Благословлены неверными решениями

      31 августа 1999 года.       Гермиона Грейнджер привыкла бороться. Жизнь непрерывно бросала ее в вихрь событий, когда приходилось противостоять множеству препятствий. Однако она всегда проявляла выдержку и не сдавалась.       За девятнадцать лет Гермиона превратилась в настоящего борца за жизнь, готового всегда оправдать свой обманчиво хрупкий вид. Она стойко переносила трудности ради близких людей, защищала слабых и противостояла сильным. Несмотря на все испытания, она постоянно поднималась после каждого удара судьбы, демонстрируя готовность к действиям, подкрепляя это каждым прожитым днем.       Однако она не была готова к борьбе за саму себя.       Ведь в жизни появился новый противник, которому она проигрывала каждое утро, стоило ей только открыть глаза. И имя ему было «прошлое».       Оно забирало дорогих ей людей по одному.       Похоронную процессию она помнила так отчётливо, будто это было вчера. Они перемещались между могилами, словно жнецы смерти, что забирают души. Ей казалось, что она даже не имеет права дышать рядом с влажной землей, где покоились ушедшие друзья.       Слёз не осталось, только пустота и отчаяние.       Ей хотелось кричать, но сил не было.       Тот день стал переломным в её отношениях с Гарри и Роном.       Иногда ей казалось, что она все еще слышит душераздирающий крик Рона над могилой брата и видит пустые и безжизненные глаза Гарри.       После смерти Фреда Рон решил остаться с Джорджем и помочь ему с магазином.       Что касается Гарри, то тут было сложнее. После войны он так и не смог оправиться: его мучили кошмары — смерть близких людей вывернула его наизнанку. Он превратился в тень самого себя. После того, как его выписали из Мунго — он исчез, бросил её, Рона и даже Джинни.       Первый месяц они пытались искать его, но больших результатов это не принесло, и в конце концов они смирились.       Каждый раз, смотря на себя в запотевшее зеркало, ей казалось, что по другую сторону находился совершенно иной человек. Более слабый, потерянный, сломленный.       Гермиона решила никому не рассказывать о том, что она, как по ее мнению, медленно сходила с ума. Тремор в руках с каждым днем набирал всё большую силу. На какое-то время она могла притупить симптомы, но после двух недель использования подавителей действие сошло на нет.       Она перечитала огромное количество книг по психологии, в основном связанных с посттравматическим синдромом, пробовала медитации, таблетки, зелья. Ничего не помогало!       Единственное, что у нее осталось, — это книги.       Когда в очередной раз она читала, как ей думалось, двадцатую бесполезную книгу, описывающую одно и то же, то уснула впервые за несколько дней. И это можно было бы считать хорошим знаком, если бы она не боялась, закрывая глаза, оказаться там. Опять.       Её кошмар всегда начинался с холода. Ужасный мороз, который пронизывал до самых костей. Беллатриса, пытающая Круцио. Как выворачивало Гермиону в неестественных позах, её надломленный голос и нескончаемый крик, а когда голосовые связки и тело не могли справиться, она отключалась и была благодарна за это. Всегда темнота, а потом снова ощущение нестерпимой боли, и её вырывает из бессознательного состояния и снова швыряет на мраморный пол в тот самый момент, когда Беллатриса выводила на её предплечье надпись: «Грязнокровка».       