Обними меня!

Тот день прошёл как в тумане. Я уложил Тома в его постели, укутал в одеяло и плед и, оставив на Дорри, убежал на кухню варить шоколад. Кружка горячего сладкого напитка должна... Ах, да ничего она не должна! Разбитые надежды - это даже не дементор... А вдруг я, подложив книгу о половом воспитании, подтолкнул Тома к мысли о допустимости такого рода отношений между нами? С другой стороны, сам читая её, я же не проникся к воспитаннику недопустимыми чувствами. Возможно, потому что у меня их в принципе не было. О, Древние! Я вцепился в волосы и усилием воли остановил подступающее отчаяние. Потом. Всё – потом. Сейчас надо утешить Тома. Перелив шоколад в глиняную тяжёлую кружку, я взбежал по лестнице и остановился у закрытой двери. Не имея решимости войти. Словно за ней боггарт. Словно рядом стоит профессор Люпин, который с тревогой и сочувствием спросит меня: – Ты готов, Гарри? Раньше бы я, сжав губы и вцепившись в палочку, кивнул и ринулся в бой с самим собой. Героический идиот. Сейчас, повзрослев, я понимаю, что к страху невозможно быть готовым. Мы просто преодолеваем себя каждый раз. И, в очередной раз победив самого себя, вошёл бы спокойно и расслабленно. Что я, собственно, и сделал. Том лежал на боку и даже не пошевелился, услышав мои шаги. Тихонько обойдя кровать, я увидел, что он смотрит в окно, где на чёрном бархате неба ярко светили звёзды. Первая ночь Рождества выдалась морозной и оттого ясной. Я встал на колени перед кроватью и протянул Тому кружку, исходящую паром и сладко-пряным ароматом. В напиток я плеснул чуть-чуть коньяку. – Выпьешь? Том перевёл взгляд на меня, и у меня захолонуло сердце. Так много боли, обиды, непонимания. Том почти не слышал от меня слова "нет". Нам обоим придётся научиться говорить его (мне) и принимать его (Тому). – Томми... Реддл, как сомнамбула, протянул руку. Отдёрнул. Я поймал его ладонь и понял, что она совершенно ледяная. Присев рядом, я перевернул Тома, заставляя опереться на меня спиной, и поднёс кружку к его губам. Он осторожно сделал крохотный глоток. Этого мальчика я кормил из рожка молоком. Потом с ложки кашей. А теперь он хочет... – Гарри? – М? – В чём смысл жизни? – В самой жизни, – выдал я бессознательно. За последние годы я много думал над этим вопросом и вывел для себя такую вот формулу. – Она у нашей души не одна, но каждую мы помним как единственную. И проживаем словно впервые. – А в чём смысл? – В новизне ощущений. В познании мира и себя. В мелочах, которые принято считать незначительными. Например, в чувстве сродства рядом с близким человеком, которое не выразишь словами, но помнишь момент осознания всю жизнь. В запахе шерсти любимой кошки. В чашке кофе, выпитой в тишине ранним утром. В радости первого полёта. В ощущении влажной от росы травы под голой ступнёй. В запахе моря или тишине соснового леса. В остром осознании, проживании чувств, пусть даже негативных. – Получается, бессмертие – глупость? – Нет. Это скорее тягость. Ты должен чётко понимать, что всё рано или поздно приедается, близкие и друзья уходят, а ты остаёшься, глядя, как мимо течёт жизнь. На мой взгляд в изменчивости, цикле перерождения есть бесконечная мудрость бытия. И ещё это ответственность. – Ответственность? – Любой дар не только даёт преференции, но и накладывает обязательства. Ты привязываешься к людям, местам, работе. Вкладываешь в них время, усилия, знания, душу. Только высокоорганизованный, деятельный, мотивированный человек сможет справиться с долгой жизнью. Что уж говорить о бессмертии... Том завозился, выпростал вторую руку из кокона ткани и забрал из моих рук кружку с шоколадом. Принюхался. Сделал ещё один маленький глоток. Я погладил его по голове. – Шоколад меня научил любить мой профессор. – Разве этому нужно учить? – слабое удивление порадовало меня. Хоть какие-то чувства от прежде эмоционального Тома. – Сначала он был мне недоступен. А после я не считал себя достойным покупать его. – Ты мне всё время покупаешь. Потому что меня ты любишь, а себя нет? – Потому что я считал, что меня можно любить только за что-то. И каждый раз оказывался недостаточно для этого хорош. Но с тобой я понял, что любят просто так, без условий. – Что за идиоты тебя окружали? – покачал головой Том. – Дело не только в людях, дело и во мне. – Нет! Это именно они внушили тебе, что ты недостоин. Хватит брать на себя вину за весь мир! – Ты прав. Я... себя только учусь любить, Томми. И этот навык даётся мне нелегко. – Это могу делать за тебя я! А ты отверга... – Остановись, пожалуйста. Том затих, затаился. – Мы поговорим об этом позже, если захочешь. Но только после того, как твои и мои чувства улягутся. Ты хочешь слушать про профессора дальше или помолчим? – Да. Хочу! – Профессор Люпин был самым добрым человеком, что я знал. А ещё он был оборотнем. – Тёмная тварь?! – Тварью нас делает не внешнее, а внутреннее. Нет, вирус ликантропии, увы, мучил его по полнолуниям. Но его человеческая суть боролась с ним, как могла. Многие отдаются своему зверю, потому что внутри они сами звери. А Ремус Люпин был человеком. – Ты так говоришь о нём... – Как? – Он был важен для тебя? Я задумался. Да, в мои тринадцать Люпин был кем-то бесконечно уважаемым. Я буквально обожал