Работа над ошибками

      — Руки выше! — лениво ворчит Севика. В ней — добрые шесть футов роста и пара литров гадкого вандерова пойла из бара, но удары Вай всё равно летят в воздух. — Я сильнее тебя, девка. Что это значит?       Вай сплёвывает досаду; на выжженную химикатами землю крохотного заднего дворика "Капли" падает её кровь. Севика лучше её во всем — высокая, крепкая, и взгляд у неё такой, что шумными вечерами в баре все затихают под ним. Даже Вандер говорит с ней иначе, чем с другими.       Как с равной.       — Что я должна быть быстрее.

***

      Вай ждёт её — на старом месте. Одержимость пускает глубокие корни прямо в её мозг, путает воспоминания и тревожит старые раны. Раньше забор вокруг заднего дворика "Капли" казался ей больше. Сейчас Вай, если постарается, сможет даже перемахнуть за него, подтянувшись на руках. В этом нет нужды — от забора осталось только название, и сквозь самую маленькую прореху в ржавом металле пролезет даже Севика.       Если придёт, конечно.       Вай не может придумать причин, по которым ей стоило бы прийти — разве что из мелочной мстительности. Если отбросить всё прочее и неважное, если обойтись без контекста — Вай надрала её лживый зад.       Дважды.       Третий, надо думать, станет фатальным.

***

      — О чём я тебе говорила?       — Держать руки выше, — понуро бубнит Вай себе под нос.       Губа по ощущениям разорвана вклочья, а в голове до ненормального пусто. И в пустоте этой звучит её голос — хриплый, с отчётливыми стальными нотками из всего. Руки выше — всё, что Вай выносит из сегодняшней тренировки. Иное выбивает из мыслей удар, которым Севика приложила её, не рассчитав собственной силы. Да так, что челюсть мелко вибрирует, и сквозь отдалённый звон в ушах Вай разбирает несколько крепких словечек родом из самых злачных заунских мест.       — Вандер с меня шкуру спустит, когда увидит твоё лицо, — цедит Севика недовольно, зажимая зубами краешек папиросы. Чиркает спичкой о подошву ботинок, затягивается глубоко, заходится сиплым кашлем.       Вай неуклюже валится на табурет за баром. Тело отчего-то совсем не слушается.       — Скажу, что упала, — шмыгает кровоточащим носом. — Запнулась о ступеньку...       — И сосчитала их лицом?       — Да, — бросает Вай твёрдо. В её тоне и уверенность, и раздражение, и вызов — мол, думала, я расплачусь и убегу жаловаться? Не угадала.       Севика хмыкает — одобрительно.       — Хорошо.

***

      — Ты не делаешь работы над ошибками, — звучит сиплое из-за спины.       У Вай от этого голоса бинтованые пальцы сами собой сжимаются в кулак, болезненно тянутся сухожилия. Столько ненависти к одному человеку — захлебнуться можно. Мало кого она готова ненавидеть так же одержимо, так же отчаянно. Ну, разве что Силко. Но Силко больше нет, и весь гнев, что Вай за поводок придерживала для него, теперь плещется через край.       Ей это необходимо так же, как дышать; иначе не сможет — переломится надвое, задохнётся от этой ярости, что уже стучит в венах напополам с кровью.       — А я думала, — Вай не оборачивается, но готовится вскочить с гнилых ящиков в любой момент, — думала, это тебя отскребали с пола в прошлый раз.       — Один-один, — соглашается она резонно, — Тогда, в борделе, тебя спасла твоя пилтоверская сучка.       Кейтлин. Её зовут Кейтлин.       — Она бросила тебя, да? Как непослушную шавку, — следует насмешливое, и Вай не выдерживает — срывается с места, на ходу разминая кулаки; и застывает, застигнутая врасплох.       Севика ровно перед ней, спокойная, собранная, крепкая — и всё ещё, мать его, выше. Ни тени сомнений на её лице, ни капли скованности в движении, каким она захлопывает за собой дверь бара. Отрезает путь к отступлению — но Вай не намерена отступать. Только один из них покинет это место сегодня.       — Лихо тебя побило, — говорит Севика, и Вай почти физически ощущает на себе её взгляд — он тупым ножом вспарывает грудную клетку под кровавыми, грязными бинтами, тянется за угольно-черными прядями волос.       — Страсть к саморазрушению — это у вас семейное.       И тогда Вай тоже видит: и грубую акулью пасть вместо её ладони, и яркие рисунки на сером металле её механической руки. Так вычурно, так по-детски. Так, как сделала бы Паудер.       Слишком знакомо это выглядит, слишком ранит — и вспышки неона выжигают Вай глаза, выносят смертельный приговор.       — Джинкс помогла, — ухмыляется Севика ядовито, будто хвастаясь. — Я всегда считала, что из вас двоих толковой вырастешь ты.       Вай за эти долгие секунды её молчания успевает осколками рассыпаться на иссохшую землю.       Они заодно. Все кончено.       — Я ошиблась.