Кинжал был проклят, в этом нет сомнений. Тёмная магия служила, чтобы причинить максимальную боль, и ей прекрасно это удавалось. Было так больно, что хотелось отрезать себе руку или накладывать оглушающие снова и снова, только бы не чувствовать ничего, только бы это всё прекратилось. И потом она просыпалась в ужасе и с ещё большей дрожью в руках.       Гермиона нашла способ подавить действие проклятия, но на очень короткий срок. В её голове постоянно крутились мысли:       «За что?»       «Почему я?»       «Чем я это заслужила?»       «Судьба?»       Когда Гермиона пыталась залечить шрам, тот снова открывался, кровоточил, и рука горела, словно её засунули в Адское пламя. Она корчилась на полу в муках, но, к счастью Гермионы или проклятию, никто не мог увидеть или услышать её страданий, напоминающих агонию, поскольку она была одинока. Прекращалось всё так же быстро, как и начиналось, но складывалось ощущение, что это длилось вечность. В один из таких дней её нашёл эльф — это было очень удивительно. Он наложил компресс на руку и снял жжение, которое оставалось, сколько бы охлаждающих заклинаний не применялось.       Как-то раз после очередного приступа Гермиона попыталась узнать имя домовика или его хозяина, но эльф хранил молчание, сколько бы вопросов она не задавала.       Всё повторялось и в следующие дни: эльф приходил, видел её в муках, потом она отключалась, а приходила в себя на кровати и с компрессом на руке. В августе её жизнь снова стала адом, ведь эльф больше не приходил.       Связь с Роном налаживалась примерно раз в неделю, и она всеми способами пыталась избегать его — отвечая на его письма иногда даже одним предложением. Так продолжалось вплоть до её отъезда в Хогвартс.       В один из дней пришло письмо от Макгонагалл с просьбой о помощи:       «Гермиона.       Я надеюсь, у вас все хорошо. Я слышала о мистере Поттере — мне жаль, дорогая. Но я надеюсь, что Хогвартс все ещё является для вас домом. В такие трудные времена, возможно, вы сможете найти здесь то, что ищите. Мне нужна помощь. Прибудет много первокурсников, и ваша страсть к учёбе могла бы нам помочь. Я хочу попросить вас взять на себя преподавание некоторых предметов, если преподаватели будут слишком загружены, а также обязанности старосты. Возможно, я прошу слишком много, но, если вы согласитесь, я выполню любые условия.       С уважением, Минерва Макгонагалл».       Отложив письмо, Гермионе захотелось сразу его сжечь.       «Страсть к учёбе, преподавание, издеваетесь? Жизнь решила сыграть злую шутку?»       Ярость мгновенно заполнила её, словно вода стакан. Схватив палочку, Гермиона направила свою злость на комод, разлетевшийся в ту же минуту в щепки и поцарапавший чувствительную кожу. Затем она переключилась на шкаф, после чего в ход пошла посуда, зеркала. Когда она выдохлась, вокруг царил хаос.       Обретя ясность рассудка, Гермиона стала взвешивать все «за» и «против»: родителям вернуть память пока не представлялось возможности, да она и не знала как, но, может быть, когда ей станет чуть легче, всё получится исправить. Связь она ни с кем не поддерживала, поэтому не было смысла отказываться от возможности, которую ей любезно предоставили. Вдруг в Хогвартсе ей станет лучше.       Гермиона тихо фыркнула.       Она была разбита, подавлена и совершенно сломлена. Да, наверное, её можно было описать именно этим словом.       Сломлена.       Собраться не составило труда — вещей было немного: пару бесформенных свитеров, толстовки, одни джинсы и кеды.

