Пылающие Тернии

«Признай убогость души твоей, Бъярго Ратана».

Неумирающий Мученик

      Когда-то я принадлежал к наихудшим грешникам.       Теперь же мои грехи полнятся иным смыслом, но это нисколько не умаляет их тяжести.       Я дважды снял шлем, открыв своё лицо.       «Так было нужно», говоришь ты, Сияющий брат.       Однако ничто, даже острейшая, неотвратимая необходимость не может оправдать преступление данного мною обета хранить под железной маской смерти свой нечестивый облик. Облик, пронизанный жилами золотой порчи Ангела.       «Тебе было нужно выжить, чтобы продолжать служить Ему».       Смерть – часть служения, но моя бессмысленная смерть – ещё более тяжкий грех. Я оружие в Его руках, и не для того Он создавал Астартес, чтобы они разбрасывались своими жизнями.       Поэтому я не смогу смыть грехи своей кровью, не создав их новые порождения.       И это понимание ввергает меня в ещё большие пучины греха, в которых по-прежнему нет ответа на вопрос: кто я?       С истовостью Кающегося я читаю литании и вскрываю для изучения детали своего отступничества, чтобы подвергнуть их праведному бичеванию. Но я не праведник и никогда им не был. Я грешен в своей сути, как грешно и всё человечество.       И я не в силах подвергнуть себя анафеме, ведь для ритуала требуется присутствие всего Тернового Венца. Но стоит мне подумать об этом, как я вновь ужасаюсь истине, что открылась в зеркале. Скверна проникла в капитул, и я не хочу знать, насколько глубоко.       Иногда неопределённость оберегает от поистине страшного знания.       Но не только в этом мой грех, зеркальный брат.       Я на корабле ксенофилов. Нахожусь в трюме под технической палубой и для взаимодействия с ними вместо крозиуса использую слова. И в этом – порча Сияющего, ведь в прошлом мой Орден славился дипломатичностью и мягкостью суждений, нехарактерными для Адептус Астартес.       Мне следует захватить корабль, но это выше моих возможностей. Человечество в этом мире только что выиграло изнурительную войну на уничтожение, и я не могу не отметить твёрдость духа экипажа корабля. Даже если я убью капитана, других ксеносов и всю группу высадки, у меня нет уверенности, что я смогу заставить оставшуюся команду силой подчиниться мне.       И тогда мне останется только убить их всех. Каждого, включая аколита Инквизиции. За сотрудничество с ксеносами и за отступничество, продиктованное желанием выжить. Кровь зальёт все палубы, но не смоет грехов, а сам этот корабль станет моей могилой посреди космической пустоты.       Истина фатально проста: в одиночку я не смогу управлять кораблём и обреку себя на бессмысленную смерть в пустоте, которая не сохранит даже теней воплощённого мною греха.       Ранее, при встрече с капитаном я сказал, что мне нужно встретиться с правительством Альянса. Мои слова не были ложью, но это лишь та часть моих намерений, которую ему позволено знать.       Слова аколита, которые тот произнёс в заброшенном здании, заставили меня задуматься о моём нахождении здесь.       Какова его цель?       Согласно дошедшим из глубины тысячелетий обрывкам знаний, в эту эпоху Император ходил по Святой Терре, ещё не явив себя человечеству. По Терре, которую здесь называют Землёй. Планета, на которую летит корабль Альянса. Мне нужно найти Его.       Но я в другом мире, в другой реальности, что сковывает ростки моей уверенности. Однако, если существует хотя бы шанс найти Его здесь, то моя цель – создать для призрачной идеи материальную, устойчивую основу.       Я веду счёт времени, окружённый красноватым свечением трюма и мерным гудением систем корабля. На второй день после того, как офицер Уильямс привела меня сюда, ко мне пришёл капитан Вакариан.       На пластинчатом лице ксеноса было трудно выделить эмоции, но авточувства доспеха сообщали об участившемся сердцебиении, проникая сквозь ксеноброню. Ту же, что и при первой встрече. Предположение о реакции организма на стресс казалось мне отчётливо верным. Капитан боялся спускаться ко мне в сумрачный трюм.       Я ожидал расспросов об устройстве своего мира, поэтому следующий вопрос капитана смог меня удивить.       – Вам здесь не тесно? – спросил он с помощью переводчика на руке, остановившись в нескольких шагах.       – Моя келья была примерно такого же размера, – я ответил правду, поскольку не видел причин для лжи.              Чтобы достичь Терры, мне придётся участвовать в высадках, если то потребуется. Таковы были условия нашего соглашения на Мендуаре. Для этого нужно поддерживать минимальный контакт с экипажем. Выдача малозначимой информации – далеко не самое худшее из решений.       – Вам что-нибудь нужно? – поинтересовался ксенос.       – Капитан, как бы ты себя ощущал, оказавшись в мире, который словно увидел в кривом зеркале? – спросил я. – То, что всегда было непреложной истиной, становится изменчивым шумом ветра. Очевидные враги – возможными союзниками. Привычный мир исчез, уступив место вашему. Новая реальность вынуждает принимать непростые решения.       – Наверное, я могу отчасти вас понять. Два года назад мой привычный мир развалился на куски, и я оказался на космической станции, где вёл войну на истребление с местными преступными группировками. Мой отряд из двенадцати человек против трёх многочисленных банд. Я даже не мог представить, что всё обернётся именно так.       – На Мендуаре ты сказал, что присутствовал на Нормандии ещё три года назад, когда коммандер Шепард только узнала о существовании Жнецов от протеан. Тогда вы пытались отсрочить их прибытие в галактику.       – В своём рассказе я отметил только самое главное. Не погружался в детали, – ответил ксенос. – После того, как мы уничтожили Властелина, я сошёл с борта Нормандии. Пытался вернуться к старой работе, но я уже не был прежним. А потом Нормандию уничтожили коллекционеры. Шепард погибла.       – Погибла? – мне открылись новые детали о личности, объединившей галактику против борьбы с общим врагом.       – Как все мы думали. Её восстановил Цербер – террористическая группировка. Они также восстановили Нормандию, – ксенос обвёл руками корабль. – Точнее, построили заново. Глубокая модернизации с сохранением изначального назначения. Шепард лишь временно с ними сотрудничала. Во время войны со Жнецами Цербер стал нашим врагом.       – И чем закончилась история на космической станции? – я подтолкнул разговор к изначальной теме.       – Нас предали, мой отряд погиб, я остался один, – ксенос ненадолго замолчал. – Держал оборону в здании против трёх банд. Я не рассчитывал выжить, просто хотел забрать с собой побольше ублюдков. Но меня спасла Шепард. Появилась спустя два года после своей смерти.       – И твой мир снова развалился на части?       – Нет, собрался заново. По-другому, но собрался.       Ксенос не видел истины за моей маской сдержанности и говорил мне больше, чем, наверняка, хотел бы.       – И ты сразу поверил коммандеру? – спросил я. – Что она действительно человек, а не предсмертные галлюцинации? Или не некто, только представляющийся ею?       Ксенос замолчал. На более долгий срок, чем в прошлый раз.       Я понял его без слов, что явило мне новые оттенки моих грехов. Турианец оказался похожим на человека в своём поведении, причём на человека, не очень хорошо скрывающего сильные эмоции. Коммандер Шепард была важна для него сильнее, чем он хотел бы мне показать. И он явно поверил ей не сразу, хотя внешне демонстрировал обратное.       Слишком много я общался со смертными в сияющем прошлом Ордена, полнившимся гордыней. Настолько, что научился понимать их так же хорошо, как и своих братьев.       – Мне тоже нужно время, чтобы понять этот мир, – я прервал безмолвный диалог. – Как проходит полёт к Терре?       Ксенос моргнул, отрываясь от своих мыслей.       – Штатно, – ответил он. – Мы уже сутки летим на сверхсветовой скорости. Завтра остановимся, чтобы сбросить накопившийся электрический заряд двигателя. Просканируем звёздную систему на предмет ценных ресурсов. Потом снова три дня полёта на сверхсветовой, сброс заряда, и так три месяца по кругу, пока не долетим до Земли. Особенности функционирования двигателя. Я сообщу, если понадобится ваша помощь при высадке.       – С помощью ретрансляторов, созданных Жнецами, мы долетели бы быстрее? – спросил я о технологии, о которой ксенос рассказал на Мендуаре.       – Да, за два-три дня.       – А сколько бы занял путь без сверхсветового двигателя? – я ощутил смутное подозрение о сути этого мира. О расстояниях, преодолеваемых при межзвёздных странствиях. Слишком малые времена по сравнению с полётами через Имматериум.       – Столетия, – коротко сообщил ксенос.       Подозрение исчезло. Видимо, расы этого мира смогли объединиться в войне против общего противника в том числе благодаря способу быстрых межзвёздных перелётов.       – А как в вашем мире корабли преодолевают скорость света? Ретрансляторов у вас, судя по всему, нет.       Я ушёл от ответа, поскольку не собирался рассказывать о Варпе именно тогда. Мне неизвестно, что успела рассказать аэльдари во время медосмотра, но вряд ли она молчала. Тем не менее об Имматериуме не получится рассказать кратко, поскольку любое слово о нём вызовет только дополнительные вопросы.       Ксенос понял мой намёк и собрался уходить. Перед уходом он предложил мне установить переводчик в доспех, но я отказался. Осквернение священного доспеха чужеродными технологиями неприемлемо.       С того момента, как ушёл капитан, прошла половина стандартных суток.       Ко мне более никто не приходит. Красноватое свечение трюма не изменяет своего сумрачного облика, а монотонное гудение двигателя корабля лишь изредка прерывается фразами с технической палубы. С инженерной, как её здесь называют. В этом мире не существует Адептус Механикус, и со сложными техническими системами взаимодействуют обычные люди. И ксеносы.       Трое человек и ксенос в герметичном костюме отреагировали на моё присутствие с подозрением, когда офицер Уильямс привела меня к ним для избежания непониманий при дальнейших встречах. Люди и ксенос явно были против, но вслух ничего не сказали.       Я осматриваю крозиус и болт-пистолет. Очищаю их от следов сражения в резиденции ведьмы. Читаю литании машинным духам доспеха, вынужденным оказаться со мной в этом мире без должного ухода и почтения.       Я не снимаю доспех, потому что не смогу его самостоятельно надеть. Здесь нет обученного сервитора или человека, которому я бы мог это доверить, поэтому успокоение духов доспеха не с помощью священных масел, но слов – единственное, что мне остаётся.       