Обними меня!

Я развернул пергамент, пригладил его руками и всмотрелся в коричневатые буквы на желтоватом фоне. Не сразу до меня дошло, что буквы написаны кровью, что было логично, ведь именно этот компонент использовался для проверки. Жутковато. Имя: Том Марволо Реддл-младший, наследник Мракс, наследник Слизерин (нематериальное наследие, носитель крови). Отец: Томас Ричард Реддл (маггл, мёртв). Мать: Меропа Мара Мракс, (чистокровная, мертва). Крëстный: отсутствует. Магический опекун: Гарри Реддл (статус крови неизвестен, жив для этой реальности). На этом моменте меня выщелкнуло, и я долго хлопал глазами, пытаясь осознать написанное. Это что же выходит, я умер в одной реальности и, заброшенный Древними в точку потенциального разделения, стал тем, кто заставил её ветвиться? И означает ли это, что я не исчезну с рождением самого себя? Или нет? Мои родители ведь могут и не родиться, если я стал невольной причиной изменений. Или не полюбить друг друга. Или зачать в другое время другого ребёнка. Слишком вариативное будущее, чтобы предполагать какие-либо события... Мотнув головой, я понял, что мне не хватает исходных данных. Точкой опоры был лишь я сам, неизменный, но в то же время поступательно подстраивающийся, меняющийся. Слишком всё зыбко. Мерлин... А что подумал Том, прочтя этот пункт?! Я ведь даже не допустил мысли, что проверка крови косвенно коснётся и меня, как магического опекуна. Всё же я идиот, и область моей необразованности глубока как Марианская впадина! Том обязательно будет допытываться у меня, что же означает мой статус. В лучшем случае. В худшем – затаится, как змея, собирая информацию и делая выводы, а потом выдаст свои умозаключения. Впрочем, если он не начал пытать меня с порога, значит, второй вариант уже вступил в силу... и помогите мне Древние выпутаться из умело расставленных сетей. Вздохнув, я опустил глаза к пергаменту. Анимагическая форма: будет известна после достижения физического совершеннолетия. Хм... Отец и Мародёры овладели аниформой до семнадцати, это точно. Почему? Обладали предрасположенностью? Все трое? Нет, маловероятно. Не удивлюсь, если склонные к авантюрам подростки воспользовались чем-то со стороны: артефактом или зельем. Учитывая, что двое из них были отпрысками древних родов, вполне возможный вариант. А Том кем будет? Дракон, я полагаю. Не меньше. Магии в Реддле хватит на то, чтобы превратиться в древнюю летающую и плюющуюся огнём рептилию в одиннадцать тысяч фунтов весом. Интересно, а Волдеморт владел анимагией? Вот тот бы точно превращался в василиска или анаконду. Что же так осчастливило моего воспитанника в проверке крови? Не невнятная же аниформа! Предрасположенность к магии: менталистика, руны, зельеварение. Потенциал к артефакторике и ритуалистике. Родовые дары: парселтанг. Тут всё логично. Интересно, а аномальную магическую силу проверка крови не озвучивает. Нечто вроде: "охуеть, ты Мерлин!" или "Древние случайно опрокинули тебя в котёл с Магией, мальчик. Живи и постарайся не уничтожить мир, случайно чихнув в Стоунхендже". Хмыкнув на свою разыгравшуюся фантазию в стиле Вилкост, я продолжил изучение результатов проверки. Дары Магии: потомок одаренного Смертью. Избранник Повелителя Судьбы. Потомок Кадмуса, что и так очевидно, учитывая Воскрешающий камень, вставленный в кольцо рода. И сказка таки не сказка. А я, выходит, потомок Игнотуса. Не зря его могила в Годриковой лощине была недалеко от могил отца и матери. Там, будь у меня мозгов побольше, я