Обними меня!

Первая половина летних каникул не оставила у меня никаких ярких впечатлений, кроме того, что я вынужден был заблокировать доступ почтовым совам. Том потребовал этого после того, как я сутки промаялся тошнотворным проклятием. Скорее всего, Дилан, выплеснув боль и негодование, ограничился одним письмом, но я признал разумность требования воспитанника. Мерлин, а мне ведь ещё предстоит встретиться с профессором арифмантики в сентябре. И коммуницировать, пересекаясь за приёмами пищи и в учительской... Надеюсь, здравый смысл и чувство самоуважения Брауну не изменят. Впрочем, рутина захватила меня, отодвинув мысли о моём бывшем любовнике до осени. Я привычно занимался скупкой учебников, которые надеялся с выгодой продать в августе. Заодно выискивая книги, на мой взгляд, интересные или имеющие ценность. Иногда в затрапезной лавчонке Лютного можно было найти настоящее сокровище. Том проводил много времени за учёбой, разбором и сортировкой завалов книг и продажей выползка. В круге общения Веритаса Малфоя нашлись ценители редкостей, забравшие примерно пятую часть нашего "улова", но при этом не интересующиеся, где, собственно, смогли достать такой ценный ингредиент. Остальное, по рекомендации лорда Малфоя, Том отнёс в Гринготтс, сдав шкуру на хранение. Слишком большое количество редкости, выброшенное на рынок, обесценивает само себя и стоит повременить с продажей. Тем более, поверенный, обслуживающий сейф, мог при предоставлении записки с магической подписью выдать просителю требуемое без участия владельца сейфа. Учитывая, чем Том торговал, это было очень удобно. И безопасно. Я в этот процесс не вмешивался, рассудив, что Реддлу необходим подобный опыт. Даже если его "нагреют" – не велика беда – выползок есть ещё. Более того, такой урок пойдёт ему на пользу. Но, судя по довольному виду Тома, всё получилось. В середине июня нас традиционно пригласили к себе Малфои и Уизли. В меноре Том оккупировал библиотеку под довольное хмыканье Веритаса. А я опять удостоился чести покататься на прекрасном представителе породы Ахалтекин, которых разводил лорд Малфой, и несколько неуместного разговора о важности принятия рода. Учитывая, что я ничего принимать не собирался, а Тому до семнадцатилетия ещё три года – это показалось мне странным. Нормально поддержать разговор я, увы, не мог, прямо признавшись в своём невежестве. – В наследника рода эту информацию вкладывают всю его сознательную жизнь, едва ли не с рождения, и я частенько забываю о том, что являющееся для меня понятным и обычным может быть недоступно моему собеседнику. Прошу прощения, Гарольд. Хотел узнать, как новые мётлы? Дети довольны? Мысленно ударив себя в лицо раскрытой ладонью, я начал цветисто и не скрывая эмоций благодарить Веритаса за помощь. Как я мог забыть об этом?! Сразу после получения мётел я был раздавлен нашей с Томом размолвкой, но сейчас, при личной встрече, я был обязан сделать это как только были произнесены первые слова приветствия. Поняв по моему тону, что я чувствую себя виноватым, Веритас усмехнулся благодушно и заметил: – Гарольд, я был заинтересован не меньше вашего в том, чтобы у школы были новые мётлы. Теперь мой сын пользуется нормальной метлой. К тому же вы обратили моё внимание на вопиющую некомпетентность секретаря, обрабатывающего входящую корреспонденцию. Если бы не вы, мы бы пропустили очень важные прошения о помощи детям, оставшимся сиротами из-за военных действий. А это недопустимо и, в принципе, ставит вопрос о целесообразности существования нашей организации! И всё это из-за напыщенного сопляка, не имеющего за собой ничего, кроме звучного имени! У любой протекции должны быть рамки разумного... Если бы позволяли приличия, я бы кинулся к лорду Малфою с объятьями, но я ограничился лишь