все началось с человека на каменной лестнице.

матвей выволок его из маршрутки. эрик даже не мог заставить себя перебирать ногами. тело не ощущалось, но тупой мозг все еще работал, генерируя сотни мыслей в секунду. распахнутыми глазами он смотрел в непроглядную темноту, пытаясь найти в ней хоть что-то знакомое. но мир был холодным и издевался над ним, давая увидеть только невнятные пятна. он сидел на лавке остановки, тело наконец стало отмерзать. шум в ушах начинал спадать, осталось только ощущение чудовищной заложенности. мир в глазах — картина по номерам, собранная из оттенков. и ведь действительно картонка. — очухался? — матвей потряс его за плечо, нависнув над ним. — типа того, — эрик слабо улыбнулся. — спасибо и прости за это. — да за что извиняться, — матвей дернул свою резинку, волосы рассыпались по плечам ломкими прядями. — жесткий отруб, — эрик засмеялся нервно и невесело. — я охуел. ты с чего так? — не знаю, — он пожал плечами. — а ты ну… — матвей замялся, — ел? — вопрос поставил в тупик. — ну типа, вчера, — ответил эрик, припоминая. — ебать, ну так понятно, — матвей несильно щелкнул его по лбу. — да я всегда так ем, не понимаю, почему сегодня такой прикол, — оправдывался эрик, дернувшись. — не я тут биологию сдаю. — да ничего страшного, бывает, — раздараженно процедил эрик. он сам справится. не надо переживать. — ладно-ладно, не лезу, — матвей приподнял руки в примирительном жесте. они распрощались, так как оказалось, что это была остановка, где матвею нужно было выходить. зайдя в свою комнату, эрик скинул рюкзак и свалился на кровать. запустил пальцы в волосы. он настолько устал, что не было сил даже заставить себя думать. угнетала мысль о том, что придется останавливать кровь, если он снова порежет руки, как бы ни хотелось это сделать. тишина давила на голову, боль становилась гудящей, шепчущей. — клещ, ты меня слышишь? — прошептал эрик. ответа не последовало. — прости меня, — глаза позорно защипало. но, возможно, ему нужно наконец пройти это. — я знаю, что это я тебя сделал таким. я знаю, знаю, — потолок размывался стоящими слезами. — тебе пришлось вынести слишком много, пока я сбегал. и я… и мне так жаль, — эрик закрыл лицо руками. — я постоянно винил тебя, хотя я знаю, что виноват я сам, я просто всегда, всегда, всегда, все сваливаю на других, я никогда не беру ответственность, просто никчемный, никчемный, — он рвано вдохнул. — ты знаешь меня даже больше, чем я сам. и я ненавижу себя так сильно, что это становится больше, чем я. и мне так жаль, что я сделал тебя, что я тебя убил, что я тебя испортил собой, — слезы катились крупными каплями. — я помню, как в детстве ты задергивал шторы, когда я думал, что за окном кто-то бродит, помню, как ты сидел со мной, когда я боялся темноты под столом. я просто всегда был трусом, — он засмеялся. — настолько жалкий… — эрику было и забавно, и больно. хотелось выть и хохотать. — я все время справшиваю себя, почему я все еще жив. каждый. ебаный. день. зачем? зачем все это? — слеза потекла к уху. — я так устал. как устать, когда нихуя не делаешь? — эрик хмыкнул. — мама бы меня презирала, если бы знала. прости, — он перевалился на бок, поджал колени к груди. — я просто все проебал. абсолютно все, — легкие сдавило, а горло рвало так, будто стенки дробили перфоратором. — клещ, ты меня слышишь? — прошептал он. — я так хочу умереть, чтобы все наконец закончилось, это колесо сансары, в которое я загнал себя сам, — эрик утер глаз о наволочку. — я просто хочу снять с себя кожу, вскрыть руки, но мне до сих пор так страшно, — тихо продолжил он. — это