бы смог отыскать всех своих предков, расположенных в порядке убыли. Странно лишь, что захоронены они не на территории менора, а на общественном кладбище. Хотя, кто знает, кому принадлежала Годрикова лощина? Может, и роду младшего из Певереллов. Ведь где менор рода Поттер, я не знал. Я вообще ничего о себе не знал, кроме того, что похож на отца, а глаза у меня мамины. И если бы не зеркало Еиналеж и фотоальбом, подаренный Хагридом, даже не знал бы, как выглядели мои родители. Откуда у меня была такая отупляющая индифферентность к собственным корням? Тётя Петуния и дядя Вернон раз и навсегда отбили охоту презрительными высказываниями? Или мозги были заняты вещами поважнее? Выжить, например. Тому вот про меня всё интересно. А мне – нет. Кем сформирована эта ограничивающая установка? Я даже не попытался узнать ничего про Поттеров, кроме того момента, когда учил летать своих деда и бабку, присматриваясь к ним. Да тот же Рубеус Хагрид мне был намного интереснее... Осознать данную странность было прямо-таки удивительно. Словно с моих глаз сдёрнули шоры. И вообще! Почему мы в школе изучали восстания гоблинов, но не историю нашего мира сквозь призму старинных родов? Ведь священные двадцать восемь есть столпы нашего небольшого замкнутого сообщества. Кому это было выгодно? Дамблдору, фамилия которого ничего не значит для мира чистокровных? Фаджу, такому же "ноунейму"? Полукровке Амбридж, серому кардиналу милейшего Корнелиуса? Я помню, как в моём прошлом заместитель министра выдавала медальон Слизерина за семейную реликвию, желая повысить свой статус. Или остальному сонму магглорожденных, неуютно чувствующих себя среди чистокровных? Сейчас, кстати, Альбус совершенно не продвигал тему лояльности к магглорождённым. А заговори кто-то в учительской о том, чтобы открыться магглам, нарушив Статут, его бы мгновенно транспортировали в Мунго в отделение для душевнобольных. Надо как-нибудь напроситься к Биннсу на лекцию и послушать, про что сейчас, при жизни, он вещает. Что-то ещё я упустил... Взгляд упал на нижние строки, заставляя меня вначале удивиться, а после и вовсе испытать шок. Сейфы: Сейф 4512 рода Долиш: 573 галлеона, редкие ингредиенты. Сейф 101 рода Мракс: артефакты, книги, редкие ингредиенты (полная опись у поверенного рода Руколома). М-да, учитывая, что я работал на трёх работах, негусто. Впрочем, сейчас война, но мы не голодаем, у нас есть крыша над головой, и Том одет с иголочки, как и следует наследнику древнего рода, так что мне грех жаловаться. А то, что от Мраксов что-то осталось, вообще удивительно. Я думал, мы получим одни долги и непогашенные векселя. Недвижимость: участок земли в Литтл-Хэнглтоне и привратницкая (всплывший из пространственного кармана вход в менор рода Мракс), поместье Реддл-холл в Литтл-Хэнглтоне. Что?! Но... – Том! – воскликнул я, и Том явился на зов мгновенно, словно стоял за дверью. – Твой отец?! – Он мёртв, – кивнул Реддл совершенно хладнокровно, застыв в проёме и складывая руки на груди. – Как и Марволо и Морфин Мраксы. Иначе бы я не получил права на землю. Завтра перемещаемся в Литтл-Хэнглтон, необходимо будет разыскать поверенного этого ублюдка. А Мраксами я займусь летом, с Руколомом. Магия рода всё ещё хранит это место, так что попасть на его территорию можем только ты или я. Было ещё что-то, что я хотел уточнить, но информация о смерти Тома Реддла-старшего так ошарашила меня, что вопрос вылетел из головы. Выходит, если бы Том сам не убил его, тот всё равно бы умер...

