Обними меня!

Том впитывал мой рассказ как губка, слушая чрезвычайно внимательно. Даже жадно. Сам себе кивал, негодовал, а когда узнал про признание, вскочил и, ударив себя кулаком в раскрытую ладонь, воскликнул: "Я ведь говорил!" Стремительно двинулся ко мне и, нависнув, впился взглядом в глаза, цепляясь зрачками за зрачки. – Скажи, что ты ему отказал! Скажи! Удивив меня до изумления. – Том, конечно, я ему отказал. Ты думаешь, что я, не раз подтвердивший словом, делом и магией тебе свою принадлежность, буду за твоей спиной крутить шашни?! Сердце скакнуло в горло, и я с усилием сглотнул. Слова Тома звучали... оскорблением. Я любил его. Любил настолько, что готов был отпустить, отойти в сторону, если он одумается и поймёт, что для жизни ему нужен не я, а молодая красивая девушка или юноша. Но по своей воле я никогда его не оставлю. Поэтому сейчас я отвечал ему, а не себе: – Если я влюблюсь в другого... другую, ты узнаешь об этом первым. – Этого не будет! – уверенно ответил он. И эта безапелляционность невероятно разозлила меня, вместо того чтобы утешить. Во-первых, потому что Том, логичный Том, противоречил сам себе: подозревать меня в расположении к Дамблдору и быть уверенным в моей абсолютной верности. Во-вторых, потому что он подтвердил мои мысли, зная меня как облупленного. В-третьих, это не про доверие. Это про владение. – Я принадлежу тебе только потому, что сам так захотел. Не надо думать, что ты меня заставил или путём удачных манипуляций окрутил. Если бы я не хотел, Магия бы нас не соединила. Я вижу все твои шаги. Я знаю тебя. И я позволяю тебе их делать. И единственное, что меня от тебя отворачивает – давление. Не испытывай мои пределы. Я люблю тебя. Но если ты попытаешься поработить меня, я лучше умру, чем стану покорной куклой. Выпалив это, я понял, что даже умереть себе позволить не могу. Потому что потяну за собой Тома. Том шокировано смотрел на меня, а я впитывал ужас, разлитый на его лице. Этот вкус, покалывающий кончик языка... Власть над другим человеком подобна наркотику. Тем и страшна. Я не любил манипуляций, искренне веря в то, что всё можно объяснить словами. Но иногда мне приходилось использовать против Тома его же оружие. Волдеморт возник не из пустоты, его основой был Том Реддл. Мракс. И Том, несмотря на патологическую любовь ко мне, до сих пор оставался сложным человеком с чертами психопата. Как я говорил Дамблдору, любовь не застила мне глаза. Я прекрасно отдавал себе отчёт в том, кто такой Том Мракс и что просто мне не будет. Кто-то бы подумал, что я пожертвовал собой ради всего мира. Только вот Древние распорядились иначе. Я миром пожертвую ради него. И не потому, что он идеальный. Он – любимый. Так вышло. Тот, кого я когда-то страстно ненавидел, теперь мной не менее страстно любим. Я знал, что Мракс периодически будет прощупывать границы дозволенного. Это в его природе. Он, как змея, стремится к поглощению всего "вкусного". Он вберёт в себя всё, что ему по вкусу, вплоть до Британии. Но я, привыкший к нашему противостоянию, зацикленному бытием на репите, пока ещё побарахтаюсь. Ведь любят меня именно таким – сильным и независимым. Я читал, что психопаты обожают ломать людей. Берут, допустим, юную неопытную девушку из счастливой семьи и крошат в руках до тех пор, пока не превратят в пыль, расшатывая психику, отягощая чувством вины, привязывая к себе детьми, обесценивая на самом глубинном уровне. А окончательно сломав, ищут себе новую жертву, волоча за собой предыдущую на поводке обязательств. Коллекционируют жён, врагов, обязанных, суть – зависимых, людей, наслаждаясь причинёнными собственными руками сломами, как произведениями искусства. Своего рода кинцуги, когда поломки и трещины неотъемлемы от