все началось с человека на каменной лестнице.

матвей ответил гораздо позже. хотя просмотрел сообщение почти сразу. шах и матвей, 23:26 в плане эрик был уверен, что матвей все понял, но пытался выудить подробности. гипокрит, 23:26 ну. челик чуток ебнутый. наверное, нельзя так говорить о людях. наверное, нельзя судить других. наверное, нельзя быть таким категоричным. наверное, он груб. шах и матвей, 23:27 понятно когда? все-таки эрик был прав. матвей тоже хотел добиться правды. его тоже мучила неопределенность и смутная вина. гипокрит, 23:28 завтра они не учатся. в понедельник свободен? у них семь, как раз успеем доехать. шах и матвей, 21:29 понял все. шаг назад уже не сделать. сердце билось в груди обезумевшей птицей, добиваясь до горла клювом, каждое перышко — лезвие бритвы. эрик шел не мстить, нет. — зато я — да, — голос клеща прошелестел в голове листом бумаги. — нет, — отрезал эрик. — поверь, ты этого хочешь. — не я, — эрик помотал головой. хотя знал, что хотел. он понимал, что сам был виноват в том, что его ненавидели, но все равно мерзко желал отомстить. ко всему этому примешивалась неподъемная вина за собственное существование и злобу. он чудовище, просто чудовище. и снова рука тянулась к канцелярскому ножу со слегка поржавевшим лезвием. и снова на предплечьях разъезжались порезы-кратеры, наполняясь темной кровью, которая стекала по руке прямо на стол. он не справлялся. никогда не справлялся. порезать бы глубже, да рано. цифра отсчета дней застыла на отметке двести. кровь продолжала течь из порезов, холодную руку слегка потряхивало. рыжая жидкость помогала отвлечься от реальности, давала ощущение призрачного контроля. но жгучая вина за уродование собственного тела все равно скреблась тупыми ногтями в глотке. хотелось уснуть и больше никогда не проснуться. просто забыться. эрику приснилось, что он пришел на пары в университет, подозрительно похожий на тот, в котором обитала тератома. там тоже было очень холодно. преподавательница тыкала его носом в ошибки, смеялась, говорила «ну, вы же совсем ничего не знаете», «зачем пришли сдавать-то?», «нужно думать, прежде, чем отвечать», «вы абсолютно не разбираетесь в теме». все взгляды были направлены на его провал. поэтому он взял стеклышко с препаратом и воткнул себе в сгиб локтя. проснулся. к сожалению. ничего не станет хорошо. он умрет. жалко, как слизняк, на которого наступили, ругаясь матом. надо было давно признать, что он не имел права на счастье. он слишком плохой человек. все, чего он достоин — плевка. с тринадцати лет он надеялся, что у него найдут неизлечимое заболевание, и он умрет в муках или на операционном столе. и что никто не будет горевать. сдох — живите дальше. пожалуйста. он просто хотел, чтобы все были счастливы. а он сам — мертв. эрик сам себя загнал в этот порочный круг смерти. его жизнь не имела смысла. он сам возвел эту безцельность в абсолют. его единственный выход — умереть. все, что он делал по жизни — во вред себе. все — разновидность селфхарма. а жизнь сама по себе — адское мучение. он никогда не хотел поступать в медицинский. просто там сложно. очень сложно. эрик раньше думал, что это придаст ему какой-то смысл, что-то, чтобы двигаться дальше. но уже уверился в том, что это только ложь самому себе. на самом деле поступление в медицинский — это просто желание убить себя, трансформированное в «я буду помогать людям», в «свети другим, сгорая сам». только звучало благородно, а на деле — глупые прихоти самоубийцы. отсроченный суицид, как и курение. утром в понедельник эрика затрясло сразу же после пробуждения. желудок скрутило болью. в горле гнилыми пальцами с мягкими ногтями заскреблась тошнота. эрика выворачивало в унитаз горькой желчью. шумел включенный им кран. он закашлялся, горло сдавило новым