Работа над ошибками

      Когда тебя не кормят любовью с серебряных ложек, ты учишься слизывать её с ржавых ножей.       Или что-то вроде того.       Кейтлин вычитала это в одной из материнских книг без картинок, жутко занудных и лишенных всякого смысла. Тогда это напугало её в той же степени, в которой восхитило — было что-то в этом наборе обычных слов. Но, что бы это ни было, оно ускользало от её понимания.       Сейчас, стоя у раскрытых настежь окон своего кабинета, Кейтлин, кажется, понимает.       Дождь не прекращается уже несколько дней — Пилтовер теряется в его серости. Блекнут золотые шпили башенок, тускнеют стяги с фамильным гербом. Пахнет озоном и сыростью. Кейтлин ненавидит дождь, и серый цвет тоже. Серый — это скука, невыразительность; низкое зимнее небо, пепел в потухшем камине. Серебро серое.       И глаза Вай.       Рыжий — единственный яркий цвет в череде одинаковых дней.       Мэдди входит в кабинет тихо, почти на цыпочках — образцовый офицер. Плащ мокрый, волосы растрёпаны, но она улыбается — наперекор дождю и серости, что он приносит с собой. Мэдди — дрессированный щенок, который не умеет ни лаять, ни кусать. Предел её мечтаний — приносить Кейтлин тапочки в зубах, радостно виляя хвостом.       Вай — волк-одиночка.       Волка можно кормить с рук и зарываться пальцами в его дымную шерсть, но так и не заслужить доверия. Не приручить. Волк навсегда останется предан стае.       Даже если от стаи ничего не осталось.       Рыжего в жизни Кейтлин становится всё больше. Она работает усерднее, засиживается в офисе допоздна и совсем не думает о волках. Забивает голову планами рейдов, во всю стену растягивает карту Нижнего Города, алыми нитями помечает улики на ней.       Мэдди всегда поблизости — сдержанная и услужливая, и не замечать её становится всё сложнее. Иногда Мэдди говорит ей что-то вроде:       — Какой кофе Вам нравится?       или       — Вы пропустили обед.       или       — Вы выглядите устало.       И Кейтлин не знает, как реагировать. Кейтлин ждёт от своих подчинённых сухого профессионализма и идеально стальной дисциплины. Мэдди рушит строгие рамки их деловых отношений одной лишь улыбкой. В иных условиях её даже можно было бы счесть за вежливость и почтение к старшей по званию. Но улыбка Мэдди предназначена лишь ей.       Все чувства Мэдди — как этот рыжий цвет на фоне пилтоверской серости. Как ржавчина на лезвии. Глаза у Кейтлин слишком острые; эта яркость её ослепляет.       Кейтлин не может — не хочет — ей отвечать.       У Кейтлин в сердце куском колючей шрапнели засело другое.       Серый химический смог вместо неба. Серый гранит тюремной клетки. Серый взгляд — слишком цепкий, чтобы выдержать; слишком родной, чтобы отвернуться.       Кейтлин так старается. День за днём возводит высокие стены своей крепости, ночь за ночью разбивает их на осколки. Всё тщетно; днём Кейтлин гонит этот образ, въевшийся грязью под ногти, но Вай приходит к ней во сне. От неё пахнет грозой, и она восхитительно нежная, когда Кейтлин рывком бросается в её объятия.       Вай начинается с бури. Кейтлин в ней задыхается, но всё равно ищет спасения в центре. Перед бурей воздух меняется — нет больше затхлой сырости, нет больше гнили. Он густой от дрожащих дождевых капель, звенящий от предвкушения. И, глядя на тяжёлый свод серых туч, вслушиваясь в рокот грома вдалеке, Кейтлин падает.       Не так.       Позволяет себе упасть.       Не думая, каким долгим будет это падение.       Сильные руки удерживают её у края пропасти. Ей нужен миг ровно меж двух ударов сердца, чтобы выдохнуть, когда чужое-родное запястье опускается на щеку. Столько всего в этом незатейливом жесте, что Кейтлин невольно зажмуривается.       Из этой бури ей не выбраться. Она не хочет из неё выбираться.       Гроза всё ближе, но в последнее мгновение этой сладостной иллюзии Кейтлин вдруг понимает — и гроза, и это электричество в воздухе, и даже росчерки молний в небесах — всё фальшивка.       Она повторяет это, пока сотрясается дрожью после пробуждения. Плакать себе не позволяет. На её шёлковых простынях холодно и пусто, а ветер из раскрытых окон приносит с собой лишь сырость.       И ни намёка на бурю.       