Под маской тьмы

В тот момент, когда стены вокруг меня начали рушиться, это напоминало падение карточного домика, который уже давно был заброшен, пуст и лишён каких-либо эмоций, чувств или даже самой души. Это место, эта тёмная, душная клетка, казалось, служило прибежищем для потерянных умов, но я не была одной из них. Я была в здравом уме, даже слишком, и, когда тот, кого меньше всего хотела видеть, вошёл в комнату, внутри меня вспыхнула невыносимая ярость. Мужчина, в потёртой коричневой куртке, держа, скорее всего, кепку в руках. Его вид уже говорил о том, что пришёл, будто с повинной ко мне. Несмотря на свой высокий рост, массивные плечи, он сутулился, переминаясь с ноги на ногу. Вопросы копились у меня к нему, но если бы речь шла о каком-то семейном родстве, то я бы с удовольствием плюнула ему в лицо. Ему чертовски повезло, что на мне была смирительная рубашка, иначе он бы давно пожалел, что вообще решился переступить порог этой комнаты. Я повернулась к нему полубоком, не позволяя взгляду задержаться на нём слишком долго, но внутренне застыв в ожидании того, что же ещё он может придумать. Всё же мне хотелось заглянуть в его глаза и подтвердить свою мысль о том, что мы разные. — Ты... Ты действительно настоящая, как в том письме, — прошептал он с какой-то робостью, словно боялся, что его слова услышат и за это накажут. Меня это искренне смешило. В его правой руке что-то блеснуло, но я не могла разглядеть, что же именно. — Прости... Прости за все эти годы, когда я не знал о тебе! — Его голос дрожал, словно каждая фраза была тяжела, как камень. Я холодно прищурилась, сдувая выбившиеся пряди волос с лица. Хотелось смыть со своего тела весь пот и нормально расчесать волосы. Боюсь представить, в каком состоянии они находятся, тем более в такой день — воссоединение так называемой семьи. — Твои извинения ничего не изменят, можешь даже не пытаться, — тихо произнесла я, словно едва слышимый шёпот ветра был в этой удушающей комнате. — Почему? Что с тобой сделали? — Его голос вдруг стал встревоженным, он шагнул ко мне, но остановился, словно боясь подойти слишком близко. Верно, между нами двумя была стена, которую ни я и ни он не сможем перешагнуть. Чувствуя его взгляд на себе, со вздохом я повернулась к нему, всматриваясь в лицо. Действительно, мы разные, ведь в нём не было ничего, что могло бы связать меня с ним. — Что сделали? — усмехнулась я, чувствуя, как злость распирает меня изнутри. Сжимаю свои кисти рук, чтобы как-то сбавить агрессию, хотя чувствую, что оставляю следы ногтей на ладони. — Не все такие, как ты, получают любовь и заботу, когда бросают других за решётку. За решётку, где держат таких, как Чумной Доктор! — Хотелось кричать, хотелось сорваться с места, швырнуть что-то в стену, но проклятая смирительная рубашка сковывала мои движения. — Он мог уничтожить весь город. Если бы мы не остановили его, было бы куда хуже... — Его голос прозвучал уверенно, как будто это должно было оправдать всё, что тут произошло. Наверное, он уже не первый раз повторяет эту фразу, раз так просто она вышла из его уст. Я издала горький смешок, полный ненависти. — Хуже? Ты хоть спросил у людей, каково им было, когда они умирали за свободу от бюрократов, которых истребляли? Или ты просто решил, что таких, как он, надо ловить, потому что так нужно? — с издёвкой закончила я. Однако мой голос срывался на крик, мне было тяжело сдерживать себя. — Ты хоть представляешь, через что мне пришлось пройти, чтобы выжить? Ты даже не осознаёшь, каково это — получить надежду, а потом ждать и ждать, и ждать, пока она не превратится в пепел. А потом осознаёшь, что всем наплевать на тебя. Всем, даже собственному отцу! Его лицо исказилось от боли, когда я произнесла это слово. Брови сведены к переносице, а сам он начал кусать губы, нервно перебирая пальцы рук. Мужчина медленно опустил голову, сев на пол прямо у решётки. — Отец? — переспросил он, как будто эти слова пронзили его насквозь. — Когда он получил это письмо, я не придал этому значения. Позже уже сказал, что это нечто важное, что-то от нашей покойной матери. Я... только теперь начинаю понимать, почему он хотел встретиться с кем-то. Но наш отец погиб на одной из миссий. Он поднял на меня глаза, и я увидела, как из них катились слёзы. Казалось, что он переживал эту потерю снова и снова, каждый раз погружаясь в пучину своей вины. И сейчас наша встреча заставила его вновь открыть эту перевязанную рану, будто это могло что-то значить для меня. — Замечательно, — сказала я с сарказмом, отворачиваясь от него. — Это должно было случиться. Я ничего не ждала ни от тебя, ни от него. Прошло несколько томительных минут, наполненных тишиной, прежде чем он поднялся на ноги и направился к двери. Но у самого выхода мужчина вдруг остановился, не оборачиваясь, и произнёс: — Прочти это письмо, Лилиана... Тогда ты поймёшь. С этими словами он ушёл, оставив меня одну, наедине с тяжёлым грузом своих мыслей, которые обрушились на меня подобно каменному обвалу. Как только тот закрыл за собой дверь, я осталась одна в удушающей тишине, где каждый вздох отдавался в стенах, как эхо давно заброшенного места. Было немного холодно и неприятно. Моё тело дрожало от ярости, но больше всего от бессилия. Это письмо, о котором он говорил... Что там может быть такого, чтобы всё изменить? Слова не вернут мне потерянные годы, не смоют тех ран, что остались на душе. Я долго училась жить с этим, если это можно было назвать жизнью. А сейчас пришёл тот, которого никогда не ждала и не надеялась. Только мужчина ушёл столь же быстро, как и пришёл. Ведь действительно, мы другу другу никто, даже после этого диалога. Я с трудом повернула голову в сторону двери, возле меня он оставил на полу конверт. Смирительная рубашка мешала мне двигаться, но я нашла способ дотянуться до него, ногой подтягивая ближе. Сердце колотилось в груди. Зачем я это делаю? Разве мне не всё равно? Но, несмотря на горечь, что кипела во мне, что-то тянуло узнать правду. Может, я просто хотела найти ещё один повод ненавидеть его, ещё одну причину, чтобы никогда не простить. Я осторожно наклонилась, подтянула конверт к лицу и разорвала его зубами. Бумага была плотной, будто эти письма писали в другое время, но странно пахла, словно пыль веков осела на ней. Когда наконец мне удалось развернуть письмо, мои глаза пробежали по строчкам, написанным ровным, почти холодным почерком. Он напоминал мой, слегка размашистый на конце слова, а букву «и» легко можно было спутать с «н» или «к».