рвотным позывом. он сплюнул пенящиеся желчь и слюну. рухнул на колени, ударившись о плитку. задыхаясь, вытер губы трясущейся рукой. голова кружилась, тело ломало. стоило признать, что он боялся. как собака, которую отпинали дети, выколов глаз, когда увидела их снова одним левым. прижимал уши, скаля зубы. поэтому страх надо было трансформировать в слепую ярость. броситься в бой, кусая за ноги. так, чтобы потом его усыпили за то, что «взбесилась с ничего! невинных детей покалечила, у меня ребенок плачет! мерзкая тварь». эрик в детстве боялся бездомных собак. а теперь — себя. он не любил полные автобусы, когда вжимали в поручни, а позвоночник ими будто прожигало, много запахов, дыханий, глаз, тел. казалось, что из собственного тела прорастают шипы, протыкая рядом стоящих людей, тяжелый, кислый запах крови забил ноздри, совсем реальный. по спине побежался холод, руки онемели, снова резко затошнило. эрик схватился за поручень слабой рукой. в ушах нарастал звон и смутные голоса твердящие «он идет за тобой». зрение замыливалось, затемнялось. эрик думал, что терял рассудок, не понимал, куда бегут собственные зрачки, погружая все во мрак, и трясся от горького страха. в стремительно темнеющем мире блеснули белые глаза человека с каменной лестницы, прорычавшего почти на ухо «измерь температуру вещей». эрик почувствовал, что колени подгибаются, он ничего больше не слышал и не видел. скатился на корточки, уткнувшись лбом в колени, пытаясь отдышаться. моргание не помогало: перед глазами было все также темно. уши словно забило ватой. бинауральный бегемот паучьими лапками играл с его глазными яблоками. выклевывал палочки и колбочки поштучно. расслаивал сетчатку, пил кровь из сосудов. эрика трясли за плечо, но все, что он смог, это пробормотать: «у меня бывает». сейчас пройдет, уверял он себя. сейчас слепые глаза, которыми он беспомощно моргал, вглядываясь в черноту, снова увидят полный автобус. вместе с толпой его вынесло на остановку, зрение расплывалось сюрреалистичными пятнами, будто раскраска по номерам. повезло, что остановка нужная. он плохо помнил, как дошел до лицея. снова раздевалка, изо дня в день одно и то же, от этого хотелось рвать на себе волосы и сдирать ногтями кожу с лица. эрик обхватил себя ладонями за плечи, болезненно костлявые, ноющие от порезов и чешущихся шрамов. шах и матвей, 8:23 в силе? эрику свинтило страхом шею, грозным тиком вывернуло голову вверх и влево. гипокрит, 8:23 да. да. он ответил да, хотя сам хотел трусливо сдаться. руки тряслись так, что он спрятал телефон в карман широких темно-синих джинсов. чтобы случайно не отбросить его в стену. — о бля, конкретные шаровары для денег, — хихикнула сеня, как только эрик зашел в кабинет алгебры. — why not, — криво улыбнулся эрик, все же слегка успокоившись. — эу, выебонов по-меньше, — сеня приподняла одну бровь. — это ты мне «эу»? сеня, подвижная, как волчонок или заводная игрушка, открыла учебник, тетрадь, закрыла их, пощелкала ручкой, перевернула телефон, посмотрев время, повертелась на месте, подшутила над их одноклассником, что у него «хуи во рту», поправила волосы. эрику казалось, что он смотрел фильм на двойной скорости. — ой, катюшка, какая ты сегодня, — сеня положила подбородок на ладошку. — может, начнем встречаться? — катя в ответ только улыбнулась. она была в черной плиссированной юбке по колено и бордовой водолазке, волосы убраны в низкий хвост. объективно она выглядела безумно хорошо. — сень, осторожнее со словами, а то я и всерьез принять могу, — пожурила ее катя, пригрозив пальцем. — а кто тебе сказал, что я шучу? — сеня прикрыла рот ладонью. — эрик? ну так я его отпизжу. — за что? — возмутился названный. — за все хорошее, душнилка, — бросила сеня, хмыкнув. — пиздец, — пробормотал эрик, вернувшись