Под маской тьмы

— Ты хоть представляешь, что я с тобой сделаю? — мой голос срывался на крик, дрожал от боли и ярости, а в глазах блестели слёзы, готовые хлынуть ручьём. Он растерянно замер, его взгляд метался в поисках ответа. — Я... — начал он, но слова словно застряли в горле. Он не знал, что сказать, что предпринять в этот момент. Я усмехнулась, медленно наклоняя голову, и губы растянулись в хищной улыбке, которая больше напоминала зверя, готового броситься на жертву. — Ты ведь знаешь, что я не такая, как все. Особенная, так ведь? — мои слова прозвучали как издёвка, в них скрывалась мощь, которая текла в моей крови. Его глаза расширились, когда я открыла свои — в них вспыхнула та самая сила, которую он когда-то видел в Серёже. Страх мелькнул в его взгляде, но мужчина и представить себе не мог, что его ждёт. На полу, рядом с моими ногами, лежала ручка. Ловким движением я подхватила её и, не раздумывая, метнула в брата. Удивление и шок парализовали его настолько, что он рухнул на пол. Мгновение — и я оказалась рядом с ним, возвышаясь над ним как тень, внушающая трепет. Он лежал на спине, смотря на меня снизу вверх, а я ощущала его страх. Он исходил от него волнами, замирая в воздухе между нами. Только это было лишь началом. Он думал, что знает, что такое страх, но настоящий ужас ему ещё только предстоит узнать.

Месяцами ранее

В кабинете доктора Рубинштейна царила почти стерильная чистота. Весь интерьер, начиная от идеально ровных стопок бумаг на столе и заканчивая полированными до блеска книжными полками, дышал аккуратностью и порядком. Но за пределами этого уюта в тёмных, холодных камерах больницы царил хаос. Здесь творились вещи, далёкие от того порядка, которым доктор окружал себя в своей рабочей зоне. И сегодня, как и всегда, психотерапевт был сосредоточен на вопросах, касающихся одной особой пациентки. Рубинштейн, откинувшись на кожаном кресле, попивал свежезаваренный чай, листая газету с последними новостями. Его взгляд казался невозмутимым, но ум работал без устали, пробегая по заголовкам в поисках чего-то, что могло бы отвлечь его от вечной рутины. — Софочка, как там наш пациент? — задумчиво проговорил он, не отрывая взгляда от свежих новостей. Секретарь, Софа, находившаяся рядом, сосредоточенно перебирала толстые папки с медицинскими досье, не поднимая головы. В её движениях чувствовалась уверенность и привычка к такому роду деятельности. — Разумовский, доктор? — автоматически откликнулась она, продолжая перелистывать страницы и ища нужные сведения. Рубинштейн, увлечённый статьёй, лишь рассеянно кивнул, но вдруг поправил: — Нет, не он, Софа... Пациентка под номером пятьсот двадцать шесть. Её взгляд замер на одной из папок, и, вздохнув, она отложила документы в сторону. — Ах да, о ней я как раз и хотела поговорить, — сказала Софа, чуть понизив голос, словно это имя не стоило произносить вслух. Тяжёлая атмосфера кабинета, контрастирующая с ярким дневным светом, проникающим сквозь массивные окна, внезапно стала напряжённой, как перед грозой. Мужчина опустил газету и вопросительно уставился на секретаршу, хотя на лице оставалась лёгкая ухмылка. В голове продолжая представлять дальнейшее шоу в его клинике, где он был дирижёром.