«Моя дорогая Лилиана,

Ты даже не представляешь, как хорошо я понимаю, через что тебе пришлось пройти, растя без семьи и тепла. Знаю, каково это — жить в холоде без чувств, с сердцем, лишённым огня и страсти к жизни. Поверь мне, я испытал то же самое, когда был молод. До встречи с твоей матерью, Александрой, я никому не позволял проникнуть в мой мир. Моё сердце было замкнуто, и казалось, что ничто не сможет вернуть меня к жизни. Но твоя мать стала для меня тем светом, который зажёг во мне новый огонь. Она очистила мой разум, пропитанный гневом и болью, и вернула мне желание жить, дышать полной грудью, снова ощутить вкус настоящей жизни.

Да, может показаться странным, что я пишу об этом сейчас, но долгие годы размышлений привели меня к простому, но горькому выводу. Моя главная цель в жизни была ясна, но я, сам того не замечая, разрушил её, словно оборвал последний канат, который удерживал нашу семью на плаву. Ты знаешь её как "маму", но её имя было Александра — хотя, конечно, ты это уже знала. Она всегда понимала, насколько опасна моя работа полицейского, и мы с ней заключили негласный договор: ты останешься с ней, а Игорь будет со мной. Мы думали, что сможем вырастить замечательных детей. Она — умную дочку, которая будет посещать секции и радовать оценками. А я — сильного сына, который бы стоял стеной за семью, за вашу маму и мою жену, и тебя Лилиана. Я оставил вам всё, что у меня было, и вместе с Игорем переехал в старую, почти забытую квартирку. Он никогда не знал о тебе, я тщательно скрывал это, но в последнее время он начал что-то подозревать.