к разглядыванию собственной тетради. стаффик вошла в кабинет как оьычно с кислым и обиженным выражением на лице и все трое, вздохнув и закатив глаза, встали поздороваться. на перемене после второго урока эрик спустился к мужскому туалету. там его уже поджидал матвей, медленно затягиваясь сладковатым паром. он был в черной зипке, которая почему-то делала его еще выше, чем на деле. — ну ты и шпала, — фыркнул эрик. — карлики победили? — матвей приподнял светлую бровь. — нет? ну, тогда ротик, — и сделал жест рукой, явно намекающий на слово «off». — нахуй иди, — вяло откликнулся эрик. ну не вышел он ростом, и что. — я не совсем понял всю историю с тем, кого мы сегодня идем пиздить, — матвей передал ему под. — мы не идем его пиздить, — поправил эрик. — мы идем поговорить. — из твоих уст это подразумевает пиздилово, — усмехнулся матвей. — кто это вообще? — я же писал, бывший одноклассник, — выдохнул эрик вместе с паром. — ни о чем не говорит. — короче переговорили с ариной немного, она сказала, что он ее доебывал и кирилл хотел с ним пообщаться, я же писал, — раздраженно стал пояснять эрик. — просто челик с приколом, поэтому не знаю, может он как-то приложил руку к… к этому. — ну, это я понял. — так хули спрашиваешь? — эрик поправил отросшие волосы. — мне нужна база данных чуть по-больше, чем «с приколом», — матвей затянулся. — бля, — эрик замялся. он не любил откровения. — шаришь, я же странный. — бесспорно. — зубы выбью, — шикнул эрик, почувствовав, будто клещ говорил за него в этот момент. — попробуй, — снисходительно смерил его взглядом матвей. — короче чморил он меня в школе пиздец и арину тоже, пиздилово тоже случалось, — скомканно закончил эрик. матвей помолчал. покивал головой. он не сочувствовал, и это было хорошо. — только проконтролируй, чтобы я ебу не дал, — легко проронил матвей. — с чего бы тебе его дать? — в качестве мести, — матвей посмотрел ему в глаза слишком серьезно. в них, как вода со ртутью, смешались холодная решимость и сухая жестокость. эрик захотелось отвернуться или прижечь себе роговицу зажигалкой. — тебе, — он выделил это слово, — не за что ему мстить. — есть, — отрезал матвей, направляясь к выходу. показывая, что разговор окончен. черт. спина у него была необычно ровная, что открыло его истинный рост. это плохо. это очень плохо. матвей выпрямлялся только когда был в ярости. эрик всегда знал, что когда людям больно, они забывали о чужих чувствах. они говорили такое, что хотелось повеситься. «ничтожество, ничего не понимаешь, долбаеб, эгоист, не помогаешь, а только ноешь, ужасный друг, сделай вид, что не слушал, хотя ты и не слушал, как обычно, не трать буквы, все равно ничего дельного, заткнись, ты мерзкий, тебе легко говорить, ты ничего не умеешь, я тебя ненавижу». эрик вспоминал все слова, которые говорили еиу друзья, когда он пытался их поддержать, как мог. выслушивал, пытался найти логичный исход. но во всем был абсолютно никчемным. он только и делал, что просил прощения. ха то, что им приходилось его терпеть из вежливости, наверное. ничего страшного. он — лучший кандидат для того, чтобы на нем сорвались. потому что что бы ни сказали — все правда, он уверен. эрик взрежет себе руки и сохранит слова на память, запечатав во вздувшихся розовато-фиолетовых шрамах. он не имел права расстраиваться. он не заслуживал того, чтобы за него кто-то мстил. — кис, будь проще, — прошептал ему на ухо клещ. — и злее. разве ты сам не хочешь, чтобы матвей его ударил? хотел. конечно хотел. и за это ненавидел себя еще больше. на физике было скучно. преподаватель, ссылаясь на то, что они хим-био и соц-эконом, буквально ничего не объяснял, на втором уроке из пары заводя разговоры с самыми общительными персонами из их класса. но эрик знал, что в какой-то момент он просто