Обними меня!

Август был шумным снаружи и тихим внутри. Наплыв покупателей иногда не позволял даже в туалет отойти, при том, что открывал торговый зал я в восемь утра, а закрывал – в восемь вечера. В самый пик – а их было два: с одиннадцати до двух и с четырёх до семи – мы оба были в зале. Внутри же нашей небольшой семьи царила особенная тишина, какая бывает после мощной бури: опустошительная, но дарящая умиротворение. Я часто ловил на себе взгляд Тома или сам искал его глазами, желая удостовериться, что у нас всё хорошо, как бы абсурдно это ни звучало, учитывая все обстоятельства. И когда зелёные глаза встречались с шоколадными, я всегда ловил улыбку и тепло. Том мог даже не улыбаться в этот момент, но лицо его преображалось, словно внутри вспыхивал свет, делая черты одухотворёнными, как на иконах. И это давало мне силы не сожалеть о принятом мной решении, хоть и далось оно мне непросто. Говорят, если ты боишься чего-то, загляни в лицо страху. И ты перестанешь бояться. Я в своих жизнях делал это не раз, но впервые переступил через установленные самим собой рамки, подверг сомнению социальные табу, открылся. Я отдал контроль, вверяя себя Судьбе. И этот акт оказался подобен сексу в принимающей позиции, когда ты ничего не решаешь, но именно в этом и заключается весь смысл.

***

– Знаешь, я так устал, – признался Том после очередного суетного дня, плюхнувшись на диван и вытягивая длинные ноги к зажжённому камину. Удушливая жара отступила, на Лондон опустился туман, перемежаемый редким нудным дождём, ощущалось лёгкое дыхание осени, и Дорри теперь протапливал камин вечерами. – Хочешь, завтра устроим выходной? – предложил я. Неделя действительно выдалась утомительной. Том откинул голову на спинку дивана и потянулся. Зевнул, клацнув зубами. Отчего меня самого потянуло в зевоту, и я, уткнув лицо в плечо, сделал двойной вдох. – Прости. – Я тоже вымотался, – признался я, потирая заслезившиеся глаза. – За неделю до сентября станет легче. Так что насчёт выходного? – Завтра воскресенье. Будет много покупателей, не так как сегодня, но всё же... – Всех денег всё равно не заработаешь, Томми. Не хочу быть самым работающим человеком на кладбище. "Он умер потому, что загнанных лошадей пристреливают", – напишут на надгробии, – хмыкнул я. У Тома сделалось сложное лицо. Кажется, он думал, что я буду жить вечно. Жить... Такое простое понятие и одновременно такое сложное, многосоставное. Как же хотелось просто жить, а не выживать! Мое желание устроить себе спонтанный выходной от этой мысли только упрочилось. – У Фортескью и в торговых рядах будет толчея, – вслух рассуждал я, в ожидании, что Реддл отреагирует на то, что его зацепит. – В Борнмуте ветрено и сыро. Разве что рыбы половить. На северном побережье, в Солтберри, начался сезон штормов, даже к морю не спустишься без штормовки. Запретный лес? – Неожиданно, – хмыкнул Том. – Но лучше, чем всё остальное. – Очень хочется догнать лето, которое мы с тобой фактически упустили, – признался я. Мне на колени с мурчанием запрыгнул Мистер Лапка и брякнулся, растянувшись во всю длину, свисая на диван лапами и головой. Он стал таким крупным, что не помещался на моих коленях. Зато спать с ним было одно удовольствие, когда тёплое пушистое тело вытягивалось вдоль всей моей спины. Том тут же спихнул кота, недовольно мявкнувшего на такое неделикатное поведение, и завалился на его место, потираясь затылком о мои бёдра. – Ты знаешь, что ты невыносимый ревнивец? – с усмешкой спросил я. Злиться на Тома у меня решительно не выходило. – Знаю, – лениво ответил Реддл, прикрывая глаза. Он тоже был в курсе моей неспособности испытывать негативные эмоции в отношении него. Весь свой арсенал злости я расплескал на его прошлую версию. – Чем тебе кот-то не угодил? – вздохнул я, глядя на вылизывающего бок книззла. Кот остервенело мусолил шерсть в том месте, где его коснулась рука Тома, и недовольно дёргал шкурой. – Ты – мой! Я закатил глаза, а Том, хмыкнув, взял мою руку и положил себе на голову. Я запустил пальцы в шелковистую густоту, приятно-тёплую у кожи. Так привычно, словно я встал на швартовый в тихой гавани. – Удивляюсь, как книззл ещё не метит твою обувь, – заметил я, посматривая на Мистера Лапку, глядящего на Тома исподлобья. Сполохи каминного огня подсвечивали его сзади, делая образ демоническим. – Я ставлю на неё щит от физического воздействия, – безмятежно заметил Том, и я расхохотался. Мистер Лапка Тома не то чтобы не любил... Просто животные чутко считывают настроение людей и платят им той же монетой. – Так что мы будем делать в лесу? М? Будешь летать на метле и кричать, как обычно? Я действительно предпочитал стравливать эмоции именно в полёте. Иногда их было так много, что я кричал, испытывая чувство освобождения. Словно мне снова тринадцать, и я, впервые оседлав гиппогрифа, лечу над Чёрным озером, раскинув руки и ощущая под бёдрами мощное тело удивительного существа. От этого ещё острее захотелось в окрестности Хогвартса. Не в качестве ученика или преподавателя, а просто так. Да и пикник – это будет интересно. Когда-то я ужасно завидовал Дадли, которого дядя Вернон потащил в ближайший кемпинг. Я, как всегда, остался у миссис Фигг и с завистью слушал потом нытьё кузена про доставучих москитов, скуку, усталость и жёсткое мясо, приготовленное на костре. Интересно, а что вообще делают люди в походе? Не таком, в каком мы оказались с Гермионой и Роном. Тот период скорее был скитаниями, нежели приключениями на свежем воздухе. И не таком, где толстый капризный пацан хочет сидеть перед телевизором, а не у костра. – Прогуляемся, – начал размышлять я вслух, прикидывая, чего бы мне хотелось. – Подышим свежим воздухом. Сменим картинку. Пожарим мясо на костре, в конце концов. Преодоление необязательных трудностей очень сплачивает. Наверное, когда ты не голодаешь и когда у тебя есть дом с удобствами, то пикник в лесу – это некая экзотика, возврат к истокам, позволяющий особенно чётко осознать комфорт, который мы привычно не замечаем. – Думаешь, мы плохо сплочены? – Том скептически улыбнулся, не открывая глаз, и мне захотелось скинуть его с колен, как он это сделал с Мистером Лапкой. – Ты когда последний раз на улицу выходил? То в подвале торчишь, то в кабинете, то в торговом зале. Я хотя бы за продуктами иногда выбираюсь. – В твой день рождения. Мне хорошо дома. – У тебя скоро светобоязнь разовьётся. – Мне хватает твоего света. Я посмотрел на длинные подрагивающие ресницы, бросающие тени на нижние веки, порозовевшие щёки, лёгкую улыбку и томный вид и покачал головой. Он со мной ещё и флиртует. Паразит!

***

На следующий день, когда я вернулся со своей тренировки, Том уже пил кофе на кухне. Удивившись такому раннему подъёму воспитанника, я уточнил: – Всё в порядке? – А-ха. Мы же в поход собрались, который ты так вдохновенно вчера расписывал, словно это мечта всей твой жизни. Или ты забыл? Чёрная бровь изогнулась, вызывав у меня мимолётную вспышку-воспоминание о Северусе. Но его смыло пониманием, что рутинное утро, когда ты действуешь словно на автомате, действительно заставило меня забыть о вчерашнем намерении. А, чёрт, что-то я совсем зарапортовался. Я внимательно осмотрел Тома: джинсы, заправленные в резиновые сапоги, рубашка, расстёгнутый вязаный кардиган. Что ж, оделся Том сообразно случаю. Он, в отличие от меня, обладал отличным врождённым вкусом и чувством стиля. На столе стояла корзина, и я, заглянув в неё, увидел бутылку лимонада, термос с чаем, салфетку с приборами, пучок зелени, несколько крупных мытых картофелин, перевязанный бечёвкой бумажный свёрток и деревянную коробочку со специями. – Что в свёртке? – Дорри принёс с рынка пару бараньих отбивных на кости. Ты ведь хотел мясо на костре. – А ты? Ты, вообще, хочешь идти в лес? Скепсис Тома смущал меня. Он словно высмеивал мой энтузиазм. То ли подкалывает, то ли ревнует к эмоциям, потраченным не на него. Реддл не сводил с меня внимательного взгляда, очевидно, расшифровав чувства, стоящие за этим вопросом. – Это будет интересно, – он чуть склонил голову. – Я думаю. Мы никогда не устраивали пикников в лесу. Судя по твоему предвосхищению, ты тоже. – У меня был опыт ночёвки в палатке, но это был не отдых, – ответил я. – И тебе явно не понравилось, – заметил Том. – Но ты желаешь обнулить тот опыт. – Отсюда твоё предубеждение? – Прости? – Ты... словно высмеиваешь мои чувства. И мне это неприятно. Каждый имеет право желать чего-то странного и глупого, если это безобидно. Том распахнул глаза, и сонный вид мгновенно слетел с него. – Ты неверно расшифровал мои эмоции, Гарри. Когда ты вдохновенно рассказываешь о чём-то, ты выглядишь как мой