Работа над ошибками

      Вай знает — есть грань, тонкая, как лезвие ножа, призрачная, как дымовая завеса.       Есть Паудер. А есть Джинкс.       У Паудер — пронзительно-голубые глаза, полные карманы ржавых шестерёнок и постоянные ночные кошмары. У Джинкс — тату-облачка на тощих предплечьях, сиплый гортанный смех и ракетница, тянущая её тонкое тело вниз.       Джинкс жмёт на курок — Паудер умирает, разлетаясь осколками над величественной панорамой Верхнего города, путаясь в длинных голубых косах. И всё, что Вай может сделать — погибнуть вместе с ней.       Всё, что Вай делает — беспомощно раскрывает рот в беззвучном крике.       И Вандер снова встаёт за её левым плечом — усталый, но сильный, пахнущий крепким алкоголем и терпкой мазью для разбитых костяшек. Стряхивает несуществующую пыль со своей несуществующей куртки, усмехается так, как умеет только он — по-доброму, пряча уголок губ в несуществующей бороде с редкой проседью.       — Ты в ответе за неё, помнишь?       Вай не помнит, как они с Кейт добираются до дымящихся развалин Башни Совета. Кажется, дорогу им открывает лишь фамилия Кирамман — мост ощетенился стволами ружей, миротворцы проводят рейд. Так говорят на улицах. Что Силко сорвал подписание мирного договора, что подло ударил исподтишка. Что пора бы навести в Нижнем городе свой порядок, прижать к ногтю химбаронов и загнать население в шахты.       Вай запоминает лишь одно — крепкую хватку Кейт на своей пояснице и мысль, что прорывается в её голову сквозь звучный голос статной темнокожей женщины, раздающей указания посреди пепелища. От этой мысли всё внутри ноет и болит, эта мысль растекается ядовитой желчью где-то в подрёберье.       Кейт она передаёт медикам. Прячет взгляд от неё — испуганной, непонимающей. Глаза Кейт тухнут, нет больше ясного пилтоверского неба в их глубине — только холодная, до костей пробирающая сталь.       — Я сейчас, — говорит Вай кое-как.       И ещё:       — Я вернусь.       Оглядывается вокруг, едва сдерживая подступающую рвоту, и вдруг видит.       Вандер сидит на золочёном куске барельефа, уложив ногу на ногу, и мирно курит.       — Это твоя вина, — мягко говорит он.       И всё, на что у Вай хватает сил — просто уйти.       Потом — бесконечный бег, сбивающая дыхание паника, липкий, парализующий страх. Долгие (безрезультатные) поиски сестры, драки, выбитые суставы и парочка новых шрамов. Короткая передышка у Поджигателей — и снова в погоню.       Но Паудер больше нет. Ни в родительском доме. Ни в "Капле". Ни в одном из их старых местечек, что Вай кое-как сумела выудить из своей головы. К концу третьего дня Вай понимает, что найти Паудер ей не удастся. Как не удастся больше прижать сестру к себе, пригладить непослушный вихор на затылке и пообещать, что рано или поздно все её изобретения заработают. И Паудер больше не улыбнется ей как прежде, так доверительно, что сердце сладко замрёт в груди.       Что бы Вай ни нашла, это будет не Паудер.       И, наверное, ей тоже совсем не стоит. В мире, в котором нет Паудер, ей делать нечего — пусть катится к чертям такой мир.       Вай не делает работы над ошибками.       Она вновь и вновь перебрасывает тело через ограждения чужих балконов, с разбегу бросается на хлипкие карнизы сквозь оживленные улицы, скользит по покатым крышам брошенных мануфактур. Ей нравится, когда пальцы едва смыкаются на перекладине, когда ветер срывает капюшон с головы; и сердце заходится отрывистым — радостным? — стуком, когда под подошвами вместо тверди только пустота.       Она каждый раз задерживает дыхание. Но каждый раз грубо сталкивается с землёй.       Просто повезло. Снова.       Её преследует Экко — бесшумная тень, размытое пятно в уголке глаза. Маячит где-то вне зоны ее досягаемости, прячется, но Вай знает, чувствует его. И только ускоряется.       — Присоединяйся к Поджигателям, — говорит ей Экко.       — Подчиняться тебе, коротышка? — фыркает Вай беззлобно. — Я лучше с крыши сброшусь.       — Я видел, как ты пытаешься.       Вай смеётся сконфуженно, надтреснуто. Склоняет голову, ведёт плечом так, как делает всегда — мол, давай, издевайся. Но на губах Экко нет и тени улыбки. На дне его глаз — совсем детских — мерещится что-то, слишком похожее на жалость, и от этого Вай хочется только съездить кулаком по его лицу.       Вай не делает работы над ошибками.       И бьёт.       Бьёт его напарника в исключительно учебном поединке. Бьёт торгаша за слишком высокую цену. Бьёт шпану, что караулит ее за углом. Бьёт до тех пор, пока кожа на костяшках не лопается, пока бинты не пропитаются кровью насквозь.       Севика больше не появляется в "Последней капле". Вай караулит её, просиживает задницу, перебросив ноги через край, у Вай руки чешутся разнести её лицо в кровавое мясо. Много людей приходит — головорезы, торчки, шлюхи — вся падаль, годами прятавшаяся по сточным канавам.       Начинаются стычки. Вай наблюдает, как остервенело они бросаются друг на друга — те, кого объединил когда-то Вандер. Народ Линий. Нация Заун. Отчего-то ей до чёртиков весело — они возятся в пыли как тараканы, давятся собственной грязью и умирают, умирают, умирают... Подыхают как скот в бессмысленной попытке завоевать освободившийся трон на самой вершине.       Она думает, чтобы вмешаться. Занять свое законное — по меркам Зауна — место в "Капле", взять дела в Линиях в свои руки. Вернуться домой.       Она — гордость Вандера, плоть от плоти Нижнего Города, сама его сущность.       Но она тоже теперь другая. И в этом Зауне — в этом мире — ей нет больше места. Она не узнаёт этот город. Она отвергает его.       С того дня, когда не стало Вандера.       С того дня, когда Паудер обернулась Джинкс.       С того дня, когда голубая вспышка поделила небеса напополам.       Заун перестал быть ей домом. Пилтовер домом никогда не станет. И что ей остаётся?       Вай знает ответ.       Остаётся Кейтлин.