придет и даст внезапную контрольную по темам, о которых они чуть ли не впервые слышали. на первом уроке они решали какие-то задачи, но это было хотя бы что-то. эрик даже вышел к доске. все-таки в свое время он задачи решать любил. теперь он лежал на парте, черкая в тетради нечто, похожее на глаза. рисовать он никогда не учился. надеялся, что их отпустят раньше, потому что матвей написал, что уже ушел с последнего урока. катя с сеней вообще ушли после четвертого урока, сказав, что физика им «нахуй не сдалась». наконец физик объявил, что устал от них, поэтому эрик пулей выскочил из кабинета, а уже вскоре, не застегнув куртку, и из лицея. — зачем он вообще вас держит, если вы нихуя не делаете, — проворчал матвей. — приказ начальства, — хмыкнул эрик. — хуевый. — не обсуждаемый. они тряслись в маршрутке, матвей как обычно бился головой об потолок. а эрика снова накрывало. на уроках он хоть немного отвлекся от ужаса скорой встречи, но сейчас игнорировать этот факт уже не было возможности. матвей ударился головой о дверной проем маршрутки, когда выходил, эрик засмеялся и сам приложился. — теперь ты как я, — хмыкнул матвей. — карма сука, привет тебе от детей ударенных, — помощился эрик, потирая ушибленное место. эрик вел матвея к своей прошлой школе. первой школе. школе, где он научился быть самым тихим и незаметным, где понял, что это не помогает, где его возненавидели за существование, где возникли первые порезы на руках, где клещ перестал быть безусловным другом, где выделиться чем-то грозило ужасными последствиями, где было преступлением придти не в брендовых вещах, где могли осудить за кроссовки из прошлогодней коллекции, где из него сделали чучело, посмешище, где на него навесили траурную ленту, где он стал монстром, пожирающим себя изнутри. эрик вел матвея к школе, где он умер. матвей остановился, тяжело вздохнул, потер ладонью лоб. развернулся прямо перед эриком, перекрыв ему дорогу. — что с тобой? — матвей, не дождавшись ответа, взял его за плечи и несильно встряхнул. тело эрика тряпичной куклой мотнулось в такт. — ясно. если ты боишься, не надо было идти, — бросил матвей, пытаясь заглянуть эрику в лицо. когда тебя ненавидели одноклассники в школе, тяжело не бояться их. это навсегда. вглядываться в чужие лица, надеясь не увидеть знакомые. искать в людях те черты, которые были в тех, кто издевался. оборачиваться через плечо, менять внешность и характер из раза в раз, никому не рассказывать о себе лишнего, подстраиваться под чужие мнения, заранее наговаривать на себя. доверие — непозволительная роскошь, а собственная личность полностью стерта под гнетом всепоглощающей ненависти. — я не боюсь, — хмыкнул эрик. — пизди дальше, — ухмыльнулся матвей, но отпустил его, опустил руки в карманы, пошел дальше. — только осторожно, ну его богатые родители, — предупредил эрик. рядом со школой была роща, состоящая из старых высоких дубов, акаций, наркоманов и бомжей. еще в глубине находилась так называемая «пещера», эрик точно не знал, что это на самом деле, но продполагал, что канализационный ход. проем был с человеческий рост, поэтому там часто устраивали стрелки, просто ходили выпивать, а также там были диггеры и, конечно, снова наркоманы. они сошли с тропы, встали между деревьями, эрик взял в зубы сигарету, протянул вторую матвею, они закурили. ждать долго не пришлось, сигареты стлели только наполовину. глеб почти не изменился, только стал выше. все те же коротко стриженные русые волосы, нехищные зубы. и зеленые, сощуренные глаза, которые эрика сразу выцепили, будто только и ждали момента. — какие люди, — протянул глеб, сворачивая к ним. эрик вцепился зубами в фильтр, глубоко затягиваясь. — куришь что ли? — а не видно? — хмыкнул эрик, отступив немного назад. — а это кто? — глеб