. Так появились три ветви вампиров: проклятая, избранная и моя — урожденная.       Ведьма-вампир сгинула в истории, но ее род остался жив. Прежде чем исчезнуть, она обратила достаточно вампиров, чтобы ее род продолжился.       Подъезжает карета бордового цвета, и я запрыгиваю в нее.       — «В замок Сент-Клер», — говорю я и стучу по стенке кареты.       — «Да, мисс, — отвечает извозчик.       Мы создали эти каретные туннели тысячу лет назад, вскоре после того, как мы с Матерью появились на свет. Это единственный способ передвижения в пик восхода солнца. Правда, лошадей приходится долго тренировать. Им не очень нравится находиться здесь, внизу, поэтому их часто меняют, о них заботятся, и теперь туннели служат всему нашему роду.       Тепло охватывает меня, как только я опускаюсь на кожаное сиденье. Карета глубокого румяного цвета, роскошная. Сегодня мне повезло. Иногда они бывают потрепанными.       Туннели извиваются, как вены, из которых мы черпаем пищу, под городом Санги, беспрепятственно пересекая границы территорий. Кареты здесь, внизу, более солидные, чем надземные. Они спроектированы так, чтобы походить на раздутые клетки крови.       Через пару часов карета подъезжает к территории станции Сент-Клэр. К моему глубокому разочарованию, Далия, моя самая ненавистная сестра, ждет меня снаружи станции с лошадью.       Мимо проходят трое мужчин, и я напрягаюсь, когда один из них замечает меня.       Он отшатывается, хватая за руку одного из своих товарищей.       — «Это она, чудовище», — говорит он.       — «Предзнаменование смерти», — подтверждает другой.       Третий же совершает ошибку. Слова я могу вытерпеть, слова, которые игнорируют все мои братья и сестры, кроме принуждения к жестокости, которого никто из нас не терпит. Третий мужчина поднимает камень и бросает его в меня.       Далия, Мать Крови, благослови ее неистовую душу, бросает мне поводья и делает выпад, чтобы поймать камень. Она мчится вперед и разбивает тот же камень о голову мужчины столько раз, пока его лицо не превращается в кровавое пюре. Тот, кто назвал меня чудовищем, обоссался, по его штанине расползлась темная полоса, а второй мужчина бросился бежать, когда она повалила на землю того, кого избила.       Она возвращается, улыбаясь, со зловещим блеском в глазах.       — «Сестричка», — говорит она. — «Ну, поехали?»       — «Да, и спасибо», — отвечаю я. Мы с Далией редко бываем на одной стороне. Но как бы мы ни ссорились, пререкались и ненавидели друг друга, мы все равно семья, и она не потерпит оскорблений от постороннего. У нас сложные отношения.       Ее вороные волосы зачесаны в том же стиле, что и у Ксавье, хотя короче, чем у него, и подстрижены в более агрессивной форме. Она меньше меня ростом, но с лихвой компенсирует это своими размерами и безудержной яростью. У нее мускулистое телосложение, созданное благодаря ударам кулаками и дроблению костей. Пятьсот лет назад, когда Мать обратила ее, мне больше всего нравилось наблюдать, как люди недооценивают ее. Она — несчастная малышка, сплошные клыки и ярость. А еще она любимица Матушки. Вот и понимай, как знаешь. Мать воспитывала меня пять столетий, прежде чем появилась Далия, и все же она — ее любимица. Ксавье со мной не согласен, но я знаю, что права.       — «Выглядишь, как дерьмо», — выплевывает она.       Ааах, мы так быстро начинаем ненавидеть друг друга.       Я вздыхаю.       — «Ты могла бы хотя бы попытаться вести себя цивилизованно».       Она запрыгивает на свою лошадь, наклоняется и держит поводья моей, чтобы я могла сесть.       — «Как делаешь ты, когда голодна?» — говорит она.       — «Не думаю, что ты из тех, кто сожалеет о последствиях, Далия».       Она закатывает на меня глаза.       — «Это было семьдесят пять лет назад. Не пора ли тебе забыть об этом?»       — «Забыть о том, как ты иссушила и убила мою девушку, потому что хотела трахнуть ее, а она не была заинтересована?»       — «Хватит, она была жалкой человеческой женщиной. Я бы не стала трахать ее из жалости, даже если бы она умоляла. Кроме того, она бы не пережила превращение, не говоря уже о Мрачном Трауре. Я избавила ее от страданий до того, как ты бы убила ее, пытаясь обратить. На самом деле, ты должна благодарить меня».       