его. Но после вскрылись не самые приятные черты, вроде готовности бросить беременную жену или того, как легко он поверил в предательство Сириуса. Но вправе ли я судить кого-то, будучи сам неидеальным? – Профессор в нужный момент времени мне помог. И, безусловно, оказал большое влияние на моё становление как личности. Я не знаю, могу ли назвать его другом, но я помню о нём. – Когда он заразился? – В детстве. А что? – Ремус – латинский вариант имени Рем – одного из основателей Рима. Его и брата-близнеца Ромула выкормила волчица. Люпус – волк на латыни. Похоже, ему было предопределено стать оборотнем, или ты чего-то не знаешь о своём профессоре. Я изумился. Я ведь учил латынь, и очевидные вещи были буквально перед моими глазами. Только вот Том, формирующий навык к обучению с самого детства, сразу это заметил. А я... М-да, область моего невежества чудовищна. Марианская впадина, не меньше. А ведь я, закрутившись в школьных делах, так и не поискал книги по магии крови в библиотеке и не поговорил с Флитвиком. Впрочем, это самая малая из моих проблем. – Знаешь, я даже этого не заметил. Не провёл параллели. – Не важно. Зачем он давал тебе шоколад? Был кем-то вроде твоего дядюшки? Я усмехнулся. Было бы неплохо, если бы в моём детстве присутствовал дядюшка Люпин, что дарил бы мне шоколад на Рождество и день рождения. И пусть бы это был самый дешёвый шоколад. Но чего нет, того нет. – Всё прозаичнее: шоколад хорошо снимает приступы депрессии после дементоров. Он быстро повышает эндорфины. – Ты сталкивался с проявлением некроса? – дёрнулся Том. – Сталкивался. И оказался к ним крайне виктимен. Настолько, что дементор даже стал моим боггартом. – Дементоры – ужасные твари. Профессор Вилкост делилась своими впечатлениями от посещения Азкабана крайне... эмоционально. Я непроизвольно хихикнул. Могу себе представить эти "эмоции". "Дирикол тебя раздери", "фестрала тебе под жопу", "чтоб тебя нюхлер в свой карман спрятал" – самое корректное, что я слышал. – Но боггарт? Выходит, страшнее встречи с дементором ничего в твоей жизни не было? Я задумался. Да нет, конечно, были вещи и пострашнее. Действительно, почему именно дементор? – Люпин говорил, что я боюсь самого страха, и безмерно гордился моей смелостью. Но сейчас мне это кажется слабым аргументом. Возможно, он и сам не понимал причины и просто утешал меня, как мог. – А чего ты боишься сейчас? Том запрокинул голову и посмотрел на меня. В таком положении он выглядел странно. Как-то беспомощно и трогательно. Чего я боюсь? Того, что этот чудесный мальчик... Нет, уже юноша, однажды решит, что имя Том Реддл слишком простое, не пафосно звучит, и лучше стать Волдемортом. Что однажды кто-то... Возможно, даже я, причинит ему боль настолько сильную, что её невозможно будет вынести, не надломившись. Что однажды через этот надлом полезут демоны и тьма, уничтожающая, разрывающая на части его прекрасную душу. – Ошибок. Они слишком дорого стоят. И потом... Меня за каждую наказывали, унижали, стыдили, винили, не прощали. Шпыняли за каждый промах, даже незначительный, вроде пережаренного бекона. А мне ведь было всего пять лет... И самое ужасное, что я считал это нормальным. – Поэтому ты мне прощаешь всё? – В том числе. Но главная моя цель - показать тебе, что ошибаться – нормально. Что каждый ребенок, взрослея, совершает огромное количество ошибок. И из них он должен вынести урок, а не травму. Иногда детей взрослые запугивают так, что они, страшась ошибки, предпочитают вообще ничего не делать. – Ты опять разрешаешь мне то, в чём отказываешь себе, – резюмировал Том. Мы замолчали. Лишь треск поленьев в камине разбивал тягучую, тяжёлую тишину. – Зачем ты принёс мне шоколад? – Утешить. Согреть. Показать, что несмотря на наше недопонимание, я люблю тебя и я рядом. – У меня нет стресса, это другое! Я коснулся руки Тома и ощутил, какая она горячая. – Не буду спорить. Ты свои чувства должен осознавать лучше меня. Главное не врать самому себе, иначе просто перестанешь понимать, что чувствуешь. Это защитная реакция организма от стресса. И она неплохо работает в моменте, но если уйти в клинч, зациклиться на ней, то рискуешь потерять вкус к жизни. Том вздохнул. И ничего мне не ответил. Мы долго молча сидели в уютном полумраке, согретом отблесками огня в камине. Я гладил Тома по волосам, он отхлёбывал шоколад. Постепенно тело, привалившееся ко мне, потяжелело и расслабилось, и я, вытащив из ослабевшей руки кружку, осторожно выбрался из постели. Том сейчас выглядел таким безмятежным. Длинные ресницы бросали тени на гладкую светлую кожу, рот был чуть приоткрыт, как в детстве. Дыхание было ровным и медленным. Оторвавшись от созерцания, я заметил ловец снов, висящий в изголовье. Том сказал, что он не работает, но всё же не забыл его забрать из спальни мальчиков и разместить тут вчера. Соврал или просто дорожит всем, что я делал для него? Я знал, что воспитанник любит меня. Неистово, жадно, на грани разумного. Но никогда бы не подумал, что его чувства примут такой оборот. Призвав Дорри, я попросил его подежурить у постели, а сам ушёл в свою комнату. Уткнувшись носом в живот Мистера Лапки, развалившегося на моей подушке, я закрыл глаза и отпустил себя, давая волю собственным чувствам.