кивнул головой в сторону матвея. — ебырь твой? — блять, ты в седьмом классе? — скрипуче рассмеялся упомянутый. — что? — глеб сощурился, впервые напрямую посмотрев на матвея. — ну понимаешь, такие шутки — уровень семиклашек, впервые посмотревших порно, — мягко объяснил матвей, выдохнув дым глебу в лицо. — ты кто блять? — глеб заморгал от едкого сигаретного дыма. — к чему вопрос? — матвей оскалился. выглянули его мелкие, острые клыки. — интересно, чье ебало чистить, — о, а он разозлился. всегда было легко вывести. — боже, — матвей потер переносицу и хмыкнул. — серьезно? — ага, — кивнул эрик. — блять, что это? — засмеялся матвей. — и это могло кирилла пришить? — кого блять? — взвился глеб. — ясно, — матвей снова посерьезнел. они отходили вглубь рощи, подальше от чужих глаз. — ты хочешь, чтобы я тебя отпиздил? — прошипел глеб. — во снах вижу, — довольно кивнул матвей. — ты помнишь кирилла — парня арины миколовой? — задал волнующий вопрос эрик. сжал пальцы в кармане в кулак, ногти впились в кожу ладони. — этой ебанутой? — арины, — поправил эрик. — ну, помню этого педика, и что? — глеб наступал на эрика, и это было выгодно, так они незаметно отводили его еще глубже в деревья. правда сердце в груди билось так, словно намеревалось выскочить наружу. — отпиздить его было так же легко, как и тебя, — глеб засмеялся, кожа на переносице собралась в гармошку. — что, до сих пор танцуешь? какой же ты жалкий, — он ткнул его в грудь пальцем. — он умер, — сухо сказал эрик. — ну и что? — протянул глеб. — пожму руку тому, кто это сделал, такие как вы не должны жить, — он размахнулся, чтобы ударить эрик по лицу. матвей сжал пальцы на его предплечье. — а ты все же смог меня вывести, — ложно спокойно прозвучал его голос. — и? — глеб попытался вырвать руку из захвата. — обоссаться? — да, — матвей пожал плечами. он дернул его за захваченное предплечье, притянув к себе, заломил его глебу за спину, свободной рукой, согнутой в локте обхватил за шею. — было просто, — он снова оскалился. — а теперь ответь на вопрос, и если меня не устроит ответ, я пну тебя сам знаешь куда, — почти шепотом продолжил матвей. — да чего привязался? — просипел глеб. — захотел. — что ты знаешь о смерти кирилла? — продолжил эрик. — что он ее заслуживал, — фыркнул глеб. колено матвея врезалось ему между ног. глеб зашипел. — ты охуел? — я предупреждал, — глаза матвея нездорово блестели. глеб дернулся в захвате, матвей дернул его заломленное предплечье. — ты его убил? — громче спросил эрик. он постыдно нервничал, руки тряслись. — что ты блять несешь? нахуя мне это? — в голосе глеба читались страх и раздражение. — потому что ты убиваешь людей, — прошептал эрик глебу в лицо. — кого? тебя? — глеб сдавлено рассмеялся. — а ты разве мух не прихлопываешь? эрик хватал ртом воздух. он столько раз думал, что ответил бы, что сказал бы при встрече. а сейчас просто молчал, пытаясь не заорать. ногти до боли впивались в ладонь. — впусти меня, — прошептал клещ. и эрик поддался, прикрыл глаза, почувствовал, как собственные губы растянулись в однобокую ухмылку. — это мухи летают над трупами, — голос прозвучал мягко. — а их личинки размножаются в гноящихся ранах. я задел твою? это смешно, — клещ прищурился. — что блять? — поморщился глеб. — я, — клещ ткнул его в висок пальцем, — тебя, — еще раз, — сожрал, — еще. — такой смелый только когда меня держит этот долбаеб, — глаза глеба бегали. — такой смелый, когда издеваешься над трупом, — спародировал клещ. мотнул головой, вернув эрика на место. он быстро заморгал, дергано улыбнулся. — пойдем, — кивнул он матвею. тот приподнял бровь, но отпустил глеба, вытерев ладони о куртку. конечно, глеб кинулся на эрика, попал кулаком в плечо. матвей среагировал, как змея, оттаскивая глеба за капюшон и коленом толкая