***

Я стоял, кутаясь в шарф, засунув руки глубоко в карманы, и смотрел через вычурную решётку на поместье Реддлов, расположенное на небольшом холме. Том разговаривал с привратником, заискивающе заглядывающим ему в глаза. Сейчас это был крепкий юноша чуть старше Тома. А я помнил его глубоким стариком, вначале испуганным, а после умирающим... Отвернувшись, я вернулся к созерцанию поместья. Почему некоторые люди умирают в то же время, хоть и при других обстоятельствах, а другие живут? Верус Хагрид выжил, а отец Тома – нет? Я явился сдерживающим фактором или причины в другом? Взгляд бездумно скользил по вечнозелёным растениям, укутанным в снег, по вычищенным дорожкам, поднимающимся к дому, по скульптурам, засыпанным снегом так, что казалось – на них надеты шубы. Из трубы вился тонкой струйкой дымок. Несмотря на печальные события, за домом ухаживали, скорее всего, этот юноша, отчаянно цепляющийся за работу. Как же его звали... Не помню. Если посмотреть ниже и левее, то можно было увидеть родовое кладбище. Две свежих могилы, судя по виднеющимся из-под снега комьям красноватой земли, и ещё одна, относительно свежая. Памятник ангела с распростертыми крыльями, исполненный из мрамора, даже на фоне снега выглядел искристо-белым. К этому ангелу меня когда-то привязал Хвост. Картинка мерцала, двоилась, накладывалась одна на другую, и меня из январского ослепительного зимнего утра 1942 то и дело выкидывало в майскую ночь 1995. Том тронул меня за локоть, возвращая в реальность, заземляя. – Я узнал всё, что хотел. Пошли, расскажу тебе всё по дороге. Хорошего вам дня, мистер Брайс. Точно! Маггла зовут Фрэнк Брайс! Кивнув парню, я подхватил Тома под выставленное предплечье, и мы пошли в сторону деревеньки. Как выяснилось, за короткий период почили все Реддлы. Том-старший в конце лета 1941-го года ушёл добровольцем на фронт и погиб, мать, узнавшая о гибели сына, получила апоплексический удар. А дед Тома, похоронив жену, пустил себе пулю в лоб. – Том, но на кладбище не хоронят самоубийц. – Если только это не семейное кладбище, Гарри. – А Мраксы? – Дядя в тюрьме во время прогулки кинулся на дементора, и тот его выпил. Марволо же, узнав о гибели всего семейства Реддлов, попёрся на кладбище и танцевал на могилах. Судя по тому, в каком беспорядке оказались захоронения на утро. А потом помер на радостях. Труп Марволо нашли на могиле моего папаши в неприличной позе. Замечательные у меня родственники, не находишь? Я вскинул глаза на Тома и увидел, что говорит он это без сарказма. Наоборот, горькая складка у губ свидетельствовала, что он не так безучастен, как казалось. – Ты расстроен? Хочешь поговорить об этом? – Я не расстроен. Это другое. Сам знаешь, насколько богатое у меня воображение, и на миг я представил себя в рамках той или иной семьи, Гарри. Я бы однозначно вырос моральным уродом. Как только мы решим все имущественные вопросы, я хочу перезахоронить прах мамы на фамильном кладбище Реддлов. Она единственный человек из моей родни, кто действительно позаботился обо мне и кому я был не безразличен. Что ж, Меропа ляжет рядом с тем, кого так беззаветно и незаслуженно любила. Поверенный, увидев Тома на пороге конторы, побелел как простокваша, сперва приняв его за его отца. Собственно, никаких доказательств родства, кроме внешности, у Тома не было, да и в силу возраста он прав на наследство не имел, требовалось определить ему опекуна, но старый добрый беспалочковый Конфундус решил все проблемы. Как же я был прав, обучая Тома не зависеть от этого "костыля"! Поместьем и счетами Том распорядился так: дом решено было сдать в аренду вместе со всем содержимым, лишь убрав личные вещи прежних владельцев в подвал. А деньги Том снял, собираясь перевести их в Гринготтс. Сумма наследства оказалась приличной. И динамичной, то есть это не была просто некая фиксированная сумма, а именно постоянный доход. Средства к существованию Реддлы получали от майората и от предприятия по изготовлению свечей. Так что Том теперь становился ленд-лордом. Туда же прибавится арендная плата после сдачи поместья. Этот доход должен будет оседать на счетах маггловского банка. Оттуда поверенный будет оплачивать налоги, счета и услуги. Том благоразумно решил не складывать все яйца в одну корзину. После была аппарация в Гринготтс и встреча с поверенным рода Мракс. Впервые за долгие годы в сейф клали деньги, а не выгребали последние кнаты из хранилища. У Руколома слегка подрагивали руки и дёргались уши, так он был счастлив от появления нового представителя вверенного ему рода. Когда мы вернулись домой к концу этого сумасшедшего дня, я вдруг понял, что Том теперь обеспеченный человек. Мерлин, неужели тяжёлое время позади?! И я могу расслабиться насчёт будущего воспитанника?