***

Я сидела в позе лотоса, погружённая в глубокий транс, наблюдая за разговором доктора Рубинштейна и его ассистентки. Их голоса доносились до меня, словно шёпот сквозь тонкую пелену времени, и я видела мельчайшие движения, каждый жест. Однако мои силы небезграничны. Чувствуя, как напряжение нарастает, я вынуждена была прервать свой мысленный взор. Мои глаза медленно открылись, как будто я пробуждалась из долгого сна, и плавно опустилась на холодный бетонный пол камеры. Голова коснулась земли, и я раскинула руки в стороны, как крылья, не смотря на смирительную рубашку, которая была уже слегка порвана в нескольких местах — случайный результат моих постоянных попыток испытать её на прочность. На моих губах играла ухмылка, отражающая тот внутренний восторг, который я испытывала от всего происходящего. Я чувствовала себя победительницей, хотя реальность этого места говорила об обратном. Однако мой товарищ, связанный по-настоящему, разделял этот настрой лишь отчасти. Иногда его освобождают, позволяют двинуть руками, но вместо того, чтобы бороться за свою жизнь, он, казалось, стремится к смерти. Возможно, это не его истинное желание, а зов его тёмной стороны — существа, которое прозывают Птицей. Он словно поселился внутри него, угнетая волю и разум, превращая его в бледную тень самого себя, почти в овоща. В какой-то степени мне было интересно узнать об их отношениях, хотя возможно и о взаимной ненависти друг к другу. Такими мыслями была занята не только я, к моему сожалению. Последнее время доктор Рубинштейн перестал связывать его полностью, оставляя ему пространство для движения, но я с ужасом и интересом наблюдала, как его ладони, измученные и израненные, становились зеркалом его внутренней борьбы. Как же я мечтала, чтобы эти «докторишки» наконец уничтожили друг друга, развязав ту кровавую бойню, которую они заслуживают. В такие моменты, когда у меня есть редкая возможность остаться наедине с собой и своими мыслями, я часто погружаюсь в размышления. Больше всего мои мысли возвращаются к старшему брату, который до недавнего времени даже не знал о моём существовании. Эти размышления переплетаются с множеством вопросов, с надеждой, которая вспыхивает в моей душе — а что, если он всё же меня найдёт? Мои тревожные мысли резко прервал внезапный визит лаборанта, который до недавнего времени едва появлялся в этой части комплекса. Виной, конечно, были мы с Птицей, хотя её я и не чувствую. Не из-за своей же воли сижу здесь с постоянными мыслями о свободе. Несмотря на его незначительное присутствие, я сразу почувствовала что-то неладное. Вскоре вслед за ним, словно тень, вошёл Доктор Рубинштейн. Его силуэт спутать сложно: прямая спина, руки, сложенные за этой спиной, словно что-то скрывали. На лице очки, которые для меня казались маской. Лёгкая ухмылка точно не прогнозировала хорошего. Хотя его появление никогда не предвещало ничего хорошего, напротив — каждый его шаг был предвестником боли и мучений. Этот человек был мастером пыток, способным вызывать наши самые тёмные сущности, когда мы погружены в бессознательное состояние. И чем дальше, тем хуже — он не просто испытает наш разум, он сломает нас. Я быстро опустилась на холодный пол и, прильнув к железной решётке, отделявшей меня от свободы, ощутила яростное желание разорвать его на куски. Всего несколько сантиметров между нами, но если бы не эти прутья, то вцепилась бы зубами в его шею, протыкая зубами артерию, а после смотрела бы сверху вниз как мужчина истекает кровью. Так же медленно, как мы умираем здесь. Он бы почувствовал всё это на своей шкуре. Доктор медленно и безмятежно подошёл к клетке Серёжи, словно наслаждаясь каждым мгновением своей власти. Его шаги отдавались эхом в угрюмом, сером помещении, и было ясно, что он не остановится. Он смаковал этот момент, зная, что каждый наш вздох был полон страха. Не раздумывая, я резко вытянула руку сквозь прутья и ухватилась за край его белого халата. Моя хватка была всегда крепкой, но на этот раз Рубинштейн жестоко ударил меня каким-то тяжёлым предметом. Острая боль пронзила тело, и я невольно вскрикнула, отдёрнув руку. В воздухе раздался хриплый, яростный голос: — Не тронь её! — Это был Серёжа. Вернее, его другая сущность, Птица, взяла верх. Словно хищный зверь, он зарычал, грозно обращаясь к Доктору. А в голове у меня была лишь одна мысль: «Птица — дурак». Пытается спасти мою жизнь, когда сам находится в той же опасности. — Ты умрёшь здесь, в этой больнице. От моей руки! — Это вызывало у меня смешок, хоть в чём-то мы были схожи в мыслях. Быть может, и убивать истинного носителя существо не будет, пока доктор не задохнётся в собственной крови. Рубинштейн лишь ухмыльнулся, даже не пытаясь скрыть своё наслаждение ситуацией. Он уже что-то знал и готов был воплотить свои мысли в жизнь. Больной ублюдок, как он называет нас. Смешно, что на его фоне мы являлись ангелами во плоти. — О, надо подумать, — протянул он с ледяным спокойствием. — Может, мне сделать что-то с ней, чтобы ты наконец начал сотрудничать? Так? — мужчина взглянул сначала на меня, а после перевёл взгляд на рыжеволосого. Его голос, полный холодного расчёта, заставил меня сжаться. Я, едва сдерживая ненависть, выплюнула ему в лицо: — Иди к чёрту! Но мой вызов лишь ещё больше развлёк его, и в его глазах я увидела лишь мрак и жестокость. Доктор Рубинштейн стоял неподвижно, словно наслаждаясь напряжением, которое наполнило комнату. Его тонкие пальцы едва заметно дрожали, как у человека, ждущего чего-то особенного. Серёжа, точнее, Птица, не сводил с него взгляда, и я могла видеть, как его мышцы напряглись, словно в любой момент он готов был разорвать клетку, разделяющую их. И в какую-то секунду я даже поверила в это, глаза отражали пламя ненависти. — Ты так уверен в себе, Рубинштейн, — снова заговорил Серёжа, но голос был не его, а того существа, что поселилось внутри. — Но всё, что ты делаешь, приближает твой конец. Доктор улыбнулся, едва заметно наклонив голову на бок, будто наслаждаясь этими словами. Верно, мы заперты словно птицы в клетках, у обоих руки перевязаны. О каком противостоянии может идти речь в такой момент? Однако сдаваться я не перестану, как и Серёжа. Сжав руки в кулаки, я смотрела с вызовом на доктора. — Конец? — повторил он, усмехнувшись. — У вас, мои дорогие пациенты, из всех наихудших заблуждений самое глупое — это вера в то, что вы контролируете что-либо здесь. Он сделал несколько шагов в сторону Серёжи, по-прежнему не обращая внимания на меня, словно зная, что моя ярость — лишь слабая помеха на его пути. — Что ты, Птица, — ласково продолжал он, выделяя каждое слово, словно обращаясь не к Серёже, а к тому, кто теперь обитал в его сознании, — можешь предложить мне в обмен на её жизнь? Серёжа стиснул зубы, его грудь часто вздымалась, как у зверя в клетке. Он был готов броситься на решётку, но, как и я, знал, что это бесполезно. Глаза парня были направлены на меня, такой же потерянный и яростный, я лишь отрицательно махнула головой в стороны. Мне не нужны чужие жертвы, особенно от того, кто находился в таком же положении, как и я. — Не трогай её, — снова раздался этот голос, низкий, полон ярости. — Я сделаю всё, что ты скажешь. Но не трогай её! Я сморгнула влагу на глазах, вновь смотря на Серёжу. В его взгляде было отчаяние, борющееся с его тёмной сущностью. Мои пальцы сильнее впивались в ладонь. Я не хотела, чтобы он приносил себя в жертву ради меня. Мы оба знали, что Рубинштейн не остановится, что бы Серёжа ни обещал. — Как это трогательно, — саркастично протянул Рубинштейн, но его глаза горели интересом. — Любопытно... готов пожертвовать собой ради кого-то. Что ж, давай проверим, насколько искренен ты в своих намерениях. Он сделал шаг назад и достал из кармана небольшой предмет, похожий на шприц. Холодный блеск металла показал мне, что это была не обычная инъекция. — Я дам тебе выбор, Птица, — сказал доктор, направив шприц на меня. — Или ты подчиняешься и помогаешь мне с экспериментом, или же я позволю ей почувствовать всё, на что способен этот препарат. Серёжа резко подался вперёд, его руки сжались на прутьях клетки, почти до крови. Его взгляд был прикован к шприцу, а тело напряглось так, будто он собирался разорвать эту проклятую клетку силой воли. — Оставь её в покое! Я помогу! — выдавил парень сквозь стиснутые зубы. Я молча смотрела на это зрелище, чувствуя, как внутри меня нарастает ярость и отчаяние. Ничего не могла сделать в данной ситуации, позволяя управлять собственной жизнью психу, которому место в этой клетке. Всё происходящее было очередной игрой Рубинштейна, но на этот раз ставки были слишком высоки. — Поможешь? — доктор ухмыльнулся, медленно опуская шприц. — Отлично. Но помни, Птица, одно неверное движение — и ты будешь свидетелем её последнего вдоха. Рубинштейн медленно развернулся и направился к двери, не спеша, словно наслаждаясь каждой секундой своей победы. Я знала, что это была лишь отсрочка неизбежного. Но в глубине души я не позволила себе сломаться. У меня ещё был план. Я повернулась в сторону Птицы, но тот уже сидел ко мне спиной, отгородившись от меня.