в область почки. — съеби, — выплюнул матвей. глеб, зарычав бросился в бой, кулаком замахиваясь, намереваясь попасть матвею в скулу, но он пригнулся, толкая противника и сбивая с ног. сел сверху, придавив своим весом, коленями прижал руки глеба к земле, занес кулак. — пойдем, — повторил эрик устало массируя виски. голова болела и кружилась. матвей повернулся, а эрик отшатнулся. на лице друга играла ухмылка, глаза распахнуты, в них — веселая ярость. казалось, что воду его радужки отравили мышьяком. — я не закончил, — заговорщически шепнул матвей, глеб попытался вырваться, и матвей хлопнул ладонью по его груди, даже не повернув головы, только оскалился сильнее. — хватит, — твердо сказал эрик, доставая новую сигарету из пачки. он устал. матвей моргнул. плечи его снова ссутулились, он отвернулся. щелкнул глеба по лбу и встал, не сводя глаз с лежащего. — сигарету дай, — хрипло попросил матвей. — а ты, — он указал на поднимающегося глеба пальцем, — окстись, — эрик засмеялся от того, как абсурдно прозвучало это слово. — оборачивайся, — глеб сплюнул. матвей только отсалютовал ему, подхватывая ранее отброшенный рюкзак с земли и отряхивая его дно. они уходили, оставляя глеба позади, петляли между деревьев и обжигали горла дымом. оба уставшие, хотя ничего особенного вроде и не произошло. — спасибо, — тихо сказал эрик. — да ну, — отмахнулся матвей. — банка пива — мы в рассчете. — понял, — эрик усмехнулся. они прошли мимо школы, направляясь обратно к остановке. сил на обсуждение не было, но было ясно, что эрик просто надумал себе лишнего, подумав, что глеб мог бы убить кирилла. смешались давняя ненависть, страх и подачка от арины, как будто специально. даже было стыдно, что он так полумал, это же совсем нелогично. просто глупый, импульсивный, слепыми эмоциями продиктованный поступок. за который пришлось заплатить. эрик чувствовал себя опустошенным, высохшим и неудовлетворенным. почему он до сих пор мучился от чувства вины, а глебу было абсолютно плевать? как будто не он эрика размазал по полу школьного туалета, как будто не он изрезал его незаживающими синяками, которые где-то глубже, чем кожа и подкожно-жировая клетчатка. хотелось залезть под душ и стереть с себя всю грязь, а все мысли вылить с кровью. эрика снова морозило и тошнило. — а, спасибо кстати, — неловко пробормотал матвей. — за что? — за то, что не дал мне его ударить, — серьезно ответил друг. — я не люблю фразы типа «лучше бы ты не жил». они напоминают мне отца. эрик выдохнул дым и кивнул. — иногда я хочу, чтобы он мучился, — хмыкнул матвей. — но ему слишком похуй, чтобы тратить эмоции на вину. — вину чувствуют только те, боятся наказания. — вина тоже своего рода наказание. эрик чаще всего наказывал себя сам, поэтому концепция вины для него была простой: он физически жив — он отравляет всем жизнь — он виноват — он режет себе руки и планирует покончить с собой. наказание и вина давно смешались в одно непереваренное нечто, булькающее и колющееся. — прости, что втянул тебя в это все, — прохрипел эрик. — да я сам согласился, — матвей пожал плечами. — ну, все равно. — да чего ты, зато проверили и размялся чуток, — он невесело посмеялся. — да я невротик. — а куда? — друг улыбнулся уголком губ. эрик тупо уставился на матвея. нервно хихикнул. видимо, из-за перенапряжения от этой шутки его в итоге развезло чуть ли не до слез. — блять, — сквозь смех сказал эрик. — я прошу прощения, — матвей тоже псомеялся. — пиздец, — эрик спрятал лицо в руках. — вот так и заводи с тобой серьезные разговоры. — а не надо, — матвей все еще улыбался. — как не надо, я же должен объясниться. — мне это не нужно. эрик помотал головой. сделал длинный вдох, выдох. пальцы все еще были очень холодными, почти онемевшими. — ну тогда в пизду, — эрик махнул