Красное освещение не менялось за всё время моего нахождения здесь. Если в других частях корабля предусмотрены дневные и ночные циклы – что я мог наблюдать по освещению лестниц, ведущих на верхнюю палубу, – то только не в трюме. Мерный красный свет ламп на потолке и на стенах неизменен.       Вдруг свет моргает на почти неразличимое мгновение. Я вижу неясную тень на стене и с обострённой отчётливостью ощущаю чьё-то присутствие у себя за спиной. Я не слышал шагов, как не слышу и дыхания, но прежде, чем я обернусь, слышу голос, уже понимая, кому он принадлежит.       – Признай убогость души твоей, Бъярго Ратана, – шепчет Неумирающий Мученик.       Невидимый для духов машины доспеха, он стоит за моей спиной, словно пришедший из возвышенной области бытия, наделённой той чёткостью сути, что недоступна мне.       – Признай, что грехопадение человечества распространяется далеко за пределы нашего мира.       Я понимаю, что стоит мне обернуться, как Мученик исчезнет. Он не должен, он не может находиться здесь, но сама реальность говорит об обратном. Реальность ли?       – Я скорблю о каждой душе, что пала жертвой своих слепящих пороков. Слепящих, соблазняющих и гниющих. Я скорблю о твоих братьях, о тебе и об этом мире.       Я ощущаю холод, пробивающийся через слои керамита.       – На что ты надеешься, Бъярго Ратана? На корабле ксеносов и ксенофилов, тонущих в мороке лжи, как и его капитан. Мёртвых нельзя вновь призвать в мир живых.       Не просто холод. Псионический холод, проникающий в реальность из-за грани, словно силовой клинок сквозь мягкий металл. Не встречающий и горсти сопротивления и опутывающий душу в потрескивающих объятиях льда.       – А может ты уже утонул в этом гнетущем мороке? Признай убогость своей души, Сияющий! Признай греховность своих суждений! Признай и вознесись над кровоточащим и горящим миром! Омытый в грехе, но искренний в своём покаянии! Страдание суть благословление!       – Я уже признал, – застоялый воздух трюма словно вскипает, когда я разворачиваюсь, ударяя активированным крозиусом.       Ожидаемо, я никого не обнаруживаю, а мерный красный свет по-прежнему дополняет монотонное гудение корабля.       Аэльдари?!       Нет, она не могла проникнуть в мой разум в ошейнике, причём проникнуть так далеко, чтобы извлечь оттуда образ Неумирающего Мученика.       А если ошейник сняли?       Но Уильямс утверждала, что аэльдари сама настаивала на сохранении ошейника, поскольку ей неизвестен местный Варп. Ксеносы лживы в сути.       Мне требуется удостовериться.       В том числе и потому, что я не ощутил проникновение в свой разум. Что-то одновременно являющееся и не являющееся Неумирающим Мучеником стояло за моей спиной, нащупав тонкую грань между реальностью и Морем Душ. Что-то, пришедшее в этом мир из зеркала, либо напрямую порождённое им.       Пригнувшись, я поднимаюсь по лестнице из трюма, как вдруг понимаю – гудение корабля иное. Не хватает низкочастотного гула, который присутствовал в предыдущие дни, скорее всего, принадлежав сверхсветовому двигателю. Корабль замедлился и собирается сбрасывать заряд, как и говорил капитан. Либо уже сбросил.       До меня доносятся разговоры из-за дверей инженерной палубы. Голоса людей, ксеноса в костюме и двухтональный голос капитана, хотя и не понимаю его слов. Все они чем-то обеспокоены. Я слышу фразы о крейсере Альянса, вышедшем на связь с Нормандией.       Я захожу в отсек. Инженеры почти синхронно оборачиваются ко мне. Капитана же здесь нет, а его речь звучит из динамиков.       – Где капитан Вакариан? – спрашиваю я.       Обеспокоенность экипажа из-за другого корабля Альянса – венец трещин, расходящихся по гладко отполированному мрамору. После победы в затяжной войне разве такое отношение должен вызвать другой корабль собственной расы? Видимо, у экипажа Нормандии есть неизвестная мне причина.       – В кабине пилота, – отвечает главный инженер Адамс.       – Пилот же человек? – интересуюсь я.       – Да.       – Предоставьте коды связи с ним.       Адамс диктует мне код, который я отдаю духам машин доспеха. После быстрой обработки кода устанавливается связь, а я уже направляюсь в сторону кокпита. Меня пока что не просили вмешиваться, но мне и не нужно разрешение.       – На связи капеллан. Какова ситуация с кораблём Альянса? – спрашиваю я пилота.       – Неопределённая, капеллан, – отвечает пилот после замешательства.       Я слышу, как он советуется с капитаном.       – Подробнее, – произношу я, заходя в лифт.       – Протоколы связи соответствуют Альянсу, но вот сам корабль, – говорит пилот. – Скажем так, он пропал без вести в самом начале войны со Жнецами. Крейсер Первого флота Альянса «Эль-Аламейн».       – И это не всё, – в разговор вступает лично капитан, а его слова озвучивает автоматический переводчик. – Мы сейчас на орбите газового гиганта. Почти только что закончили разряжать двигатель. Особенности разрядки таковы, что корабль слеп и беззащитен в процессе. Крейсер вышел на нас с другой стороны гиганта. В то время, как наши сканеры были слепы. Когда разрядка закончилась, и мы начали видеть и слышать, крейсер вышел на связь.       – Что он сообщил по связи? – я поднимаюсь на лифте на вторую палубу, направляясь в кабину. Про расположение отсеков Нормандии я узнал ещё в первый день в ангаре у пилота челнока.       – На связь вышел лично капитан, – отвечает турианец. – Из-за сильного магнитного поля газового гиганта связь ужасная, но главное мы смогли разобрать. При отступлении с Земли ретранслятор выбросил Эль-Аламейн в неизвестном секторе космоса. Они выжили, смогли подлатать корабль, но не смогли восстановить двигатель, поэтому скитались на досветовых скоростях по межзвёздной пустоте, пока не оказались в этой системе.       – Они запросили стыковку, сославшись на то, что их доктор приказал долго жить, а у них на борту раненые, – продолжает пилот Нормандии. – А у нас как раз с доктором всё в порядке. Очень удачно получилось. Да ещё им, наверное, помощь с двигателем понадобится. Как бы я не был рад встретить кого-то живого в этой сраной пустоте, я жопой, сука, чую, что здесь что-то не так.       – Вы разрешили стыковку? – спрашиваю я.       – Особого выбора нам не оставили, – замечает ксенос. – Мы в их прицеле. Во время разрядки были беззащитны, как связанный пленник. Теперь мы более подвижны, но для активации сверхсветового двигателя нужно ещё время. В случае чего улетать нам придётся на досветовых. Это опасно – рискуем подставиться под выстрел. Да и, несмотря на все наши подозрения, это всё-таки крейсер Альянса.       – А в чём подозрение, капитан, кроме пропажи без вести и чутья пилота?       – Я вскользь упоминал, что Жнецы могут одурманивать разумных существ. Приходите в кабину, я расскажу подробнее.       Я вспоминаю, что турианец рассказывал о расе коллекционеров, жившей в ядре галактике и уничтоженной командой Шепард год назад. По его словам, коллекционеры – протеане, которых подчинили и генетически изменили Жнецы. Он назвал этот механизм контроля одурманиванием.       Я выхожу из лифта на второй палубе, и женщина, стоящая за когитатором рядом с голографической картой галактики, удивлённо смотрит на меня. Она словно намеревается что-то сказать, но возвращается обратно к работе.       Люди на палубе стараются инстинктивно отодвинуться, когда я прохожу мимо них. Их поведение столь же естественно, как появление патины на бронзовых статуях. Впрочем, меня они мало интересуют.       Я захожу в кабину. Пилот приподнимает руку, называя себя Джокером. Несмотря на прозвище и проскакивающие в речи интонации, ему вовсе не до смеха. Он нервничает, поглядывая на голоэкраны кабины.       – Они выйдут на дистанцию стыковки минут через сорок, – говорит пилот. – На дистанции стрельбы они уже давно. Честно, я бы хотел свалить прямо сейчас, но Нормандия может не выдержать активных манёвров. Мы, блять, недавно на планету ёбнулись.       – Одурманивание, капитан, – я поворачиваюсь к ксеносу. – Пилот нервничает из-за этого?       Мне нужны детали.       – Да, – турианец что-то ищет в своём портативном когитаторе на руке. – Жнецы способны проникать к разум живых существ и подчинять их своей воле. Я видел одурманенных, они говорили о голосах в голове, которые отдавали им приказы.       Я мысленно отмечаю, что это слишком похоже на тлетворное влияние Архиврага. Однако мне нужно увидеть крейсер и людей на нём, чтобы судить достоверно.       – А ещё Жнецы превращают людей вот в это, – ксенос показывает на когитаторе изображение сервитора, подобных которому я уже видел в городе на Мендуаре. – Другие расы они превращают в иную мерзость, но суть одна. Если заметили что-то, созданное наполовину из плоти, а наполовину из вот таких имплантов, то знайте – это работа Жнецов, а сами они где-то поблизости.       – Экипаж крейсера может быть одурманен? – спрашиваю я.       – Да, – отвечает ксенос. – Мы так до конца и не поняли механизм одурманивания. Нужно ли Жнецам поддерживать постоянную связь с жертвой или достаточно поместить в ней программу, которую та будет исполнять? Конечно, по галактике прошла вспышка энергии Горна, но оборвала ли она все команды Жнецов для одурманенных?       – Как ни посмотри, херово, – прерывает пилот. – На нас сейчас может двигаться крейсер, экипажу которого расплавили мозги. И всрали в голову команду: ёбнуть всех, кого они встретят.       – Если это просто крейсер Альянса, который скитался по пустоте, то мы ничего не теряем, – произнёс ксенос. – Если экипаж одурманен, то понять это мы сможем не раньше стыковки. В любом случае, пристыковавшись, мы будем в безопасной зоне их главного калибра. Если они одурманены, то мы отцепим шлюз и уйдём на сверхсветовой. Двигатель к тому времени должны уже запустить.       – Мне показалось, что сеть ретрансляторов предполагает вход на одном ретрансляторе, а выход на другом. Почему капитан крейсера сообщил, что ретранслятор выбросил их посреди неизвестного космоса? – я озвучиваю сформировавшийся у меня вопрос.       – Он мог неточно выразиться, – отвечает пилот. – Да, они вышли из ретранслятора. Не из того, из которого хотели. Посреди нихера. Ошибка при трансляции. Обратно не прыгнули из-за повреждений корабля. Или ещё проще. Из-за этих повреждений или ошибок в расчётах вывалились посреди трансляции.       Оказывается, система ретрансляторов не была надёжнее варп-переходов, как мне показалось изначально.       – Сука, – восклицает пилот, – я вспомнил. Понял, что мне не нравится. Я общался с капитаном этого крейсера. На Земле, мы вернулись туда после коллекционеров. Общались по связи. У него был другой голос. Вот прям совсем, блять, другой. Низкий и размеренный, а у того, кто сейчас представился капитаном, – высокий и более быстрый. Имя то же, голос другой. И капитан меня не узнал.       – Вега, Эшли, Лиара, Явик, – говорит турианец по корабельной связи, – двадцатиминутная готовность. Сбор у главного шлюза.       Острая догадка царапает мои мысли.       – Какова численность экипажа крейсера? – спрашиваю я.       – По уставу около сотни, – отвечает пилот. – По факту – да хер знает.       – Корабль месяцы скитался по космосу, – произношу я. – Какой на борту запас продовольствия?       – Для долгих перелётов предназначен, но, – пилот задумывается, – это если его не расхуярило по космосу в бою.       – Если, – я подчеркиваю условность утверждения. – Тогда какие есть причины лгать, представляясь капитаном?       Многообразна палитра грехов человеческих, и грех лжи таится там далеко не на первом месте. В бескрайнем холоде космической пустоты взоры голодных безумцев обращаются к себе подобным.       – Я понимаю, к чему вы клоните, капеллан, – двухтональный голос ксеноса окрашивается неясным звучанием. – Мятеж, борьба за выживание. Возможно, каннибализм.       Капитан и пилот переглядываются.       – Одна идея охуеннее другой, – пилот нервно усмехается. – Но для нас ситуация прежняя. Ждём, что нас попытаются захватить. Им нужны ресурсы, а не трибунал. Мирного разговора не будет.       – Но всё это только гипотезы, – замечает новый голос.       Женщина, которую я видел у лифта, подходит к кабине пилота с инфопланшетом в руках.       – Да-да, – отвечает Джокер, – мы просто старые параноики, которые привыкли видеть везде только дерьмо.       Женщина отдает капитану инфопланшет.       – Здесь планы крейсера, как ты просил, – говорит она. – Доктор Чаквас готова принять раненых. Там могут быть просто отчаявшиеся люди, которые даже не в курсе, где они находятся.       – Я знаю, Саманта, – ксенос открывает планы крейсера. – Поэтому мы начнём с диалога. Надеюсь, на нём и остановимся.       Женщина уходит.       – Почему у меня нет милого розового единорога? В охуенном мире, где всё решается только словами, – пилот отворачивается к приборной панели.       – И всё же нельзя приуменьшать ценность слов, – замечаю я.       Как аколит с альэдари, так и экипаж Нормандии нашли нужные слова, с помощью которых они отклонили стрелку весов в сторону вынужденных, пусть и едва допустимых союзников. Однако на их стороне словно выступал сам этот мир.       Ксенос показывает мне чертежи, ссылаясь на предосторожность на случай штурма. Я мысленно отмечаю несколько ключевых точек на крейсере, которые имеют важное значение для обороняющихся с точки зрения контроля над палубами корабля.       Пилот докладывает о двадцатиминутной готовности к стыковке и всматривается в космическую черноту за стеклом кабины. Я прослеживаю направление его взгляда.       За стеклом угольная чернота, проколотая россыпями звёздных точек. Одна из точек увеличивается в размерах, обретая едва различимую геометрию широкого треугольного профиля. Пилот неотрывно следит за ней, хотя видит явно меньше, ограниченный глазами смертного.       Под Нормандией клубятся охряные вихри газового гиганта. Широкие кольца пастельных тонов медленно вращаются, опоясывая планету. Контактируют по витиеватым поверхностям с градиентными переходами, словно разлитые в воду краски, следующие за петляющей кистью художника.       Подходят люди и ксеносы, которых капитан вызывал к шлюзу. Среди них я отмечаю четырёхглазого протеанина, о котором говорила азари. Капитан раздаёт им приказы, а я слежу за крейсером, который непрерывно приближается, заворачивая для стыковки.       Он ничем не напоминает имперский корабль. На нём нет батарей макропушек, ленс-излучателей или детализованных украшений. Только длинный главный калибр, установленный на продольной оси. Крейсер похож на несущую балку, балансирующую на двух пересекающихся плоскостях вытянутых крыльев. На его белые борта нанесены синие полосы, а между ними светятся светло-оранжевые огни.       Но крейсер несёт и отпечатки сражения.       Чёрные следы попаданий контрастируют с белым фоном. Отметины взрывной декомпрессии щерятся в открытый космос искорёженным металлом, за которым зияют провалы уничтоженных отсеков.       Крейсер ранен, но жив, и внешне не утратил свой облик. А его команда?       Иногда неопределённость хуже самого страшного знания.       Я ловлю себя на мысли, что сейчас бы пригодились псионические способности аэльдари для внесения определённости. Греховные мысли. Однако я привык рассматривать многие из доступных возможностей.       – Когда вы в последний раз видели аэльдари? – спрашиваю я турианца. – На ней был ошейник?       – Утром. Да, – говорит ксенос, отрываясь от когитатора. – Какое это имеет значение сейчас?       – Второстепенное, – я поворачиваюсь к пилоту. – Тяжёлое вооружение на борту крейсера? Ручное, у экипажа.       – По штату – гранатомёты и ракетные установки. А что сохранилось? – отвечает пилот, пожимая плечами.       Приближающийся крейсер выходит на связь, запрашивая стыковку. Турианец санкционирует. Человек, представляющийся капитаном крейсера, говорит, что не сможет присутствовать лично по причине травмы. Его голос высокий, как и сказал ранее пилот.       Представляющийся капитаном также сообщает, что раненые в тяжёлом состоянии, поэтому на Нормандию взойдет отряд для сопровождения доктора на Эль-Аламейн.       – Они торопят события, – отмечает Уильямс.       – Ну, их можно понять, раз на борту тяжелораненые, – говорит Вега.       – Просто так мы им Чаквас не отдадим, – произносит турианец. – Ждём встречи, действуем осторожно.       По кораблю проходится лёгкая волна от стыковки. Все напряжённо замирают, рассредоточивших вдоль шпангоутов внутренней обшивки.       – Всё, теперь мы маленькая рыбка, прилипшая к раненой акуле, – пилот водит руками над голопанелями. – Маленькая, но юркая.       – Капеллан, на стадии диалога ваше присутствие, – начинает фразу турианец.       – Нежелательно, – я завершаю за него.       Он прав. Люди с крейсера не ожидаю меня здесь увидеть, и моё наличие сильно насторожит их, если не сразу сделает враждебными. Я направляюсь в сторону лифта.       – В шлюзе пятеро, – спешно докладывает пилот. – В броне и с оружием. Знаки различия Альянса, да блядское качество видео, – они стерты?       Я замираю и разворачиваюсь.       – А на другой стороне шлюза ещё с десяток, – раздаётся вкрадчивый шёпот у меня за спиной.       Я обращаюсь к сканерам доспеха. В шлюзе пять вооружённых человек, выстроенных в две линии. За второй дверью – группа неопределённой для машинных духов численности.       – Признай убогостью души твоей! Признай грехопадение человечества!       – Джокер, закрывай дверь в кабину, – приказывает капитан.       – Открывай!       К моему горлу подкатывает жажда крови. Пагубный знак, предваряющий иное, ещё более необратимое чувство.       Створки шлюза с шипением разъезжаются в стороны, впуская внутрь Нормандии яркий свет.       Вслед за светом влетает граната. Никогда не видимая мною прежде, но безошибочно узнаваемая.       Я срываюсь с места.       Тело протеанина охватывает зелёное свечение, и взмахом руки он оправляет гранату обратно в шлюз.       – Примитивы! – кричит протеанин, но его следующие слова тонут во взрыве.       Я врываюсь в узкий шлюз, сбивая с ног двух дезориентированных людей с крейсера и превращая третьего в безголовое месиво вертикальным ударом крозиуса.       Оставшиеся лежат на полу впереди, отброшенные туда протеанином. В оседающей кровавой взвеси и с искорёженной взрывом броней. Они больше не встанут.       Шлюз повреждён, но ещё функционален. Я не замедляю бег, стремительно приближаясь ко вторым дверям. Безрассудны те, кто их открывает.       Они ожидают кого угодно, но только не меня.       Я не впадаю в истовость, не трачу заряды к болт-пистолету. Сверкающий крозиус вскрывает броню и дробит кости первого, кто оказывается за дверью. Затем второго и следующего за ним.       Люди в броне Альянса пытаются перегруппироваться, отступить, а может и окружить меня, но я быстрее.       Они умирают один за другим под звуки выстрелов и громкие крики. Приказы и вопли. Передислокация и бегство. Они не понимают и они боятся.       Я убиваю пилота крейсера, не успевшего закрыть двери в кабину, чтобы этот корабль не сдвинулся с места.       Я слышу команды турианца с другой стороны шлюза. Он приказывает группе высадки следовать за мной. Я различаю отдельные слова, но вскоре они тонут в наполняющем мир крещендо резни. Именно резни, потому что я не могу назвать это сражением.       В резне нет истовости или покаяния. Как нет и воинской доблести. Я лишь оружие, выполняющее свою задачу.       – Каждая убогая душа истекает кровью от своих пороков!       Я продираюсь сквозь сумрачные коридоры, залитые красноватым свечением. Карта крейсера – в моей памяти, и она ведёт меня к цели. На вторую палубу, к каюте капитана, кем бы он ни был.       И чем дальше я углубляюсь в коридоры, чем сильнее открывается мне моральное разложение, коснувшееся экипажа крейсера.       Я замечаю кровь, пролитую не мной. Вижу обглоданные кости и вижу тех, чья участь была гораздо хуже смерти.       Вдали от цивилизации. В изолированном пространстве при постоянном страхе смерти. В отчаянии, непредставимом для тех, кто не ощутил его сдавливающие объятия, в людях просыпаются самые низменные инстинкты.       – Павшие безвозвратно не обретут искупления, пока последний вздох не вырвет из их груди гниющую душу!       Я приближаюсь к лестнице на вторую палубу. Перед ней – наспех созданная баррикада их ящиков и стульев. За ней люди. Не все из них в броне и не все из них в состоянии держать оружие.       Из-за баррикады выскакивает человек, направляя на меня пусковую установку с ракетой внутри. Я вскидываю болт-пистолет, но прежде, чем я нажимаю на спуск, голова человека взрывается фонтаном брызг от выстрела из-за моей спины.       Я формирую запрос к машинным духам и понимаю, что турианец и Уильямс следуют за мной, держась на отдалении, но в зоне прицельного огня.       Я слышу тихое шипение и характерный звук лязгающего затвора, сообщающий о перезарядке.       Баррикада разлетается на десятки обломков смертоносной шрапнелью, когда я врезаюсь в нее. Шрапнель поражает незащищённые бронёй тела.       На меня с воплем кидается человек, замахиваясь прикладом. Я делаю шаг в сторону.       Крозиус описывается широкую дугу снизу вверх и оставляет от головы и шеи человека расплавленный остров. Еще один нападает сбоку. Я ударяю свободной рукой, и он обмякает на стене безвольной грудой плоти.       В резне нет истовости или покаяния. Только методичная ликвидация погрязших в грехах.       Я слышу стенания. Двое безоружных людей корчатся на полу, превратившись в бесформенные пародии на человека.       