Я тебя отвоюю

Утро началось с расстрелов. Около десяти на улицах стало тихо, был объявлен комендантский час. Только тогда Блюхер «изволили» появиться на кухне. — Этъо щъто? — с отвращением взглянув на тарелку с овсянкой, спросил немец у Софьи Леонидовны. — Каша, — пролепетала та, отводя взгляд. — Это не каша. Это — какая-то бурда! Что там ещё у тебя есть? Это можешь съесть сама, старая свинья! — ухмыльнулся нацист, синие глаза которого тотчас же налились холодной злостью. — Ничего больше нет, герр Блюхер… — То есть, как это — ничего? Они оба перешли на немецкий, и Морозова сама удивлялась, как это она не забывает нужные слова при таком уровне стресса. — Откуда же взяться продуктам?.. Всё ваши… забирают, — резко замолчав, Софья Леонидовна сделала шаг назад, опасаясь, что только что ляпнула лишнее, и теперь этот молодой мерзавец пустит ей пулю в лоб. Но тот лишь смерил её мрачным, убийственным взглядом, на дне которого — она могла поклясться — как будто осела соль с голубого моря. — Ты получишь карточку, русская ведьма, и с завтрашнего дня будешь готовить для меня приличную еду. Поняла? — с отвращением спросил фашист. Морозова поспешно закивала. Разве что ещё не поклонилась — слишком уж она боялась этого волчару. — Уйди с глаз моих, — добавил немец. Когда дверь за женщиной захлопнулась, Блюхер поднял чашку с чаем, поднёс к губам, и, испытывая моральную дилемму, всё-таки сделал глоток, поскольку слишком хотел пить. Заварка — дрянь. Стало быть, и её надо будет достать. И кофе. Насвистывая известную немецкую песенку себе под нос, Герард встал, поправил ремень на кителе, и вышел в коридор. Открыв дверцу шкафа, он взял фуражку и водрузил её на голову. Первое, что почувствовало острое обоняние Блюхера, когда тот оказался на улице — запах осени и костров. В Германии в сентябре пахнет совсем по-другому. Там ещё практически лето. А здесь, в северном, фактически, крае, конечно же, было холодно и более зыбко. Тихая улочка, окутанная осенним дымом, сотканным из сиреневого и серебристого, вела вниз, и вскоре Герард оказался возле старинного белого особняка. Когда-то, ещё до прихода к власти большевиков, он принадлежал известному купцу, сейчас же там располагался ресторан для гестапо. На углу стеклянная дверь приглашала в аптекарскую лавку. Блюхер вошёл внутрь, попадая в паутины из запахов спирта, микстур на травах, таблеток, сиропов… Громко звякнул над головой колокольчик, и аптекарь в белом халате выпрямился за прилавком. Голубые глаза, чуть вздёрнутый на кончике наглый нос, густые чёрные волосы — да, Герард не мог не узнать своего нового соседа. Парень выглядел сконфуженным и потерянным. Это заставило гестаповца ухмыльнуться. — Дай мне таблеток от боли в голове. Только яд не подсунь — придётся отвечать, — гадко ухмыляясь улыбкой последнего подлеца, немец упёрся ладонями в прилавок, нахально заглядывая в глаза Миши. — Сейчас, — мрачно кивнув, тот полез в ящик за аспирином. — Кем тебе приходится эта старуха Морозова? — Никем. Просто соседка. — А где же твоя семья, русский? — дёрнув правой бровью, продолжал довольно скалиться нацист. — У меня её не было никогда, — Никольский положил на прилавок пачку таблеток и назвал цену. Нехотя отведя взгляд от русского, немец вынул из кармана кожаный портмоне, оттуда — необходимое количество рейхсмарок, и бросил на блюдце. — Ты любишь стихи, Мишъа? Сдачи не надо. — Не особенно, — Никольский убрал деньги. — Нет в тебе тяги к прекрасному, да? Кстати, о прекрасном… Дай-ка мне контрацептивы какие-нибудь. Стараясь не покраснеть и не поднять взгляда, Миша порылся в одном из шкафчиков и достал бело-синюю пачку. Положил на прилавок и назвал цену. Блюхер оскалился шире, как бы играя на скованности русского. Бросив ещё пару купюр в блюдце, он забрал покупки. — Я тут подумал, что если захочу тебя убить, то буду резать тебя по чуть-чуть, царапинка за царапинкой. Ты ведь больной. Одна пуля тебя сразу прикончит, даже банально ранившая. И меня так заводит перспектива потихоньку высасывать из тебя кровь. Знаешь, глоток за глотком… Блаженство. Михаил не выдержал и посмотрел в лицо немца. Безумная улыбка того дрогнула. В синих глазах что-то метнулось, какая-то осенняя тень, явно не выдерживая чистоту этой голубизны. Отвернувшись, Блюхер вышел. Он зашёл в ресторан для гестаповцев, что находился в этом же здании. Вчера по прибытии его встречала Джолента — машинистка местного гестапо, весьма милая немка, с которой у Герарда пару раз случился не совсем трезвый секс. Пачкаться о местных Блюхер не собирался, а потребность есть потребность. Трахнуть Джоленту труда не составит — эта бойкая девица сама висла на нём. Она была крепкой, фигуристой. Всё, как нравилось Герарду. Почему-то, думая о девушке, немец невольно провёл параллели с этим русским Мишей. Тот был аппетитен, да и фигура хорошо сбитая… Но, мысля в таких категориях, Блюхер ловил себя на понимании, что не уверен, готов ли он оттрахать даже очень понравившегося врага. О евреев, французах, русских, да и других славянах поговаривали, что они умеют околдовывать и сбивать истинных арийцев с пути. А это страшное дело. Этого допустить никак нельзя, лучше уж пулю в рот. Джолента сидела в ресторане с идеальной осанкой и разрезала кусок мяса на дольки. Это для местных хорошие продукты были недоступны, а немецкие оккупанты могли позволить себе многое. — О, красавица, как я рад снова тебя видеть, — елейно протянул Герард, усаживаясь напротив и кладя лекарства в сторону. Так, чтобы дурочка увидела контрацептивы. — Привет, — улыбнулась Джолента и взглянула на пачки, банально попавшись на уловку. — Что там у тебя? — А ты присмотрись. Девушка сощурилась и рассмеялась, от чего её светлые кудри затряслись. — Ты и здесь не унываешь, да? — спросила кокетливо. — Конечно. Теперь и ты рядом, какие могут быть уныния? Вот сейчас я поем блины с кофе, и мы пойдём ко мне. Я тебя хочу, крошка. Джоленте явно нравился столь нахальный подход. Она сделала вид, что смутилась, и попробовала немного мяса, определённо позируя. Тем временем подошёл официант, и Герард заказал еду.