глупо, я сам это выбрал, но мне страшно, пиздец как страшно. — я знаю, — ответил клещ. — знаю. — пожалуйста, не оставляй меня. — когда придет время, я помогу, — тихо сказал клещ. его голос звучал необычно мягко, но не вкрадчиво. — я буду рядом до самого конца. мы умрем вместе. — прости меня, — глаза невыносимо щипало, а голова раскалывалась. — ничего, — клещ погладил его по волосам. — ничего страшного. я буду с тобой, — шептал он. — и я убью тебя. — и я убью себя. прозвучало одновременно, так, словно они все-таки были одним человеком. — я всегда буду здесь, пока ты не отпустишь меня, как бы мне ни было больно, — клещ взял эрика за руку. эрик наконец завыл. было так чертовски больно, ногу свело судорогой, череп словно дробился на мелкие куски, впиваясь в мозговые оболочки, достигая извилин и разрывая нейронные контакты. все шрамы: старые, незажившие, опухшие — будто зажглись. констрикторы глотки сжались так сильно, что он почти перестал дышать. — пойдем, — клещ потряс его. — пойдем отсюда! — громче сказал он. — куда, — просипел эрик. — тебе нельзя здесь оставаться, — только сейчас эрик понял, что лежал уже не на кровати, а на желтом ковре. а вокруг — мигающие в приступе лампы, оскалившиеся стены, стремящиеся прорвать на себе кровоточащие глаза. — быстрее, вставай! — клещ отчаянно тянул его за руку, чуть ли не выворачивая плечевой сустав. — зачем? — устало прошептал эрик. — пожалуйста! — клещ снова дернул его за руку. выли стены. эрик почувствовал, как пол впивался в него зубами. с трудом встал. и клещ потянул его за собой так, что он еле успевал перебирать ногами, пытаясь угомонить головокружение. дежа вю. они снова неслись по психоделически желтым, вопящим коридорам, по моргающим стенам скатывалась кровь, а ковер хватал их за ноги челюстями. внутренняя сторона левой руки горела. видимо, он разодрал ее, когда вырывал из зубов пола. из-за угла показалось бледное, паучьими лапками ресниц иссеченное лицо человека с каменной лестницы, его волосы черным шлейфом взметнулись, когда он спрятался обратно. эрик вздрогул, не переставая бежать. — за угол, — крикнул он клещу. — что? — за угол! времени на раздумья не было, стены уже ревели в агонии, тянулись к ним культями. поэтому эрик сам потянул клеща за угол, где скрылся человек с каменной лестницы. голова разрывалась от обилия звуков, от неправильности, сюрреальстичности происходящего, от жгучей боли. за углом лампы заапплодировали чему-то своему, захлебнулись и погасли. эрик и клещ продолжали бежать вперед, стараясь не касаться стен. из кромешной темноты перед ними выплыла небольшая дверь. дверь в параллельный мир. невысокая, старая, железная и поржавевшая, с глупыми надписями перманентными маркерами и корректорами. будто дверь в электробудку, в которой когда-то в стельку пьяный сосед поджарился заживо. она тоже пахла смертью. но эрик дернул за ручку, утаскивая и клеща в приоткрывшийся проход. он еле успел затормозить. иначе бы они полетели вниз по ступеням. бордовое небо словно истекало кровью. искореженные ветки деревьев разрезали его на куски измученной плоти. почти как руки эрика. геометрически правильная плитка под ногами казалась серыми лохмотьями кожи, которую скурпулезно снимали с трупа, перед этим отмеряя под линейку. они стояли на самой вершине каменной лестницы. места, где люди умирали, где подростки совершали отсроченный суицид, прокуривая легкие и заливаясь литрами алкоголя вперемешку с энергетиками, где обблеваны мусорки, где по чужим венам путешествовали наркотики и киты, где важен только объем пустоты, который заполнить бы грязью, рвотой, самым