***

      Вай прячет сбитые запястья за длинными полосками бинтов; губа заживает, но шрам на память все равно остаётся — Вай с непривычки водит языком по неровной коже, этому вечному напоминанию, что руки нужно держать выше. Севика всё ещё сильнее её, но Вай не привыкла сдаваться вот так, получив разок по лицу. Вай знает, что она должна делать.       Быть быстрее.       В Нижнем Городе нельзя заработать уважение иначе. Только кровью.       — Ты слишком налегаешь, — говорит ей Вандер однажды.       Он непривычно серьёзен; мерит Вай быстрым взглядом из-под хмурых бровей, и весёлые искорки в глубине его глаз подёргиваются тревогой.       Вай затягивает бинты туже, по сотне раз повторяет заученные комбинации.       Уклон. Размах. Удар.       — Вай, — зовёт Вандер тихо.       В "Капле" пусто. До первых посетителей ещё несколько часов. Только на заднем дворе в пыли возятся Паудер и Экко — обрывки их возбуждённых голосов долетают до Вай как сквозь толщу воды.       — Жук! Посадим в банку?       — Он же задохнётся, дурачок!       — Сделаем дырочки в крышке!       Сердце Вай сжимается в слепой, щемящей нежности. Что бы она ни делала — этого недостаточно. Таких, как Паудер, в Нижнем Городе целые тысячи. Такие, как Паудер, не должны задыхаться от ядовитой заунской вони и прозябать в нищете — пока там, наверху, дочь какой-нибудь советницы радуется победе в глупом состязании по стрельбе.       Такие, как Паудер, должны мастерить бумажные корабли, а не бомбы.       Вандер мягко качает головой — совсем без укора.       — Кулаки — это ещё не всё.       — Тебе легко говорить! — взрывается Вай. — Ты... ты вон какой! А я...       — Вай, — обрывает он.       — Что?!       — Посмотри на меня.       Вай смотрит, насупившись. Усталое, серьезное лицо Вандера смягчается, исчезают ниточки морщинок на лбу. Он улыбается ей — так, как умеет только он — по-доброму, пряча уголок губ в бороде с редкой проседью.       — Я полжизни положил, чтобы сделать Линии лучше. Это не принесло мне счастья.       Новый виток бинта ложится поверх ноющих костяшек.       — Знаешь, что это изменило?       Вай заминается. Она чувствует, каким будет ответ — сердце пропускает удар.       — Ты. И Паудер. Борьба не придаст твоей жизни смысла. А она...       С заднего двора слышен смех, затем — шумный топот двух пар ног по паркету. Грязные, но довольные, они разом оживляют "Каплю" — нет за этими стенами ни тёмных переулков Нижнего города, ни людных площадей и золотых башенок Верхнего. Весь мир вдруг оказывается прямо здесь, зажатым между обшарпанной входной дверью и крутой лестницей их с Паудер спальни.       — Вай, смотри!       Крошечный светлячок в банке сияет чистым, ярким зелёным. Вай думает, что такой цвет Нижнему городу совсем не идёт — не ядовитый химтек и не токсичная Серость. Он... простой. Он настоящий.       И как здесь могло оказаться нечто настолько хрупкое, настолько... живое?       — Я поймала его, — лепечет Паудер, гордо вскидывая подбородок. — А Экко спорил, что не смогу, но я его р-р-раз! и в банку!       В её глазах отражается небо.       Вай никогда не видела настоящего неба, но ей кажется, что оно выглядит именно так. Как восторг. Как... невинность.       — Это я его увидел и придумал поймать! — обиженно тянет Экко, но Вай его уже не слышит.       Паудер сует ей в руки банку, суетливо перебирает лохматые косички. Крутится вокруг высокого барного стула, то и дело хлопая Вай ладошками по острым коленкам — и не замолкает ни на мгновение:       — Там их ещё много! Экко сказал, что сделает крышек, мы наловим светлячков и расставим по всей комнате! Круто будет, да? Да?       В горле стынет противный, едкий ком. Паудер всё болтает, всё улыбается, а Вай кажется, будто в её руках настоящее сокровище — и едва может сдерживать слёзы. Сердце стискивает когтистой волчьей лапой, рвёт в кровавые ошмётки, но она держится — держится — и кивает самым подбородком, растягивая уголки губ в улыбке.       — Он очень красивый, Пау-Пау.       Паудер расцветает, прижимая крохотные ладошки к горящим щекам.       — Вай, их там ДОХРЕНА!       — Что я говорил тебе о плохих словах?! — возмущённо чеканит Вандер. Бутылки на баре мелко дребезжат, брови сурово нахмурены, но он сияет самой теплой из своих улыбок. И когда Паудер взбирается на соседний стул, по-дурацки показывая Экко язык, когда их взгляды с Вандером встречаются на короткое мгновение — Вай неловко утирает запястьем одинокую слезинку.       Есть кое-что поважнее кулаков.