ровесник, – взгляд тёмных глаз заскользил по моему лицу, отчего оно загоралось. – Эти полыхающие румянцем скулы, эти сверкающие зеленью глаза, ты смешно морщишь нос, и рот у тебя становится таким ярким, словно ты ел вишню. Я иронизирую над собой, потому что испытываю чувство, которому только недавно подобрал название. – И что же это? – сипловато спросил я. – Умиление. – У... умиление?! – Оно самое. Слюнявое, сладенькое, липкое умиление. Твоя невинная наивность будит во мне жадность, жажду и желание забрать тебя, спрятать, заслонить собой и никогда не показывать никому. Чтобы всё, что я вижу, всё то нежное, хрупкое, что обоняю или осязаю, что испытываю, принадлежало мне одному. И не было залапано чужими взглядами и прикосновениями. Я не шутил вчера, когда говорил, что ты – мой. Я глупо сморгнул. Кажется, мне только что признались в любви. И не так, как обычно мы говорили об этом чувстве друг другу, поддерживая и ободряя. А в другой любви, интимно-близкой, чувственной и собственнической. И заявили права совершенно определённо, исключая любую другую трактовку. Том улыбнулся, чуть склонив голову. – Ах, да. Я посмотрел по справочнику, в середине августа цветёт марь и амброзия. Соберу их для зелий. Такой резкий переход сбил меня с толку, и я тихо выдохнул, осознав, что не дышал, пока Том изливал на меня свои чувства. Реддл если и заметил моё состояние, то никак не прокомментировал, продолжая делиться знаниями, почерпнутыми о флоре и фауне Запретного леса. – И ещё в преддверии холодов обостряется период охоты у пауков, они плетут тенёта особенно обильно. Повезёт, если найду тенётника – его сети самые ценные. На основе паутины есть несколько совершенно уникальных зелий. Я передёрнул плечами непроизвольно. Моё близкое знакомство с пауками оказалось крайне... специфическим. Заметив мою реакцию, Том удивился. – Ты боишься пауков? – Я однажды столкнулся с гнездом акромантулов. Спасло меня просто чудо. – Акромантулов?! О, Мерлин! Где? Среди фауны Запретного леса их нет. Да и вообще в Британии. Их родина - Восток. – У меня была очень бурная жизнь, – уклончиво ответил я. – Я это заметил, – это прозвучало как упрёк. – Дементоры, оборотень, василиск, теперь – акромантул. Что ещё из бестиария? Русалки? Тролль? Дракон? Заметив, как я дрогнул, Том сощурился и впился в меня взглядом. Я опустил глаза, избегая развития поднятой темы. – Знаешь, это сводит меня с ума, – выдохнул Том. Я вскинул голову и напоролся на внимательный взгляд и раздутые ноздри. – Тебе не кажется, что я уже достаточно взрослый для правды? Или думаешь, в день своего совершеннолетия я резко изменюсь, как это делает боггарт, когда видит перед собой очередную жертву? Приму другую форму? Стану стрессоустойчивее или... – Том, дело не в тебе, – перебил его я, ощущая, как Реддл заводится. – Часть воспоминаний болезненны для меня, и проживать их заново я просто... не готов. Взгляд Реддла мгновенно смягчился, черты лица расслабились, переставая быть хищными. – Прости. Реддл развернулся к окну, словно спрятался за шириной собственных плеч. И чуть повернув голову, так что стал виден чёткий чеканный профиль, признался: – Я в своём эгоизме иногда забываю о том, что тебе тоже может быть больно. Я шумно вдохнул. Не думал, что Том осознаёт свою проблему, но я как всегда приятно ошибался относительно своего воспитанника. Попалась мне недавно маггловская книга по психологии. Несмотря на свою специфику, написана она была вполне доступным языком. Я решил пролистать её из интереса и увлёкся. Естественно, примеряя диагнозы и клинические случаи, коими изобиловала книга, к себе и Тому. Увы, анализируя поведение и Волдеморта, и Тома Реддла, я пришёл к неутешительному выводу, что у них обоих наличествовали психопатические черты: бессердечность по отношению к окружающим, сниженная способность к сопереживанию, неспособность к искреннему раскаянию в причинении вреда другим людям, лживость, эгоцентричность и поверхностность эмоциональных реакций. И если у Волдеморта наличествовало всё вышеперечисленное в крайней степени, то у Тома я отметил равнодушие к окружающим и слабую эмпатию в отношении всех, кроме меня. Он научился дружить, но делал это не из-за потребности в душевной близости, а потому, что так принято в социуме. Все его поступки были рациональны. Если дело не касалось меня. Такая