истории объекта и поэтому не заслуживают забвения и маскировки. Демонстрация сломанного единолично объекта даёт психопату яркий спектр чувств и эмоций, питая ту бездну, что делает их бесчувственными. Всматриваясь в лицо напротив, я неожиданно осознал, что я единственный человек, заставляющий Тома чувствовать. Наверное, я предназначен Тому не просто так. Ведь даже если Том покинет меня – я выживу. Мне будет больно, одиноко, плохо. Но я выживу. Как выживал всегда. И не только потому, что я многое пережил, приобретя устойчивость стали. Но и потому, что сделать любимого человека счастливым важнее, чем быть счастливым самому. Но не Том. Даже если бы он захотел отпустить меня, то просто не сможет этого сделать. Я как один из его органов чувств, вынесенный вовне. Выговорившись и поняв для себя важное, я расслабленно выдохнул и откинулся на спинку кресла. Том тоже выдохнул. Отступил и осторожно сел в кресло, словно я гремучий студень, что взрывается даже от резкого звука. И замер, глядя на меня во все глаза. Я же размышлял, что давно пора было дать Мраксу отпор. Он, увы, зачастую принимает доброту за слабость. Бессознательно. Прямо мне бы он никогда не навредил. Не в этой жизни. Он любит меня. Но он меня и испытывает. Любовью. Восхищением. Манипуляциями. Давлением. Ревностью. Последнее особенно достало. Сцен ревности я вдоволь насмотрелся, чтобы желать видеть их вновь. Я не из тех, что воспринимают ревность как одно из проявлений любви. Ревность - это про неуверенность в себе, про собственничество, про недоверие. Но, увы... Надежда, что получив меня в безраздельное пользование, Мракс успокоится, не оправдалась. Ревновать он стал ещё больше, наблюдая за тренировками Слизерина как цербер. Охраняя меня как дракон от нового профессора трансфигурации. И раз зашёл этот разговор, я теперь принципиально возобновлю общение с Минервой! ‒ Как думаешь, какова вероятность того, что Дамблдор расскажет своему любовнику о наличии Воскрешающего камня у нас? ‒ мягко спросил Том, вырывая меня из мыслей. Он осторожничал, видя мой раздрай. Я сморгнул, пытаясь вникнуть в вопрос. А потом до меня дошло. А-ха, значит, Том тоже заметил интерес профессора к своему родовому артефакту! И сделал правильные выводы. ‒ Он не расскажет, ‒ уверенно ответил я. ‒ Почему ты так решил? – поднял он бровь, цепко глядя на меня. Том препарировал меня взглядом: плохо понимая эмоции, он старательно считывал мои, пытаясь их каталогизировать, осознать. Используя меня как поводыря в мире чувств. ‒ Из-за подаренной им книги, ‒ уточнил я, забыв, что как бы мы ни были сонастроены, муж многое понимает по-своему, не согласовано с моими ощущениями и выводами. ‒ И как это гарантирует нам его молчание? – нахмурился Том, не понимая. ‒ Книга ‒ никак. Но вот сам факт её дарения... Дамблдор как бы сказал без слов, что отказывается от идеи поиска Даров Смерти. А значит, сохранит и нашу тайну. Том вздохнул и покачал головой. ‒ Ты обескураживающе наивен. Гарантом чего-либо может являться только нечто магическое, вроде Непреложного обета. Даже заключённый на бумаге договор можно уничтожить, оспорить, проигнорировать. Впрочем... Влюблённость Дамблдора хранит тебя больше его не обещаний даже, а намёков на обещания. Слово "влюблённость" Том буквально выплюнул, словно это стёкшая по гортани на корень языка сопля. Я вопросительно поднял бровь, и Том уточнил: – Я ненавижу то, что он посмел желать тебя. И то, что открыл свой поганый рот и признался, смущая твоё сердце. Он же видел, кому ты принадлежишь! Знал, что ты уже несвободен! – Том раздул ноздри, выдохнул, с усилием расслабил сжатые кулаки. Улыбнулся так, что меня помурашило. – Впрочем... нам это на руку. Дамблдор беспринципный человек, хоть и