Wind of Changes

— Под моей подушкой лежит пистолет, — Джек сделал приглашающий жест. — На случай, если ты забудешь, где он находится, у меня ещё есть старый револьвер под лестницей на первом этаже. Подушка пахла табаком и сигаретным дымом, одиночеством и порядком. Это были знакомые и родные душе воспоминания: на момент разум детектива был ясным и свежим, но настолько же быстро он стал мутным, тяжёлым и душным. Мужчина провёл рукой по лицу, — одно только движение само по себе уже было агонией. Потом он открыл глаза. Было ясно, что так жить дальше он не сможет. — Ты боишься, что я не смогу защитить тебя? Он задавал себе этот вопрос много раз. Много-много. Ответы на него появлялись разные, и, всё же, в глубине души он знал — да, он боится именно этого. Или чего угодно другого: смерти, тюрьмы, необратимого разрушения личности, болезни, старости. Наверное, это и есть старость — в конце концов, нет ничего, о чём она бы его не предупреждала. Но он ничего не хотел слышать. Просто не мог. Он всё время думал, думал о предстоящем. — Я не люблю ощущать себя безоружным, — наконец выговорил Джек. Все часы, проведённые в таком состоянии, Уолтерс считал временем, потерянным напрасно. И чувствовал только одну эмоцию — усталость. Она не выражалась прямо, но была очень хорошо заметна — он действительно стал хуже спать, весь день приходилось бороться с инерцией, наступавшей вслед за мыслями. Казалось, будто он впадает в летаргию. С тех пор он просто тупо лежал и ждал смерти, чувствуя спиной матрас и прислушиваясь к знакомым звукам — так было проще. — Если кто-то будет угрожать тебе, он умрёт прежде, чем пистолет успеет выстрелить, — в голосе Чарльза сквозило что угодно, но только не веселье. Что-то очень опасное. Хуже того, злое. — И если тебе понадобится что-либо, то я всегда рядом, — тихо продолжил он и присел на край кровати. Быть так близко и одновременно так далеко от спасительной соломинки было ужасно, невыносимо и отвратительно. Особенно в теперешнем состоянии, когда в мире царила абсурдная возможность пусть крохотной, пусть маленькой, пускай мимолётной боли, источаемым каждым глотком воздуха. — Скажи, насколько я был другим, когда… я имею в виду, когда меня наконец-то выволокли из Иннсмута? — детектив задал вопрос, заранее зная, что не получит на него удовлетворяющий ответ. — Другим? — Я имею в виду, я абсолютно точно не был в своём уме, разве нет? В моей голове словно бы нет никаких воспоминаний о том, что со мной происходило весь этот период. Хорошо. Если уж раз мы коснулись темы памяти, начну издалека; начну с вопроса, на который никто не может дать вразумительного ответа. Вопрос таков — и ответ таков: «Когда же человек помнит себя?». Могущественный и Всемогущий отвечает: «никогда». — Да, ты был другим. Прошло несколько месяцев, прежде чем мы смогли перевезти тебя сюда, — кивнул Чарльз. — Хокинс… был настроен весьма решительно, чтобы вытащить тебя «с того света». …или он мог заставить тебя вспомнить. В конце концов, не каждый имеет возможность собственноручно провести над собой эксперимент по оживлению мёртвого разума. Конечно, он помог вспомнить о твоём несчастье, но само пробуждение было похоже на абсолютный, решительный и бескомпромиссный разрыв с тем, чем ты являлся раньше. — Но что если я так и не смог придти в себя? Или у меня не осталось никаких воспоминаний о том, кто я? — Я никогда не думал об этом. — Но что если… Железная хватка с силой сжала холодную ладонь детектива. Взгляд Гилмора был на редкость спокойным и отрешенным. Он глядел куда-то мимо его лица и словно не замечал ничего. — Я никогда не думал об этом, — повторил мужчина, поворачивая к нему голову. Через несколько секунд железные пальцы разжались. Также трудно и неуверенно пытался разобраться в происходящем и сам детектив: чем дальше он погружался в хаос, тем страшнее казалось нечто неизбежное. Голова