***

Больше истерик и смущающих поползновений со стороны Тома не было, но у меня возникло ощущение, что он что-то задумал. Воспитанник словно отстранился от меня, закрылся. Тот разговор в спальне с кружкой шоколада был единственным откровенным с тех пор. И нет, он не наказывал меня молчанием, он просто стал таким, каким был для всех: вежливо-отстранённым. Почти всё время проводил либо в кабинете за учёбой, либо в подвалах, разбирая и сортируя коробки с книгами – мистер Долиш оставил нам поистине бесконечный запас. Не удивлюсь, если Том и сам добавил к нему пару десятков коробок, посетив Выручай-комнату. Я не контролировал его в стенах школы, доверяя и считая, что он уже достаточно взрослый. Реддл даже про подарки забыл, коробки так и пылились под ёлкой. Тёмным ранним утром 31 декабря я сходил к Фортескью за шоколадным тортом, и когда нёс коробку домой, понимал, что настроение совершенно не праздничное. Том, оказывается, одаривал меня сверх меры чистыми, незамутнёнными эмоциями, и я к ним привык, как наркоман. Что-то подобное я переживал первую половину первого курса, когда воспитанник уехал в Хогвартс, но тогда были письма, была надежда на встречу. А сейчас мы рядом, но не вместе. Я ничего плохого не сделал, но при этом чувствовал себя виноватым. Накрыв стол, я поднялся в спальню Тома и постучал. Вместо ответа мне открыли. Том, замерший на пороге, был уже одет и умыт. – С днём рождения! – Спасибо... Даже улыбка была официальной, не касалась глаз. Я осёкся, сбиваясь с того, что хотел сказать. Не хотелось портить день четырнадцатилетия Тома выяснением отношений, но разве так можно жить? Я усилием воли загнал внутрь обиду и непонимание. – Я купил торт. Шоколадный. – Думаешь, это поможет снять стресс? – усмехнулся Том. – Думаю, что это традиция и к стрессу она не имеет никакого отношения. Как ты хочешь провести сегодняшний день? Что ты хочешь? – То, что я хочу, мне недоступно. Так что всё равно, – пожал плечами Реддл. Я опустил голову и развернулся, собираясь уйти. Том поймал меня за плечи руками, сжал ладони. – Я... У меня нет настроения, Гарри. Прости. Наверное, говорить мне это в затылок было проще, чем в глаза. Я причинил Тому боль, и он бил по мне, как ее источнику. – Понимаю, – кивнул я, удивляясь тому, насколько лежащие на моих плечах руки сильные и крупные. – Давай хотя бы подарки разберём. – Я же просил подарить мне праздники и ничего больше. – Я про то, что подарили тебе твои друзья. Разбирая под ёлкой подарки, я удивился тому, что и для меня нашлось немало даров: бутылка хорошего алкоголя от команды по квиддичу, перчатки тонкой выделки от Слагхорна, книга от Ирмы Пинс, коробка совиного печенья от Рубеуса Хагрида и... носки от Дилана. Неудобно вышло. Я ему ничего не подарил. Ладно, подберу среди книг что-нибудь по арифмантике. У нас есть этот раздел в торговом зале. – Что это? – холодно спросил меня Том, глядя на носки в моих руках. – Подарок от коллеги. – М-м-м. А как его зовут? Случайно не Альбус Дамблдор? – Дилан Браун. – Профессор арифмантики? – Да. – Мило. Носки действительно милые, зелёные, в золотых снитчах. Жаль, они после куда-то пропали. Наверно, Дорри, убираясь, случайно выкинул их с упаковкой. Это был самый грустный день рождения Тома. И хоть ужин я приготовил не менее шикарный (по военным временам), чем в Сочельник, но ели мы его в молчании, от которого кусок в горло не лез.