рукой. — одобрено. они наконец дошли до остановки. но ждать нужную маршрутку все равно, скорее всего, долго. — блять, новый год скоро, а снега, — матвей развел руками, показывая чистую тротуарную плитку. — ну, ничего нового. — а, кстати, что он про танцы спизданул? — а я не рассказывал? — эрик попытался раскопать в голове момент, когда он упоминал танцы. — ну, либо я забыл, не знаю, — матвей дернул плечом. — да ничего такого, я же бальником был, — промямлил эрик. до сих пор увлечение упоминать было стыдно и страшно, будто его снова унизят, снова назовут «пидором», снова скажут, что это глупо, что это не мужское занятие, что это мерзко, как и он сам. — прикольно, — матвей покивал головой. эрик вынырнул из захлестнувшей волны воспоминаний и тревоги. — что? — ну, прикольно, — повторил матвей. — че как автозагар с твоим бледным еблом? — даже не напоминай, — эрик нервно, но облегченно выдохнул. почему матвей не издевался. почему он, бывший каратист, со своим типично мальчишеским поведением и десятками драк за спиной не высмеял его тупейшее, по мнению остальных, занятие. эрик решил отложить этот вопрос на ночь, чтобы потом тревожно плести паутину того, что матвей обсудит его за спиной, ехидно будет припоминать это до самого конца. но пока он слишком устал. маршрутка все же приехала, правда полная под завязку, они еле влезли, прижатые друг к другу и людям вокруг. снова много глаз и запахов, снова ощущение разлетающегося осколками собственного тела, которое как обычно предавало, издевалось. эрик шумно втянул затхлый воздух носом. надеялся, что продержится хотя бы до момента, когда матвей выйдет на своей остановке. еще совсем не много, но звон в ушах неотвратимо нарастал, сердце забилось сильнее от страха упасть. от страха показать всю степень своей позорной слабости. — все нормально? — пробился голос матвея через шум в ушах. — ты бля синий. сил осталось только на то, чтобы несколько раз кивнуть, притворившись, что все действительно в порядке. эрик, часто моргая, боролся с заволакивающей зрение тьмой. в голове послеились перекрикивающиеся голоса, ему казалось, что все взгляды — реальные и нет — направлены на него, словно он танцевал под светом прожектора и только что оступился, совершил ошибку, споткнулся. думалось, что вся маршрутка перешептывалась о том, какой он странный, весь в язвах и струпьях, сумасшедший. страх липкими пальцами брался за горло, перекрывая дыхание, но нельзя, нельзя, чтобы матвей увидел, чтобы он узнал, это будет конец, конец всего. матвей его возненавидит, изобьет за лицеем, поймет, что он такой ничтожный, слабый, мерзкий. что он не человек, а фикция, образ на краю сетчатки, выжженный на картонке-реальности случайно, смеху ради. зрение совсем покинуло его, эрику хотелось расплакаться от того, насколько он ненавидел себя в этот момент, хотелось если и упасть, то больше никогда не очнуться, просто исчезнуть, рассыпаться пылью. как же все-таки хотелось умереть. жить — сплошное мучение, уж лучше адский котел, там хотя бы нет чужих осуждающих взглядов и вечного страха опозориться, выглядеть не так как все, повести себя неподобающе, не проконтролировать свой язык или же свое тело, как сейчас. и по позвоночнику уже разливался холод, доходящий до затылка, рука, сжимающая поручень, как последнюю надежду устоять, разжалась, а колени подогнулись, будто ему подрезали сухожилия и связки. это конец. эрик невидящим взглядом уставился в пустоту, сидя на грязном полу маршрутки. в ушах все еще звенело, пищало и перекрикивало друг друга. но нарративом стучала мысль: «матвей все еще здесь». он почувствовал, как его стиснули за локоть, попытались дернуть вверх, видимо, что-то спрашивали, но он безвольной куклой сидел и молчал. он не справился. как всегда не справился с самим собой.