***

      2 сентября 1999 года.       Она подняла взгляд на своё отражение.       Труп, иначе не назовешь.       Слава Мерлину, Макгонагалл выделила ей отдельную башню, это было её единственным условием, которое она обозначила в письме.       Гермиона отправила ответ в тот же день. Письмо получилось коротким, сухим — никакого уважения, какое, по ее мнению, должна была выразить директору.       Короткие три предложения.       «Хорошо, директор, спасибо, что сообщили мне. Я согласна. Только с одним условием: отдельная башня».       Она даже не поставила подпись, не было в конце никакого: «С уважением, Гермиона Грейнджер».       Это было что-то из другой жизни, чего уже не существовало. Сухое и пресное — вот то, что у неё есть сейчас.       Прямо как Рон, который был единственной ниточкой, связывающей её с прошлой жизнью, но с каждым днём ей казалось правильным решением отдалиться от него.       Нет прежней жизни!       Нет той Гермионы Грейнджер, которая боролась за права домашних эльфов, которая на третьем курсе врезала Малфою, нет девчонки, которая сражалась с троллем и пережила войну.       Осталась только тень.       Гермиона давно утратила ощущения волнения, азарта, чего-то светлого. Так можно описать эти эмоции. Всё, что она чувствовала, — это боль, постоянная, непрекращающаяся.       Иногда она разбавлялась стыдом, отвращением и безнадёжностью. Но, наверное, осталось единственное, что помогало ей.       Ярость.       Возникало чувство, что она всегда была с ней. Именно она помогала каждый раз подниматься с пола, когда её тело била сильная дрожь, когда волосы слипались от пота, когда желудок выворачивало наизнанку. Гермиона каждый раз вставала только благодаря ей!       Вдруг она вздрогнула и оторвала взгляд от зеркала. Она не могла смотреть на себя без отвращения. Худые плечи, выпирающие ключицы, рёбра, которые видны при каждом вздохе. Кожа приобрела серый оттенок, веснушки уже давно пропали с лица, но больше всего ненависть вызывали глаза: безжизненные, пустые и постоянно красные. Если бы кто-то из магглов увидел её, принял бы за наркоманку.       Она перевела взгляд на часы, оставалось полчаса до встречи в Большом зале, до того момента, когда она снова увидит большую часть людей, которые были когда-то важны для неё. Но сейчас ей нужно скрыть свой вид за маской «нормальности», так она привыкла называть это. Гермиона взяла палочку и наколдовала чары красоты. И вот на неё снова смотрит старая Гермиона Грейнджер, никто не должен заметить. Её щёки снова приобрели румянец, острых скул практически не было видно.       Ей снова пришлось подгонять свою одежду, чтобы она не висела, словно на неё надели мешок. Единственное, что могло её выдать, — глаза. Если кто-то подойдет ближе и присмотрится, то сможет заметить, что они пустые, а это больше не карамель, это дёготь. Вязкий, неприятный и ужасно отвратительный.       Оторвавшись от отражения, она наконец-то вышла из ванной. Из-за своих мыслей она провела там полтора часа.       Гермиона ещё раз придирчиво посмотрела на своё отражение, взяла сумку и, попытавшись улыбнуться, вышла за дверь.

***

      Снова стоять перед входом в Большой зал казалось странным, не было того детского восторга, присутствовавший в одиннадцать лет, не было ощущения безопасности и спокойствия, как раньше. Теперь ничего не будет как раньше, только возможные ожидания и надежда, что не станет еще хуже, но…       «Судьба ко мне разве милостива?» — пронеслось в голове.       И в этот момент кто-то задевает её плечом, проходя в Большой зал. Словно в замедленной съёмке, платиновые волосы мелькнули всего на секунду и скрылись среди людей. Она простояла в оцепенении пару секунд, а ощущение, что прошли часы.       И снова ярость, не было даже времени подумать, всё произошло так быстро, что она почувствовала себя наблюдателем этой картины, однако нет, это было она. Гермиона быстрым шагом сократила расстояние и снова увидела платиновые волосы, подошла и схватила их обладателя за плечо, развернув к себе.       — Малфой, — всё, что она могла сказать, лишь это.       Он успел лишь услышать её голос, как в этот момент Грейнджер замахнулась, и раздался звук пощёчины. Его глаза встретились с её, и она замерла, пересекаясь с ним взглядом. У него такой же пустой и безжизненный, точь-в-точь как у неё. Слова не сразу дошли до неё.       — Блять, Грейнджер. Надеюсь, на этом все? — безжизненный голос, пропитанный толикой яда.       