***

– Маленький принц! – я дёрнулся от возмущённого восклицания, выронив из рук книгу, которую читал у камина. – Прости, что? – вскинув взгляд, я узрел пышущего эмоциями Тома, нависающего надо мной. – Нет такого произведения у Антуана де Сент-Экзюпери! Я нашёл три его рассказа, но про маленького принца ничего нет! Чёрт... Кажется, я прокололся. Произведение было издано во время войны, кажется, в 1943... Опустив взгляд, я захлопнул фолиант, давая себе время собраться с мыслями, и сказал спокойно после небольшой паузы: – Я читал рукопись, найденную в книжных развалах. Возможно, автор не посчитал нужным публиковать её или сделает это позже. Том убрал книгу с моих колен, завалился на диван и уложил мне голову на бёдра. И потребовал: – Расскажи мне! Познакомился я с "Маленьким принцем" в 1997, в палатке, под посвист декабрьской вьюги. Был канун Рождества, а у нас с Гермионой не было ничего, кроме друг друга, банки фасолевого супа и книг. Ни настроения, ни Рона, ни надежды. Маленький принц тогда буквально вытащил меня из отчаяния, невольно указывая путь. Показывая, что смерть – это всего лишь переход, ступенька. Я запустил пальцы в волосы Тома, лаская кожу, прикрыл глаза и вспомнил первые строки так поразившего меня в своё время произведения: "Когда мне было шесть лет, в книге под названием "Правдивые истории", где рассказывалось про девственные леса, я увидел однажды удивительную картинку. На картинке огромная змея – удав – глотала хищного зверя, обвив его кольцами и нависнув с широко раскрытой пастью над бедной тварью. В книге говорилось: "Удав заглатывает свою жертву целиком, не жуя. После этого он уже не может шевельнуться и спит полгода подряд, пока не переварит пищу". Я много раздумывал о полной приключений жизни джунглей и тоже нарисовал цветным карандашом свою первую картинку. Это был мой рисунок № 1. Вот что я нарисовал." Взмахнув свободной рукой, я визуализировал специальным заклинанием картинку, где удав натянулся на слона. Эти чары мне подсказал Флитвик, и я использовал их на своих уроках и тренировках, когда необходимо было детально показать сложный финт. Том, увидев картинку, фыркнул. Буркнув что-то вроде: «Детские каляки». "Я показал мое творение взрослым и спросил, не страшно ли им. – Разве шляпа страшная? – возразили мне. А это была совсем не шляпа. Это был удав, который проглотил слона. Тогда я нарисовал удава изнутри, чтобы взрослым было понятнее. Им ведь всегда нужно все объяснять. Вот мой рисунок № 2." От второй моей визуализации, Том расхохотался в голос. Удав в разрезе, в котором с глупым видом застыл слон, действительно выглядел уморительно. Если не вдумываться в суть. "Взрослые посоветовали мне не рисовать змей ни снаружи, ни изнутри, а побольше интересоваться географией, историей, арифметикой и правописанием. Вот как случилось, что с шести лет я отказался от блестящей карьеры художника. Потерпев неудачу с рисунками № 1 и № 2, я утратил веру в себя. Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять и растолковывать." Том неожиданно поймал мою руку, вытащил из неё палочку и приложил к губам. – Томми? Реддл открыл глаза, поразив меня проникновенным взглядом. – Ты даже не представляешь, как мне с тобой повезло! Тебе никогда не было лень меня выслушать и объяснять суть вещей. Ты не ломал мне крыльев. Верил в меня. Поддерживал. Понимаешь? Я заторможено кивнул. Не только лишь любовь делала меня отзывчивым на любые движения души и потребности моего воспитанника. Но и собственный негативный опыт. Подросшие дети имеют перед собой два пути: делать то, что делали с ними, или делать совершенно наоборот. Учитывая, что я всю осознанную часть своего детства был отвержен, нелюбим и не нужен, я посчитал данную модель поведения своих родственников абсолютно недопустимой. И делал всё совершенно наоборот. И сейчас на моих коленях лежал результат моих усилий стать достойным наставником. И я не мог отвести от него глаз. Сказку я дорассказал уже на автомате, любуясь сменой эмоций на лице Тома. Это