Какое-то время в течение первых пятисот лет каждый обращенный вампир переживает период Угрюмой Скорби. Обычно после того, как уходит из жизни последний живой родственник, который может их помнить. Это своего рода спусковой крючок в их сознании. Реальность бессмертия сходит на нет, и какое-то время они оплакивают жизнь, переживая хрупкость бренности. Конечно, я никогда этого не испытывала. Я родилась такой и не знаю ничего из этого.       Что означает, что это еще одно отличие меня от них.       — «Это был не твой выбор, Далия», — рычу я.       — «А тебе не было дано право сжигать мой коттедж вместе со мной, но ты, кажется, всегда об этом забываешь».       Я пожимаю плечами.       — «Это показалось мне справедливой компенсацией. Кроме того, я оставила тебе незапертое окно».       Она бросает на меня сердитый взгляд, но разговор, к счастью, окончен. Мы молчим, пока наши лошади рысью выходят из каретной станции и везут нас по длинному и извилистому пути через леса и горы к Матушкиному замку. Семейный дом возвышается на вершине самого высокого холма в городе: Замок Сент-Клер, окутанный пеленой облаков и горного тумана, его зубчатые башни — маяк власти, взирающий на своих обитателей.       Когда я смотрю на самую высокую башню, луна заливает замок сверкающим светом; мне приходит в голову, что, конечно же, Матушка хочет, чтобы ее замок находился на самой высокой точке. Так она сможет видеть все и вся, что находится под ее контролем внизу.       — «Ради Матушки ты могла бы хотя бы притвориться, что в восторге от предстоящего ужина», — говорит Далия, когда мы останавливаем лошадей на круговой дороге и спешиваемся.       — «Зачем? Матушка зовет нас на такой ужин только тогда, когда затевает военные игры, навязывает нам очередное правило или постановление или сообщает плохие новости».       — «Ну, если бы ты играла по ее правилам, возможно, мы бы посещали меньше ужинов», — огрызается она.       И в этом есть своя правда. Вот почему она любимица матери, потому что, несмотря на всю свою силу, у нее нет ни одной оригинальной мысли, ни хребта. Вместо этого она ублажает нашу Мать, оставаясь ее лаптем. Это жалко.       Я даже не могу заставить себя ответить. Я передаю поводья конюху, а дворецкий открывает огромные арочные дубовые двери, и мы входим внутрь. Наши ноги стучат по холодным каменным плитам, пока мы идем по коридорам. На стенах выстроилась целая галерея произведений искусства разных эпох. Каждый стиль за последнюю тысячу лет. Несколько картин — портреты: Корделии, моих братьев и двух моих сестер, но ни одного моего.       Далия ловит меня на том, что я смотрю на портреты, на многих из которых изображены она, Мама и другие наши родственники.       — «Когда ты уже смиришься с этим? Ты ведь не убивала его дочь».       Я игнорирую ее. Ее уже не было в живых, чтобы помнить эту боль.       Когда я была ребенком, а Мать была занята управлением городом, она брала меня с собой в рабочие поездки. Она встречала и приветствовала жителей города. Однажды я играла с другой маленькой девочкой, пока Матушка общалась с горожанами.       Через два дня мы нашли мужчину, который испортил первый портрет, на котором мы были запечатлены вместе. Матушка в ярости потребовала объяснить, в чем дело.       Его дочь умерла в ту же ночь, когда играла со мной. Тогда мы знали гораздо меньше о биологии нашего вида. У нас не было способа доказать, что я не заразила ее какой-нибудь болезнью или недугом.       Мужчина вернулся со своими друзьями, они пытались забрать меня, выкрасть, чтобы причинить мне боль. Глупые, они не понимали, что я такое, насколько я сильна.       Мать начала первой. Как и подобает ее жестокости, она не стала терпеть их нападения. Она вонзила клыки в одного из мужчин, осушив его на месте. Будучи наивным ребенком, я присоединилась к ней. И вот, в конце бойни, восьмилетняя девочка стояла посреди круга тел у своих ног, с оторванными конечностями в ее руках, кровью на платье и щеках.       Корделия позаботилась о том, чтобы отец погибшей девочки выжил, чтобы рассказать эту историю другим. Это было ее предупреждение городу. Только ее кровожадность исказила послание.       Оно превратилось в миф.       А я стала чудовищем.       И город так и не простил меня. Теперь я не разрешаю писать свои портреты. Только два художника пытались это сделать, оба — люди, и им пришлось пройти длительный период подготовки, чтобы чувствовать себя комфортно в одной комнате со мной. В обоих случаях я выглядела как чудовищный демон. Больше такого не повторялось.       