тем, что глубоко поклонился ему, почти уткнувшись носом в холку лошади. Вопрос о сиротах я несколько раз поднимал на педсовете, но если на период коротких каникул Хогвартс мог помочь студентам, то с летними долгими каникулами никак не выходило. Замок на лето закрывался на необходимый текущий ремонт, и в нём оставались лишь эльфы, приглашённые для ремонта гоблины, посменно директор или его зам и завхоз. Диппет, впечатлённый моей настойчивостью, обещал написать письмо в Попечительский совет относительно судьбы тех учеников, что остались полными сиротами. И оно, благодаря замене секретаря, получило мгновенный отклик. Кто бы мог подумать, что моя суета с мётлами будет иметь значительно более важные последствия, нежели обновление школьного инвентаря? – Также к нам поступила жалоба на некоего мистера Борнэ, который, пользуясь своим положением, склонял юношей, не достигших возраста согласия, к непозволительным отношениям. Жаль, довести дело до показательного суда мы не успели, кто-то нечаянно в драке у паба проклял его так, что теперь он пускает слюни в отделении Святого Мунго для безнадежных больных. Я сообщаю вам об этом, так как в курсе того, что вы также подверглись домогательствам со стороны этого недостойного человека. Глаза Веритаса хищно блеснули, всколыхнув во мне воспоминания о его внуке – Люциусе. Лорду явно было не жаль, что суд не состоялся. А вот то, что проклял Борнэ не он – жаль. Уверен, что показательный суд затронул бы не одну громкую фамилию, так что так "удачно" прилетевшее проклятие оказалось как нельзя кстати. А Слагхорн, я смотрю, тоже не привык откладывать дела в долгий ящик. В общем, короткий визит оказался крайне продуктивным как для меня, так и для Тома, вышедшего из библиотеки с таким одухотворённым лицом, словно он раскрыл тайну захоронения Мерлина. Увы, от визита к Уизли я вынужден был отказаться, Том ушёл туда без меня: в магазине случился наплыв покупателей, и я не мог позволить себе закрыть его даже на час. Реддл вернулся оттуда нагруженный огромной корзиной с разнообразной выпечкой и с кривоватой улыбкой на лице. Септимус разнёс его в очередной партии в шахматы в пух и прах. Меня это, честно говоря, радовало. Проигрывать тоже надо уметь. Тот, кто в начале своего пути не знает поражений, считай, уже поражён. С отпуском этим летом тоже не сложилось: Том категорически отказался перемещаться в Борнмут без меня даже на пять дней, и я смирился с его желанием. Во-первых, выходить из-под защитного купола было рискованно: война продолжалась, хоть арена действий и сместилась на восток. Во-вторых, наличие многоразового порт-ключа даёт нам возможность в любой свободный вечер переместиться на побережье. В-третьих, я понимал желание Тома каждую свободную минуту провести рядом со мной, как только наши отношения наладились. Я и сам испытывал умиротворение даже от мысли, что Том дома: в кабинете или подвале. И что утром он, сонный и взъерошенный, будет поглощать блинчики с шоколадным соусом, жмуря глаза от удовольствия. А вечером мы сядем рядом и будем делиться друг с другом находками, смешными запросами клиентов или другими незначительными вещами, которые важны для близких друг другу людей. Запрет на почтовых сов я снял с середины июля, посчитав, что полутора месяцев Дилану достаточно для того, чтобы перегореть и прийти в чувство. Больше писем от Брауна не приходило. Том с самого начала снятия запрета с кем-то активно вёл переписку, чему я был несказанно рад. Будь то письма друзей или деловая переписка, данный навык ему пригодится в будущем. Том не был социально исключён, слишком притягательным и харизматичным он вырос, люди тянулись к нему. Но его нежелание тратить время на кого-либо, кроме меня, мне не нравилось, и я радовался любому внешнему контакту.