вот форма акцентуации. И психопатия исключена из заболеваний не просто так: психопат четко осознаёт, что поступает неправильно, аморально, и делает это не потому, что не может по-другому, а потому, что ему так хочется. Есть предположение, что психопатия может быть вызвана поражением лобных долей головного мозга в процессе формирования плода, а не только травмирующими событиями. Меропа, будучи беременной, пережила сильнейший стресс и лишения, поэтому неудивительно, что это могло отразиться на её ребёнке. Но это не означает, что человек с такой спецификой развития мозга не может любить. Том любил меня так, как мог. И очень старался, чтобы его чувства были мне приятны и приемлемы. Хоть иногда некоторые вещи, доступные другим без уточнения, ему приходилось объяснять или разжёвывать. При всём этом он был адаптивным: чутко мониторил мои реакции, запоминая те, что приводили к нужному результату. Испытываемые им эмоции были яркими и чистыми. Пожелай он стать актёром, то снискал бы славу на подмостках. Но у Тома были другие желания и цели. Власть. Надо мной в частности и над миром в общем. И на пути к целям его психопатические черты зачастую играли ему на руку. Лишние сантименты не позволяют личности мыслить масштабно и принимать взвешенные решения, а умение изображать из себя приятного собеседника, харизма крайне актуальны при установлении и формировании связей. Читая книгу, я поражался тому, насколько точно описывался типичный индивидуум, страдающий от психопатии. Основное проявление всех форм – пестование собственного "я" и глубокое презрение к нуждам и чувствам окружающих, включая близких родственников. Из-за патологии характера психопаты не имеют друзей, равнодушны к личной жизни, подразумевающей под собой душевную близость, имеют проблемы с законом. Среди них многие добиваются успеха в политике, актёрском мастерстве и любых других публичных выступлениях. Собственно, таким и был Волдеморт. Моего Томми от всего вышеперечисленного ограждала любовь. Моя к нему и его ко мне. Дамблдор, человек, познавший одиночество в полной мере, ошибающийся, жёсткий, иногда жестокий, в этом неожиданно оказался прав. Мне при Томе изначально отводилась роль ментора, что ненавязчивыми разговорами, терпеливыми наставлениями и личным примером направит кипучую энергию воспитанника, его исключительную силу и ум, в нужное русло. Сложная роль, отягощённая огромной ответственностью. Я ощущал себя учёным, открывшим ядерную реакцию. Да, я обладал уникальным опытом, имея возможность сравнить, как человек с таким расстройством в зависимости от семьи и среды обитания может вырасти как маньяком, вроде Волдеморта, так и моим Томми – рациональным, замкнутым и холодным к чужим, но неистово любящим близких. Близкого. Но я же принимал на себя всю ударную волну сумасшедшей силы магии, чувств и чаяний Тома Реддла. Почему именно на мне замкнуло и Волдеморта, и Тома – сложно сказать. Возможно, пророчества не случаются просто так и нам действительно суждено быть равными друг другу. Не буквально, а компенсаторно. Там, где Том не понимает, я всё осознаю с лихвой и могу объяснить. А там, где слаб я, силён он. Иногда мне казалось, что мы с Томом два убогих, что помогают друг другу выжить. Он слепой, а я безногий. И слепившись, соединившись, мы неожиданно составили одно полноценное существо. Не это ли послужило причиной неуместной страсти? Желание соединиться с тем, кто является для тебя якорем, опорой, сдерживающим фактором. – Том вызывает Гарри. Ответьте! Ответьте! Я вздрогнул, приходя в себя, и сфокусировался на Томе, обеспокоенно заглядывающем мне в глаза. – Что такого я сказал, что тебя словно выключило? Как объяснить Тому всю цепочку умозаключений, которую я даже сформулировать внятно не могу? Да и зачем? Даже если Том психопат – мои умозаключения на основании одной книги могут быть ошибочны, я же не специалист, – то его эта информация не обрадует и никакой пользы не принесёт. Но вот поддержать его, похвалить - просто необходимо! – Я бесконечно ценю в тебе смелость признавать свои ошибки, – сказал я, глядя Реддлу в глаза. На лице Тома каруселью пронеслись эмоции: изумление, задумчивость, понимание, довольство. Он положил ещё одну мою реакцию в свою коллекцию. И пусть собирал он её исключительно из желания завладеть мной, они делали его лучше.