Далия ведет меня в большую столовую. Матушка уже сидит на своем замысловатом троне в конце зала. Она встает и раскрывает объятия.       У нас с ней непростые отношения. Как ее приемная дочь, она всегда имела надо мной определенную власть и влияние. Что-то, что, по мере того как я взрослела, мне не нравилось. Я — одна из трех первородных. По праву я равна ей. Несколько лет назад я откололась и отвоевала собственную территорию и владения на другом конце города.       — «Сестра, — говорит Габриэль, когда я сжимаю его плечо и прохожу дальше. Он откинулся назад, его длинные стройные ноги закинуты на стол, а в каждой руке по книге, и он бегло читает с обеих.       Кажется, я никогда не видела Габриэля без книги в руках. Выцветшая красная кожа обложек томов гармонирует с насыщенным ярко-красным оттенком его костюма — еще одно отличие, без которого, я думаю, я его никогда не видела.       Далия занимает место по одну сторону от матери. Я сажусь с противоположной стороны, а Ксавье уже примостился слева от меня.       Ксавье наклоняется и шепчет мне на ухо:       — «Добрый вечер, любовь моя».       Я улыбаюсь и целую его в щеку.       Сэди, похоже, как всегда опаздывает.       Несколько дворецких вносят подносы с окровавленными стейками и кубки с теплой кровью.       — «Честно говоря, Мама, я не знаю, зачем ты продолжаешь эту чехарду с ужином. Ты же знаешь, мы все были бы счастливее, если бы у наших ног были доноры». — Далия гримасничает, когда дворецкий кладет ей на тарелку самый сырой стейк, какой я только видела. Она отодвигает его, поджав губы. Ксавье тут же набрасывается на еду. Габриэль отставляет тарелку, но наливает себе кубок кровавого вина и передает графин через стол мне, который я с удовольствием беру.       Я наполняю кубок и выпиваю несколько глотков. Затем, нехотя, беру нож и вилку и отрезаю тончайший ломтик стейка. Я жую и глотаю, желая, чтобы он был более кровавым и теплым.       Корделия бросает взгляд на Далию.       — «Мы поужинаем, как подобает цивилизованной семье».       Мать в этот вечер одета в пышное платье, волосы убраны в прическу наверх, с единственным намеком на возраст — серебристой прядью, проходящей по одной стороне пробора.       — «Вряд ли нас можно назвать цивилизованными», — встревает Ксавье, жуя свой стейк и поднимая кубок. Он делает огромный глоток кровавого вина. — «Или ты забыла наш последний ужин, который мы вкусили?»       Мой рот кривится. Он говорит о резне за ужином шестимесячной давности. Все вышло… из-под контроля. Мать пригласила на ужин несколько доноров дома. Одна из нас — я забыла, кто именно, хотя подозреваю, что это была Далия, — потеряла контроль над собой, и началось кровавое безумие.       Габриэль — кровный близнец Далии. Что бы ни делала Далия, это делает и Габриэль. Они завели друг друга, что дало Ксавье повод присоединиться к ним. Я последовала его примеру, а Сэди… ну, я не уверена, что она вообще когда-нибудь была чем-то особенным, кроме как тихо выходящей из-под контроля. Это одна из тех вещей, которыми я в ней восхищаюсь.       — «Я все еще не простил тебя, Ксавье», — говорит Габриэль, убирая ноги со стола.       Ксавье запер Габриэля в одной из донорских клеток… только без настоящих доноров внутри. Бедняжке Габи пришлось наблюдать за происходящим в исступлении, голодном и отчаянном, в то время как остальные пили досыта. Это была жестокая пытка.       Я смеялась над этим три недели.       Габриэль — не особо.       Он бросился на перила с такой силой, что проломил себе череп и сломал несколько ребер, пытаясь вырваться.       — «После того ужина я две ночи пролежал, восстанавливаясь», — хнычет Габриэль.       — «Э-э-э… Габриэль, ты же сам попросил его посадить тебя туда, ты упоминал что-то про кинк на депривацию», — говорю я.       — «Я не просил», — задыхается он.       Лицо Корделии искажается.       Ксавье пожимает плечами:       — «Просил… не просил, одно и то же».       — «Вряд ли», — рычит Габриэль.       Лицо Далии морщится, когда она смотрит на Габриэля:       — «Я видела тебя в клубе Октавии… это не первый раз, когда тебя добровольно сажают в клетку. Думаю, ты получаешь от этого кайф».       — «Ах ты, предательница». — Он сердито зыркнул на нее.       — «Ты всегда верен дому, братик», — отвечает Далия.       — «Достаточно». — Корделия прерывает разговор. — «Я пригласила вас сюда на культурный ужин. Меньшего я и не ожидала. А теперь расскажите мне. Как у вас обстоят дела с бизнесом? Ксавье, дорогой, начни ты».       Он садится чуть прямее. У Ксавье нет официального титула, но если бы он был, то это был бы пустозвон. Мать подобрала Ксавье из-за его красоты и умения очаровывать городских дворян. Другими словами, он умеет заигрывать и загонять всех в рамки Матушкиных правил. В общем-то, по сути, он кнут и пряник, и у него это охуенно хорошо получается. Хотя я бы сказала, что использование внушения — это жульничество. Но ему похуй, лишь бы дело было сделано.       — «Лорд и Леди Вудли поддерживают твои дальнейшие усилия по оттеснению охотников с их территории, но просят хотя бы попытаться сохранить их фермерские земли в неприкосновенности. Люди на границах Сент-Клера и территории охотников жалуются, что вампиры терроризируют человеческие поселения в этом регионе».       — «Принято к сведению. Я посмотрю, что можно сделать. Габриэль?» — Мать поворачивается к нему.       Он закрывает свои книги и кладет их на стол.       — «Великая Библиотека получила необычный гримуар из другого города. Он древний. Я лично вел переговоры о его приобретении».       Ксавье кашляет. Габриэль одаривает его презрительной ухмылкой, но Мать улавливает подтекст. Может, Габриэль и вел переговоры, но именно Ксавье приворожил гримуар.       — «И этот гримуар осветил что-нибудь примечательное?» — спрашивает Мама.       — «Он все еще находится в хранилище библиотеки. Я изучу его завтра, но поговаривают, что в нем содержатся письмена, написанные собственноручно пропавшей ведьмой-вампиром».       Мать замирает.       — «Что ж, я хотела бы сама это проверить. Может, ты составишь мне компанию завтра?»       Габриэль оживляется.       — «С удовольствием».       — «Пиздолиз», — бормочу я.       — «Не будь такой озлобленной», — отвечает Габриэль.       — «Озлобленным может быть только твое одинокое сердце».       — «На себя посмотри, милая». — Габриэль ухмыляется.       — «И как, по-твоему, я буду ходить на свидания, если Далия постоянно всех съедает?» — Я огрызаюсь.       — «Мать Крови, я была голодна, и она бы не пережила превращение». — Далия вскидывает руки вверх.       Дело в том, что Далия не ошибается. Моя бывшая, вероятно, не пережила бы превращения, она была немного занудой, и, скорее всего, Далия оказала ей услугу, потому что я собиралась попытаться обратить ее. Но я не намерена сообщать ей об этом. Мне просто нравится ее выводить.       Двери распахиваются и с грохотом ударяются о стены, прерывая спор. Входит Сэди, выражение ее лица отстраненное, но она взмахивает руками, делая ряд жестов, которые быстро заставляют всех нас замолчать.       — «Единственный, кто здесь трахается, — это Ксавье», — показывает Сэди.       Это справедливое замечание. Даже Далия не может с этим поспорить. Ксавье откидывается на стуле, довольный тем, что выиграл раунд, в котором даже не участвовал. Сэди передвигается вокруг стола в призрачной манере. Ее платье, словно шлейф дыма, клубится и стелется вокруг ее ног, которые, кажется, скользят по каменному полу. Лунные лучи простираются от окна до пола, и, когда она проносится сквозь них, клянусь, она то появляется, то исчезает. Я ёжусь. Она целует всех в знак приветствия, задерживаясь на мгновение дольше на моей голове.       Нас с Сэди тянет друг к другу. Я всегда хотела общаться с ней так же, как с Ксавье, но она непредсказуема, немного дика, и она держит частички себя подальше от нас. Хотя она старается. Особенно со мной, я думаю, что я ее безопасная гавань. Все считают Далию самой жестокой из нас пятерых. Что-то подсказывает мне, что на самом деле это Сэди.       Ксавье выдвигает стул рядом с собой для Сэди. Из всех нас он — миротворец. Он наклоняется, чтобы прошептать ей что-то на ухо. Я напрягаюсь, чтобы прислушаться, хотя бы для того, чтобы убедиться, что он не шепчет ей те же любовные слова, что и мне. Не то чтобы я ревновала. Я ненавижу всех своих родственничков с одинаковым пылом.       — «Твои братья и сестры рассказывали мне о своих делах. Какие у тебя новости из церкви?» — спрашивает Корделия.       Сэди оседает, из ее горла вырывается слабый звук. Ее руки молниеносно мелькают перед глазами. Я почти успеваю за ней.       — «Церковь в норме. Паства растет. Хотя мне не хватает персонала, а Испытание Души слишком непростое. Число неудач и смертей среди потенциальных монахов убивает мою способность проводить достаточное количество служб».       Корделия не выглядит даже отдаленно расстроенной по этому поводу. Она ненавидит церковь и терпит ее только потому, что это делает ее дочь счастливой.       Но я делаю пометку, что мне, возможно, придется снова нанять репетитора по жестам, чтобы подтянуть свою сноровку. Я свободно общаюсь, но Сэди ‘разговаривает’ слишком быстро, и я ненавижу, когда не могу уловить все 'сказанное'.       Габриэль и Далия — хуже всех. Они разговаривают, переглядываясь, сдвигая плечи и взмахивая пальцами — думаю, у них свой язык близнецов. В любом случае, меня бесит, что я всегда остаюсь в стороне.        Им уже по пятьсот лет. Я помню их появление как вчера, потому что была в ярости от того, что Мать что мать могла привести в эту семью еще детей. Разве меня не достаточно? Разве Ксавье не достаточно?       В ту ночь, когда они присоединились к нам, какой-то человек ворвался в замок Сент-Клер, умоляя Корделию приехать в его деревню, чтобы разобраться с проблемным домом. Конечно, этого было недостаточно, чтобы заинтересовать ее. Но потом он сказал, что в доме живут дети демонов. Что ж, у нее уже пять веков есть дочь и два с половиной — сын. Почему бы не пополнить семейство?       Итак, она отправилась с человеком в деревню и нашла запертый дом. Не просто запертый, а запечатанный магией. Подозреваю, что это сделала какая-то разозленная ведьма. Когда она взломала печать, то, что она обнаружила, преследовало деревню десятилетиями. Там были десятки тел. Все они были мертвы. В живых остались только близнецы, которые стояли среди трупов, сцепив руки. Они были исхудавшими, покрытыми засохшей кровью. Но самое страшное, что убедило Корделию взять их к себе, — это их ответ на ее вопрос.       — «Что случилось?» — спросила она.       — «Они нас расстроили», — ответили близнецы.       И на этом все закончилось. У нас с Ксавье появились новые брат и сестра. Она сохранила их в человеческом обличье, а затем обратила против их воли в день их двадцатипятилетия.       — «Как в клубе?» — спрашивает Мама, возвращая меня в настоящее.       — «Нормально», — пожимаю я плечами.       — «Развернутый ответ, как всегда», — вздыхает она.       — «Все хорошо, Мама, торговля идет отлично. Но зачем мы вообще здесь? Тебе явно есть что нам сказать», — говорю я.       Она поджимает губы и поворачивается к Далии.       — «Мы обсудим войска позже, дорогая».       Далия, ее идеальный отпрыск и глава самого ценного ресурса — вампирской службы безопасности, мило улыбается ей, демонстрируя острые, как бритва клыки, когда она подносит к губам кубок с кровавым вином.       — «У меня известие», — молвит Матушка. — «Я устала».       — «У тебя был Мрачный Траур семьсот лет назад. Не слишком ли ты стара, чтобы уставать?» — говорит Ксавье.       — «Вообще-то, есть записи о том, что у некоторых старших вампиров был своего рода второй период траура», — говорит Габриэль, его рука скользит, чтобы придвинуть книги поближе.       — «Так вот оно что?» — показывает Сэди.       — «Нет», — отвечает Мама.       — «Тогда что?» — спрашивает Далия.       — «Ну же, Мама, избавь нас от страданий», — говорит Ксавье, наклоняясь вперед, чтобы налить нам с Сэди еще кровавого вина, а затем передает кувшин Габриэлю.       — «Октавия, можно мне воспользоваться клубом через две ночи? Я понимаю, что это в последнюю минуту, но я бы предпочла сделать объявление там. И… мы приглашаем охотников, — говорит Корделия.       Мы все замираем, по-вампирски. Никто не моргает и не двигается.       Только Сэди, смеясь, шелестит:       — «Какого черта ты их приглашаешь?».       — «Ну, это часть оглашения. Октавия, ты согласна?» — спрашивает Корделия.       — «Конечно, но я не могу закрыть клуб для людей или недворян в такой короткий срок. Что бы ты ни объявила, это станет достоянием общественности».       Она кивает.       — «Хорошо».       Мои мысли путаются. Что, блять, она делает? Она собирается устроить им засаду? Если да, то я не хочу, чтобы это происходило в моем клубе, не тогда, когда это запятнает мою репутацию. Но у меня нет времени разбираться, что она задумала, поскольку она продолжает говорить.       — «Через две ночи я попрошу вас всех быть там. Начало в 9 часов вечера, и я все расскажу».