строит из себя невесть что. Но... Такая зыбкая область, как чувства, даже его делает уязвимым. ‒ Великая сила любви? ‒ хмыкнул я, и Том кивнул совершенно серьёзно. ‒ Странно, что именно ты об этом иронизируешь. Ты, умеющий любить оглушающе, отдавая всего себя. И вложивший в меня искру этого испепеляющего чувства. Я опешил. Как-то не задумывался, что любить можно научить. Всегда казалось, что это встроенная функция. Том откинулся на спинку кресла, просканировал меня взглядом. ‒ Ты показал, как можно любить: истово, безусловно, искренне. И я увидел красоту там, где многие видят зависимость или погибель. Если бы я взрослым познакомился с чувством, то предпочёл бы уничтожить источник своей любви. Но сейчас я понимаю: любовь ‒ это мы сами. И если любишь, то начинать надо с себя, а не объекта. ‒ Разве любви можно научить? ‒ Умению испытывать чувство ‒ нет. Но облекать его в слова и действия ‒ да. Любить ‒ это глагол, Гарри. Много ли дивидендов принесла бездейственная любовь Дамблдора ему самому? Не смотрел на ситуацию под таким углом. ‒ Нет, ‒ признал я правоту мужа. Том отвернулся к окну, улыбнулся сам себе одним уголком губ, отчего улыбка вышла кривой, саркастичной. – Кстати, в отделе Тайн самая закрытая секция именно та, что изучает эту область чувств. Любовь – страшное оружие против того, кто поражён ей. ‒ Мерлин, а это ты откуда знаешь? Я про отдел Тайн. ‒ Не важно, – мотнул головой Мракс. Он выглядел задумчивым, постукивая пальцами по подлокотникам кресла. ‒ Том?! ‒ Ты хоть понимаешь, что сделал? – вскинул он на меня глаза. ‒ Что?! ‒ вздохнул я. Иногда быть с Томом - это как после изнуряющего боя идти в новую атаку, даже не смыв копоть и кровь с лица. Никогда не знаешь, когда будет новый удар. ‒ Ты понимаешь, что остановил войну? Я озадаченно посмотрел на Тома, разбалансированный хаотичным течением диалога. ‒ Что обычно является причиной любого конфликта? ‒ спросил Том и сам же ответил: ‒ Жажда власти, денег, ресурсов, территорий. Стремление обладания чем-либо. Или кем-либо. Хотя последний мотив обычно скрыт за более жизнеспособными, популистскими лозунгами. В данной ситуации мы видим конфликт двух магически сильных возлюбленных, переросший в полномасштабную войну. Соответствующую масштабам развязавших её личностей. Дамблдор решил украситься святостью и поднял недрогнувшей рукой стяг Света. Грин-де-Вальд всегда нёс знамя Тьмы. Я не знаю подробностей, но мне хватает информации, чтобы приблизительно представить причины и проанализировать последствия. Ваш разговор со "Светлым", – Том саркастично улыбнулся и показал пальцами кавычки, – повернул что-то в его мозгах, заставляя сменить принципиальность на компромисс. Он нашёл своего разбушевавшегося любовника, и они помирились. Военный конфликт перестал для Грин-де-Вальда иметь значение, так как, скорее всего, являлся сублимацией отвергнутых чувств. Поэтому "Тёмный" сдал всех неадекватных последователей и занялся тем, чем занимаются по-настоящему любящие люди ‒ своей личной жизнью. ‒ О... ‒ от шока я приоткрыл рот. Мозг кипел от свалившейся информации, но, возможно, Том не ошибся в своих выводах. ‒ Ты тихий герой, Гарри, – припечатал Том. – Именно такими бывают истинные герои. Я скривил лицо. Только не это. Не снова. Муж коротко хохотнул. ‒ Выражение твоего лица является наглядным подтверждением моих слов. Любимый, этот статус тебя ни к чему не обязывает. Я никому не расскажу, насколько ты великолепен. Предпочту наслаждаться этим единолично. ‒ Том, ты неисправим, ‒ закатил я глаза. ‒ Правда? А я думаю, что есть одна вещь, которую стоит исправить прямо сейчас. ‒ Какая? ‒ Твоя эрекция! Я опустил глаза и понял, что до сих пор возбуждён. Кажется, ссоры и разборки действительно заводят...

