Обними меня!

После изнуряющей дуэли с Вилкост диалог с Хельги Рагнардоттир вышел не таким напряжённым, как я предполагал – я стравил всю лють. Но крайне странным. Когда я попросил ее о разговоре, профессор рун, вскинув голову в тяжёлой короне светлых волос, посмотрела на меня безмятежными, как серое норвежское море, глазами и слегка кивнула. Пока я выговаривал ей за то, что она пошла на поводу у школьника, у несовершеннолетнего, хранила загадочное молчание. Вроде слышала меня, а вроде нет, словно пребывая в своих мыслях. – Вы ведь чувствуете это? – вдруг спросила Хельги, чуть склонив голову. – Что? – сбился я с праведного гнева. – Силу. Мощь. Магию. Бескрайнее буйство природы. Ваш воспитанник как Ньёрд – бог моря, ветра и огня. Его суть – силы стихий, не злые и не добрые, не осознающие свою силу до конца, вечные, как сам мир. Они пестуют дерево Иггдрасиль, шевелят его ветками, омывают корни, согревают ствол, поддерживая жизнь, являясь самой жизнью. На некоторое время я завис, настолько яркой вышла визуализация. Я вскользь касался скандинавской мифологии, найдя её занятной. И Тому читал отдельные сказки и легенды. Без столь глубокого погружения, чтобы поддержать эту аллюзию в диалоге, но, тем не менее, я понял и прочувствовал сказанное в полной мере. – Чувствую, – признался я. – Вашему воспитаннику трудно противоречить, не говоря уже о противостоянии, Гарри, – вздохнула Хельги. В этом вздохе было и восхищение, и сочувствие, и сожаление, и уважение. – И когда он пришёл ко мне со своим открытием, последнее, о чём я думала, – это о его возрасте. А после оказалась связана Обетом. Том успокоил меня тем, что пообещал рассказать вам всё сам. Но я всё равно ждала нашего разговора с содроганием, осознав произошедшее. Ваши претензии совершенно закономерны, и я прошу у вас прощения за сложившуюся ситуацию. Откровенность и искренность окончательно погасили моё негодование, и я склонил голову, принимая извинения. – Право слово, я посмотрела на вас совсем под другим углом. – Я вас не понимаю. – Вы милый молодой человек, мягкий, понимающий, деликатный. Самое идеальное, что можно представить себе для преподавания полётов первокурсникам. Дети, особенно магглорожденные и маггловоспитанные, находятся в шоковом состоянии. Даже чистокровки. Ведь в первую очередь Хогвартс – это закрытый пансион, где дети лишены привычной среды, оторваны от семьи, родителей. А тут вы – со своей нежной улыбкой, со своим желанием понять, стремлением поддержать и умением утешить. Ваш воспитанник должен был вас переварить и срыгнуть в полностью ферментированном виде. – От ужасной картины, где Том, превратившись в огромного питона, заглатывает меня, я передёрнул плечами. – Но вы не просто не сломались, вы остались цельной личностью, словно ваш воспитанник милый мальчик, а не... – Хельги отвела взгляд, подбирая слова. – Том напоминает мне О́дина, – неожиданно певуче сказала она, словно затянула эдду. – Тот отдал глаз за то, чтобы отпить из источника мудрости. Превратился в змею, чтобы получить мёд поэзии. А знаете, как Один добыл руны? Я медленно качнул головой, завороженный прочувствованным и будоражаще-откровенным монологом. – О́дин повесился на мировом дереве, пронзив самого себя копьём; провисев девять дней и ночей, он с помощью своего копья кровью начертал первые руны на стволе дерева. Я вздрогнул, поражённый и сумасбродными поступками бога, и точностью сравнения. Бог О́дин – бог войны и победы, поэзии и ритуалов. Великий мудрец, жадный до знаний, покровитель военной аристократии. Чем не Волдеморт в лучшие свои годы? Он собирал в чертогах Вальгаллы лучших воинов и не отказывал женщинам в праве на то, чтобы взять в руки меч. Мне вспомнилась