раскалывалась от невыносимой боли, будто осколки собственного сознания засасывают в бездну пустого и холодного небытия всю оставшуюся силу воли. — Извини, — пробормотал Джек, сообразив наконец, что совершил какую-то чудовищную ошибку. — Иногда я правда считаю, что я живу в неком болезненном бреду, порождённым моим умирающим сознанием. Это очень странное ощущение. — Вы, должно быть, много пили в последние несколько дней, детектив. Очень много. Когда-то ему действительно приходилось выпивать, чтобы успокоиться, но это всё было далеко в прошлом. Он ничего не мог с собой поделать. — Ты не выглядишь кем-то безумным. Или, по крайней мере, я старательно игнорирую ту часть тебя, из-за которой всё внутри меня начинает со скрежетом выворачиваться наизнанку, — скептически отозвался детектив, изо всех сил стараясь сохранить видимость рассудительности. — Я не знаю, что делать с этим, и даже так, я постоянно не могу избавиться от мысли, что я могу стать следующим. И порою в моей голове возникают какие-то образы. Мимолётные вспышки. Будто бы, я не знаю, я вижу некий дурной сон, — Джек закашлял, сделав вынужденную паузу. — В один момент он резко прерывается, и ты вспоминаешь, что ты всё это время не спал, а просто… вспоминал, что тебе приснилось прошлой ночью. И тем не менее всё это ощущается настолько реально, будто бы происходит на самом деле. Поток слов рванулся наружу из его горла, как в какое-то речное течение или водопад, сорвавшийся в момент наполнить пустоту и накрыть неразгаданное пространство, которое в его сознании — и за гранью тумана, — всё же теперь прояснилось. Он сошёл с ума. — Ты говорил об этом с Чарльзом? — Нет, — смущенно пробормотал в ответ Уолтерс, поёжившись. Ему было отчего-то стыдно. — Я не уверен, насколько это вовсе можно назвать проблемой. Может, это всего лишь из-за того, что я окончательно стал чокнутым, или что угодно ещё. По правде говоря, детектива с самого начала мучили вопросы такого рода — что же такое безумие, откуда оно берётся, в чём его источник и как с ним бороться. Проблема свелась к выбору из двух состояний: вялотекущего душевного маразма, который можно было назвать кратковременным или хроническим, и явной мании преследования, за которой угадывалась вполне реальная перспектива глубокого психоза. — Ты адреналиновый наркоман, который не в состоянии жить нормальной жизнью, — внезапно констатировал Гилмор, неотрывно глядя на Джека. — Откуда ты узнал такие слова? — Я слышал об этом от Хокинса, — произнёс мужчина, криво ухмыльнувшись. — Я все ещё помню, как ты посмотрел на меня, когда я впервые заговорил с тобой, ещё тогда в Иннсмуте. — Я знаю. И ты не был со мной особенно вежлив. — Ты был просто ещё одним чужаком, как и все остальные. Жуткий человек, словно монстр из какого-то спектакля ужасов, — разве это не было его первой мыслью о Гилморе, подумал детектив. Этот взгляд… В нем было что-то бесчеловечное, даже нечеловеческое, — взгляд убийцы из мёртвого города. Знал ли Хокинс об этом занятном факте его биографии? Или возможно, у него самого есть гораздо более худшие секреты, нежели этот? Джек тряхнул головой, прогоняя неприятные мысли. — Тебе хотелось меня убить с того момента, как ты впервые меня увидел? В взгляде Чарльза проскользнуло что-то холодное и убийственное, меланхоличное и спокойное — странное эхо из прошлого. — Убивать людей, Джек, это ведь не то же самое, что врать человеку в лицо, верно? — вдруг засмеялся Гилмор; в этом смехе было нечто такое, отчего по спине детектива пробежали мурашки. — Когда кто-то совершенно не испытывает страха перед смертью, то это абсолютно лишает любого удовольствия от процесса. И ты был полной противоположностью в этом. — Или мои навыки убеждения заставили тебя изменить своё мнение? — хитро прищурившись, спросил детектив. — Именно. Чарльза вполне можно было назвать хорошо воспитанным