***

Мы лежали в постели совершенно оглушённые ‒ синхронный оргазм оказался буквально опустошающим. Тела притёрлись друг к другу, становясь хорошо сработанным механизмом. Том протянул руку и провёл по моему животу, размазывая сперму. А потом поднёс её к губам и начал тщательно вылизывать. Я прикрыл глаза. Чересчур. Невыносимо. Тело уже не хотело секса, но мозг от этой картины буквально стонал. Больше всего Тому нравилось брать меня на спине, лицом к лицу, впиваясь взглядом и впитывая в себя мои эмоции. Я же, как бы ни хотел, не выдерживал этого горящего взгляда и общего вида распалённого Тома, выглядящего запредельно прекрасным в момент страсти. Тело выгибалось навстречу жёстким толчкам, голова запрокидывалась, я глох, слеп и улетал в космос. Кожа становилась гиперчувствительной, точки соприкосновения полыхали огнём и перцем, я, казалось, весь становился эрогенной зоной. Поэтому меня и не пугала боль после. Потому что в процессе было невыносимо, сладко, терпко, потрясающе! – Почему ты пытаешься ограничивать меня в сексе? – хриплый голос мужа заставил меня содрогнуться и открыть глаза. А дальнейшие слова – вслушаться в сказанное: – Я же вижу, что ты наслаждаешься, и не заметил разницы в нашем темпераменте. Разве отзывался бы ты так ярко, не желай того же, чего и я? – Потому что мне потом неудобно сидеть на метле. – Прости? – приподнял голову Том. – Задница болит! – огрызнулся я. Будто он не видит, как я летаю. Я скосил глаза на притихшего мужа. Он выглядел совершенно оглушённым. А может, и не видит... Смотрит не на то, как я сижу на метле – он видел это сотни раз – а на то, чтобы никто не вторгался в моё личное пространство. – Тебе, что, БОЛЬНО?! – Том, мы занимаем сексом с проникновением иногда по несколько раз в день, конечно, я испытываю дискомфорт после. Сложно ждать, что на тропинке, по которой регулярно ходят, начнёт расти трава. – Но... Мерлин... ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СКАЗАЛ? – Я не нытик. Да ты и сам мог догадаться. – Почему ты не воспользовался настойкой растопырника или рябиновым отваром? – Просить у Ланцетти средства, явно указывающие на мою активную половую жизнь? – Да! Да, блядь! Или сказать мне! Или послать домовика в зельеварческую лавку! Что с тобой такое?! Откуда этот мазохизм?! Я сморгнул. Действительно, ведь так легко было решить это неудобство... Откуда мой мазохизм? Привычка терпеть боль. Вбитое в голову, что за хорошее надо платить. Нелюбовь к самому себе. Хрен знает, что заставило меня несколько месяцев страдать от последствий очень интенсивной сексуальной жизни. Том вскочил, вцепился в волосы, забегал по спальне. Запричитал. Я смотрел на мужа и проникался ощущением, что я конченый идиот. Остановившись, Том закрыл глаза, распустил сжатые кулаки и глубоко вздохнул. А после посмотрел на меня со смесью чувств: изумление, обида, сочувствие, непонимание. – Я прошу тебя. Нет, я тебя заклинаю, пожалуйста, не надо жертвенности! Терпеть боль – это не про мужественность. Это про недоверие! Я думал, что ограничения между нами вызваны какими-то твоими надуманными принципами или неспособностью расслабиться вне дома, но, БЛЯДЬ! Гарри! Том сорвался на крик, и я вздрогнул. Мракс почти никогда не использовал обсценную лексику. И не кричал. Поэтому вкрадчивый шёпот заставил волоски на теле встать дыбом: – Скажи, как бы ты отнёсся к