дешевым шампанским из пластиковых стаканчиков да дымом, где жевали лед, где рвались гитарные струны и хорды сердца, где запросто бы разворотили собственную грудную клетку, выкорчевав ребра, где сидели на лавочках, смеясь с того, что кто-то из ваших друзей, кто-то, кого вы на дух не переносите, совершит самоубийство когда-нибудь в июле, где целовались, обмениваясь пенящейся слюной с кровавыми нитями от того, что десны в ранках, в едких язвах, где нет боли и нет самой жизни, где мысли сворачивались в сигареты, где дул холодный ветер с моря, где оплакивали тех, кто сидит напротив, где молились тому, кто не слушал, потому что таким, как они молиться не положено, где вскрывали души и вены, где нет разницы между галлюциногенным бредом и реальностью, где в кривых деревьях навсегда потерялась девочка, отравившая себя таблетками. стояли там, откуда все началось. с человека на каменной лестнице. его длинные черные волосы развевались на ветру. наконец он выглядел органично там, где нет ничего живого, залитый кроваво-красным. он поднимался по ступеням к ним. каждый шаг — будто удар пальцем по клавише фортепиано, отдающийся в сознании нотой ми. — наконец-то, — прошептал человек с каменной лестницы, остановившись на несколько ступенек ниже, чем стояли эрик и клещ. — рыжий, — хмыкнул он. — проблемы? — клещ выгнул бровь, мгновенно став таким, как обычно — черствым, жестоким и обозленным. — уже нет, — туманно отозвался человек. паучьи лапки ресниц мелко дрогнули. — у меня вообще уже нет проблем. — ты умер, — обреченно сказал эрик. — кирилл, ты умер. — не называй меня этим именем, — человек с каменной лестницы помотал головой, горько ухмыльнулся. — а как? — у трупов больше нет имен, я — человек без имени, как и ты, — кирилл поднялся на ступеньку выше. — будешь нейтрино, — внезапно подал голос клещ, нервно подергивая рукой, от чего звездочки на браслетах непрерывно звенели. — почему? — спросил эрик. — не знаю, — огрызнулся клещ. знал, но не мог сказать. — пусть будет, — хмыкнул человек с каменной лестницы. — как бы то ни было, я и правда уже не имею значения. — это не так, — выдохнул эрик. — а о себе ты как думаешь? — уточнил клещ, отойдя дальше и забравшись на широкие гранитные перила лестницы. на ненаклоненный участок. — я — это другое, — отмахнулся эрик. — нихуя себе ты самовлюбленный, — рассмеялся клещ. достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. — смерть не отменяет то, что ты сделал при жизни и что с тобой сделали, — нейтрино не сводил подобия глаз с эрика. — но после смерти ты сам уже не имеешь веса, может, остаешься воспоминанием, крестом на кладбище, упоминанием в разговоре, но это не ты. это только твое имя. то, что оно в себя включало, то, что ты из себя вылепил в чужих головах. пойми, умереть — это не исчезнуть. умереть — это потерять имя. клещ сбоку щелкал зажигалкой, деревья трещали, изгибаясь, нейтрино стоял тихо, потому что на самом деле его не существовало, а небо даже не пыталось заткнуть рану на шее, у него больше не было сил. эрик обхватил себя за плечи. — как это, умирать? — прохрипел он, не поднимая глаз от гранита ступеней. — мне было одиноко, — тихо ответил нейтрино. — знаешь, это больно, когда тебя убивают, когда тебя убивает человек, от которого, ты этого не ожидал. наверное, ни от кого нельзя этого ожидать, кроме как от себя. — это был не я, — прошептал эрик. — это был не я? — он все еще сомневался. деревья замолчали, измученные собственным трупным окоченением, тихо зашипела сигарета в пальцах клеща, когда он затянулся, небо потеряло слишком много холодной