***

После Рождества меня затянула рутина, вернее я сам нырнул в неё с головой, пытаясь заполнить душевную пустоту. Том замкнулся после случая на Рождество, и я очень редко видел теперь его улыбку. Он всё так же приходил ко мне в пятницу и в воскресенье, но мы больше не сидели в одном кресле, не откровенничали, он не просил остаться на ночь, не льнул ко мне, как раньше. Мы вообще больше не касались друг друга, он не требовал его обнять, да и я сам боялся проявлять инициативу, осознавая, что могу быть не так понят. Мы обменивались новостями, читали книги, пили чай. Том даже Мистера Лапку с меня не гнал, если у книззла было настроение развалиться у меня на коленях. Это очень дискомфортно. Я привык его обнимать, и Том тактильный ребёнок. Хотя он прав, какой он ребёнок, если ростом уже с меня и намного крупнее. У меня складывалось ощущение, что Том закуклился, переживая глубокую внутреннюю трансформацию, и кто в итоге вылупится из этой куколки – одни Древние знают. Периодами мне страшно, периодами – грустно. Но всегда – больно. Словно горящий огонёк в ночи, что согревал меня, погас. И я остался один в темноте и холоде. Я не вызывал Тома на откровенный разговор лишь по одной причине: продумав, прочувствовав ситуацию, он инициирует его сам. Чтобы не тонуть в отчаянии, я старался занять себя, отвлечь от фантомных болей разрыва: занятия с первокурсниками, тренировки, судейство матчей, вечеринки у Слагхорна, дуэли с Вилкост, болтовня с коллегами за приёмами пищи в учительской. Всё шло в ход, лишь бы не думать, не катать по кругу одни и те же мысли в голове. Однажды Вилкост, после особенно выматывающей дуэли, спросила: – Ты с любовником, что ли, поссорился, Реддл? – Нет... – и неожиданно боль прорвалась наружу: – с воспитанником. – Хм... В твоём случае это почти одно и то же. Поймав мой дикий взгляд, Галатея больше не задавала мне подобных вопросов. На этой волне новые мётлы не доставили мне особенной радости. Так. Рутина. Лишь встречи с Диланом немного отвлекают. Я постепенно познаю науку секса, учусь делать минет, доставлять удовольствие руками, ртом и языком. Браун не замечает моего состояния, наоборот, ему кажется, что моя покорность и отчаянное желание ощутить рядом человеческое тепло – пробудившиеся в отношении него чувства. Я понимаю, что, наверное, даю ему ложные надежды, но найти слов объясниться – не могу. Не могу же я сказать ему: "Хей, Дилан, я всё так же использую тебя для получения опыта и удовольствия, но всё так же не люблю. Так что смотри, не влюбись в меня." Индульгенцией самому себе служит наш первоначальный договор. Возможно, это малодушно, но мне довольно драмы с Томом, чтобы ещё и с коллегой выяснять отношения. Тем более впереди лето, когда мы не будем видеться, и, надеюсь, Дилан остынет в отношении меня. Я не забыл поговорить с Агнес Пергам, нашим библиотекарем. Увы, книги по магии крови уже несколько лет назад были убраны даже из Запретной секции. По инициативе Дамблдора. И я, кажется, даже знаю почему: клятва на крови. Чтобы ни у кого не возникло возможности уточнить, что же за кулон висит на шее декана Гриффиндора. А вот про некромантию информация ещё есть. Я, получив доступ в эту секцию, нашёл трактат Герпия Злостного про крестражи. Почему я не удивлён? Выбирать личное, а не общественное – нормально. Странно, что в моём прошлом я столкнулся с совершенно другим Дамблдором. В какой момент Альбус сменил вектор? Когда нарушил клятву на крови? Когда поднял палочку на бывшего возлюбленного? Когда победил его, но и себя сломал? Когда у тебя нет ничего, радеть о всеобщем благе, наверное, легче. В прошлой жизни мы удивительно совпали: одинокий старик и никому не нужный ребёнок. Наставник и его Герой. Не важно! Прошлое – прошлому! На текущий момент Альбус Дамблдор, несомненно, лучшая версия себя. Профессор, кстати, заметил моё разобранное состояние. В один из вечеров, когда я сидел один в учительской и наслаждался трактатом о йоге, он подсел ко мне. – Гарри, вы всегда можете поговорить со мной, если у вас есть такая потребность. Я поднял от свитка лицо и не смог скрыть изумления. – Я вижу, что у вас сейчас напряжённый период отношений с вашим воспитанником. У меня несколько другой опыт, не родительский, как у вас, а педагогический, но всё же и я могу на что-то сгодиться. – Благодарю вас, Альбус. Но я справляюсь. Дамблдор внимательно посмотрел на меня, как было уже в моём прошлом, и отвёл взгляд. – Значит, проблема деликатнее, чем я предполагал. Простите. Когда профессор ушёл, я сунул горящее лицо в ладони. Невозможно, неприлично быть таким проницательным! И зачем он это озвучил вслух?! Немного успокоившись, я взял себя в руки и постарался оценить ситуацию беспристрастно. Скорее всего, Дамблдор действительно хотел проявить участие и попал в больное место не намеренно. Я видел, как он был смущён, когда уходил.