человеком — так, во всяком случае, он вёл себя, когда это от него требовалось. Однако Уолтерсу было совершенно ясно, что именно скрывается за этой вежливостью. Однажды он уже пережил нечто подобное — и не был уверен, захочет ли он ещё раз повторить этот опыт. Весь тот вечер мог оказаться для него последним, а извиваться в объятьях твоего потенциального убийцы было, мягко говоря, несколько опрометчиво. Но по итогу риск оказался приятным. Чрезвычайно приятным. — Но я все ещё не могу избавиться от мысли, что в одну ночь этот кошмар может оказаться реальностью, — между прочим заметил Джек. В ответ Гилмор посмотрел на него так, словно услышал что-то невероятно оскорбительное. — Серьёзно? — Это правда, Чарльз, — как можно более примирительным тоном ответил он, поглаживая ладонь мужчины. — Со временем ты свыкаешься с этой мыслью, ты устаёшь бояться, а твои нервы окончательно сдают. И если в один момент всё окажется неправдой, возможно я не буду способен принять эту реальность. — После всего, что произошло, ты действительно думаешь, что я в одну ночь решу зарезать тебя, потому что я хочу отведать человеческого мяса? — фыркнул тот. В его глазах появился нездоровый блеск, от которого Джеку даже стало страшно. — Да, я действительно так думаю. И с каждым словом это желание становилось всё сильнее и сильнее, и Джек, по своей человеческой привычке, не мог избавиться от мысли, что возможно это сделало их ещё ближе к друг другу. Кровь стучала в висках с прежней силой. Она словно предлагала возможность позволить этой близости случиться. Стать одним. Никто не требовал от него действовать первым. Вместе с тем он боялся… и это было бы именно то, чего он хотел. — Если мне этого захочется, то я спрошу у тебя, с какого места ты предпочтёшь, чтобы я мог начать это делать, — на удивление равнодушно и безэмоционально произнёс мужчина. — Я дам тебе достаточно времени, чтобы обдумать это, и может даже найду способ, чтобы не испытал никакой боли. И тут Джек снова ощутил, как леденящий ужас шевельнулся в его груди. Страх смерти действительно заставлял воспринимать секс как последнее, окончательное… что? Правильно, как своеобразный акт каннибализма, — и это странная и изощрённая идея возбуждала его, обнажала в нём тёмные и низменные стороны его натуры, желая всё сильнее грязно поиметь собственное же сознание. — Я всё ещё не могу перестать бояться, — ответил он тихо. — Часть меня постоянно хочет бежать как можно дальше от тебя, а другая часть мучительно ждёт любых твоих слов. Существует ли какой-то способ прекратить всё это? — он положил ладонь Гилмора на свою грудь, накрыв своей рукой, и выразительно заглянул ему в глаза. Ощущение мерного биение сердца успокаивало; Чарльз задумчиво уставился на широкую грудь мужчины, под которой, в невидимом кармане пиджака, спряталась украденная жизнь. Теперь детектив был совершенно беззащитен перед лицом убийцы, который мог подарить ему посмертное, слабое утешение. Сомнений не оставалось. — Да. Тебе просто придти в норму после этой простуды, — озадаченно заключил Чарльз. Джек не знал, сколько времени он пребывал в подобном состоянии. По правде сказать, ему не особо запомнились последние несколько минут после того, как он услышал эти слова, — момент был очень похож на странный сон, в котором тебе отказывают в самом приятном буквально перед пробуждением в реальном мире. Ему потребовалось какое-то время, чтобы до конца осознать, что именно произошло. Он просто должен был сказать, что хочет его; или, наоборот, что он сам хочет быть фанатичным объектом его поклонения, болезненного удовлетворения и постоянно возникающего желания. Даже если это неизбежно заставит его испытывать ужас, боль, ненависть, любовь, омерзение, печаль и что угодно ещё... — Ты действительно никогда не оставишь меня одного? — Никогда. ...в этом мире нет другого такого человека, — кроме него.