Беллатрис Лестрейндж, с палочкой наперевес, горящими глазами и щеками. Она была ужасна. Но она была и прекрасна. Валькирия... Или Барти Крауч, преданный своему сюзерену до сумасшествия и самопожертвования? А ведь Крауч-младший был выдающимся учеником Хогвартса, рос в богатой и любящей семье и никто бы не мог сказать, что следовал он за Волдемортом от безысходности. – То же упорство в достижении цели, та же жажда в познании мира, та же сила, равной которой нет на земле, – вторила моим мыслям Рагнардоттир. – Для Тома нет людей, есть инструменты. И вы – его мёд поэзии. Я отвёл глаза, не имея сил выдержать горящий фанатичным огнём взгляд профессора рун. Похоже Том раз и навсегда очаровал дочь северного народа. И я понимаю, что даже если бы она и хотела ему противоречить, то не смогла бы, отождествляя с высшим божеством скандинавской мифологии, очарованная силой его магии и воли. Даже признав его беспринципность в достижении цели. С Горацием так и вовсе разговор вышел дурацким. Стоило мне затронуть тему, как Слагхорн вцепился в меня как клещ, утопил в восторге, осыпая комплиментами, делясь планами, расцветая надеждой, о том, как мы все им покажем в Праге. Кто все, кому им и что покажем, я понял крайне приблизительно: то ли зелье, то ли артефакт, то ли нашу особенную, древнюю магию. То ли Тома Реддла – нового Мерлина, уникальное порождение Британских островов. Я еле вырвался от профессора, уверенного, что это именно я надоумил Тома заняться артефакторикой, заваленный его благодарностями за то, что я вырастил и воспитал такого талантливого юношу. Какие там претензии? Я даже слова вставить не смог, лишь кивал, краснел и отступал от напирающего на меня Слагхорна. Не будь я уверен, что Гораций гетеросексуален, я бы подумал, что он сейчас засосёт меня до гланд или встанет на колени, чтобы "отблагодарить". После этих двух разговоров я боялся идти к Флитвику, но, слава Древним, Филиус проявил инициативу сам, попросив разрешения на индивидуальные занятия с Томом. Этот хоть спросил... Кажется, профессор чар оказался наиболее устойчив к чарам Тома. Тавтология заставила меня нервно хихикнуть. Возможно, потому что он полугоблин. А может, потому, что за смешливым лёгким нравом скрывалась железная воля и структурированный холодный ум. Не зря он, уступая в силе магии, побеждал того же Дамблдора мастерством и расчётом. – А когда он будет жить? – вздохнул я на вопрос Филиуса. – Простите? – поднял он брови. – Учитывая, что скоро итоговые экзамены, и то, что Том почти всё время либо проводит в библиотеке, либо на дополнительных занятиях по рунам, зельям и ЗОТИ, когда он будет просто жить?! Ещё и чары? Я не хочу, чтобы Том к концу школы оказался в отделении Мунго с нервным и физическим истощением! Профессор кинул на меня внимательный взгляд чёрных глаз. Он, оказавшийся самым адекватным собеседником, позволил мне выплеснуть эмоции, и, кажется, прекрасно осознавал это. – Мозговая деятельность очень энергозатратна, да, – кивнул Флитвик. – Учитывая магический потенциал Тома, такая бурная работоспособность есть спусковой механизм для сброса напряжения. И потом, это ведь желание Тома, а не моя прихоть. Думаю, вам стоит обсудить это с ним, а не со мной. Отличный совет, на самом деле. Я бы может и обсудил, но Том уклонялся от встреч под благовидными предлогами, ссылаясь на занятость и большую нагрузку. Никогда раньше Реддл не избегал меня... Что не мешало мне ощущать его внимательный взгляд во время приёмов пищи в Большом Зале. Настаивать я не стал, давая Тому самому определиться со своими чувствами и лелея надежду, что когда он переварит произошедшее между нами накануне поездки в Хогвартс, сам придёт ко мне за уточнениями и с решением.