***

Свой день рождения я бы опять пропустил, если бы не Томми. Утром Реддл, постучавшись, торжественно внёс в мою комнату длинный свёрток, оказавшийся суперсовременной метлой. Я был шокирован, когда её распаковал. Это был "Nimbus 1940 Limited Edition". Нашумевшая модель, выпущенная в честь победы Королевских ВВС Великобритании над ВВС нацистской Германии. Древко артефакта было исполнено из гладкого полированного ясеня, в меру гибкое и прочное. Прутья из ивы вымочены в льняном масле, что обеспечивало маневренность. На текущий момент это была лучшая метла из возможных. Не представляю себе, как Том её раздобыл, да ещё и в период тотального дефицита. Теперь понятно, на что ему понадобились деньги. Надеюсь, что-то от продажи выползка осталось и Том положил это на личный счёт, который я открыл ему после смерти Арго Долиша. – Том... – я вскинул глаза на воспитанника и поймал его жадный взгляд. Том очень любил, когда я проявлял эмоции, предназначенные ему одному. – Не стоило... – Стоило! Мне нравится видеть тебя таким! К тому же ты учитель по полётам, а у тебя даже нет личной метлы! Это никуда не годится. И потом, мы не можем покупать всё только мне! Поэтому хватит себя обесценивать! Просто скажи мне "спасибо". – Спасибо! Я выпалил это не сдерживаясь, не скрывая накативших эмоций. Ведь именно в искренности вся ценность близости между людьми. Том на миг прикрыл глаза и улыбнулся сыто, удовлетворённо. Я тоже любил делать подарки, радовать и понимал его чувства. Что касается меня, то сложно было как-то расшифровать тот забористый коктейль эмоций, что кружил мне голову. Во мне, когда я понял, что в моих руках, словно взорвалась сверхновая. Эта метла была мне намного дороже той, что купила МакГонагалл, и даже той, что подарил Сириус. Первый даритель радела за факультет и просто покупала победу, второй даритель пытался компенсировать мне годы собственного отсутствия в моей жизни. И потом, при доходах Сириуса это для него почти ничего не стоило. Для Тома же, который относился к средствам очень бережно, чётко осознавая, каким тяжким трудом даются деньги, это был очень впечатляющий поступок. – Давай сегодня устроим выходной? – улыбнулся Том, рассматривая, как я глажу древко, проводя и проводя подушечками пальцев по полированной древесине и не могу остановиться. – Тем более понедельник, посетителей мало. Воспользуемся порт-ключом, помнишь в Борнмуте ту бухточку, где мы ловили рыбу Акцио? Там точно безлюдно, полетаешь. И кстати, на метле магглоотталкивающие чары! Я брал максимальную комплектацию. А ещё я хочу пикник! Дорри уже печёт твою сладкую гадость. Я оторвался от своей прелести и посмотрел на раскрасневшегося Тома. Да, мне дарили подарки, поздравляли, миссис Уизли на моё шестнадцатилетие даже испекла торт в форме снитча, но так, чтобы не забывать про этот день из года в год, стараться ради меня, дарить больше, чем имеешь – такого не было никогда! Мерлин, в моей жизни так много не было! Да и у Тома тоже. Я ведь так и не поводил его по музеям, паркам и ярмаркам, потому что вначале мы существовали на грани нищеты, а после влипли в работу, как пчёлы в мёд. Только два раза побывали на море, да и то, второй раз Том половину времени провёл там один. Меня опять накрыло чувство собственной несостоятельности. И с одной стороны, я, сидя в собственном доме, держал на коленях самую дорогую метлу из возможных, подаренную мне единственным важным для меня человеком, а с другой стороны, я так много не додал ему, что не находил в себе права иметь всё вышеперечисленное. Мне казалось, что я этого просто не достоин. Том чутко уловил моё пограничное состояние, где я, как шарик, застывший в высшей точке, готов был скатиться в самоуничижение. – Гарри? – нахмурился Реддл. – Ты не хочешь? Не хочешь – нет проблем. Поработаем, а потом вечером просто устроим праздничный ужин. Поборов цунами разнонаправленных, противоположных чувств, я выпалил: – Нет, конечно. Конечно я хочу, Томми! Спасибо тебе! Никто никогда не дарил мне такого роскошного подарка! И не