Наверное, эту его особенность не смогла отнять даже война. От него у Гермионы поползли мурашки по телу, и только сейчас до неё дошло, что она перед всеми в Большом зале дала Драко Малфою пощёчину.       Кто-то снова толкает её. Чёрные, идеально уложенные волосы мелькают перед глазами. Пэнси Паркинсон, конечно, без неё все было бы проще.       Она готовится, что в неё сейчас будут плеваться ядом. Возможно, Гермиона и ей влепила бы пощёчину, какая разница, она готова их раздать всему старому составу Слизерина, пусть выстроятся в очередь. К глубочайшему сожалению, этого не произошло. Простой толчок плечом и все?       Гермиона осмотрела Большой зал. Она думала, что будет больше людей на седьмом курсе; в общей сложности из четырёх факультетов можно было набрать максимум человек сто. Бóльшую часть зала занимали первокурсники. Меньше всего людей находилось за столом Слизерина: Малфой, Паркинсон, Нотт, Забини и ещё пару людей с ее курса, которых она не знала, — все остальные младшие курсы. Она блуждает взглядом дальше и находит стол Гриффиндора. Джинни сидит рядом с Невиллом, Дином и Симусом, чуть дальше от них — сестры Патил, и еще два десятка человек, которых она уже не помнила, как зовут.       Джинни заметила её. Всё, что они могли дать друг другу, — это кивок головы, вот и всё, что осталось от их дружбы. После ухода Гарри они старались сохранить то немногое, что осталось. Но не получилось, каждый был занят собой и своими проблемами. Пару раз она получила от нее письма и ни на одно так и не собралась с силами ответить. На этом все и закончилось.       Послышался торжественный гимн.       Гермиона поспешила сесть за стол подальше от всех, чтобы не привлекать ещё больше внимания.       Макгонагалл хорошо подготовилась — Хогвартс был почти восстановлен до первоначального вида. Куда бы Гермиона не взглянула, ей казалось, что пятна крови все ещё видны, а металлический запах до сих пор остался. Она искренне не понимала, как можно есть в зале, в котором лежали их мёртвые и истекающие кровью знакомые, друзья и родные. Эта картина напрочь отбила желание задерживаться здесь дольше, чем нужно.       Ей всё равно нужно есть, даже если еда не задерживается в ней больше, чем на час, так она хотя бы сможет функционировать. Нужно будет попросить эльфов, чтобы еду подавали в башню, — она все равно не будет есть при всех.       Не сейчас.       Гермиона не вслушивалась в то, что говорила директор, скорее всего, что-то про надежду, мир и прочую чушь. Её взгляд блуждал по залу, не задерживаясь на чем-то конкретном, просто возможность убить время. Но вдруг стало слишком тихо, и она услышал свою фамилию, ощутила взгляды.       Она повернула голову, увидев Макгонагалл. Её губы шевелились. Гермиона вслушалась в то, что та произносила.       — …Мисс Гермиона Грейнджер, не могли бы вы сказать пару слов?       «Что, простите, при всех? — пронеслось у неё в голове прежде, чем она встала на негнущихся ногах, а в голове закрутился миллион мыслей. — И что я должна сказать? Что похожа на труп, а это все обман? Что моя жизнь превратилась в грёбаный ад. Что я не знаю, когда свалюсь прямо у вас на глазах от истощения. Этих слов хотите?»       Она почти подошла к трибуне, когда до неё донеслись обрывки фраз со стола Слизерина:       — Блять… она… раздражает. Героиня войны… ушайте… вникайте в… настовле…       Ярость вспыхнула моментально, Гермиона обернулась, и в этот момент увидела его. Сидел, подпирал рукой подбородок — совершенно отстраненный взгляд в одну точку. И тут она заметила синий след её пальцев на его щеке, и ярость рассеялась. На её место пришло давно позабытое чувство удовольствия, и шаги стали более уверенные.       Макгонагалл встретила её улыбкой, на которую не могла ответить тем же, просто смотрела на неё и говорила, обводя взглядом присутствующих.       — Спасибо, директор. Я рада, что мне позволили вернуться.       «Откровенная ложь, кому ты врёшь, Грейнджер?» — шептало ей подсознание.       — И я надеюсь, несмотря на то, что война оставила на каждом из нас отпечаток…       «Ага, на тебе, видимо, больше всех, раз ты одна тут чарами красоты балуешься».       — В эти непростые времена каждый сможет найти для себя покой, почувствовать опору под ногами и справиться с трудностями.       Её провожали громкими аплодисментами, от которых разболелась голова. Она уже пожалела, что вернулась. На неё смотрели с восторгом, слушали, внимали. Если бы люди только знали, что с ней стало.       Но, возможно, есть надежда смириться с новой жизнью?