Благословлены неверными решениями

      «И что мне теперь делать? Как я могла поступить так глупо?! Пряталась три месяца и оборвала всё, что могло вернуть меня в прошлое. Для чего? Чтобы надавать кучу обещаний и самой с головой броситься назад? Гениально, Грейнджер, двадцать очков Гриффиндору за тупость».       Она запустила руки в волосы и с силой потянула их.       Так хорошо помогает вернуть ясность сознания.       Тремор в руках всё ещё был ощутим и, видимо, совсем не хотел прекращаться. Всё началось перед входом в Большой зал. В надежде, что никто не заметит, Гермиона спрятала руки в карманы мантии.       После её фиаско в Большом зале был объявлен торжественный ужин, и она поспешила уйти.       Любезно выделенная ей башня находилась выше, чем она предполагала, и это радовало.       Макгонагалл не задавала лишних вопросов, даже не заметила чары красоты, либо притворилась, что не заметила. Единственное, на что обратила внимание директор, — количество её вещей, а точнее, почти полное их отсутствие.       Башня была обставлена необходимой мебелью: потрепанный диван располагался посередине комнаты, по бокам — два кресла и небольшой журнальный столик в центре. Пройдя дальше, Гермиона заметила камин. Нейтральный цвет стен бросился в глаза. Никакого кричащего красного или золотого. Бежевая краска на стенах, поцарапанный паркет, лестница, ведущая в спальню, которой, скорее всего, она пользоваться не будет. Диван отлично подходил для её образа жизни и полному отсутствию сна. Около стены располагался дубовый стол и шкаф для книг.       Всё казалось минималистичным, именно то, что ей было нужно.       Раздался голос директора:       — Мисс Грейнджер.       Гермиона вздрогнула. Сложно было привыкнуть к наличию людей рядом и к звучанию их голоса. В полной тишине он казался слишком громким, оглушающим.       Гермиона поморщилась, ощутив, как головная боль начала нарастать где-то в районе затылка.       — Да, директор?       Макгонагалл перевела на неё взгляд:       — Я надеюсь, что, несмотря на все обстоятельства, — последовала пауза, — вы всё же сможете найти в себе силы двигаться дальше. Если мистера Поттера и мистера Уизли сейчас нет рядом, это не значит, что кроме них никто не готов протянуть вам руку помощи.       Её морщинистое лицо растянулось в доброй и нежной улыбке. Слова звучали искренне, с надеждой в глазах, но Гермиона могла лишь только кивнуть и коротко поблагодарить.       Директор ещё раз объяснила новые правила школы, оставила для неё копию вместе с расписанием и удалилась.       Как только дверь закрылась, она направилась к своей сумке. Выложила пару книг и поставила бутылки с алкоголем на пол. Вещи решила не разбирать, достала только черную толстовку и легинсы.       Этого будет вполне достаточно.       Переоделась, открыла бутылку, и дальше только темнота.

***

      «Слава Мерлину, сегодня суббота», — первая мысль, посетившая больную голову.       Гермиона попыталась открыть глаза, и это было её ошибкой. Свет. Яркий и ослепительный. Вызывал желание выколоть себе глаза. Утреннее солнце должно приносить надежду на лучший день, но в её случае это боль.       Вчерашние события выбили её из привычной рутины отравительного самобичевания. Напиться было единственным здравым решением. Две бутылки текилы, затем виски — это последнее воспоминание перед отключкой. Первая ночь без кошмаров, лишь полная темнота.       Переведя взгляд на часы, Гермиона не удивилась.       4:30 утра.       Значит, судя по времени, она пробыла в прекрасном, бессознательном состоянии примерно полтора часа.       Неплохо.       Провалиться обратно в небытие не получится, поэтому стоит попытаться подняться с дивана.       На первый взгляд он казался удобным и мягким, а на деле пружины впивались в её ребра с такой силой, что, скорее всего, останутся синяки.       Что ж, ещё одна неотъемлемая часть её новой жизни.       Встать у неё так и не получилось, а свалиться, как мешок картошки на пол, показалось не самым плохим вариантом.       Потирая ушибленный бок, она все же встала.       «Боже милостивый, мне нужно кофе, много кофе. И срочно».       Сегодня суббота, и вероятность встретить кого-то на улице в такую рань была крайне мала.       Наколдовать чашку с кофе получилось только с третьей попытки: тремор никак не давал сосредоточиться, и палочка постоянно выпадала из рук. Когда Гермиона всё же справилась, то неспешными шагами, пересекая комнату, направилась к окну.       Вид казался хорошим. Чёрное озеро. Смотря на него с такого ракурса, казалось, что у него не было конца, чёрная вода и линия горизонта, за которой ничего нет.       Свобода. Простор.       Гермиона фыркнула.       Снова.       Новая привычка, которая ей казалась до ужаса дурацкой и детской.