***

Пару раз я спрашивал у Тома, мучают ли его кошмары, но он уходил от ответа, пожимая плечами и говоря, что это не имеет значения. Я, мучаясь и желая хоть как-то компенсировать свой запрет на сон в общей постели, за несколько одиноких вечеров сплёл ему новый ловец снов, выложившись на полную. Хорошо, январь выдался морозным и занятия по полётам не проводились – на уроках первокурсникам я давал теорию и физические упражнения. Потому что я не был уверен в том, смогу ли нормально летать с таким магическим истощением. Подарок я красиво упаковал, положив сверху плитку дорогого шоколада, за которым послал Дорри к Фортескью. Когда Томми раскрыл коробку, то некоторое время смотрел внутрь, а после дёрнулся в мою сторону, чтобы обнять, но замер, так и не дойдя до меня одного единственного шага. Я застонал мысленно. Ещё бы чуть-чуть, и мы сломали эту стену отчуждения. Но, видимо, нужно нечто большее, чем подарок от всего сердца.

***

У меня и самого со сном было не очень. Я просыпался очень рано и таращился в потолок, наблюдая, как скачут по нему сполохи каминного огня. Вызывал эльфа и пил кофе. Умывался. И шёл в учительскую, в поисках тех крох тепла, что давало живое человеческое общение. Я напоминал себе алкоголика, которому отказали в спирте, и он, покупая кефир, надеется на содержащиеся там жалкие градусы, тоскуя по бесшабашному чувству опьянения. В одно из таких ранних бдений я наткнулся в учительской на Флитвика. И решил воспользовался ситуацией. – Профессор, доброе утро! Филиус вскинул голову от пергамента, на котором что-то быстро писал, поскрипывая пером. – О, Гарри, вы тоже ранняя пташка? Доброе! – Нет, я скорее тревожная пташка. У меня неприятности личного характера. Флитвик понимающе покивал. – Я могу вам чем-то помочь? – Да. Но если мой вопрос некорректен – остановите меня, пожалуйста. Я маггловоспитанный и, увы, могу невольно, от незнания, глупость сморозить. – Слушаю вас. – Что может показать проверка крови в Гринготтсе? – Ваше имя и род; ближайших родственников, то есть отца/отцов, мать/матерей, крёстных, магических опекунов; их статус крови и состояние; ваше наследие и дары Магии. Это из нематериального. Но помимо этого вы узнаете об угодьях, домах, бизнесе и сейфах, что принадлежат вам, если таковые имеются. Я замялся. – Гарри, вы можете спрашивать о чём угодно, – мягко уточнил Флитвик. – Ваши вопросы меня не смущают, а разговор – совершенно конфиденциален. Говорю вам как представитель своего народа, вернее от лица своей нечеловеческой половины. – Я... У меня случилась амнезия чуть больше десяти лет назад. Я очнулся в подворотне, весь избитый и испачканный кровью, без палочки. Из вещей – только одежда... – замялся я. – Понимаю, – глаза, выражение лица, даже поза профессора демонстрировали желание помочь и понимание. – Вы переживаете, что участвовали в чём-то противозаконном. Но проверка не выявит ничего, кроме разве что не совсем неприятных наследий вроде некромантии. Но гоблины никогда не сообщат об этом никому за пределами Гринготтса. Проверка – это договор между проверяющим и проверяемым. Защищённый свято чтимой моей расой неприкосновенностью частной жизни. И даже если проверка выявит нечто опасное или неприглядное, в чём я лично сомневаюсь, зная вас, то никто и никогда об этом не узнает. Я тихо выдохнул. И поклонился глубоко, уважительно. – Благодарю вас, Филиус! – Это я вас благодарю, – улыбнулся профессор. – Простите? – Вы удивительно толерантны. Я, увы, не раз столкнулся с бесцеремонностью, предвзятостью и расизмом. Особенно тяжело было первые годы обучения в Хогвартсе. Наверное, поэтому я такой... боевой. Удары в спину отлично тренируют интуицию, реакцию и жажду знаний. Я на миг представил себе, как тяжело быть иным, и передёрнул плечами. Я, Том, Филиус – все мы проходили через горнило в той или иной степени. Из материала становясь предметом чьей-то зависти-любви-ненависти-обсуждений. В общем теми, кого принято именовать "личность". – Мне жаль. Флитвик светло улыбнулся. – Из ваших уст это звучит не оскорбительно, а с пониманием. Поэтому, спасибо! За эмпатию, человечность и уважение к любой форме жизни.