***

Всё же я ненормальный, как не раз утверждала тётка. Мои выжженные множественными авадами мозги при аппарации подсказали мне не противоположный замку берег Чёрного озера, где стоял раскидистый дуб и Хогвартс можно было лицезреть во всём величии; не хижину Хагрида, где проходит граница защитных чар; не небольшое лесное озерцо, где на Сириуса напали дементоры; не пещеру, облюбованную Сириусом; даже не тот распадок, где я повстречал Квирелла, одержимого Волдемортом. Нет. Я бездумно перенёс нас аппарацией на ту поляну, где когда-то закончилась моя прошлая жизнь... Ну что я за идиот?! Я выпустил Сычика, сорвавшегося в стремительный полёт, и долго вдыхал свежий сырой воздух, насыщенный запахом грибов, прелых листьев и сладостью диких астр, растущих небольшими яркими пятнами на опушке. И пытался взять себя в руки. Ручка корзины слегка потрескивала, так сильно я её сжал, когда понял, где оказался. Том оглядывался, слегка хмурясь. – Такое ощущение, что я здесь уже был, – протянул он. – Профессор Кэттлберн или профессор Берри водили вас сюда? – спросил я. – Нет. Точно нет. Но это место смутно знакомо. Мне стало нехорошо. Я вспомнил, что преследующие Тома кошмары подозрительно напоминают моё прошлое, и он мог видеть это место глазами Волдеморта. Это мгновенно отрезвило меня, заставив отложить свои эмоции. – Идём! – я решительно направился к тропинке, приведшей меня к смерти, которая существовала и в этой реальности. Стоило нам удалиться на несколько ярдов, как Том расслабился и начал крутить головой, периодически называя латинские названия растений, попадающихся на пути и представляющих для него интерес. Я же беззвучно проклинал себя на все лады, пока не споткнулся о корень и не вспомнил, что сам инициировал это маленькое путешествие. И вовсе не с целью загнать себя в приступе самобичевания в тихую истерику. Буквально силой я унял мысленный вихрь, концентрируясь на деталях, наслаждался видом и запахом леса в преддверии осени. Листья только-только начали желтеть, они ещё не пожухли, сохраняя форму и краски. И это сработало. Я поймал себя на том, что кручу в руках разлапистый пятипалый кленовый лист, выглядящий скорее как произведение импрессиониста, а не часть природы. Том хмыкнул, поймав мой растерянный взгляд, и сдул упавшую на лоб прядь. – Не ожидал, что ты такой поклонник гербариев. – Кто бы говорил! – возмутился я. Периодически Том то застывал у того или иного растения, срезая, общипывая или отламывая и укладывая трофеи в карман, то собирал паутину палочкой в небольшую коробку. – Мой интерес исключительно прикладного характера! Я не вижу красоты в паутине! А паутина была хороша! Увешанная капельками воды, чуть подсвеченная пробивающимся сквозь кроны солнцем. – Ты опять застыл, словно это чудо какое-то, – возмутился Том. – Но ведь это действительно чудо! – Чудо – это ты! А это всего лишь застывшая слюна паука. Я передёрнул плечами в непроизвольном отвращающем жесте, а Том, ничтоже сумняшеся, ткнул в центр паутины палочкой, отчего капельки воды сорвались вниз, а сама ловчая сеть скомкалась, потеряла структуру, становясь просто липким комочком путанных нитей. Обтерев добычу о край коробочки, Том захлопнул её и сунул в карман. На карман его кардигана, кажется, были наложены какие-то хитрые чары, вроде расширения пространства. Потому что иначе всё собранное туда попросту не поместилось бы. Только вот кардиган был маггловским и на нём точно не было никаких чар при покупке. – Томми, ты сам накладывал чары на карман? – М? – Том поднял голову от небольшого кустика, обсыпанного белым ягодами, похожими на шарики пенопласта. – Нет, это не чары, а руны. – Но ты же только в прошлом году выбрал этот предмет из расширенного курса? – удивился я. Область интересов воспитанника меня поражала – казалось, что он изучал всё и вся, не делая различия между маггловской и магической литературой. – Я нашёл отличную книгу в Выручай-комнате по скандинавским рунам в год поступления. И экспериментировал ещё до того, как определился со списком дополнительных предметов. – О... – Хочешь и тебе такое сделаю? Только выбери ту одежду, на которой это надо вышить. – Ты их вышил? – ещё больше удивился я. – А-ха. Том, оторвавшись от кустика, подошёл ко мне и показал с гордостью