Их сковывает страх. Они боятся меня. Видят во мне чудовище, а может и что-то большее, недоступное моему пониманию.       – Прикоснувшиеся к бездне сломались под гнётом её откровений! Ты видишь убогость их души, разъевшую их разум?!       Я указываю на них турианцу и Уильямс. Возможно, они смогут извлечь из стенающих тел подробности о произошедшем на крейсере.       Но позже, а сейчас я устремляюсь к лестнице на вторую палубу. Преодолеваю её и обнаруживаю новую баррикаду.       Я продолжаю развивать начатый мной штурм. Сокрушаю укрепления, навязывая людям за ними рукопашный бой. Человечество этого мира оказалось настолько неразумным, что в совершенствовании стрелкового оружия позабыло о том, что сражения иногда происходят гораздо ближе.       Выстрелы из-за моей спины вновь находят цели, и я отмечаю, что турианец и Уильямс действуют скоординировано и эффективно. Они не мешают мне, наоборот, ликвидируют тех, кто не насколько безрассуден, чтобы бросаться на меня в самоубийственной атаке. В отточенности их действий я вижу опыт, полученный в многочисленных сражениях.       Я вижу цель. Каюта капитана неимоверно близка, но последний страж охраняет её. Человекоподобный робот, превосходящий меня по размерам, расправляет плечи и наводит встроенное в руки оружие.       – Признай неисправимость падения человечества! Признай, что величайшие стражи, Адептус Астартес, являются основой всех грехов!       Нас разделяет менее десятка метров.       Я ухожу от первой стабберной очереди робота, но вторая задевает наплечник доспеха, с металлическим лязгом отражаясь от стен.       Я у цели. Крозиус проходит через вспыхнувшее синее поле щитов, вскрывает броню и разрывает провода.       Машина запускает ракеты, взрывающиеся на переборках за моей спиной. Машина раздирает стены и пол очередями стаббера. Машина сопротивляется. Но машина остаётся лишь машиной.       – Признай, что предательство скрыто в твоей крови, овеянное гордостью!       Я ощущаю накатывающее на меня незнакомое чувство. Гнев. Нет, что-то большее, чем просто гнев. Древнее и пагубное. Из пропасти глубиной в десять тысяч лет, зовущее меня присоединится к жертвенной ярости Ангела.       – Да! Заставь их всех познать Его ярость!       – Нет, – отрезаю я. – Я не паду так.       Существо продолжает обвинять меня, поднимаясь на недостижимые высоты исступления, но его бичующие слова тонут во вспышках воспоминаний, вторгающихся в мой разум. Воспоминаний, которые никогда не принадлежали мне.       Брат!       Я на металлической палубе древнего корабля, залитой кровью. За моей спиной тяжесть двух сложенных крыльев, а впереди – острейшая необходимость убийства, впивающаяся в мою агонизирующую душу.       Почему ты предал нас?!       Я борюсь с подступающей Чёрной Яростью, пытаясь закрыть внутренний взор. Сражаюсь с той силой, что вся предыдущая резня кажется пылью, увлекаемой переменчивым ветром.       И с напряжением рвущихся мыслей мне удаётся.       Пропасть безбрежного отчаяния и ослепляющей ярости отступает, опустошая мой разум.       Надолго ли? Больше чем на сейчас, но меньше, чем навсегда.       Я снова в чуждом мне мире. Вижу сумрачные внутренности крейсера Альянса и уничтоженного робота, превратившегося в бледную тень изначальной угрозы.       Машина рассыпается на оплавленные и изорванные фрагменты, падающие на изрешечённую палубу, а до меня доносятся краткие фразы моих вынужденных союзников.       Турианец и Уильямс, завершившие ликвидацию всех доступных целей, подходят к каюте капитана. Дверь в каюту заблокирована, но ксенос снимает блокировку с помощью наручного когитатора.       Я вхожу первым.       Внешне каюта пуста, но машинные духи сообщают, что за столом прячется человек, сжимающий в руках оружие.       Он ли представлялся капитаном? Он ли способствовал духовному разложению крейсера? У меня нет уверенности, но есть знание о лжи. И ясное понимание, что с помощью робота человек в этой каюте оборонялся от своих же людей.       Его следует допросить.       – Подними руки. Медленно, – приказывает Уильямс человеку. – Тогда останешься жив.       – Почему? – вопрошает тот. Высоким голосом, что запрашивал стыковку с Нормандией. – Я сражался за человечество!       Он резко поднимается из-за стола, направляя на меня огнемет.       Выстрел из болт-пистолета разрывает воздух, возносясь к оглушающей мощи, порождённой тесной геометрией крейсера. Разорванный человек падает на пол, а следом палубу накрывает гнетущая тишина.       Допрашивать больше некого.       – Ты сражался за себя, – произносит Уильямс.       После того, как вообще может что-либо говорить из-за оглушения выстрелом.       Мне нечего возразить.       Вкус греха сладок лишь для упивающихся им, для остальных же он полон горечи.       – Вы ведь оба видели то же, что и я? – спрашивает Уильямс, снимая шлем и потирая уши.       Турианец связывается по воксу с оставшейся частью группы высадки. Он сообщает им, что мы зачистили корабль до каюты капитана.       – Изнасилования, каннибализм, дерьмо по стенам, – продолжает Уильямс. – Я, кажется, видела обглоданные тела не только людей, но и батарианцев.       Я отмечаю название ещё одного вида ксеносов.       – Стоит понадеяться на что-то адекватное, как реальность оказывается хуже кошмаров, – произносит турианец, направляясь к помещению, походящему на медицинский отсек Нормандии.       – И на шестой день сотворил Бог человека по образу и подобию Своему, – говорит Уильямс, словно цитируя Кредо своего мира. – С тех пор Он не разочаровался в человечестве?       – Патологическая склонность к разложению есть в душе каждого, – замечаю я, направляясь за турианцем.       Бог этого мира?       Мне следует узнать подробнее, но не сейчас.       Не после приступа Чёрной Ярости.       Мои физиологические показатели далеки от нормы, а разум незначительно, но необратимо изменён. Каждый шаг за грань лишь сильнее подталкивает к обрыву безумия.       Я мысленно читаю литанию Успокоения Разума, заходя в медотсек.       Внутри открывается тайна о докторе, смертью которого прикрывался самопровозглашённый капитан. Доктор жив, но вряд ли надолго.       Он оказывается запертым в небольшом помещении за медотсеком. С крупной раной в живот, с каждой минутой ухудшающей его жизненные показатели.       Из его местами несвязных слов выясняется, что ранили и заперли его здесь свои же после того, как он выступил против захвата Нормандии.       Доктор уже не молод по меркам смертного. Его седые волосы запятнаны кровью из неглубокой раны на голове.       – Война окончена, док, – говорит Уильямс, осматривая рану человека. – Жнецы уничтожены.       Женщина едва заметно качает головой.       – Значит наше безумие не было напрасным, да? – он явно пытается рассмеяться, но захлёбывается кровью.       Он фокусирует на мне мутнеющий взгляд, и его лицо искажается гримасой благоговейного страха.       – Ты воплощение Его гнева?! – человек указывает на меня ослабленной рукой. – Терновый Венец, возложенный на маску смерти!       У меня не хватает слов, чтобы дать описание возникшему чувству. Непонимание? Осознавание? Смятение? Гнев? Всё вместе, но ничто в отдельности.       – Он умер за нас на кресте! – восклицает человек, находя в себе остатки сил. – Где предел Его терпения?!       – Я объясню позже, капеллан, – тихо произносит Уильямс.       Мне ясен смысл несказанных слов, и я выхожу из помещения с умирающим доктором.       Что бы он ни вкладывал в свои слова, мне известна безнадёжная истина. Никакого предела давно нет. Чаша Его терпения переполнена тысячелетия назад, и с тех пор – Он обвиняет.       Турианец остаётся внутри, и они ненадолго, но всё же продолжают разговор, в котором я улавливаю Его знак с пока что ускользающим от меня смыслом.       Доктора зовут Ансельм. Ансельм Бернарди.       Он понимает, что скоро умрёт, и просит исполнить его последнюю волю. Он просит отправить крейсер Первого флота Альянса «Эль-Аламейн» в атмосферу газового гиганта, где тот сгорит вместе со всеми безумиями и мерзостями, происходившими на его палубах.       Умирающий человек с именем моего павшего брата.       Я возношу молитву о прочих братьях, погибших на ледяном мире. Но лишь о тех, чьи имена не стали олицетворением разложения и предательства.       Турианец вновь говорит по воксу. Он принимает сообщение, а потом обращается ко мне.       – Капеллан, вторая группа что-то нашла в ангаре. Отправляйтесь к ним, если хотите. Мы здесь закончим сами.       Я иду. По окровавленным палубам, чей металл ещё сильнее окрасился сегодня.       А потом я замечаю её.       Статую человеческой женщины, стоящую в углу ангара. Статуя немногим выше роста смертного, но это нисколько не умаляет искусность её автора. Женщина отдаёт честь, замерев в напряжённой позе. Она в доспехе Альянса, на её поясе закреплён пистолет, а из-за спины показывается приклад иного оружия.       Я вижу фрагменты истории, заложенные в камень. Измождённость на лице этой женщины, но твёрдость в её взгляде. Решимость идти до конца.       – Как вообще она оказалась здесь? – спрашивает Вега, стоящий в глубине ангара вместе с двумя ксеносами.       – Эллизиум в этом регионе космоса, – отвечает азари. – Хотя путь от него досюда со сломанным двигателем занял бы годы.       – Крейсер встретил батарианских пиратов и взял их штурмом, – произносит протеанин. – Статую вывезли с Эллизиума они.       – Чья это статуя? – спрашиваю я.       – Коммандер Шепард, – отвечает азари. – Статую изготовили десять лет назад после победы в Скиллианском Блице. Крупное сражение человечества и батаринцев.       Часть меня предполагала именно такой ответ. За неполную неделю, проведённую в этом мире, я далеко не один раз слышал о человеке, объединившем всю галактику перед общим врагом.       – Она тогда, конечно, была ещё только сержантом, – произносит Вега. – А о Жнецах никто даже и не думал.       Я приближаюсь к статуе и вдруг замечаю рядом с ней необработанный массив мрамора на полу ангара и инструменты скульптора, лежащие на столе поблизости.       Выложенные в ряд инструменты словно зовут меня. Я чувствую спокойствие, исходящее от зубил и резцов, и делаю шаг в их сторону.       С отчётливой ясностью передо мной открывается ответ на загадку, десятилетиями терзавшую меня.       Ответ на вопрос, почему мои братья, которые ещё застали эпоху Сияющих, меньше поддавались Чёрной Ярости, чем новые рекруты Ордена.       У них был способ успокоить тревожащие их мысли и видения.       Инструменты зовут меня, и я не сопротивляюсь.       Я делаю шаг в прошлое Ордена. Шаг в греховное благородство.       Действую против того, чему учит Тринадцатый Псалом.