было завораживающим зрелищем. Я готов был рассказывать сказки до конца веков, лишь бы видеть это открытое выражение, это бурление чувств, эту живость эмоций. Том – тонко чувствующий, как открытая рана - совершенно поразил меня. Неужели мне, именно мне, удалось вырастить его таким?! "– Ну... вот и все... – решительно сказал мальчик. Помедлил еще минуту и встал. И сделал один только шаг. А я не мог шевельнуться. Точно желтая молния мелькнула у его ног змея. Мгновенье он оставался недвижим. Не вскрикнул. Потом упал – медленно, как падает дерево. Медленно и неслышно, ведь песок приглушает все звуки. Закрыв лицо руками, я долго сидел, не решаясь отнять ладоней от глаз. Но я знал, что Маленький Принц был смелым, и мне пора стать смелым тоже. Сидя в темноте, я понемногу утешился, веря в чужую мечту. А когда решился открыть глаза, понял, что всё вышло. И Маленький Принц возвратился на свою планетку, ведь, когда рассвело, я не нашел на песке его тела. Теперь по ночам я люблю слушать звезды." Когда я сказал последнюю фразу, на нас опустилась тишина. Я медленно почёсывал кожу головы Тома, а он замер, словно не в силах произнести ни слова. Лишь веки подрагивали. – Эта сказка действительно для взрослых, – негромко сказал Реддл, не открывая глаз. – И я рад, что услышал её именно сейчас. Это же шедевр! Как там сказал Маленький Принц... А, вот: "Я знаю одну планету, там живет такой господин с багровым лицом. Он за всю свою жизнь ни разу не понюхал цветка. Ни разу не поглядел на звезду. Он никогда никого не любил. И никогда ничего не делал. Он занят только одним: складывает цифры. И с утра до ночи твердит одно: "Я человек серьезный! Я человек серьезный!" И прямо раздувается от гордости. А на самом деле он не человек. Он – гриб." Половина людей, что я знаю – грибы. И всё почему? – Почему? – Потому что их не научили любить. Потому что их никто никогда не любил. Как ты меня: просто так. Нелогично, странно, вопреки. И это самое большое моё везение. Том раскрыл глаза и требовательно посмотрел на меня. – А ещё я понял, что ты отрастил свои шипы, чтобы никто не видел, что ты – роза. Только потому, что тебе приходилось бороться за свою жизнь. И упираешься ты на автомате. Но больше не надо. Не надо обороняться, не надо шипов. Не против меня, Гарри! Я буду любить тебя так, что они тебе больше не понадобятся. Иначе зачем мне вся эта сила?! Я сглотнул. Никто и никогда не защищал меня так открыто, явно, просто потому, что я нужен сам по себе. Меня спасали, берегли, прятали, но лишь потому что я был дитя пророчества. Сам по себе я был нужен исключительно маме, но я, увы, не помнил вкуса ее любви. Пока в моей жизни не появился Том, вцепившийся в меня крошечными пальчиками. Пальчики выросли, а хватка не ослабла. Стала только крепче. – Как думаешь, можно ли простить змею? – вдруг спросил Том. – Что? – Она укусила Маленького принца по его же просьбе и для его же блага. Но ведь она убила. – Змея тут вообще ни при чём, Томми. Она инструмент. Оружие. Дело в решимости и готовности Маленького Принца идти дальше. В вере в себя и своё понимание мира. – Разве можно вот так? Убить себя?! Самостоятельно лишить жизни? Я тоже задавал себе этот вопрос, когда шёл в Запретный лес в мае 1998. – Это страшно, когда веришь, что жизнь – это путь в один конец. – Разве это не так?! – У меня нет на это однозначного ответа, Томми. Но... Иногда мы делаем так много ошибок, что для того, чтобы их исправить, надо умереть и родиться вновь. Том подорвался, крутнулся и сжал меня так, что я задушено охнул. – Нет таких ошибок, для исправления которых нужно заплатить такую ужасную цену! Нет! Знай, я не отпущу тебя! – бормотал он мне в макушку, слегка покачивая. Так ребёнок тискает плюшевого медведя, когда ему страшно и одиноко. Я поднял руку и погладил Тома по широкой напряжённой спине. Том не знает, что его жизнь – это написанный мной чистовик. И я рад, что никто и никогда не выставит ему за это счёт. Люди созданы для удовольствия и любви, а не для страданий и лишений.