***

За завтраком неизвестный крупный филин принёс мне письмо. Он устало опустился на стол и потребовал угощения – видимо, преодолел долгий путь. Я выудил из своей тарелки кусок бекона и протянул подношение почтальону, вспомнив Хэдвиг. Та тоже любила бекон, в отличие от моего нынешнего питомца. Сычик, прилетевший по сложившейся традиции приласкаться, был так шокирован интересом ко мне чужой птицы, что начал нападать на филина. Это смотрелось потешно: крошечная, но очень грозная сова и флегматичный крупный филин, с изумлением взирающий на суетящийся вокруг воинственный комок перьев. Спокойствие слетело с атакуемого в тот момент, когда Сычик пребольно клюнул его в лапу. Филин раскрыл крылья и, обдав мою сову потоком воздуха и струёй помёта, улетел с яростным клёкотом. Флитвик, утирая слёзы от смеха, мгновенно очистил опороченную сову, но Сычик всё равно расстроился, и я, утешая малыша, засунул его себе под свитер, в нагрудный карман рубашки, где он повозился немного и затих. Требовательный взгляд Тома жёг мне лицо. Я поймал его глазами и пожал плечами, показывая, что не знаю адресата. Конверт оказался от Скамандера. Магозоолог написал большой подробный рассказ про Арагога. Я удивился и обрадовался. Не за паука, нет. За Хагрида, который несколько раз робко высказывал надежду, что с его утраченным питомцем всё хорошо. В итоге перемещений паук оказался на востоке, в колонии сородичей, что проживала на предприятии по обработке паутины акромантулов и создании шёлка из неё. Скамандер даже сопроводил письмо несколькими колдофото. На них Арагог деловито ткал огромную паутину в нише здоровенной пещеры среди сородичей. Я передёрнул плечами. Подсвеченная факелами пещера, споро работающие лапами пауки, густые тенёта с коконами мумифицированных жертв и работники, на фоне которых становится понятен масштаб. Жутковатое зрелище, честно говоря. Куда там хоббиту, попавшему в лапы паука. Если бы Толкин описал подобное в книге, детишки бы писались от ужаса. Рубеус, которому я передал письмо после завтрака, увидев фото, чуть не разрыдался. Я сказал, что он может оставить его себе, и мальчик умчался, счастливо прижимая пухлый конверт к груди. У каждого из нас свои понятия о прекрасном. Том, дожидавшийся когда я закончу с Рубеусом, подошёл ко мне и встал рядом. Кажется, ревность и стремление всё контролировать, заставило кого-то перестать избегать тесного контакта. – Письмо было от Скамандера, – ответил я на невысказанный вопрос. – Я уже понял. Можно я приду в пятницу? – Ты раньше не спрашивал... – Я раньше не накладывал на тебя пыточное. Не пугал до обморока. И вообще... – Том! – воскликнул я, поражённый осознанием причин игнорирования. – Поговорим в пятницу, – вздохнул Том и, робко коснувшись моего плеча, пошёл к ожидавшему его в стороне Септимусу. Я смотрел в его прямую спину и мне было больно его болью. Словно почувствовав, Том развернулся и одними губами произнёс: "Я соскучился!" "Я тоже", – ответил я так же беззвучно. Том улыбнулся, неуверенно и как-то бледно. Сердце болезненно сжалось от сочувствия и непонимания, как ему помочь.