устраивал мне подобного праздника. И я бесконечно за это благодарен! Ты ведь знаешь, как я тебя люблю? – Да. Но последнее время ты редко мне это говоришь, – Том отвернулся на мгновенье, и я забеспокоился, но через секунду он уже расслабленно улыбался. – Попрошу Дорри собрать нам корзину и повешу табличку, что мы не работаем. Говорят, что люди в свой день рождения особенно уязвимы. На самом деле нет, уязвимы мы всегда, просто в этот день мы это особенно остро ощущаем. Я всегда переживал собственное несовершенство, так как это чувство вдалбливали в меня с самого детства. Но не сегодня! Том так старался, что я не имел права его разочаровывать. Усилием воли я взял себя в руки и включился в сборы. Через полчаса мы уже были на море. Я переместил нас к бунгало, пустующему, с занесённой песком верандой, и вызвавшему у меня острое чувство сожаления об упущенном лете, и от него мы пешком дошли до скал. Из-за нагромождения острых камней здесь был очень неудобный сход к воде, естественным образом формируя бухточку, с крохотным пятачком гладкой гальки, закрытую от ветра и любопытных глаз. Но для нас, магов, это был отличный плацдарм для уединения, ведь нам были доступны аппарация и левитация! Переместившись в этот рай для интровертов аппарацией, мы позавтракали, и когда Том расположился на горячих камнях, я, наконец, взялся за метлу. – Намажься кремом, Том! Ты помнишь, как сгорел в прошлый раз? – Хорошо, мамочка! – хохотнул он, призывая баночку с кремом из корзины беспалочковым Акцио. Жест вышел элегантным и оттого эффектным. Позёр! Хмыкнув, я, оседлав артефакт, птицей взвился в небо и буквально потерялся, растворился в чувстве полёта. Метла оказалась фантастической: быстрая, маневренная, послушная легчайшему наклону корпуса. Опомнился я через час или даже больше. Кажется, я кричал от избытка чувств, так как лёгкие горели, горло саднило, а рот пересох. Найдя на скалистом побережье пятачок взглядом, я увидел Тома, что лежал на пледе, закинув руки за голову, и смотрел на меня не отрываясь. Приземлившись, я жадно попил и завалился рядом на плед. И только тогда понял, что у меня от нагрузки трясутся руки и ноги. Тело отвыкло от такой скоростной и маневренной метлы и от таких экзерсисов. Тренировки надо бы пересмотреть и усилить, приноравливаясь к новому инструменту. – Как ты? – спросил Том. – Счастлив! – хрипловато выдохнул я, улыбаясь в небо. Над нами раскинулась бесконечная синь, безмятежная и вечная. Все дурные мысли и негативные эмоции пропали, словно изнутри меня хорошенько вычистили Экскуро. Том крутнулся и навис надо мной, вглядываясь в лицо. – И правда счастлив. В такие моменты твои глаза становятся изумрудно-зелёными – как абсент. Прозрачными, блестящими и немного пьяными. – Мерлин, где ты видел абсент? – У Малфоев. Лорд Веритас любит пригубить его, почитывая маггловскую классику. – Правда? – изумился я. Лорд Малфой и магглы. Ох, Древние! – Да. А ещё знаешь что? – Что? – Ты потрясающе красив! Меня мигом залило краской смущения с головы до пят. Никто и никогда не говорил мне такого. Дилан отвешивал комплименты моей заднице, Вилкост эта моя часть тела тоже не давала покоя, некоторые отмечали необычный цвет глаз, но никто никогда не говорил мне, что я красив, так искренне и с таким восхищением. – Сделай мне подарок, Гарри, – хрипловато попросил Том. – Ты же любишь делать подарки мне, а не себе. – Какой? – спросил я сухими губами, завороженный взглядом блестящих глаз. – Разреши мне поцеловать тебя. – Т..