тому, что я скрываю от тебя то, что у меня, допустим, сломаны рёбра? И каждый раз, обнимая, ты бы невольно причинял мне боль. Ты понимаешь, что сделал меня своим палачом?! Понимаешь?! Я снова сморгнул, проникаясь, осознавая, доходя своим убогим умом, и единственное, что смог выдавить из себя, это сдавленное "прости". Но на заднем фоне проскользнула гадкая мыслишка, что ревность Тома тоже про недоверие. Его программирование книззла на слежку, его истерики ко вниманию Минервы или глухая ревность к Дамблдору. Мы не соперники в этой жизни. И, слава Древним, не враги. Но мимолётное чувство сатисфакции, отталкивающее-удовлетворённое, я испытал. Я считал Тома человеком с симптомами психопата. А сам-то я тогда кто?

***

В учительской после обеда никого не было, и я, зайдя туда и увидев МакГонагалл, склонившуюся над свитком, решил воспользоваться ситуацией. ‒ Минерва? Девушка вскинула голову с тяжёлой короной волос и посмотрела на меня как-то беззащитно. Кажется, я застал её врасплох. ‒ Ох, Гарри. Вы меня испугали. ‒ Я хотел бы поговорить. ‒ Давайте, ‒ кивнула она и робко улыбнулась. Я мысленно вздохнул, понимая, что симпатия со стороны декана Гриффиндора не показалась ни Тому, ни Галатее. ‒ Некоторое время назад я отдалился от вас, ‒ сказал я покаянно. ‒ Я заметила, ‒ сдержанно отозвалась Минерва. ‒ Для этого была причина. ‒ Я сделала что-то не так? ‒ светлые брови сошлись на переносице, изламываясь, и мне захотелось пальцем разгладить между ними складку. Слишком рано для морщин. ‒ Нет, ‒ покачал я головой, ‒ ваше поведение было безупречно. Дело во мне, а не в вас. Я состою в браке, и мой муж крайне... трепетно относится к симпатии посторонних к моей персоне. На слове "симпатия" МакГонагалл вздрогнула. Я продолжил, сделав вид, что не заметил столь острой реакции: ‒ Увы, мои предыдущие отношения, свидетелем которых он был, закончились для меня не самым лучшим образом. И муж крайне нервно реагирует на любого в моём жизненном пространстве. Минерва отвела взгляд. Значит, о моей интрижке с Брауном её уже просветили добрые люди. И нет, я не иронизировал, не хотелось рассказывать о Дилане, невольно погружаясь вновь в эту грязь. ‒ Я не... ‒ замялась Минерва, непроизвольно комкая тонкими пальцами край свитка. Я накрыл её руку ладонью. ‒ Как я уже сказал, дело не в вас, Минерва, а в моей жизненной коллизии. Поэтому мне понадобилось некоторое время, чтобы убедить мужа в том, что мне ничто не угрожает. Я бы хотел возобновить наше общение. Моё утверждение было одновременно вопросом. МакГонагалл твёрдо посмотрела на меня и кивнула. ‒ Я вас услышала, Гарри. И буду рада дружбе. ‒ Благодарю! ‒ церемонно поклонился я. МакГонагалл вызывала у меня искреннее уважение и восхищение. Возможно, несколько эгоистично было сближаться с девушкой, испытывающей нежные чувства. Но я открыто обрисовал ситуацию, отдав решение в изящные руки Минервы. ‒ Могу я вновь присутствовать на ваших тренировках? ‒ улыбнулась лукаво девушка. ‒ Конечно! И я бы не отказался побывать на вашей. Минерва тренировала команду своего факультета, что вызывало ажиотаж среди поклонников квиддича. Многие теперь ставили на Гриффиндор, а не на Слизерин. ‒ Почту за честь, Гарри! МакГонагалл удивительно быстро совладала с эмоциями, ничем не показав разочарования. Я был в восторге, честно говоря. Не будь у меня Тома, я бы в этот момент влюбился.