Когда твоя мама серьёзно заболела, я был рядом столько, сколько мог. Но болезнь, как злая сила, оттолкнула её даже от меня. Она не хотела видеть никого, даже меня. Через неделю её не стало, и я погрузился в глубокий траур. Я потерял её, и вместе с ней — себя. Однако, через несколько лет, узнав, что ты попала в приют, я осознал, насколько подло поступил. Я оставил тебя одну, без опоры. Один раз я пришёл в приют и увидел тебя издалека — сильную, непокорную, готовую постоять за себя, даже если враг был намного сильнее. Тогда ты мне сильно напомнила Игоря, он был тогда такой же взрывоопасный, если что-то шло не так.

Если ты читаешь это письмо, значит, меня больше нет в живых. И это не результат халатности — мои догадки насчёт моего друга и коллеги, похоже, подтвердились. Хотя

это не слишком важно... У меня есть время, чтобы сообщить тебе важное, пока меня снова не прервали. Я спрятал нечто, что может помочь тебе или Игорю. Это будет вашей опорой в трудные времена, но пользоваться этим нужно с умом. Ключ от сейфа, где это хранится, ты найдёшь на кухне, в верхнем шкафчике. Сейф находится в одном учреждении в Петербурге.

И запомни, Лилиана, не делай ошибок в чувствах, особенно в тех, которые ты испытываешь к другим людям.

Я люблю тебя и прошу прощения за всё, что ты пережила по моей вине. Прости за то, что мы так и не смогли встретиться и стать настоящей семьёй.

Твой отец — Константин Гром.»

Я читала письмо снова и снова, не веря своим глазам. Гнев смешался с растерянностью, с такой яростью, что я чувствовала, как сердце готово было вырваться из груди. Часто дыша, я пыталась успокоить собственное дыхание. Хотя особо это не помогало справиться с эмоциями. Как он мог писать такие слова после всего? После того, как бросил меня? После того, как лишил меня не только детства, но и семьи, любви, тепла? Я зажмурилась, пытаясь успокоить накатывающие волны ярости. Письмо дрожало на моих коленях, смирительная рубашка сковывала движения, но внутри меня разрасталась буря, которая готова была смести всё на своём пути. Ключ. Он написал о каком-то ключе, о каком-то сейфе. Мой отец действительно думал, что это может что-то изменить? Что после всех этих лет я просто возьму и пойду искать его следы? Смешок вырвался из моих губ, горький и отчаянный. — Как трогательно, — прошептала я сама себе, чувствуя, как слёзы наполняют глаза, но я сдержала их, не позволяя себе ослабить бдительность даже в этот момент. Он снова играл со мной, даже после смерти, оставив за собой этот след, как будто это могло вернуть ему прощение. Но больше всего меня терзала мысль, что где-то глубоко внутри меня жила маленькая, болезненная искра надежды. Надежды, что этот человек, который писал мне эти строки, всё же любил меня, хоть и потерял путь в жизни. Не нужно было открывать это чёртово письмо, оставаясь в привычном неведении, к которому уже привыкла. — Прости меня... — прошептала я, но не ему — себе. За то, что допустила эти чувства вернуться. За то, что позволила его словам затронуть мои раны, которые я так тщательно скрывала. Я уронила письмо на пол, наблюдая, как оно медленно опустилось, словно это было последнее напоминание о человеке, которого никогда не знала по-настоящему. И наверное это правда было к лучшему: не знать никакого Константина Грома, который выбрал работу, а не жену с детьми.