***

На каникулах я наконец-то выкроил время и средства и сводил Тома в Британский музей. Реддл оказался под таким впечатлением, что я пообещал, что летом мы посетим ещё несколько. После сухих залов, где мы ходили в верхней одежде, перегревшись, ужасно хотелось на свежий воздух, и мы решили пройтись по городу. Ветер нёсся сырыми холодными порывами, пахнущими углём и солью. Я подставлял под них лицо и щурился. Том подхватил меня под руку, так как местами было скользко, и мы неторопливо шли в сторону магического квартала. Газовые фонари – отмерший в моём прошлом символ Лондона – бросали тёплый, колеблющийся свет на утоптанный снег, во многих окнах моргали зажжённые свечи, и вечер, несмотря на пронизывающий холод, казался мне уютным. – Всё же магглы создали великое наследие. И развиваются значительно быстрее нас. Я не знаю, как к этому относиться. С одной стороны, они вызывают уважение, с другой – их стоит опасаться, – вдруг выдал Том. Надо же, как зацепила его экскурсия в прошлое Британской Империи. – Слабость является лучшим двигателем прогресса, – заметил я. Ветер стих, и зарядил крупный снег, принеся запах свежести. Снежинки кружились, беззвучно падая и оседая на ткань пальто, шарфы, шапки. Этот снег не хотелось стряхивать, он словно метил нас, оставляя чистые следы нового года. – Поясни! – потребовал Том. – Африка – колыбель нынешней цивилизации. Самый разнообразный генетический пул – именно там. А что это значит? – Что? – Что наши предки вышли именно оттуда. Именно там сохранилась жизнь после глобальной катастрофы. И именно оттуда человечество распространилось по свету. Миром правят слабые. Те, кого в своё время изгнали из колыбели, кто вынужден был приспосабливаться к плохим условиям: голоду, холоду. Те, кто в процессе адаптации из слабых стали сильными. – Я всё ещё не понимаю. – Среднестатистический маг сильнее среднестатистического маггла. И именно это делает мага потенциально слабым, ведь у него нет необходимости в развитии, прогрессе, эволюции. В продвижении вперёд. – Я понял твою мысль! – остановил мои размышления Том. – Значит, если бы я родился в богатой семье, то я вряд ли бы реализовал тот свой максимум, что заложен во мне? – Скорее всего, именно так. Посмотри на тех, кто вырвался наверх и сколотил своё состояние, и на их детей. Первые – сильные, целеустремлённые, жёсткие. Вторые – изнеженные, избалованные, слабые. – Это плохо? – Нет! – мотнул я головой так яростно, что с шапки сыпнуло снегом. – Поверь, я бы предпочёл вырастить тебя избалованным и изнеженным, нежели сосредоточенным и напряжённым, как сейчас. – Но мир небезопасен. И те, кто считает наоборот – просто идиоты! Идиоты, не готовые к войне. – Ты прав и неправ одновременно. К войне невозможно быть готовым, Томми. Это настолько разрушительное и непостижимое явление, что ты можешь всю жизнь провести в ожидании ужаса, но осознать сам ужас, лишь пережив его. Есть ли смысл портить себе мирные годы этим ожиданием? Том долго обдумывал мои слова, и к какому выводу пришёл мой юный гений – один Мерлин знает.

***

В последний вечер наших насыщенных зимних каникул мне захотелось приготовить пирог с почками. Нарезая лук, я щурился от едкой горечи и порезался. От неожиданности я вскрикнул. Том сразу оказался за моей спиной, хватая меня за плечи и разворачивая к себе. Было не столько больно, сколько обидно, и я позорно всхлипнул. Том поднял мою руку с выставленным указательным пальцем и сунул его в рот. И я пришёл в себя. Попытался отнять руку, но Реддл крепко держал меня за запястье. – Том, отпусти... Влажные движения языка, прижатого к ране, меня смущали. Том, заметив заливший мои щёки румянец, вдруг улыбнулся, и я ощутил его улыбку изнутри, так сказать. Выпустив мой палец, Том покрутил руку и, погладив, отпустил. Я же с изумлением рассматривал чуть припухшее место, где был разрез, и тонкую полоску сросшейся кожи. – Твой первый шрам. – Не первый. Том, как?! – Если ты про заживляемость, то я экспериментировал с зельями, влияющими на регенерацию и с рунами. И, кажется, немного перестарался. А шрам первый. После лечения твоё тело стало чистым листом, и первым штрихом на нём стал этот порез. Я могу убрать его. Хочешь? Порез от приготовления домашней еды - это не шрам от клыка василиска. Это совсем другая история. – Нет, – решил