***

– Гарри, – с порога обратился ко мне Том в пятницу. – Мне нужны деньги, давай сходим в Тайную комнату за выползком. – Да, конечно. В это воскресенье устроит? Зачем Тому нужны деньги – я не спросил. Нужны – значит нужны. Он имеет право на тайны, как и я, по субботам встречающийся с любовником под видом посещения Тёмного проулка. В воскресенье, вооружившись списанными мётлами, я показал Тому весь путь до входа в Тайную комнату. Так как феникса, который вынесет нас наверх, ждать не стоит. Впрочем, и скользить вниз по грязи я не хочу. – Женский туалет? Серьёзно? – спросил Том, когда я толкнул дверь помещения, пропуская его вперёд. – Думаю, когда Салазар создавал ход для василиска, тут было просто помещение. Канализацию проложили позже, скорее всего, заимствовав идею у магглорожденных. Так гигиеничнее. Туалеты в таких древних замках при строительстве делали крайне незамысловато: выносная кабинка на внешней стене с дыркой в пропасть. Снизу поддувает ветер, а экскременты "украшают" стены замка и наполняют ров, которого сейчас нет (скорее всего, он был засыпан), зловонной жижей. И формируя вокруг крепости ещё одно кольцо защиты. Кому захочется лезть в затхлую воду при штурме? Том, осмотревшись, требовательно посмотрел на меня, и я подвёл его к раковине, внешне ничем не отличимой от других, и указал пальцем на едва заметную пиктограмму змейки, слегка выпуклую на глади латунного крана. Том провёл по ней подушечкой пальца и сказал задумчиво: – По чужому рассказу невозможно сходу определить, где именно расположена пиктограмма. Ты уже был здесь. Лично. Я затравленно глянул на воспитанника. – Я помню, что сейчас задавать вопросы бессмысленно. Это мысли вслух. Что делать дальше? Сердце сжалось от отстранённой холодности в тоне Реддла. Ему было больно, это невольно делало больно и мне. Некоторое время я смотрел на Тома, пытаясь понять его чувства, но вновь отступил, помня, что ему нужно время. – Парселтанг. Универсальный ключ от всех дверей в этом замке. Слизерин ведь участвовал в его строительстве. – Погоди! Но тогда выходит, раковина была здесь с самого начала! Хм, а ведь Том прав. Впрочем... – Я ничего не знаю о его потомках. Возможно, один из них позже внёс этот элемент. – Что-то вроде защиты от дурака? – Да! – Хм, логично. Доступ к комнате из середины замка, но возможный только для наследника, которому василиск угрозы не несёт. Можно я попробую? Я молча отошёл в сторону. Том погладил вновь змейку, и я испытал мимолётное сожаление, что не настоял на покупке террариума и не подарил ему змею, как он всегда мечтал. – Откройся, – прошипел он, чуть склонившись. Весь массив раковины дрогнул, и нужный сегмент медленно пополз вниз. Мы с Томом отскочили. – Охренеть! – выдохнул Том, на миг теряя самоконтроль, становясь моим привычным Томом. Он осторожно подошёл к лазу, заглянул вниз. Резко обернулся ко мне: – Я полечу первым! – Ты не знаешь формы тоннеля. – А не узковат он для полёта? Я встал рядом с Реддлом и тоже заглянул вниз. – Давай спустимся без мётел, но вверх полетим уже на них? – Мне это не нравится. Почему лаз такой некомфортный? – Он для рептилии. Думаю, в Тайную комнату есть вход и для хозяина, но не здесь. – А где? – Я не знаю. Том коснулся нижней губы пальцами. Повертел головой. А после властно произнёс: – Ступени! От шипящего, чуть вибрирующего от силы голоса меня помурашило. Я и забыл, как впечатляюще звучит со стороны язык змей... Но ещё больше меня поразило