***

Пятый курс ‒ это время, когда сдаются итоговые экзамены. Тому не о чем было беспокоиться ‒ он был лучшим учеником всё время обучения и лучшим учеником по баллам с 1900 года. Райвенкло, что тут скажешь. Целеустремлённость, холодный трезвый ум, работоспособность, индифферентность к интригам и конфликтам. Я был рад, что Том выбрал для роста именно этот путь. Не путь запугивания и обманчивого очарования, а путь ума и трезвого расчёта. Искренность всегда привлекательнее обмана. Быть, а не казаться ‒ отличное реноме для будущего политика. Ведь успех складывался не только из высокого интеллекта, но и из усидчивости, умения глубоко погружаться в процесс и чудовищной работоспособности! Глядя на закопавшегося в книгах мужа, я подумал, что все считают его талантом, но никто не знает, сколько стоит за этим труда. Данное ему от природы, то есть талант, он развил максимально. Но и в гениальности Мраксу не откажешь. Умение выйти за рамки, вне опыта, заглянуть за грани привычного, не испытывать пиетета перед авторитетам ‒ и есть признак истинного гения. ‒ Жаль, магическое право в Хогвартсе не преподают, ‒ заметил Том, и я обратил внимание на толстенный талмуд, что он листал. "Краткий курс магического права", ‒ значилось на обложке. Мерлин мой! Краткий курс? Серьёзно? Да в книге не меньше тысячи страниц! ‒ Том, программа обучения рассчитана на среднестатистического ученика, ‒ мягко заметил я, пытаясь вспомнить, откуда эта книга. ‒ Но я-то не среднестатистический! Обожаю и ненавижу самомнение Тома одновременно. Он имеет на него право, но так в некоторые моменты похож на надувшегося индюка, что мне хочется дать ему пинка под зад, заземляя. ‒ Согласен, ‒ поборов вспышку раздражения, кивнул я. ‒ Но не у каждого есть доступ в Запретную секцию, в библиотеку Малфой-менора и собственный книжный магазин. ‒ Если ты про это, ‒ Том потряс талмуд, ‒ то его прислал мне лорд Малфой. Ничего криминального, любовь моя. Ты раздражён. Хочешь, сделаю тебе массаж? Я усмехнулся ‒ Том читает меня как открытую книгу. ‒ Я знаю, чем твой массаж заканчивается. И вообще, не увиливай от ответа. Я про нагрузку на тебя. Мне она кажется чрезмерной. ‒ Путь, который я выбрал, не предполагает иного, ‒ пожал плечами Том. ‒ Поделишься мыслями? ‒ Секретариат Министерства или отдел Тайн ‒ я пока не решил. Практика после окончания Хогвартса покажет. Я уже получил несколько предложений. Я нахмурился. Том ничего не говорил мне. Я знал, что Министерство берёт на заметку перспективных учеников после С.О.В.. По итогам Ж.А.Б.А. ‒ приглашает на работу, в зависимости от выбора профилирующих предметов и индивидуальных талантов. Но он мог бы и сообщить о таком важном моменте. ‒ Я не хотел тебя волновать, ‒ заметил Том небрежно, вновь расшифровав мои эмоции. ‒ Том, я не беременная впечатлительная барышня, чтобы так беречь меня. ‒ Я и не говорил этого, ‒ Том не понимал моих чувств. И это, увы, закономерно, учитывая особенности его психики. Эмоции считывались им легко, чувства ‒ сложно. ‒ Гарри, ты ведь уволишься из Хогвартса, когда я его закончу? ‒ Зачем? ‒ я действительно собирался это сделать, но слова Тома обидели меня, и я решил его немного позлить. ‒ Чтобы быть рядом со мной, ‒ объяснил он терпеливо, как маленькому. ‒ Меня никто не приглашал в Министерство. А ждать тебя дома, как покорная жёнушка, я не намерен. Я хочу работать! ‒ Так и работай. Магазин можно будет не закрывать на десять месяцев. И потом, ‒ Мракс плотоядно облизал меня взглядом, ‒ мне понадобится личный помощник. ‒ Чтобы приносить тебе кофе и отсасывать в подсобке? ‒ окончательно разозлился я. Том закатил глаза и вздохнул. ‒ Я не хочу, чтобы ты уделял внимание чужим детям! Ясно? ‒ В смысле? ‒ Я терплю всю твою опеку, прикосновения и улыбки в отношении маленьких, не достойных тебя ублюдков только потому, что Хогвартс иначе не позволит нам быть рядом во время моего обучения. Но мне это не нравится! Это как в приюте, где я ненавидел всех этих прилипал, что цеплялись за тебя! Ты ‒ мой! Я очень терпелив, но именно ради того, чтобы ты не обязан был никого обслуживать, я стремлюсь наверх. ‒ Никого не обслуживать, кроме тебя? ‒ Ты меня не обслуживаешь, а любишь! Можешь вообще ничего не делать, просто будь рядом и не трать время на других! ‒ К нашему ребёнку ты тоже будешь ревновать? Мне нельзя будет его касаться, обнимать, любить, целовать? Лицо Тома потемнело, и он, отбросив книгу, встал и подошёл к окну. Засунул руки глубоко в карманы брюк. ‒ Я не уверен, что когда-нибудь буду готов к ребёнку... ‒ глухо сказал он, не оборачиваясь. Собственник, тиран, сатрап! Я относился к этому со снисхождением, пока данные качества не мешали моим планам. ‒ Том, в 1960 году я планирую завести малыша! ‒ твёрдо сказал я в широкую спину. Мракс резко развернулся ко мне и в несколько шагов оказался рядом, нависая. Ой, боюсь-боюсь. ‒ Почему именно эта дата? Что с ней связано? Это как твои семьдесят два? Ты что-то знаешь о будущем? Теперь отвернулся я. Да, я решился. И хоть когда-то давал себе слово, что больше никаких детей у меня не будет, но я... не мог забыть одного важного для меня человека. Человека, который любил меня и оберегал в прошлой жизни и отдал её за меня. Я планировал забрать Северуса из семьи. Выкупить, отнять, украсть, выманить шантажом или обманом, но не дать возможности его отцу издеваться над ребёнком. Эйлин Принц родилась в 1941 году, и шансы на то, что Северус появится на свет, были очень высоки. Северус, Седрик и Сириус были теми, о ком я до сих пор скорбел бы, не питай я надежду на то, что смогу изменить будущее. Именно поэтому я никак не проявлял внешнего интереса к Блэкам, Диггори и Принцам. И Поттеров тоже не касался, смирившись со своим возможным исчезновением. До 1980 у меня полно времени, чтобы обезопасить мир. В ритуал бессмертия, который Том провёл во время заключения нашего брака, я не очень верил. Мы не пожертвовали ничем, кроме собственной свободы друг от друга. Разве за такое Древние одаривают бессмертием? ‒ Я понял, – протянул Том, вновь отходя от меня. – Это тот же разговор, что ты припас на мои семнадцать... Поглядев ему в спину, я видел, как округлились широкие плечи, поникнув. Стремительно встав, я прижался сзади, уткнув нос в лопатки. – Томми, я тяну не просто так. Время до твоего совершеннолетия – моя индульгенция. Возможность собраться с мыслями. Не ревнуй меня к прошлому, там нет ничего. И к будущему тоже не