***

      Гермиона оказалась права. В пять утра вряд ли можно было кого-то застать.       Она не стала переодеваться, только обновила чары красоты.       На всякий случай. Вдруг кто-то тоже решит прогуляться.       Для сентябрьского утра на улице оказалось слишком холодно, и это ей понравилось.       В последнее время её привычки изменились: вместо чёрного чая с тремя ложками мёда — пьёт крепкий кофе без сахара. Вместо тёплых свитеров, в которые она куталась при каждом лёгком ветерке, предпочитает как можно дольше находиться на холоде. Изменился даже выбор книг: теперь романы вызывали отвращение, а любимый Шекспир казался далёким и непонятным.       В новой жизни ей нравился Эдгар Аллан По, Жан-Поль Сартр, но самым любимым произведением она считала «Грозовой Перевал» Эмили Бронте. Мрачность и таинственность — вот что её притягивало в этом произведении.       Видимо, по этой причине она решила взять с собой книгу.       Прогуливаясь вдоль линии Запретного леса, Гермиона всматривалась в него, и мысли начали сами собой закручиваться в водоворот, унося из реальности.       «Может быть моё будущее похоже на него? Тёмное и зловещее с проблеском чего-то светлого. Того, что не пускает крупицам света коснуться земли, и они так и застревают где-то на середине», — размышляла Гермиона.       Её прервал хруст веток. Гермиона вздрогнула, переведя взгляд на Запретный лес.       «Беги, Гермиона. Беги!» — кричало её подсознание.       Но она стояла, как вкопанная. И почему-то ей не было страшно.       Из леса показалась фигура, которую слегка качало, а руки были чем-то заняты. Гермиона присмотрелась и заметила бутылку какой-то жидкости, а в другой был зажат плеер.       Послышался мелодичный голос, который что-то напевал. Мотив казался очень знакомым.       Я бы предпочел не возвращаться в старый дом,       Их слишком много, плохих воспоминаний.       Когда ты проехала мимо на велосипеде, здесь начались все мои мечты.       И когда голос стих, взгляд Гермионы оторвался от рук и переместился на него, и она замерла.       Теодор Нотт стоял перед ней до розовых соплей пьяный.       — О, боже мой, кого я вижу! Мисс Гермиона Грейнджер собственной персоной, какая честь, мадам, позвольте вашу ручку?       Нотт пошел к ней. Его так сильно шатало… Гермиона подумала, что при таком опьянении ноги давно должны были отказать, и он должен был валяться где-то в ветках.       Лёгкая усмешка коснулась её губ. Всё выглядело так комично, что она рассмеялась.       «Великий Годрик, неужели это мой смех? Я уже забыла, как он звучит».       Теодор замер в нескольких шагах от неё.       — Красиво.       Она подняла глаза, и ей сразу стало не до смеха. Напряжение вмиг стёрло всё веселье с лица.       — Что красивого?       Нотт посмотрел ей прямо в глаза.       — Твой смех, но глаза… Грейнджер, почему у тебя такой красивый смех, а глаза как у трупа?       И он отключился, рухнул к её ногам, словно мешок. Плеер выпал из рук, и она услышала тихую мелодию, которая доносилась из него:       Самая печальная вещь, которую я когда-либо видел.       И ты никогда не знала,       Как сильно ты мне нравилась.       Книга, которую она до этого сжимала в руках, рухнула в кучу листвы.

***

      Гермиона не помнила, как добралась до башни. Всё было словно в тумане: вот она гуляет перед Запретным лесом. Теодор Нотт, появившийся из ниоткуда, его слова, которые похожи на бред, и то, как он рухнул ей в ноги. Затем она бежит с такой скоростью, будто за ней гонятся. Проносится по Хогвартсу, словно фурия, быстро забегает по лестнице, кричит пароль портрету в лицо и с такой силой захлопывает дверь, что та трясётся.       И вот навязчивые мысли, которые зародились на краю сознания.       «Он не мог увидеть, он не мог заметить. Теодор не стоял достаточно близко».       «Нет. Нет. Нет».              «Мне показалось, да мало ли, какой бред он нес. Чушь, да и только».       Мысли набирали силу. И она ощутила сильную дрожь в руках.       Гермиона прекрасно знала, что будет дальше.       Нет.       «Он заметил, Гермиона. И все заметили, они что, слепые? Не могут различить банальные чары красоты, которыми ты пытаешься всех обмануть?»       Знакомый голос, который пробрал её до самых костей. Её голос. В нос ударил запах зловонного дыхания, и, поднеся трясущиеся руки к лицу, сквозь пальцы она заметила её.       Беллатриса.       — Скучала по мне, дорогая?       Сумасшедший смех заполнил все пространство, и рука медленно начала гореть, будто кто-то понемногу опускал её в Адское пламя.       — Тебя нет. Ты мертва, — прохрипела Гермиона.       Желчь медленно подступала к горлу.       — Разве? Тебе не кажется, что сейчас я выгляжу вполне реальной? Или ты боишься, раз я здесь, это означает, что ты наконец-то сошла с ума?       Гермиона попыталась унять дрожь в пальцах и убрала руку от лица, медленно поднявшись с пола.       — Я не сошла с ума! Тебя здесь нет, ты мертва. Ты галлюцинация, плод моей фантазии, не больше.       Беллатриса встала с дивана, накручивая черную прядь на палец.       — Раз я мертва, то разве способна на такое, а, дорогуша? Круцио.       И вот она, снова.       Боль.       Нескончаемая, адская. Та, что выворачивает наизнанку её душу.       Ощущение, словно её тело сразу пронзала тысяча иголок. Каждый нерв ее хлипкого тела был оголён, и их раз за разом разрезали, потом снова сшивали и снова резали.       Неестественный крик вырвался из её горла, и сквозь пелену боли она услышала голос Беллатрисы:       — Так что, дорогая, ты все ещё считаешь меня мёртвой?       «Господи, моя рука, почему она так горит. Жжёт. Очень больно, пожалуйста, кто-нибудь, прекратите это…»       Проносится в её сознании прежде, чем её тело перестаёт справляться, и она отключается.