Том?! – Я не хочу отдавать свой первый взрослый поцелуй чужому человеку. Абраксасу или Септимусу... Я представил, как Том целует тонкого блондина или долговязого рыжего, и мне стало тошно. Словно под гипнозом я кивнул, и Том накрыл меня тяжёлым горячим телом, зависая в миллиметре от моих губ. Я ощущал тепло его дыхания, как его сердце бешено бьётся в мою грудную клетку, видел его расширенные зрачки, делающие глаза непроницаемо чёрными. В голове царила блаженная пустота, вроде того сладкого чувства, что вызывает Империо. – Обними меня, – выдохнул Том мне в губы, и когда я послушно скользнул ладонями по гладким выпуклым плечам, впился в меня подавляющим, собственническим поцелуем. Оставшиеся мысли окончательно вымело из головы, я просто растворился, потерялся в урагане чужой страсти, ощущая лишь сладость и огонь. Очнулся я от чувства одиночества и пустоты дрожащим, трясущимся и дико возбуждённым. Том болтался в воде, отвернувшись, недалеко от берега. Некоторое время я осознавал себя, трогая припухшие влажные губы подрагивающими пальцами. Они горели. Поцелуи разве бывают такими... впечатляющими?! Я был опустошён и наполнен одновременно. А потом на меня рухнуло осознание, КТО меня целовал! Я вскочил, схватил метлу, оседлал и взмыл в небо. В голове выла сирена, наматывая на крутящийся вал панические мысли. Ладно Том, он подросток, но как мог я поступить так? Как я мог?! Тварь! Уёбок! Скот! Понимая, что не справляюсь, я, направив древко вниз, вошёл в солёную, плотную, холодную воду как буревестник – на бешенной скорости, пытаясь согнать, уничтожить, смыть дикое возбуждение, заставлявшее меня ненавидеть самого себя. Когда вода начала давить на уши, а лёгкие загорелись огнём, я всплыл, жадно хватая воздух ртом. Метла покачивалась рядом, и я, вцепившись в неё, на полном серьёзе задумался – не нырнуть ли мне вновь и не сделать ли глубокий вдох прямо там, в толще зеленоватой воды, навсегда унимая сжигающее меня адское пламя. Но в этот момент на моём запястье задергалась нить Непреложного обета, данного Меропе Мракс, в которую вплелась, как колос в сноп, магическая клятва её сыну. Я обещал его не бросать. Вскарабкавшись на метлу, я взлетел грузно и неловко, так как набравшая в себя морской воды метла заметно потяжелела. Том метался по берегу, но увидев меня, сел, прижимая колени к груди. Приземлившись, я осторожно положил метлу на камни и взглянул на Тома. Он смотрел на меня такими испуганными глазами, что все мои жёсткие слова об ограничениях и непозволительности такого поведения растерялись. Да и какие могут быть упрёки, я ведь сам ему разрешил... Мой мальчик боялся. Он думал, что я не вернусь. – Я никогда не оставлю тебя, Томми, – только и смог сказать я, и он бросился мне навстречу, обнимая так крепко, как всегда обнимал, сходя с поезда, после нашей разлуки, пусть она и была всего восемь часов. – Прости меня, Гарри, я не удержался! Ты такой красивый, что я просто сошёл с ума. Прости меня! – Всё хорошо, любовь моя, всё хорошо! – я утешающе гладил Тома по широкой спине. – Эй, да ты замёрз! Отстранив Тома, я призвал плед, завернул его как в кокон, усадил на камни, где ветра почти не было, кинул ещё и согревающие чары. – Надо высушить метлу, – невнятно сказал Том, зубы у него стучали, а глаза были широко раскрыты, как в детстве, когда он просыпался от кошмара. – Она защищена от сырости чарами, – отмахнулся я, сдёрнул с камня сохнущее там полотенце, сел позади Тома и обнял, накидывая ещё и полотенце сверху. – А ты? – повернул он ко мне голову. – Мне не холодно. Всё, расслабляйся. Это нервное. Мы сидели так долго, пока Том совсем не перестал дрожать и не пожаловался, что ему жарко. Натягивать одежду на покрытую солью кожу не хотелось, поэтому я активировал порт-ключ прямо так. Я прижал к себе кокон с Томом, подхватил корзинку и метлу, и мы оказались дома. Там я загнал Томми в ванну и напоил Бодроперцовым. Заболеть в июле – это смешно. Об остальном я подумаю завтра. Или ночью. Внутренние демоны затаились, но я знал, что как только предоставится возможность, они разорвут меня в клочья.

***

Может ли маг проклясть сам себя? Или наложить на себя Круцио? Впрочем, что физическая боль по сравнению с моральной? И смерть в сравнении с жизнью? Жить – больно, это я давно понял. А Аваду? Выяснять я не стал. И так чувствовал, что не пережил бы эту ночь, если бы не взятые на себя обязательства. Поэтому, не давая шанса совести, я, уложив Тома, выпил ударную дозу сна-без-сновидений и уснул так быстро, что даже не успел выпустить опустошённого фиала из-под зелья из руки.