***

      Вай мутит, у Вай мир перед глазами расплывается в неоновых отсветах. Надо собраться, надо сконцентрироваться. Только Севика сейчас имеет значение — и Севика делает первый шаг, сбрасывая плащ с плеч.       Их отделяет узкая полоса выжженной земли.       Всё как в детстве — есть лишь она и эта жгучая нужда. Выиграть. Доказать. Больше самой себе, наверное, чем другим.       Никаких "других" у Вай не осталось. Кроме въедливого, паршивого голоска внутри — он велит бить.       И Вай бьёт. Размашисто, едва не теряя равновесие, целит ровно в челюсть. Севика блокирует играючи, уводит удары в сторону от лица. Это знакомо, знакомо до боли — она пассивна, она защищается, она ждёт момента. Ждёт ошибки.       Внутри всё вскипает, жжёт вены неразбавленной яростью. Пыль застилает глаза, слишком много чувств, слишком мало ощущений — ссохшиеся струпья под бинтами крошатся и лопаются, но Вай этого не замечает. Всё как прежде — двор "Капли", Севика... Только в этот раз всё всерьёз. Победа или смерть. Третьего не дано.       Но Севика и не пытается нападать.       — Дерись, ёбаное ссыкло! — кричит Вай почти отчаянно, почти умоляюще. Беспорядочно лупит по её предплечьям, по торсу, но изматывает лишь себя — руки дрожат, а выпитое склизким комом бьёт в горло. Её тошнит, её ломает, не останавливайся, не смей, грязная предательница, твою руку бы с корнем выдрать и в задницу, нет, нет, НЕ-       Акулья пасть врезается под рёбра, чётко и выверенно, вышибает весь дух из груди. Воздух вспыхивает неоном, трещит электричество вдоль хрустнувшего позвоночника, и на краткий миг она чувствует — сладостную, желанную боль. Загибается в пояснице, но тут же встаёт, уклон, размах...       Удар.       Гортань сводит судорогой. Вай не может дышать, падает на колени, давит хрипы из в миг опустевших лёгких. Ей больно, всё горит, ВСТАВАЙ!       Последний удар раскалывает череп надвое.       Звёзды взрываются на внутренней поверхности век, яркие и холодные, как льдинки. Кровь на руках, кровь заливает рот, и вкус у неё солоновато-железный, а вдохнуть всё не получается — выходит только противный, тихий клокот. Она на спине, — доходит до Вай по ощущениям через сотни лет.       Она, блять, всё ещё жива.       Реальность ускользает из-под кончиков пальцев, Вай осознает её лишь по телесным реакциям. Мышцы — непослушный кусок мяса. В лопатки вонзается что-то острое — упала на ящики? Насрать. Пусть это мгновение длится вечно — пусть будет только эта пустота и эта боль, она заслужила, она должна, мы всё ещё сестры?       — Ты жалкая, — тупо доходит до Вай сквозь инистый вакуум, и непонятно совсем — это Севика?.. или это собственные мысли гудят в голове осиным гнездом?..       — Я делаю тебе одолжение, — щелчок затвора.       Вдох. Сиплый клокот в горле.       Ничто этого не изменит. Это её кровь в твоих венах. Движение воздуха рядом с лицом, синие-синие косы...       — Оставь её, — слышит Вай знакомое до боли, прежде чем упасть в пропасть.       Когда приходит в себя, крохотный задний дворик "Капли" уже пуст.