***

— В Ленинграде блокада… явно надолго. — Глупости. Наши скоро освободят город. — Откуда такая уверенность? — Иначе и быть не может. Товарищ Сталин победит проклятых фашистов. И очень скоро. — Про войну так же говорили. Мол, неделька-другая, и всё, выгонят немца с территории СССР, а что теперь? — Ты говоришь, как антисоветчик! — Хватит вам. Скоро Ленинград освободят! — Дай Бог… Все замолчали и тихонько перекрестились. В Бога верить было не особенно положено, да вот только никто исконную русскую веру вынуть из этих людей не мог. Никакая власть. Тайно молились почти все, крестили близких, когда те уходили на фронт или даже в холодную непроглядную тьму. Никто не знал, вернётся ли домой. Страшно было. Страх, как декабрьский холод, проникал под кожу. Корка образовывалась изо льда. Казённая столовая, в которой сидел Никольский, разительно отличалась от того весьма приличного мраморно-бархатного заведения, где завтракал Герард. Лёгкая каша на воде, кусок хлеба и кусок сероватой рыбы — и этому нужно было радоваться с учётом того, что в Ленинграде, до которого рукой подать, царила блокада. Съедали всё. И даже казалось вкусно. В разговорах Михаил не участвовал. Вместе с другими служащими он слушал рассуждения сограждан, пока немцы не слышали. Верили в Бога, верили в то, что скоро советские войска откинут немца и накостыляют ему. Потом молча и мрачно расходились. Как и прочие, Никольский пошёл на рабочее место, дабы закончить смену. У дверей аптеки стоял нацист. К удивлению Михаила, тот пристально смотрел на него. Явно ждал. Когда парень приблизился, немец назвал его по имени и фамилии. — Это вы? — по-русски он говорил недурно. — Да. — Вам знаком этот человек? Перед лицом Миши возникла чёрно-белая фотокарточка, на которой был запечатлён Лавр. — Да, знаком. — Пройдёмте со мной. И без глупостей, — отчеканил угрюмый немец. Деваться было некуда. Михаил пошёл с фашистом в сторону центра, где располагались основные военные объекты.