рунную вязь, очень аккуратно нанесённую красными нитками на внешний кант кармана. – Внутри тоже рунная цепочка. – Ты невероятный, – выдохнул я, и Том буквально просиял от похвалы. Что-то прошуршало в кустах, и я неожиданно оказался за спиной Тома. Как он прикрыл меня собой, я даже не смог отследить, так быстро это произошло. Реддл, заблокировав меня между стволом дерева и своей спиной, махнул рукой, и что-то с грузным хрустом завалилось в направлении брошенного им жеста. – Не ходи за мной! – приказал Том, слегка согнувшись и сжимая в ладони палочку. Кажется, артефакт выпал ему в руку из наручи. Этого я тоже не успел отследить. Ага, щас! Я вытащил из кармана свою палочку и тихо пошёл за крадущимся Томом. Когда он резко остановился, я чуть не ткнулся ему носом в спину. Том выразительно хмыкнул, и я понял, что опасности нет. Выглянув из-за широкого плеча Реддла, я увидел Хагрида, деревянно лежащего на земле. Рядом с ним валялся... О, Мерлин! Я тряхнул головой, так как на миг мне показалось, что я во сне. Рядом с Рубеусом лежал огромный, блядь, паук. В месте соединения головы и тела на него был надет ошейник, прикреплённый к поводку. Хагрид выгуливал акромантула на поводке! Сюр! Я прикрыл глаза и глубоко вдохнул через ноздри. – Охренеть! – выдохнул Том, и я был с ним согласен как никогда. Сняв Петрификус Тоталус с Рубеуса, я помог ему подняться, отряхнул и принёс мальчику извинения. Хагрид хлопал глазами, не понимая, что происходит. Кажется, он даже не осознал, как мы оказались рядом с ним и почему он сам в этот момент лежал на земле. Арагог, а это был он, как трусливый пёс забежал за Хагрида и там свернулся в небольшой клубок, стараясь стать как можно меньше. Заклинание Тома, лишившее его подвижности, сильно напугало питомца Рубеуса. – Профессор Реддл, вы ведь не скажете никому? – просительно заглянул мне в глаза Хагрид, немного придя в себя. – Рубеус, ты понимаешь, что акромантул вырастет очень большим? Сокрушительно большим? – спросил я. Взгляд Рубеуса выражал не страх, а восторг. Кажется, его это совершенно не смущало. – И зимой в лесу он не выживет? – решил я сместить акценты с угрозы Рубеусу на угрозу его питомцу. Это более действенно. Хагрид отвёл глаза. – Я хотел забрать Арагога в замок. Буду держать его в деревянном ларе. А к следующему лету он подрастёт, и я поищу ему в лесу убежище. – Арахноид без солнечного света заболеет, – заметил Том. – Ему требуется либо светлый террариум, либо специальная досветка. Инфракрасными лампами. – А? – спросил Хагрид, захлопав глазами. – Ему вредны темнота и ограниченное пространство, – упростил я слова Тома. Рубеус не был глупым на самом деле. Ему просто не хватало образования, начитанности. Да и где взять книги, проживая в хижине в лесу? – Я... – губы мальчика запрыгали, а на глаза набежали слёзы. – Что же мне делать, профессор Реддл? – всхлипнул он. Ох, Древние. – Мы можем сделать вид, что нашли его случайно и передать магозоологам, которые выберут ему лучшее место для обитания, – предложил Том. – А они не обидят Арагога? – В книге "Фантастические твари и места их обитания", автор, Ньют Скамандер, напрямую обращается к своим читателям, давая разрешение вызывать его совой на сложные случаи. Глаза Рубеуса засияли. Я видел его с этой книгой в библиотеке. – Вы ведь поможете мне? – Хагрид просительно заглянул теперь в лицо Тому, признав в нём более образованного человека. Том вместо ответа свистнул, и на мою голову спланировал Сычик. Хагрид хихикнул. Сычик всегда вызывал у людей умиление, даже у самых чёрствых. Что уж говорить о таком любителе живности, как полувеликан. Из другого кармана кардигана Том извлёк перо, чернильницу и небольшой кусок пергамента. Кажется, даже на пикник в лесу Реддл собирался словно на войну. Как и тогда, когда мы ходили в Тайную комнату за выползком. Том, быстро настрочив письмо, прикрепил его к лапке совы. Сычик со счастливым чириком сорвался с моей ладони. – Что ж, раз так вышло, может, нам пока перекусить? – спросил Том. – Думаешь, Скамандер может нам так быстро ответить? – свои сомнения в том, что он в принципе ответит, я решил придержать при себе, чтобы не расстраивать Хагрида, сейчас ласкающего своего питомца, словно он милый щенок, а не чудовище, покрытое хитином