я. А потом свёл брови и упёр руки в бока, как Молли Уизли. – Что ты там наэкспериментировал, Том Марволо Реддл?! Том хмыкнул. И совершенно не впечатлился моим грозным видом. – Профессор Слагхорн и профессор Рагнардоттир хотят возродить артефакторику в Хогвартсе. Хотя бы факультативно. Мой декан, профессор Флитвик, тоже готов участвовать в эксперименте. Надо же... А я думал у Хельги и Горация роман, так часто я заставал их шепчущихся в учительской и на вечеринках. – Отлично, а ты тут при чём? – Помнишь моё зелье от солнечных ожогов? – Помню, конечно! Белокожий Том мгновенно сгорал на солнце, в первый наш отпуск он прочувствовал это буквально на собственной шкуре. – Оно эффективное, но нестойкое. Для его лучшего хранения я нанёс на флаконы, в которые его следует разлить, руны. И это повлияло на свойства зелья. Оно приобрело невиданный ранее регенеративный эффект. Таким образом флакон стал артефактом, меняющим и усиливающим свойства попавшего в него зелья. – Это всё отлично, но ты вылечил мой порез, сунув палец себе в рот! У тебя там флакон с зельем?! – Я ввёл видоизменённое зелье себе в кровь маггловским шприцом, а руну нарисовал на шприце и выбил... на внутренней стороне щёк. Моя слюна приобрела регенеративные свойства. Я буквально задохнулся от ужаса. А если бы что-то пошло не так?! – Том! – Всё проходило под контролем профессоров зельеварения и рун, Гарри! Состав зелья и руны не могли нанести мне вреда! В Праге летом 1942 будет большая конференция артефакторов, и мы можем выиграть грант и даже оформить патент, если исследования подтвердят эффективность этого метода. – А в чём подвох? – Испытуемый должен обладать исключительно сильным магическим потенциалом. Иначе я бы уже ввёл это зелье тебе и руны бы тоже нанёс. Я хлопнул себя раскрытой ладонью в лицо и присел на стул со стоном. Я убью своих коллег, когда вернусь в школу. Как они могли?! Том ведь несовершеннолетний! Том присел у моих ног, отнял руки от лица и заглянул в глаза. – Это было безопасно! Я взял с профессоров Непреложный обет, что они не навредят. С осторожного Горация и непробиваемой Хельги Том умудрился слупить обеты? Школьник четырнадцати лет? Древние, что происходит в этой чёртовой школе?! – Сейчас ты расскажешь мне всё в самых мельчайших и отвратительных подробностях, Том! И если что-то скроешь или "забудешь", я приму меры! – Когда ты такой грозный, у меня мурашки по коже, – хрипловато сказал Том. – Я даже накажу тебя, если понадобится. – Розгами по нежной коже? Пометишь, как нож тебя сегодня? Я замер, не зная, как себя вести. Я никогда не поднимал на Тома руку, но и он никогда не творил такой дичи! Ввести себе в кровь зелье! Нанести руны на собственное тело! А если бы он умер?! Мне вдруг стало так страшно, что я пошатнулся, и сидевший у моих ног Том обнял меня за талию. – Гарри, я клянусь тебе, и я, и профессора всё проверили заранее несколько раз. Риски были исключены. – Я бы не смог пережить твою смерть, – признался я сам себе, невольно озвучивая так поразивший меня факт вслух. Осознавая его. Переваривая. Принимая. Глаза Тома удовлетворённо сверкнули. – Я решился на это ради тебя. – Ради меня?! – Повышенная регенерация, учитывая кем ты работаешь, - необходимая вещь. Мне нужна гарантия твоей безопасности! Если бы не гигантский кальмар и не Хагрид, неизвестно, как бы закончилось твоё падение с метлы! У тебя было пробито лёгкое! Я потёр непроизвольно грудь, ощутив фантомную боль и скрип костных осколков друг о друга. Том поймал мою руку и прижал к губам. – Не ругай меня за желание тебя обезопасить. Оно ничем не хуже твоего. Что я мог сказать на это? Ничего. Склонившись, я легко коснулся виска с бьющейся жилкой губами, безмолвно признавая за Томом право на защиту, которое он давным-давно признал за мной. Говорят, есть особенный вид любви. Когда тебя любят так, что ты, окунувшись в эту любовь, с изумлением находишь... себя. Того себя, которого ты прятал от чужих кусачих ударов, бережно храня до лучших времён. И с приходом любящего человека в твою жизнь ты достаёшь спрятанную ценность, осторожно смахиваешь пыль и думаешь: "Надо же, пригодилось!" Эта любовь не сносит голову, не гнёт к земле, не меняет, не ломает. Она возвращает нас самим себе. Такими, какие мы есть, уникальными, неповторимыми, единственными на свете.