***

Мой сон оборвался резким, пронзительным криком — слишком знакомым, чтобы проигнорировать его. Едва сдерживая дрожь, я приподнялась, опираясь на холодный пол, и поползла к решётке, прислушиваясь к гулу за пределами камеры. Внезапно послышались шаги, они неумолимо приближались, их ритм становился всё быстрее и увереннее. Я почувствовала, как холодный ужас сковывает меня, предчувствуя, что ничего хорошего меня не ждёт. Мой взгляд метался по комнате, словно я не исследовала её по нескольку раз на день на поиск чего-то, что могло мне помочь. Здесь было слишком пусто, как и в душах людей, которые идут в мою сторону. Через мгновение замок моей камеры с глухим щелчком открылся. Я прижалась спиной к стене, готовая к самому худшему, хотя не могла и представить, что задумал этот безумец, который официально назывался психотерапевтом... Металлическая дверь открылась со скрипом, словно воплощая звук давних страданий. Первые, кто вошли, были люди в белых халатах, толкая перед собой холодную стальную каталку. А затем появился он — Рубинштейн, скользкий, как змея. Один из его подручных резко выстрелил в меня дротиком, начинённым неизвестным веществом. Химия мгновенно завладела моим телом, и я рухнула на пол, полностью потеряв контроль. Они вошли в клетку лишь тогда, когда моё тело уже не могло сопротивляться, и уложили меня на каталку. Сознание померкло. Очнулась я в совершенно другом месте. Яркий, невыносимо резкий свет прожигал мои веки, заставляя меня несколько раз судорожно моргнуть. Оглядевшись, я заметила, что рядом на каталке лежал рыжеволосый парень — тот самый, который защищал меня. Что они сделали с ним? Мысли хаотично метались в голове, пока не встретилась с его глазами. Но это были уже не его глаза. Тусклые, безжизненные, они принадлежали Птице — существу, которого превратили в нечто иное. Он открыл рот, пытаясь что-то сказать, но слова так и не сорвались с его губ. Парень был истощён — видно, ему не давали пить достаточно долго, лишь несколько капель в день, не говоря уже о еде. Чудовища. Мерзкие люди, которые решили, что могут издеваться над человеком. Для чего всё это нужно было? Чем эти издевательства над человеком могут послужить? Ответ крылся в ублюдке напротив, в которого хотелось вколоть его же препараты из шкафа. К нам подошёл Рубинштейн, его губы изогнулись в злобной усмешке: — Лилиана, — начал он с издёвкой, — это место создано специально для таких, как ты. Для тех, кто носит в себе тьму. Здесь ты станешь частью наших экспериментов. Его голос был полон сарказма, но я не могла ответить — ни я, ни Птица не были в состоянии даже пошевелиться. Дротик, который они использовали, обездвижил нас, оставив при этом наше сознание ясным, чтобы мы осознавали всё, что будет происходить. Доктор искренне наслаждался нашими страданиями, раз мы сейчас лежим обездвиженными на холодных каталках. — Птица подождёт, — бросил он, словно ни о чём не беспокоясь. — Сейчас настал твой черёд, Лилиана. Мы хотим узнать, что скрывается внутри тебя. С этими словами он рассмеялся — глухим, злобным смехом победителя. Его радость от предстоящего унижения была неприкрытой. Когда он отвернулся, я с трудом смогла повернуть голову к Птице. Мы встретились взглядами — без слов он понял меня. Каталки стояли достаточно близко, чтобы мы могли коснуться друг друга. Действие дротика постепенно ослабевало, но мы всё ещё были крепко привязаны ремнями, что не давали возможности освободиться. Рубинштейн, этот трусливый подонок, предусмотрел всё. Однако наши руки нашли друг друга — и мы крепко сцепились пальцами, словно являлись спасательными кругами друг друга, не отводя глаз. Одному было не страшно чувствовать боль. Впервые я искренне могла сказать, что кому-то доверяю. И это было смешно, ведь доверилась парню, которого знаю от силы несколько минут. Только его взгляд сулил мне надежду, которая не даёт мне упасть духом. В этот миг мы осознали: мы выберемся. Только мы не позволим им продолжать медленно убивать нас изнутри. Свобода уже почти была в наших руках.