и жёсткими щетинками. – Тони Долохов вскользь упомянул, что у Скамандера есть какие-то дела с Дамблдором, – туманно ответил Том. И мне это не понравилось. – Томми, ты ведь не вмешаешься в эту войну? Реддл посмотрел на меня как на идиота. – Могу тебе адресовать тот же вопрос. – Мне не до войны, пока у меня есть ты. – Это зеркально, Гарри. Давай всё же поедим. Я, не знающий куда девать глаза, так поразили меня зрелые слова Тома, начал выкладывать продукты из корзины, трансфигурировав нам плед из палой листвы. Том ушёл чуть в сторону, собирая Акцио ветки, а Хагрид топтался рядом, не зная, то ли ему уйти, то ли остаться. Брякнув целую вязанку веток, Том обратился к мальчику: – Привяжи своего питомца и помогай. Умеешь разжигать костёр без магии? Рубеус закивал косматой головой, накинул верёвку на сучок, и паук, утратив защитника, забился под корни дерева. Выглядел он сейчас как собака средних размеров, если бы у собак было восемь коленчатых лап и восемь глаз. Даже не верилось, что из такого пугливого и хрупкого существа вырастет чудовище размером с небольшой дом. Причём, что важно, обладающее интеллектом настолько высоким, что он освоил навыки человеческой речи. Костёр из веток мальчик сложил мастерски, поджёг с помощью трута и огнива, и пламя весело затрещало, пожирая древесину. Я развернул мясо и понял, что у нас всего два стейка. На компанию мы как-то не рассчитывали. Рубеус понял моё замешательство и, попросив присмотреть за Арагогом, ушёл в лес. Я вспомнил его взрослую версию, просящую нас с Гермионой присмотреть за великаном, который говорил хуже, чем акромантул. И вздохнул. Вернулся он через пятнадцать минут, неся в сложенном мешком подоле длинной рубашки грибы. Нанизав их на веточки, расположил над прогоревшими ветками, и над полянкой поплыл заманчивый яркий запах жареных грибов. Мясо тоже пожарил Хагрид, и вышло оно, в отличие от кексов, просто замечательным. Но больше всего мне понравилась картошка, которую мы вначале закопали в угли, а после выкатывали из горячей золы, очищали чёрную, словно пергаментную, шкурку и ели рассыпчатую, белую мякоть, посыпая солью со специями. Налопавшись, Том завалился на плед, уложив голову мне на колени, и протянул: – Мне понравилось. – Я рад. В этот момент на меня спланировал Сычик. – О, Скамандер всё же в Британии, – отметил Том. – Птица слишком быстро вернулась. Я открепил письмо от лапки совы и вчитался в скачущий, острый почерк: не тратя время на расшаркивания, магозоолог просил координаты для аппарации. – Быстрее будет отправить Патронус, – решил я. – Ты умеешь?! – Том резко поднялся и повернулся ко мне, глядя пытливо. – Я маг так себе, но да, это волшебство мне доступно. – Покажи! Я посмотрел в горящие предвкушением глаза Тома, и серебристый олень встал перед нами. Мне даже не пришлось напрягаться, хватило взгляда воспитанника. – Профессор! – выдохнул Хагрид, про которого я совершенно забыл. – Благородный олень, – задумчиво произнёс Том, разглядывая великолепное животное. – Логично. – Почему? – удивился я. – Ментальный слепок с твоей личности. Защитник. Красивый, сильный, но травоядный. Если бы не тон, которым Том это произносил, я бы подумал, что он иронизирует. Но нет, Реддл совершенно очевидно был очарован материальным воплощением моей магии. Олень переступил ногами и дёрнул головой, и я вспомнил, зачем я, собственно, вызывал его. Кинув Темпус, я прочёл вслух координаты. Как только я замолчал, Патронус сорвался с места, растворяясь в пространстве. – А у меня так выйдет? – спросил Хагрид, теребя рукав. – Конечно! – уверенно сказал я. – Сложность этой магии не в силе, а в наличии счастливых воспоминаний. – Даже если они про то, как я впервые увидел Патронус? – наивно уточнил Рубеус. Ну что за ребёнок, вся душа на распашку. – Твои воспоминания могут быть любыми, лишь бы они действительно дарили тебе ощущение счастья. Хагрид улыбнулся мне, и я ощутил тяжёлый взгляд Тома, нагревший мне скулу и ухо. Я обернулся к нему, чтобы окоротить его ревнивое бешенство, но в этот момент раздался хлопок, и на поляне появился невысокий, худощавый мужчина лет тридцати с тонкими чертами лица и кудрявыми рыжеватыми волосами. Он закрутил головой, увидев нас, разулыбался большим ртом, а потом его взгляд упал