то, что лаз, словно провернувшись внутри себя по оси, оброс выступами, спиралью спускающимися вниз. – Охренеть! – теперь это уже я выдал. – Я спускаюсь первым! Я хотел возразить, но... Том имел все права войти в Тайную комнату, сделанную его предком, первым. А змей, даже если он проснулся, скрыт надёжным люком. Кивнув согласно, я усилил запирающие чары на двери туалета. Том воспринял мои действия как карт-бланш и начал медленно спускаться, запустив в лаз горсть дрейфующих огоньков небрежным жестом руки. В подземельях ничего не изменилось: влажно, затхло, под ногами хрустят костные останки мелких зверьков. – А это тут откуда? – Том брезгливо тронул кончиком ботинка удлинённый череп с выдающимися клыками. – Наверное, остатки пиршества василиска. – Нет. Змея, а василиск - змея, хоть и большая и магическая, заглатывает жертву целиком. У меня отвисла челюсть. А ведь и правда! – Кажется, здесь обитает или обитал не только король змей, – тихо сказал Том и дёрнул рукой. В ладонь ему выпала палочка. – Vivamus responsum! – от Тома разошёлся полукруг зеленоватого света, словно от импульса радара. Внизу засветилось несколько оранжевых точек, прыснувших с писком. Это были крысы. Том, чуть склонив голову, словно прислушивался. – Василиск далеко и малоактивен. Наверное, в анабиозе. Крысы. Жабы. Летучие мыши. Никого крупного и опасного. – Как ты определил? – Теплокровные светятся оранжевым, рептилии – плотным зелёным. Существо в анабиозе еле окрашено. Я рад, что василиск спит. Не хочу будить его. Кажется, Том готовился к этому походу. Я с уважением посмотрел на воспитанника. – Что? – Ты невероятный! Том тяжело глянул на меня, и я ощутил лёгкое ментальное прикосновение. Словно он... слизнул с меня эмоции. Или как змея потрогал воздух раздвоенным языком. – Куда идти? Я махнул рукой, и Том развернулся к ответвлению трубы, ведущей к лазу. Выползки в своём прошлом я нашёл именно там. И действительно, через пару десятков шагов мы наткнулись на тускло поблёскивающую в свете дрейфующих Люмосов шкуру. Том походил вокруг, потрогал полупрозрачные чешуйки, а после ловко начал нарезать выползок Секо на куски примерно по одному футу в ширину и длину. Я молча подключился к работе. Учитывая, что длина сброшенной шкуры около пятидесяти футов и диаметр с колонну, долбались мы часа полтора. Набив сумки выползками, некоторое время побродили по тоннелям, наткнувшись на ещё один выползок. Том, исследовав его, заметил, что с одной стороны он подточен крысами и загажен летучими мышами. Очистив, накинул на него Стазис. Я показал лаз в саму комнату, и Том некоторое время изучал его, а после задумался. Я не мешал, наколдовав воды. Попил сам, протянул кубок Тому. Принимая сосуд, Реддл кинул скользящий взгляд на меня. Всё время обработки шкуры и исследования тоннелей воспитанник был сосредоточен и молчалив, словно ожидал нападения. Меня такое поведение радовало. Я в его возрасте был беспечным дураком. – Ты устал? – спросил Реддл, возвращая мне кубок. – Нет. Точно не хочешь зайти внутрь? Если не призывать рептилию именем Слизерина, она не проснётся. – Уверен? Я вспомнил Джинни, выманивающую василиска кровью только что зарезанного петуха и словами на парселтанге: – Говори со мной, король змей. Со мной, наследником Слизерина! Это воспоминание подарил мне Том Реддл, сам на тот момент являющийся воспоминанием. – Уверен. – Хочу, на это надо больше времени, – решил Том. – Сходишь со мной в следующем году? – Конечно!