стоит. – Увы, для ревности у меня есть причины. Мало мне Дамблдора, Брауна и МакГонагалл... Теперь ещё и какой-то там ребёнок... Абраксас когда-то признался мне, что половина квиддичной команды мечтает тебя трахнуть. Вернее, мечтала, пока не узнала, кому ты принадлежишь. Я резко развернул Тома, шокированный правдой. Муж смотрел на меня сверху вниз со снисходительной улыбкой. Поднял руку и легко провёл по скуле, полыхающей стыдливым румянцем. ‒ Думаю, вторая половина хотела бы сделать то же самое, просто благоразумно молчала об этом. Это же Слизерин, а не Гриффиндор. ‒ Но... ‒ Гарри, ты работаешь в основном с малышами. Что в приюте, что в Хогвартсе. Ты, видимо, забыл, что значит быть подростком с буйствующими гормонами. Любой симпатичный человек твоего возраста или старше ‒ потенциальный объект для сексуальных фантазий. Учитывая твою внешность, твоё дружелюбие, твой брызжущий свет ‒ каждый, начиная с тринадцати, хотел бы обладать тобой. Ты совершенно не осознаёшь, насколько ты манкий, притягательный. Волшебный. Том был не прав. Я не забыл. Я просто не знал, что такое буйствующие гормоны. Уровень стресса, в котором я постоянно находился, не давал моему организму шансов на полноценное развитие. Кортизол и адреналин выжигали всё. Да, был проблеск влюблённости в Чжоу, восхищение Седриком и умиротворение рядом с Джинни, но можно ли это признать нормальным подростковым опытом? ‒ Ты просто на мне зациклен и слеп от любви, ‒ пробормотал я, раздавленный информацией. ‒ Почему ты себя так не любишь? Кто так повлиял на твою самооценку? – мягко спросил Том, проникновенно глядя мне в глаза. Не выдержав взгляда, наполненного бесконечной любовью, я отвернулся, обнимая себя самого за плечи. "Урод", "ненормальный", "псих", "ублюдок" ‒ именно так называли меня постоянно мои родственники. О том, что я Гарри, я узнал года в три, когда к Петунии неожиданно зашла знакомая и она не успела спрятать меня в чулане. "Это мой племянник Гарри", ‒ сказала тётя и махнула рукой в мою сторону. Так я узнал своё имя. Как же хорошо, что Том не знал ненависти и отторжения. Я готов был отдать всю свою кровь, магию, жизнь, чтобы теперь этого не произошло и с Северусом. Ни Том, ни Северус не заслужили того ада, через который им пришлось пройти. Ни один ребёнок не заслужил, но знал я именно их и любил именно их. Я ощутил тепло за своей спиной, и в то же мгновение Том обнял меня, утыкаясь губами в макушку. ‒ Я люблю тебя, Гарри. Какое бы прошлое у тебя ни было, но сейчас ты нужен, важен, бесценен. Ты ‒ прекрасное чудо, и я готов напоминать тебе об этом каждый день. ‒ Учитывая крепость твоей эрекции, ты либо извращенец, либо я и правда так хорош, как ты утверждаешь. ‒ Сомневаешься в моём вкусе, Мракс? ‒ хрипловато хмыкнул Том мне в затылок, и на меня резко накатило тягучее возбуждение. ‒ От Мракса слышу! ‒ простонал я, сдаваясь. Признавая своё поражение. Проигранная битва не равно проигранная война. ‒ Том, ты скоро проделаешь во мне лишнюю дыру! ‒ Меня вполне устраивают две имеющиеся, ‒ прошептал Том, подталкивая меня к дверям спальни. Кровь мгновенно прилила к паху, делая ноги слабыми, а голову ‒ лёгкой. Какая-то важная мысль, которая не успела оформиться, канула в Лету.