***

Проснувшись, я дрогнул от обрушившихся на меня воспоминаний о вчерашнем дне и понял, что отпущенное мне время истекло. Мне пора поговорить с самим собой откровенно, не прячась за рамками, установками и условностями. Не отрицая факты. Посмотреть в глаза своим страхам и совести. Вчерашний поцелуй – жаркий, стыдный, запретный, впечатляющий, не похожий ни на один из поцелуев, что случались у меня раньше, – сломал во мне шаблон, обнажил пугающую правду: Том влечёт меня. И дело не в похоти, не в реакции моего тела, хоть и их нельзя отрицать. Дело в мечте. В детстве я мечтал, что однажды встречу человека, которому буду не безразличен. Такой как есть: странный, нелепый, уродливый. Он придёт за мной и скажет: "Гарри, ты тот, кто нужен мне. Тот, кого я люблю". Но этого не случилось. Чуть позже, лет в семь, я решил, что встречу девушку, которая станет для меня единственной, как мама для папы. Той, что составит смысл и цель моей жизни. Одна и на всю жизнь, становясь самой жизнью. Да, я был очень наивным ребёнком. Я обязательно встречу её, полюблю с первого взгляда, и мы будем, как в сказках, жить долго, счастливо и умрём в один день. Ведь жизнь без своей половинки, без своей души – невозможна. Опять же, как мама с папой. Даже по рассказам тёти, где папа был пьяницей, а мама женщиной лёгкого поведения, я знал, что они любили друг друга и умерли в один день. А уж после, когда все мне твердили про их неземную любовь, я лишь упрочил свою мечту, заставляя её обрастать деталями, становиться всё более определённой, более реальной. Я был очень одиноким ребёнком, и эта мечта позволила мне поверить, что эту потребность можно утолить, утишить за счёт другого. Так вот. Когда я получил первый поцелуй Джинни, чуть пьяный от победы и счастья, мне показалось, что я нашёл ту самую... Мозг отрицал доводы рассудка, вроде того, что будь я не мальчиком-который-выжил, а обычным парнем, вряд ли бы на меня обратила внимание рыжекудрая красавица. Увлечение Джинни сошло на нет, затёрлось, потускнело, а после и вовсе стало мне недоступным, так как я, волей Древних, оказался в глубоком прошлом, но мечта осталась. Мечта о близком человеке, с которым раз и навсегда. Как в сказках... Только повзрослев и читая сказки Тому, я осознал, насколько они жестоки и/или нежизнеспособны. Благо, самые жуткие, вроде "Девочки со спичками" я отсеивал сразу. Сожаление, когда уже ничего не исправить, на мой взгляд страшнее чего-то более конкретного, вроде ведьмы, заманивающей детей в пряничный домик, с целью откормить их и съесть. И понимание, что любить надо живых, а не мёртвых, тоже пришло ко мне не сразу. Ведь первая любовь деятельная, а вторая не требует от нас ничего, кроме воспоминаний. И что для того, чтобы получить любовь, достаточно полюбить самому. И совсем не надо быть хорошим, правильным, добрым. Для ответной любви условности не нужны. Я взрослел вместе с Томом, так вышло. Моя прошлая жизнь оказалась чем-то вроде черновика, написанного с таким количеством помарок, что проще было начать работу заново. Попав в новый мир, я поменялся и поменялся кардинально. Трансформации подверглось всё, даже мечта. И, как я говорил, я писал свою жизнь с чистого листа, но никогда бы не подумал, что получу сильное ответное чувство не от милой девушки, а от своего бывшего врага. Том рвал мои шаблоны, окончательно затирая, уничтожая "старое" прошлое. Вначале я принял его как самого близкого человека. После распрощался с гетеросексуальностью, обнулив мои шансы на стандартную семью: мама, папа, ребёнок. А сейчас вот я рассматриваю допустимость в будущем отношений со своим воспитанником. Реддл действительно мне не сын. И то, что я подтирал ему зад тринадцать лет назад, не делает его моим ребёнком. Я так вообще его на пятьдесят четыре года младше, если взять во внимание наши реальные годы рождения. Применимы ли к нам нормы, учитывая специфику моего появления в этой ветке реальности? Я вспомнил свои смешные размышления о том, что у меня и Томми когда-то будут "настоящие" семьи, где будут мать, отец, дети. И свои переживания, что стану ему не нужен. Жизнь внесла свои коррективы. Тому никакая другая семья, кроме меня, в принципе не нужна. А я, в силу