Любовь манипулятора и оккупированного шута

      Странное дряблое место, с этим отвратительным запахом, с этими будто протухшими стенами и таким мрачным, скверным, освещением. Всё времяпровождения в этом гнусном месте давило валета, в скорбь сводило разум, от понимания, что же он натворил. Так болезненно марало душу в этих проклятых раздумьях. Ему хотелось скрыться, убежать, спрятаться…да даже просто умереть, лишь бы не терпеть подобного обращения. Но каждый прожитый день сулил свою правду, свою грубую, не подъёмную, неотёсанную правду. Правду осознания того что он - ничто. Что его существование до безобразия ничтожно. Что его фигура, былая личность, сейчас стёртая в унижениях - ни на что не способна, не годна для жизни. А даже если и способна, то только поедать поданную в собачьей миске еду, да время от времени принимать в себя орган, что его, собственно, и кормит.       Возможно, он преувеличивал. Возможно, он именно этого и должен был достигнуть, дойти до этой точки невозвратного. Дойти или доползти до решения «существовать» нежели былого «жить». И это «существовать» было до скорби жалко. Лишь его звучание не оправдывало сути данного. Того, что преподносила эта безжалостная жизнь. Бессердечная сволочь, будто испытывающая его на гибкость, на сколько же он способен прогнуться под тяжестью её нечеловеческой ноши. Но пораздумав малость, хоть так всё время что он провёл в раздумьях не опишешь, он приходил к выводу, простому, безмятежному и до колючей боли острому решению: «Его зад, просто место для членов разных людей, которые могут попасть туда заплатив определённую сумму». И даже эта сумма, не была назначена им. Он не имел мнения даже в этом. В этом бесчеловечном решении он даже не мог заработать. И, боже, какой там заработок! Он был прикован к месту преступления на котором раз в несколько дней и совершалось это безнаказанное дело. Это неосудимое действо. Это отвратительное нечто. Это…       Ощущать себя человеком, он перестал давно. Хоть это «давно» ему было непонятно. Каждая секунда в этом месте не давала понять, была ли она вовсе, или это лишь иллюзия прошедшего? Прошедшее мгновение спокойной жизни. Только, когда это он стал звать подобную жизнь «спокойной»? Наверное с момента первых минут когда осознал своё «я», которое он уже давно потерял. Потерял, как он думал, навсегда. Ушло в омут неизбежно случившегося это его «я», и так болезненно для человека махнуло рукой на последок, позабыв отчаянные попытки воссоздать его давно забытую личность. Но давно ли? На всегда ли? Озадачиваясь этими вопросами, в его душе будто возгоралась прежде потухшая искра. Былая надежда за которую он так кротко, почти боязно цеплялся, так безнадежно, но при этом отчаянно, будто боясь потерять, боясь позабыть, каково это - верить?       Порой, расторгаясь в печали, убиваясь в боли собственного жалкого существования, он задумывался. Чем же были одержимы те люди, что обрекли его на это? Вопросом «почему» он карал себя и свою сущность, не позволяя сделать свободного вздоха, обременяя думу. Но самым интригующим, самым заветным и страшным, вопросом о котором он боялся и вспоминать, хоть тот был самым главным, был вопрос «зачем». Каковы были намерения тех личностей? Зачем они заточили его здесь и заставляют проживать всё это? Чем насолил он им, аль ради шутки был он заперт в месте его кошмара. «Зачем»…он был интереснее. Просто потому, что узнай «почему», это даст причину, причину того как он оказался здесь, по какой причине был заперт, чем восторгался Их разум, что Они додумались до этого. Но это никак не поможет. Лишь займёт мозг на малую долю времени, время что тянется до бесконечности долго. А вот зачем? Зачем..? Столь страстный и желанный вопрос, так и манящий раскрыть свои тайны. Но насколько жуткими они обещают показать себя, заставляет закрыться от правды. Зачем Те или Иные заточили, что было в их мотивах и, главное, что Они собираются сделать с ним дальше?       Но теперь, после всего что он пережил, всего во что его опустили, он был готов узнать причину, готов узнать правду, каковой она бы не являлась. Даже если после известия последует смерть. Просто потому что смысл к жизни у него был давно утерян.       Опрометчиво…как оказалось.       