У них с Вай никогда не было шанса. Вай — горький дым на губах, опалённые крылья, сплошное что-могло-бы-быть. Иногда Кейтлин кажется, что они — лишь отражения друг друга, разделённые тонкой гранью серебра. Всегда рядом, никогда вместе. Их миры на противоположных концах Вселенной; их пути петляют, но не пересекаются.       С приходом осени ночи становятся длиннее, падения — дольше.       Кейтлин работает без выходных. На её рабочем столе идеальный порядок, в её мыслях полный бардак. Она всё делает по инерции: просматривает отчёты, проводит встречи, планирует рейды. Эти механические, лишённые осмысления действия странным образом помогают ей не думать — о волках и о Серости, о бурях и серебре. Кейтлин заливает в себя кофе литрами, лишь бы не спать.       Ведь каждый сон равняется запретной мысли. Каждое пробуждение — отказу от неё.       — Что так тревожит Вас?       Кейтлин отрывает взгляд от бумаг. Мэдди мнётся на негнущихся ногах, сжимает свой насквозь мокрый плащ так сильно, что белеют костяшки пальцев. Нервничает — у Кейтлин глаз снайпера, сыщика, и от него не укрыться за вежливыми улыбками.       — О чём Вы, офицер Нолан? — переспрашивает она чуточку раздражённо. Строит эту границу меж ними сознательно. Ей совсем не хочется быть строгой начальницей, но Мэдди должна понять.       — Вы будто не здесь вовсе, — следует честное, и Кейтлин от этого выворачивает.       Столько усилий — и всё впустую. Месяцы смиренной аскезы, и вот они здесь. Чёрт возьми, у них же ничего не было, они и целовались всего раз...       — Я понимаю, у Вас столько дел... — сбивчиво лепечет Мэдди, — Я просто... просто не могу смотреть, как Вы ломаетесь, я... я хочу помочь.       Кейтлин прерывает её коротким взмахом ладони и порывисто поднимается из-за стола.       — Ничего не хочу слышать.       Она не узнает этот голос. Едва ли лёд и сталь в нём могут принадлежать ей. Едва ли хмурое лицо по ту сторону окна — её собственное.       Следующее, что чувствует Кейтлин — теплую ладонь на своём плече. Следующее, что замечает — мягкие, ласковые губы повыше линии своей челюсти. Это выходит так осторожно, так неловко, что Кейтлин осознаёт не сразу — лишь тупо замирает оленем, почуявшим волка. Руки безвольно вытягиваются вдоль тела, и этот миг длится по ощущениям вечность, пока за окном всё падает и падает дождь.       Сердце стучит ровно.       Отстранённо Кейтлин решает, что могла бы поддаться. Что ей хотелось бы поддаться. Есть лишь одна проблема.       Весь её мир окрашен в серебро.       Кейтлин серебро ненавидит.       Что-то внутри ломается с оглушительным треском.       Она гонит дрожь, когда касается ладонью щеки не-Вай. Чужая хватка на плече клеймит калёным железом, мысли путаются, как вязкая паутина. У неё тоже были веснушки, — думает Кейтлин рассеянно, проскальзывая подушечкой по гладкой коже скул. Как это странно — носить на лице собственное имя.       И сдаётся.       Губы находят губы, но это не становится спасением. Мэдди цепенеет в её руках, пока Кейтлин настойчиво сминает уголок её рта. Лишь сдавленный вздох вырывается из груди. Она вся тёплая и податливая, как оттаявший воск, струится сквозь пальцы. И Кейтлин могла бы вернуть ей всё сполна: и тепло, и внимание, и заботу.       Но у Мэдди нет тату-шестерёнок и сумасшедшей младшей сестры.       Кейтлин отмеряет для Мэдди ровно унцию своей нежности, прежде чем потребовать большего. Ей не хочется этого — ей это необходимо. Протолкнуть ладонь под тесную униформу, взобраться по линии выступающих позвонков, прикусить кожу у основания плеча — сбежать от Серости.       — Кейтлин... — стонет Мэдди задушенно.       — Молчи.       Всё, о чем Кейтлин думает, пока Мэдди позволяет срывать с себя одежду, — Вай никогда не стала бы слушать её приказы. Наверное, Вай бы только усмехнулась, глядя совсем по-волчьи из-под тёмных бровей, и сказала бы что-то вроде:       — Ты слишком горяча, когда пытаешься командовать, Кекс.       Кейтлин совсем не смотрит на Мэдди, когда всё заканчивается. Объятие, в котором их нагие и влажные тела жмутся друг к другу, мягкое настолько, что хочется содрать кожу в местах, где её касалась не-Вай.       Мэдди пропускает её волосы сквозь пальцы, ласково целует выемку у основания ключиц. У Кейтлин в голове только одно — лицо Вай на дне колодца с невыносимо высокой лестницей.       За окном собирается буря.