своего травмирующего детства, тоже вряд ли смогу построить что-то более традиционное. Во-первых, потому что просто не знаю, как. То, что было в моём детстве, вряд ли можно счесть здоровыми отношениями. Во-вторых, потому что тогда надорву своё сердце и сломаю Тома. Он не потерпит рядом со мной никого, а я без него тоже вряд ли буду счастлив. Да, понятие его и моего счастья для кого-то неприемлемые, для кого-то непонятные или вообще отвратительные. Но разве мы обязаны отчитываться в своих чувствах перед другими? Древние не зря создали нас разными. И гармония не всегда в единообразии, но и – в единстве непохожих. И, возможно, именно Том может составить моё неправильное счастье. А я – его. Зачем-то ведь Древние выкинули меня в ту точку пространства-времени, когда он появился на свет. Картуш глухо звякнул на моей груди о родовой перстень Мраксов, и я накрыл артефакты рукой. Я вспомнил странный диалог Тома и Марволо позапрошлым летом. Кажется, старик, видевший нас жалкие десять минут, понял про нас больше, чем я за последние несколько лет. А может, он гораздо проще относился к такого рода связям. Наши судьбы переплетены так причудливо. Будущее в прошлом, а прошлое – в будущем. Настолько сильно, что про нас даже произнесено пророчество. Глядя себе в глаза в зеркало, у которого я провёл час, не меньше, я дал нам с Томом шанс. Пообещав, что до его шестнадцатилетия между нами больше не будет ничего, несущего сексуальную подоплёку. И если Том одумается и увлечётся кем-то другим, перерастя подростковую одержимость, я тихо отойду в сторону.

***

Теперь рано утром, до начала работы, я выбирался на то самое побережье, полетать на метле. Чтобы моё тело окрепло, приноровилось. К тому же это мне помогало сбрасывать излишнее напряжение, вызванное порочной страстью. Чем сильнее я уставал, тем слабее проявляло себя либидо. Я теперь даже утреннюю эрекцию воспринимал с гадливостью и старался так выматывать себя, что вечером мне хотелось лишь одного – рухнуть лицом в подушку и спать, не видя снов. В остальном – холодный душ мне в помощь. Том больше не настаивал на прикосновениях и поцелуях, хотя мы возобновили нашу традицию вечером сидеть у камина, читая книги, когда моя рука была в его волосах. Также я не отказывал Тому в объятиях, и они не несли никакого смысла, кроме поддержки. Я, кажется, сильно напугал своего мальчика, когда рухнул в воду...

***

В один из августовских дней, спустившись за картошкой и солониной в подвал, я застал Тома плачущим над раскрытой книгой. Он сидел на проваленном картонном ящике и всхлипывал. Я кинулся к нему. – Томми! Древние, что случилось? – Это ведь не правда?! – я не понял, спрашивает он или утверждает. – Что? – Я нашёл книгу Оскара Уайльда. Скандальный писатель конца прошлого века. Маггл. Меня так резко отпустило, что я плюхнулся на стоящую рядом коробку. – Что ты там такого вычитал, что довело тебя до слёз? Его биографию? Про Уайльда я знал лишь то, что он написал "Портрет Дориана Грея", а ещё оказался геем, и его за это посадили в тюрьму. По доносу то ли отца бывшего любовника, то ли самого бывшего любовника. Предательство и тюрьма так пошатнули здоровье писателя, что он умер от запущенного менингита. Том взял дрожащими руками потрёпанную книгу и начал читать. В процессе декламирования голос его вибрировал, "вилял" от эмоций. – Любимых убивают все За радость и позор, За слишком сильную любовь, За равнодушный взор, Все убивают, но не всем Выносят приговор... Голос Тома на восходящей ноте сорвался. Отбросив книгу, он прижал ладони к лицу и разрыдался. Я встал перед ним на колени и обнял широкие подрагивающие плечи. Том обнял меня в ответ, вжимаясь мокрым лицом в шею. – Я не хочу тебя убивать! Слышишь?! Не хочу! Но и не любить не могу! – С чего ты решил... – Полагаешь, я не знаю, о чём ты думал, входя в воду на огромной скорости?! – Но, я ведь... – Если бы не обещание, ты бы нырнул поглубже и вдохнул сильнее, я знаю! Не ври мне! – Том, я... – Я не хочу от тебя жалости! И равнодушия не прощу! Но я не хочу становиться твоим убийцей! Я почувствовал, как по моим щекам катятся невольные слёзы. – Ты НЕ убиваешь меня. Ты делаешь меня другим. И это как рождение – страшно и больно.