Жизнь в этом месте давала понять «кто ты» почти сразу. Ни один разумный человек, оказавшийся в этих стенах, не смог бы не пасть под влиянием своего, как потом узнаётся и внушается, жалкого существования. Он попусту беспомощен. А права на голос тебя лишили с тех пор, как ты перешагнул порог этого места. А это обращение можно сравнить с обращением к скоту. И то, кажется, оно было бы более учтивым к эмоциям животного. Здесь же, за любую оплошность шло неизбежное наказание. За любую ошибку или непослушание применялись жестокие меры - пороли и морили голодом. Ожидали чего-то большего? А ведь еда - это единственное что имеет узник. Единственное чем он дорожит, и по истине хочет отстоять. Всё это унижение идёт только ради еды, которая по вкусу пресная как вода, и сытная как воздух. Всё ради того, чтобы закинуть эту однородную массу в желудок дабы не сдохнуть. А при попытке саморучно покончить с собой недоеданием - кормили насильно. Круговорот гнусного жития, иным не назовёшь.       Сегодняшний день должен был разделить его жизнь ровно поровну, на до и после. Уничтожить те ночи когда он лёжа на кровати осознавал свою суть, с простой мыслью засыпая, давал себе определение тела, куска мяса, что таранят во все дыры, что тупо болит. Туши что обёбанная лежит без чувств. Проститутки убитой жизнью, жизни которой он никогда и не желал. Всему этому должен был настать конец. Но переменчив ли он в хорошую сторону?       Вся суть его простого бытия заключалась в подъёме. Нежеланно отрывая голову от плоскости названной кроватью, он ощущал боль конечностей. Как противно сводило руки, неприглядно выглядели ноги и как обидно сводило разум.       Звон цепи смог вернуть его из межраздумного состояния, даже когда это состояние стало одним сплошным шумом. Миска снизу была наполовину наполнена нечто схожим на еду, а так как новой порции не поступило, он осознал, сегодня - один из дней когда приходит клиент. Кем бы он не был, к нему Вару не испытывает ничего кроме ненависти и отвращения. Только ради подобных ему он находится здесь в заточении, переживает весь этот незаслуженный и необъяснённый ужас.       Как он подсчитывал, и, можно сказать, благодарил свой несломный, долголетний режим сна, то ровно через пол часа после его пробуждения заявится этот Некто. А через пару минуток подойдёт и прислуга, дабы провести, уже ставший за всё это время, ритуал перед предшествием неизвестного ему подонка.       И вот уже недавно, как и тот, но уже по его желаю поставленный ритуал. Встал, потянулся, умылся, размял конечности, ведь в следствии его принудительного долга те буду на грани отмерания, и вновь приземлился на кровать. Ожидание. Стоило ли оно того, и было ли оно нужно? Если Вы подумаете, что валет почти сразу смирился со своей участью, то Вы заблуждаетесь. Пару дней он безустанно колотиться в дверь, совершал нападки, стратегически атаковал, взвывал и падал. Снова и снова. День за днём. Его пороли, сковывали, всячески и всевозможно лишали, но до поры до времени не могли усмерить его буйный нрав. Пока он не сошёлся на мнении: что стоит ждать. Просто ожидать либо окончаний его мучений в упокоенном сне, либо ждать что спасение придёт из вне. В кой-то веке у шлюх же есть отпуск? Ведь так?.. А даже если и нет, то пенсия же быть может? Навряд ли его будут держать здесь в престарелом возрасте(хоть извращенцы и на этот счёт однозначно будут). Пока же, он ждал, чего-то, или же, в данном случае кого-то.       Тяжёлые, понятно сразу, увесистые, строгие шаги. Будущий кобель почти под дверью. С минуты на минуту заявяться сестрицы по увязке. И, как бы странно это не звучало, но его до сих пор терзал вопрос, почему же каждый поголовно клиент предпочитал оставаться неизвестным и измываться над ним в столь беспомощном состоянии? Что им мешало делать это открыто?.. Да и сейчас это не так важно. Подсознательно он уже чувствовал как мнётся этот человек у входа, как переминается с ноги на ногу, неуклюже поправляя уткнутый в брюхо член. Как мило беседует с рядом стоящей, всё ещё неизвестной ему, личностью, хоть это гнетущее чувство, что так и пылало из-за двери, он ощущал впервые. Мелкие семенящие шаги, что-то лёгкое, и при этом неповоротливое пыталось протиснуться к двери, остановилось у входа, застыло, ощутив этот гнёт, и, как ни странно, шлепок. Женский визг. Пауза. И такие же семенящие прочь шаги. Тишина. Все смолкли, а валет задержал дыхание… Ну и садист же ему попался на это совокупление… Или же не ему? Предположительно, в этом здании он точно не один, возможно, данный грубиян окажется от него неподалёку, да хоть в соседней комнате, но все его догадки, или же молитвы, построены были лишь на факте не появления двоих девушек, не то будь они прокляты, не то спасибо.       Медленно опустилась ручка двери, сердце ёкнуло в пяты, и дверь открылась с всё тем же протяжным скрипом.       