на забившегося под дерево паука, и на лице разлился такой восторг, что я испытал неловкость. Словно я подглядываю за чем-то интимным, не предназначенным чужим взглядам. Забыв про всё и всех, магозоолог спотыкаясь побежал к пауку, который, заметив интерес к себе, начал метаться и рваться с поводка. Поняв, что он пугает существо, Скамандер притормозил, встал боком и отвёл взгляд. И начал скользящим шагом продвигаться в сторону замершего паука. Не дойдя три шага, он медленно присел, достал из кармана горсть чего-то рассыпчатого и протянул на раскрытой ладони Арагогу, так и не глядя на него. Мы молча и заворожённо наблюдали за работой профессионала. Паук расправил ноги, поджатые под себя от испуга, утвердился на них, сделал несколько робких, ломких шагов. Замер. А после споро начал совать себе в рот короткими хелицерами подношение. Свободной рукой Ньют осторожно распустил ошейник, после начал поглаживать щетинистую спину существа. К концу трапезы Арагог подошёл совсем близко, и когда Скамандер одним плавным, слитным движением встал, не отпрянул, а наоборот, прибился к ноге магозоолога. Улыбнувшись, Ньют потрепал паука по спине совсем уж вольно и, наконец, обратил внимание на нас. – Где вы добыли столь редкий экземпляр арахноида? – уточнил Скамандер, глядя на Тома. Кажется, именно Реддла он признал из нас самым взрослым. Когда Хагрид опустил голову и пробубнил, Ньют удивлённо поднял брови. – Сменял в одном пабе яйцо на волосы единорога. Я не знал, кто там внутри, пока он не вылупился. Мне понравилось, что яйцо словно шарик из хлопковых ниток: упругое, плетёное... – Яйцо было одно? – Да. – Отлично! К осени бы необратимые повреждения уже стали критическими. – Повреждения?! – выдохнул Рубеус в ужасе. – Неправильный рацион, недостаток солнца, недопустимое обращение. Разве можно надевать ошейник? Он же вытер все щетинки. Мало того, что это болезненно, так ещё и опасно! С помощью них паук ощущает своё тело в пространстве. – Арагог восстановится? – голос Хагрида дрожал. – Да. Это детские щетинки. Он всё равно скоро будет линять. До полового созревания у членистоногих идёт стадия реактивного роста и они линяют достаточно часто. Как вас зовут, молодой человек? – Рубеус Хагрид. – Я рад, Рубеус, что вы обратились ко мне. – Это профессор Реддл и его воспитанник, – Хагрид кивнул на нас с Томом. – О, профессор! – голос Ньюта чуть дрогнул. Меня опять приняли за школьника. – Моё почтение. И благодарность. Это ведь вы отправили Патронус? – я кивнул. – Патронус был великолепен. Редко увидишь такую красивую форму! Впрочем, простите, я к вам вырвался буквально на пару минут, очень меня поразило наличие акромантула среди фауны Запретного леса. Ньют жестом фокусника извлёк небольшой чемодан, уложил его на землю и открыл. Из кармана ещё достал горсть чёрной рассыпчатой гадости и, подманив Арагога, ловко подцепил его под брюшко, опуская в чемодан. Паук канул туда, словно у этого предмета не было дна. – Разве пауки питаются не ферментированной пищей? – уточнил Том. Ньют закрыл крышку, отряхнул руки и встал, одёргивая пальто. – Приятно встретить такого образованного молодого человека. Его улыбка, его взгляд на Тома мне не очень понравились. Скамандер Тома словно ласкал. – Это ферментированные ракообразные. Мокрицы. Их используют для прикорма паучат. Своего рода лакомство, перед которым редко кто из них устоит. У пауков ведь довольно специфический вид питания. Ещё раз благодарю вас за сознательное отношение к редкому существу. Ньют поклонился, подхватил чемодан и, крутнувшись на одной ноге, аппарировал. Мы переглянулись с Томом, и он пожал плечами. Сбоку раздался всхлип. Хагрид плакал, прижимая ладони к лицу и бормоча, что он даже не попрощался. О, Древние, некоторые вещи не меняются! И нет, я не обесценивал чувства Хагрида. Лишь бесконечно удивлялся его любви к существам, опасным для окружающих. Да и не мне его осуждать, учитывая, кого я люблю и пестую сам. Скосив глаза на Тома, что стоял, засунув руки в карманы брюк, и перекатывался со стопы на носок, я признал его опаснее всех тех существ, с которыми мне довелось столкнуться в прошлой жизни. Но при этом я никогда никого так не любил. Где-то я слышал, что любовь – зла. Возможно. Но какое же это притягательное зло!