***

– Где будем встречаться этим летом? – спросил Дилан во время нашего очередного рандеву. – Летом? – удивился я. – Ты в курсе, что через две недели каникулы? – усмехнулся Браун, и я так резко повернул к нему голову, что у меня потемнело в глазах. – В смысле? Дилан расхохотался, откинув голову. – Кубок квиддича ведь разыгран? – Ну, да... Его выиграл Слизерин, к слову. – После начинаются экзамены. Потом – каникулы. – Древние, я совсем потерялся во времени... – изумился я. Я так погряз в текущих делах и мыслях о том, как наладить отношения с Томом, что не заметил, как прошла весна. – Так что, встретимся? В "Дырявом котле" можно снять неплохую комнатушку на пару часов. Я как раз рассчитывал на обратное. На паузу и на время подумать, так ли мне нужны отношения, в которых цели и мотивы перестали совпадать. – Маловероятно, – честно ответил я. Браун отвернулся, а после и вовсе суетливо засобирался, хоть у нас было в запасе ещё полтора часа. Я автоматически поднялся и тоже стал собирать разбросанную по полу одежду, игнорируя недовольные взгляды. Дилану или придётся принять мою позицию, или нам не по пути.

***

По традиции я встречал Тома на вокзале, но в этот раз он даже не улыбнулся мне и уж тем более не обнял. Просто кивнул, поздоровавшись с лордом Малфоем и мистером Уизли даже более сердечно, чем со мной. Это оказалось обидно до слёз, но я сдержал себя, дав волю эмоциям лишь дома, у себя в комнате. Я до сих пор чувствую себя виноватым в том, что Реддл так отстранился от меня. Мозгом я понимал, что так лучше, что Том не просто так взял паузу, но эмоционально испытывал глубочайшее чувство потери и брошенности. Я знаю, что Тому тоже тяжело. Он привык, что может прийти ко мне, привалиться, попросить погладить, почесать спинку, обнять. И следующим утром, презрев свою деликатность, не выдержал. – Томми, – сказал я, когда сонный взъерошенный Реддл спустился на кухню. – Если тебе не хватает объятий – я напоминаю, что я всё ещё твой самый близкий человек! Том с подозрением посмотрел на меня, сложил руки на груди. И холодно, ненатурально улыбнулся. – Правда?! А я думал, что ты теперь обнимаешь Дилана Брауна. И мои объятия больше неактуальны. Меня буквально парализовало. Тупой я идиот! Неужели вся эта отстранённость долгие пять месяцев длилась не только из-за моего отказа, но и из-за того, что я завёл отношения?! – О, этот удивлённый взгляд... – сквозь сарказм пробилась боль. – Неужели ты думал, что я настолько туп, чтобы не понять, куда ты пропадаешь по субботам, чтобы потом вернуться с затраханным видом, зацелованными губами и засосами на шее? – Том... – я ощутил, как у меня трясутся губы и руки. – Твои слова о любви и близости – враньё! Ты просто променял меня на член! – Это не так! – Так обними меня! Без слов и просьб! Просто обними! Качнувшись вперёд, я обнял Тома так крепко, что услышал, как хрустнул его позвоночник. Он всхлипнул и жёстко, жадно обнял меня в ответ, уткнувшись носом в макушку. Некоторое время мы застыли во взаимных объятиях. Тело Тома вибрировало под моими руками, словно через него пропускали слабый разряд тока. – Я скучал, Гарри! – глухо сказал он. – Я тоже, Томми! – Можешь мне пообещать? – Что угодно! – что угодно, только не надо больше этой ледяной тишины! – Я не хочу больше никогда видеть Дилана Брауна рядом с тобой! Он должен исчезнуть из твоей личной жизни. На миг мне стало обидно. Не из-за привязанности к Дилану, нет. Её, как таковой, и не было. Так, попытка получить немного тепла. Мне обидно, что Том ставит условия, пользуясь моей потребностью в нём. Но... Том всегда был ревнивым, не зря я скрывал, что встречаюсь с кем-то. Конечно, я выбрал спокойствие своего Томми. Да и назойливость Дилана, раз за разом переступающего обозначенную мной черту, сыграла не последнюю роль в моём решении. И мой Том вернулся ко мне! Он вышел из своего анабиоза, наконец-то начав улыбаться, шутить, требовать от меня объятий. И наши будни перестали быть сожительством чужих друг для друга людей. Я вновь почувствовал себя нужным, близким, любимым. Не исключённым за рамки жизни важного для меня человека. В тот же вечер я написал Дилану письмо с извинениями, где сообщил, что хочу прекратить наши отношения в любом формате, кроме дружеского. Я думал, Дилан воспримет это нормально, памятуя наш договор, но в ответном письме мне пришло противное проклятье, от которого меня полдня тошнило слизнями. Обняв ведро, я вспоминал Рона и изумлялся, что Дилан, показавшийся мне нормальным парнем, оказался такой мстительной сволочью. Том суетился вокруг меня, но выглядел подозрительно довольным. Кажется, его радовало, что у моего любовника оказалось гнилое нутро. Реддл – ревнивый собственник и паразит! Но его-то я, в отличие от Брауна, люблю. Мерлин, как я буду теперь с Диланом работать? На этой мысли меня вывернуло особенно крупным слизнем, и я застонал от отвращения.