***

Не зная как начать разговор, я крепко обнял постучавшего в мою дверь в вечер пятницы воспитанника, усадил в кресло и сунул чашку с чаем в руки. Том молчал, отпивая напиток небольшими глотками и не спускал с меня мерцающего взгляда. Я чувствовал что там, под привычной маской лучшего ученика школы, зреет торнадо чувств. И в мои силах помочь ему освободиться от накопленного напряжения. – Том, я переживаю! – кинул я пробный шар. – Что случилось? – встрепенулся Реддл. – Ты вообще когда-нибудь отдыхаешь? – Да. Вот прямо сейчас. Том приподнял чашку за витую ручку, словно собирался произнести тост. – Я про ничегонеделанье, про игры с друзьями, про чтение художественной литературы. Не для получения информации или обучения, а просто для удовольствия. – Это неразумная трата времени, – выдал Том. – Тем более я уже допустил ошибку, не углубившись в вопрос, и это стоило тебе... боли. На последнем слове Том будто споткнулся, закусил губу. – Но тебе всего пятнадцать! Ты должен не только учиться, но и жить! И все ошибаются, это нормально! Я принципиально отклонялся от заданной темы – вины Тома. Вернее, самобичевания, которым он, на мой взгляд, излишне увлёкся. Желая дать понять, что случившееся не имеет для меня значения. Что он важнее. Что совершать ошибки – нормально. – Мне УЖЕ пятнадцать, Гарри! Через два года я закончу школу, и мне надо успеть за это короткое время получить максимум знаний. Когда я покину стены Хогвартса, никто бесплатно учить меня не будет! Да и доступа в библиотеку я буду лишён. – Но мы же не голодаем! И у тебя есть доступ в библиотеку Малфой-менора. И все книги нашего магазина! – Слава Древним, но... – Том, я переживаю, что ты себя загонишь. Ведь Реддлы оставили тебе состояние, которое позволит тебе безбедно существовать. – Не мне, а нам! И я вообще не о том! Я больше не имею право на ошибку! – мотнул головой Реддл, отставил чашку. – При моём-то потенциале. Твоё сердце могло не выдержать! Знал бы Том, что способно выдержать моё сердце... И потом, обычно оно страдало вовсе не от физической боли. – Хорошо, нам. Напоминаю, я тоже работаю. И Тайная комната ещё нам доступна. Остановись. Твои пятнадцать будут у тебя всего раз. И юность так мимолётна, чтобы тратить её только на учёбу. – Ты мне ещё посоветуй обратить внимание на сверстников, – буркнул Том. – И посоветую! – Ты знаешь, чего я хочу! – вскочивший Том топнул ногой. – Не нужны мне никакие сверстники! Я закусил губу. Разговор свернул не в то русло. Но Том, вошедший в раж, активно выплёскивал на меня накопленное, потрясая сжатыми кулаками, раскрасневшись. – Я чуть не просрал единственное, что для меня ценно! Тебя! И всё из-за того, что не удосужился переуточнить полученную информацию! Это недопустимо! – заорал Том. – Я не заслужил отдыха! Я даже тебя не заслужил! Какие, нахер, сверстники?! Посмотрев исподлобья на Тома, я напомнил: – Не дави на меня! И не кричи. Это не работает. Том сразу словно погас. До этого пылал как огонь. Жаль. Ему надо было выплеснуться, освободиться. Сел, сложил руки на коленях, опустил голову. – Прости. Я, глядя на склонившегося покорного Реддла, усмехнулся. Манипуляции – его суть, то, что выходит у него непроизвольно. Весь такой послушный, хороший мальчик, даже руки сложил как на уроке по этикету. Но внутри толпятся демоны, вырывая друг у друга чашу первенства. Я знал его. Я принимал его. Я люблю его. Это странно, но у любви нет логики. Неожиданно подумалось, насколько удивительное чувство юмора у Древних. Устойчивость к Империо – редкий дар. А достался мне, посредственному магу. Учитывая наличие в моём жизненном пространстве талантливого менталиста, способного пригнуть к земле кого угодно, кроме меня, я оценил их шутку. Неужели пророчество было право, и я равен Тому? – Бросай изображать невинность, Том. Я знаю, что ты не раскаялся и не прекратишь попыток манипулирования. Но не надейся меня продавить. Я хочу, чтобы ты помнил мои слова о том, что мне это неприятно. Может, хотя бы это тебя остановит. – Ты не разозлился на меня за Круцио! – вдруг выдал он. – Ты вообще не злишься! – Ты меня в этом обвиняешь? Недоволен таким положением вещей? – поднял я бровь. – Я бы такого не простил! Я прочёл всё про это проклятие! Оно – ужасно! Ты не наказал меня! – Но ты простил пощёчину! – Я её заслужил! – Нет оправдания