Дурак

***

Моё прошлое — это паутина тайн, мрака и криминала, из которой не так просто выбраться. Я выросла в детском доме, и, хотя когда-то мне говорили, что у меня был отец и брат, эти слова давно утратили для меня всякий смысл. Отец так и не соизволил появиться, и плевать на него. Что до брата, я его вообще никогда не знала, так что он для меня — пустое место. Не знаю, что такое любовь или забота, меня никто никогда не защищал. Всю свою жизнь я полагалась только на себя, оберегала себя своими силами. Но судьба — штука забавная. Меня поймали какие-то идиоты, натянули на голову грязный мешок и затащили в неизвестность. Я не видела, куда меня ведут, пока, наконец, не усадили на стул, пригвоздив мои руки к столу наручниками, скручивая их так, будто боялись, что вырвусь. Мешок сняли, и я, моргнув несколько раз, огляделась. Передо мной оказалась не просто комната, а настоящая допросная. Стены холодные и голые, лампа над головой слепит, воздух густой, давит на грудь. Чем-то это напоминало полицейский участок, в котором я бывала не раз, но что-то здесь было не так. Атмосфера, гнетущая, как гроза перед бурей. И вот, дверь со скрипом отворилась, и в помещение вошёл человек в белом халате. Его вид был безукоризненно аккуратным, а глаза — настороженными, будто он искал во мне что-то скрытое, невидимое на первый взгляд. — Ну, здравствуй, — произнёс он с лёгкой улыбкой, вглядываясь в мои глаза, словно пытаясь прочесть мои мысли. — Как самочувствие? Не хочешь ли чего-нибудь поесть? Его нарочито доброжелательный тон лишь усилил мою настороженность. Я устала от игр и прямо спросила: — Кто вы такой и зачем я здесь? Ответа я не ожидала, но, заметив лёгкую усмешку, мелькнувшую на его губах, почувствовала, что сейчас начнётся нечто странное. — Ладно, — сказал он с едва уловимой насмешкой. — Я всё расскажу. Но сначала твоя очередь показать, на что ты способна. Он выглядел как человек, знающий гораздо больше, чем говорил. Что он хочет увидеть? И зачем ему это нужно?