Нет… Только не он. Лишь бы не он! Кто угодно, но пусть он исчеснет! Любой другой, но хоть бы забыть этот изумлённый взгляд янтарных глаз. — Вару? — почти вопросительно, попутно встретило валета. Он был готов поклясться, что видел как нервно дёрнулся уголок его губы!       Вару отвернулся, подобный стыд, какой позор! Боже! И сам пиковый король застал его в подобном положении! Настолько низком и ничтожно жалком, вспоминая его былое эго, данный вид опустил его повторно мордой в грязь. — Зачем ты здесь? — первое что слетело с его уст, когда он наконец здраво впился в него взглядом. Подобно Пик нарушил его идиллию, валет смотрел на него отвержённо. — Не уж-то ты позабыл свою работу, валет? — ответно спросил он, дав мысленный пинок сидящему, словно открыв каналы мыслей, пятый осознал почём он заявился. — Нет… Ты же…ты не опустишься до подобного! Пик, вразуми, кто я! Я же… — Да, Вару, ты проданная шавка. — цепь его нервов лопнула, и теперь, держа его за горло, он впечатал его в кровать — Жалкая, ничтожная шлюха - вот кто ты, Вару. — на глаза накатили слёзы. Подобного унижения он не терпел за всё то время пребывания. Как…как настолько близкий ему человек способен говорить подобное?       Он замахнулся, попытался отбиться, безрезультатно ударил его в плечо. — Или ты небось успел позабыть правила? Совсем в твоём безмозглом котелке стёрлось, что следует за непослушание? Вновь хочешь пасть под розгами? — Вару моргнул, пропустив вперёд по щекам волну слёз, и смиренно отвернул голову в бок. Лишь бы не видеть этого, предавшего его, лица. — Забери меня…спаси от сюда. — тихо взвыл он, ощущая как чёрство с него стягивают брюки — Чем я провинился? — Тебе должно быть зазорно, валет, ведь ты глумился на Зонтом во время его слабости, а сейчас молишь меня о спасении. — Я прошу тебя, Пик, не надо, не переходи эту грань. — неожиданно даже для самого себя, он обнял его за плечи, как можно ближе притиснув его неотёсанную рожу к своей груди. — Пожалуйста… — Ты давно перешёл её, оказавшись здесь. — обжёг его шею ответ, а следом и гордость с уважением, да верой в эту личность. Но даже если так…ему суждено оказаться под ним, то пусть его муки не сгинут даром. Он схватиться за этот шанс, что так благородно преподнесла ему судьба, и даже опустившись на колени добьётся своей свободы.       Его повернуло на живот, необъятно раздвинуло бёдра в сторону и без сожаления сжав шею покрепче прижало к кровати. Не уж-то этот отморозок присунет ему даже не растянув? И конечно, без всякой размазни и прелюдий, данное неразумное животное вогнало член со всей безмерной в его голове дури.       Описать всю боль и досаду, труда не составит. Ведь ощущения предательства и последующего насилия подобно вскрытой вены под пеленой соли. Боль только утихает, как следом, новой агонией пожирает всю ткань до костей. Сжигает без возможности восстановить. А он…он лишь молил. Просил, умолял, выл. Так слёзно твердя «пожалуйста». А он лишь в ответ таранил, таранил на взрыв, не давая и доли надежды, убивая последне живущую. В этом пространстве, где осталась лишь сексуальная жажда и отключённый разум, нет ничего, кроме насилия. Между ними нет чувст, нет, как Вам могло бы показаться, романтики, всё это одно сплошное насилие. Гнусно заставляющее сгибаться от душещипательной боли ситуации, где один и второй оказались случайно..?       Конец. Он встал, отбросил тряпичное тело в сторону, ощутив этим какое-то превосходство и встал. Даже не оглянувшись, не спросив: «как ты», безэмоционально и хладнокровно встал и направился к выходу.       Его схватили за кисть, из опухших красных глаз, из-под дрожащих губ слетела фраза: — Обещай… Пообещай что вытащишь меня от сюда. — в его влажных глазах текла ручьём едва горевшая надежда. Но в ответ…в ответ он отдёрнул руку. Вновь развернулся и двинулся в выходу, лишь слыша как за дверью взлетел отчаянный вопль: «пожалуйста».       Сумбурно. Он положил голову на кровать, закрыв рот. Мысли путаются, ему сложно осознать, сложно смириться с тем, что один из его высокопочетаемых и уважаемых людей так низко обошёлся с ним. Один из самых родных и дорогих людей предал его даже не сделав ни одной попытки на то, чтобы помочь. Просто отвернулся, выеб и отвернулся. Это…подло. Ему довелось видеть много разных предательств, и признаться, его всегда удивляло, как низко способен пасть человек. В особенности те, у кого преданность и честность стояли на первом месте. — Никто не придёт чтобы спасти тебя. Вставай. — раздался поодаль строгий голос.

„Вот и началась история о том, как я всё возненавидел”