насилию. – Но меня ты оправдал! Древние, ну, что мне с ним делать? – Ты не знал полной сути проклятия, – терпеливо начал разъяснять я то, что мне казалось настолько очевидным, что я даже не задавался целью это проговорить. – И применил его не для того, чтобы причинить боль. И ты не совсем прав. Я действительно не был зол на тебя, но мне было морально больно и обидно. Я не ожидал от тебя пыточного. Но! – остановил я вскинувшегося было Тома, – я не обвиняю тебя в его применении. Ты действовал сообразно обстоятельствам. У меня на фоне панической атаки случилась задержка дыхания и твои действия помогли. Ты сработал чётко, быстро и без сантиментов. Том опустил голову, сжимая кулаки. Мне было так его жаль, что я тоже отвел взгляд. Реддл спросил глухо: – Оно ведь не первое для тебя, да? Я читал, что люди могут впасть в беспамятство, даже сойти с ума от боли. – У меня высокий болевой порог, – ушёл я от ответа. Я скоро стану Люциусом Малфоем, жонглирующим словами с умением циркача. Лжец и враль. – Гарри... – мягкий, просящий тон заставил меня вскинуть взгляд и вглядеться в Тома. – Гарри, мне очень жаль, что я стал причиной твоей боли и твоего испуга. Я сам обещал защищать тебя, просил не отращивать шипы и буквально на следующий день стал твоим палачом. Как мне это исправить? Догадка мелькнула вспышкой. – Так ты поэтому так загрузил себя? – Мне страшно оставаться наедине с самим собой. И ко мне вернулись кошмары. Я решительно встал и пересел на подлокотник его кресла, порывисто обнял Тома за широкие плечи. Уткнул нос в густые волосы. Пахло сладко-терпко, коньяком и шоколадом. Утешающе и чуть тревожно. Как будто я ел шоколад с кайенским перцем. – Я не злюсь. И больше не обижен. – Скажи, что любишь меня! – Люблю! Том судорожно вздохнул, прижимая обнявшие его руки к себе плотнее. Я мучился от случившегося дома инцидента и, оказывается, мучился не один. – Я люблю тебя навсегда. Помни об этом, и когда ошибаешься, и когда целенаправленно делаешь мне больно. Том всхлипнул. А я подумал, что Волдеморт понятия не имел, что такое совесть. И пусть Том сложный подросток со склонностью к манипуляциям и чертами психопата, но он умеет чувствовать, сопереживать и любить. И это уже возносит его на недостижимую для Волдеморта высоту.

***

Когда сидящая рядом со мной Вилкост упустила бокал с вином, я понял, что у неё дрожат руки. – Галатея?! – Твой грёбаный воспитанник разделал меня как бог черепаху! – сипловато призналась она. – Что?! – взвизгнул я и непроизвольно прикрыл рот ладонью. – Ебанул по мне Круцио с порога, только стоило прижать палочку к переносью. Мало того, что силы полно, ещё и реакция аномально быстрая. – Вы опять практиковали Непростительные?! – зашипел я, сжимая вилку так, что костяная ручка треснула по всей длине. – Твой Реддл достал меня требованиями дать ощутить вкус пыточного. Найди он могилу Мерлина, тот бы восстал, лишь бы этот упырь до него больше не домогался. – И вы пошли у него на поводу?! – от шока голос дал петуха. Лицо Галатеи вдруг заострилось и стало жёстким. – Его давило чувство вины. Такой силы, что он бы просто сломался. Ему нужна была эта боль, Гарри. Я сглотнул. – Я дала ему то, что он хочет. Мальчишка обоссался, потом его тошнило, он размазывал по лицу сопли, слюни и кровь... но я видела его глаза. Он был удовлетворён. И спокоен. Своё Круцио я тоже приняла с облегчением. Всё же моя вина, что я не вколотила в него разницу между терапевтическим и вредоносным действием проклятия. Небольшой разряд отличается от длительного удержания. Мальчишка так начитан, что я просто забываю, что ему всего пятнадцать и он не может знать всё! Впрочем, осознание того, что ты испытал, здорово ёбнуло его. Теперь он запомнит разницу навсегда. Знаешь, я думала, что моя любовь с Минайей – это самое сильное чувство, что я видела в жизни, но заглянув сегодня в глаза Тома, я поняла, что его любовь – что-то другое. Более мощное. Вроде как вначале ты научился вызывать палочкой Люмос и страшно гордился этим, а потом увидел, как настоящие одарённые ударом ладоней вызывают молнию. Ощутила разницу, так сказать. Я молча глядел во все глаза на Галатею, а потом мой взгляд метнулся к Тому. Реддл невозмутимо ел, переговариваясь с однокурсниками. Почувствовав меня, он поднял глаза и улыбнулся мне. Широко, расслабленно... Освобождённо.

***

Слизерин вновь выиграл кубок по Квиддичу. А вот кубок школы достался Райвенкло. Слагхорн, пьяненько покачиваясь и нависая над Флитвиком, жаловался ему на проигрыш факультета, одновременно хвастаясь спортивными достижениями. Профессор по чарам хихикал, уворачивался от влажных поцелуев и периодически напоминал коллеге, кому же в этом году достался главный приз. Оба периодически хвалили Реддла, принесшего победу своему факультету. Это было невыносимо. Финальная вечеринка перед летними каникулами набирала обороты. Парни из команды прощались с семикурсниками-выпускниками. Семикурсники накачивались доступным дорогим алкоголем, радуясь, что пережили экзамены. Сложившиеся пары в тёмных углах навёрстывали упущенное и клялись в вечной любви. Я сидел в уголке с бокалом ягодного пунша и предусмотрительно не пил его. Кто-то переборщил с подлитым в него огневиски. Подсевшему ко мне Дамблдору я даже не удивился. – Я бы не увлекался данным напитком, Гарри, – нейтрально сказал он. После моего признания в любви к экзотическим сексуальным практикам мы почти не разговаривали. Кажется, Дамблдору понадобилось время на переваривание столь шокирующей информации. – Я уже ощутил запах "добавки", Альбус. Но, спасибо, что предупредили. Интересно, как они его туда подлили? Над чашей ведь щитовые чары. – Или кто-то из чистокровных дал приказ личному эльфу добавить огневиски ещё на кухне, или при дегустации влил добавку из артефакта с расширенным пространством. – Оу, есть и такие? – У меня есть кольцо с такими чарами. Из-за него я был самым популярным на школьных вечеринках, – самокритично усмехнулся Дамблдор. – А я думал, потому что одевались модно и неординарно, – улыбнулся я. – Над моей страстью к сочетанию цветов многие посмеиваются до сих пор, – признался профессор. – Скучные люди. Альбус фыркнул. А после кинул на меня быстрый взгляд. Я ощутил его скулой и ухом, словно ожёг. – Гарри, простите, что вмешиваюсь... Но я бы хотел предостеречь вас от тёмной магии. Она... крайне притягательна. Можно заиграться, даже не поняв, как запачкался в ней до самой сути. Некоторое время я пребывал в ступоре, а после выдал: – Вы про мои сексуальные предпочтения, Альбус?! – Да. – Есть опыт в подобных игрищах? – ляпнул я и, сообразив, что произнёс мой болтливый рот, сделал большой глоток пунша. Забыв о его специфичной добавке. Закашлялся, краснея и давясь. – Анапнео! Спасибо, что не Круцио. Вот было бы смешно, если бы меня это и правда заводило, и я бы сейчас корчился на полу у ног Альбуса, обкончав себе штаны. – Благодарю! – сипловато сказал я, отодвигая придерживающую меня руку и вытирая выступившие слёзы. – Извините, не хотел вас смущать. И вы не ошиблись, у меня был период увлечения тёмными искусствами. И я не про секс. Вернее, не только про секс. Я захлопал глазами. Нихрена себе! Я не рассчитывал на подобную откровенность! Всё же этот Альбус отличается от своего прототипа в лучшую сторону. – Это... увлечение не принесло мне счастья. Более того, из-за них я потерял близких людей и любимого человека. И моё предостережение не попытка влезть в вашу жизнь, а желание оградить вас от опасного пути. Я был благодарен Альбусу за предостережение, делая которое он даже приоткрыл своё темное прошлое. Но, дело в том, что я ему не верил... Что ж, откровенность за откровенность. – В чём ваш интерес? – прямо спросил я. Альбус даже не оскорбился. – Вы светлая душа, Гарри. Незапятнанная, несмотря на очевидные факты того, что жизнь ваша не была простой. Как я уже вам говорил, я чувствителен к магии. Ваша напоминает мне летнее ранее утро, когда солнце только-только всходит за лесом, вызолачивая резной край. Лёгкая, искристая, чистая, вкусная. Я мечтаю быть таким. Я дико посмотрел на Дамблдора. Выходит, когда я носил в себе крестраж – он чувствовал это. Так же, как должен был испытывать дискомфорт от Квирелла, ощущать Тьму в Джинни... А метку он чувствовал? Тогда и Крауч в личине Грюма должен был быть для него иным. Ведь о метке Северуса он знал, а на Аласторе она должна была ощущаться как флёр тьмы, то есть противоестественно. Хотя насколько светлым был настоящий Аластор Грюм? Мерлин, да я же должен был вызывать в нём чувство отторжения и гадливости! Отчетливо всплыло воспоминание, показанное дневником. Как Дамблдор спрашивает у старосты Реддла, не хочет ли тот рассказать ему что-то. У Реддла, накануне проведшего первый ритуал по созданию крестража. Он знал! Уже тогда знал! И НИЧЕГО не предпринял! Не остановил, не поговорил по душам, не помог! Если бы он был чуть человечнее к одинокому отверженному мальчику, то Волдеморт мог бы не случиться! Да, Том не был паинькой. Заложенные в него самой магией, предками черты никуда не делись. Но с ним можно было работать. Его можно было увести с тёмного пути, проявив хоть немного человеческого участия. Ведь ко мне Дамблдор его проявил! Помогал деньгами, устроил меня на работу, свёл с Эльфиасом Дожем, пытался поддержать и помочь в сложной ситуации. То, что я отвергал его, – это недоверие, сложившееся из негативного опыта с его пока несуществующей версией. Если откинуть эмоции и предубеждение, то в отношении меня Дамблдор крайне учтив и предупредителен. Почему он не помог мальчику-сироте?! Чем я лучше в свои тридцать? Чем Том был плох в свои одиннадцать? Тем, что защищал себя от агрессии детей? Тем, что пугал его, взрослого человека, своей запредельной силой магии? Что украл безделушки? Могу вам сказать, в приюте ВСЕ дети воруют. Я и сам крал у Дадли конфеты. Древние, ведь в образ Волдеморта есть вклад и Дамблдора. И вклад немалый. Я помнил, какое чарующее впечатление произвёл на меня директор в детстве всего несколькими фразами. Он мог! Мог! Но не захотел... – Гарри?! Я вздохнул и сфокусировался на Альбусе, выныривая из размышлений. – Извините, я не хотел вас смущать своими признаниями. Чувствую, как беспокоится ваша магия... – Альбус, скажите, но разве существовал бы свет без тьмы? – спросил я невпопад, ориентируясь скорее на свои умозаключения, а не на случивший диалог. – Простите? – Как понять, что свет – свет, если нет тьмы? – С философской точки зрения вы правы. Мир – это баланс тьмы и света. Но с жизненной точки... Тьма – это грязь, боль, смерть, предательство, трусость. Не ступайте на этот путь. Я шёл по нему совсем короткое время, и сейчас моя дорога – это дорога вины, сожаления и раскаяния. Я вспомнил портрет Арианы в пабе Аберфорта. Девушка, тело которой не справлялось с бурлящей в ней магией. Она была обречена вне зависимости от того, какой путь выбрал её старший брат. И не тьма была виновата в её смерти. А неумение понимать и принимать близких людей. Вместо того, чтобы объединиться, братья ссорились. Вместо того, чтобы любить и доверять, пытались спихнуть ответственность и обвиняли друг друга. И не тьма привела к трагедии, а непонимание. Незрелость. Импульсивность. Неопытность. О, нет, я не обвинял Дамблдора в произошедшем. Я пытался его понять. И когда я с чувством произнёс: – Искренне сочувствую вам, Альбус. Никто не заслуживает то, через что пришлось пройти вам, – Дамблдор побледнел, резко встал, в смятении даже не поклонился мне и ушёл, не прощаясь. Святые колокольчики, кажется, я только что ткнул в самое больное!