крови, уставше прикрывая глаза. — думаю, ты знаешь это ощущение, когда вокруг много людей, а ты даже рта не можешь открыть, чтобы попросить о помощи, — голос нейтрино звучал, как удары топором по черепу. — когда все проходят мимо, даже не замечая, что вот он, ты, истекающий кровью. и если ты не закричишь, то никто и не посмотрит. а челюсть будто склеили, и тебе остается только смотреть на то, как живые идут мимо умирающего тебя, пока глаза не перестанут видеть. — прости меня, — эрик закрыл лицо ладонями, садясь прямо на первую ступень каменной лестницы. нейтрино промолчал. сел рядом. коснулся холодной рукой его дрожащей худой спины. — пожалуйста, прости меня, — просипел эрик, пытаясь сжаться до размера самой незначительной частицы. — я… я не хотел, я не заметил, я не знаю, — голос сорвался на крик. — я не помню, я не помню, я не помню, — эрик отчаянно вцепился зубами в собственную руку, чтобы прекратить срывать голос. рука нейтрино все еще покоилась на его болезненно выступающей лопатке, даже через свитшот ощущалось то, насколько она холодная. — мне очень жаль. — ты не виноват, — тихо произнес нейтрино. — ты не виноват, эрик. эрик ненавидел себя за слабость, но слезы все равно крупными каплями покатились из глаз. наверное, это потому что у него единственного здесь они есть. он плакал за клеща, которому придется убить его, плакал за нейтрино, с которым кто-то жестоко расправился, и плакал за самого себя, неотвратимо теряющего собственное имя. когда эрик открыл глаза, он обнаружил себя сидящим за столом с вытянутой левой рукой, на внутренней стороне которой растянулись свежие порезы. кровь растеклась по столешнице. *** — чокнемся, ну! — громко сказала сеня, поднимая свой бокал с глинтвейном. он получился все же горьковатым, но относительно нормальным. стекло зазвенело друг о друга. они сидели у сени на кухне, потому что ее родители уехали к друзьям. у эрика под глазами синяки и мешки, лицо осунувшееся и болезненно бледное, левая рука висела почти обездвиженной частью тела, замотанная под широким рукавом свитера бинтами. но сухие губы растянуты в нечто похожее на улыбку. — какая же ссанина, — выругалась сеня, отпивая из бокала. — ну, пора признать, что в готовке мы абсолютно беспомощны, — сказала катя, поморщившись от горького привкуса. — а это все эрик со своим «да ну, мало погрели», — ткнула в него сеня. — я же уже извинился, — хрипло рассмеялся он. — ладно уже, — проворчал матвей. — друзья, поздравляю вас с тем, что егэ через полгода, а мы все еще ебланища! — хмыкнула сеня. — кроме тебя, кать, ладно. — да ну, — смутилась катя. — не отпирайся, мы знаем, что ты ебашишь, — сказал эрик. — да вы вообще все тут гении, тут только я лох. — ебло завали, — засмеялась сеня. на сениной кухне было тепло, как и где-то в ушке ее сердца. на окне висела включенная гирлянда. но эрик кутался в свой огромный темно-серый свитер, надетый поверх рубашки. казалось, то ему даже жарко, но одновременно неприятно морозило. — внимание, история, — начала сеня, — я короче в девятом классе поехала на концерт, нихуя никому не сказала, — матвей на это хмыкнул, — и в общем в толпе, все такое, музыка пиздец херачит, и тут мама звонит, — ее лицо вытянулось от воспоминаний. — я в ахуе, думаю, ну, не остановлю же я концерт, а выбраться очевидно нереально. — бля ты еще и в центре, наверное, стояла, — катя, улыбнувшись, покачала головой. — конечно! — ответила сеня. — и я сбрасываю, пишу «мам, понимаешь, мы с одноклассницей в настолку играем, я перезвоню потом», — сеня отыграла голосом кроткость. — а эта самая одноклассница набуханная пи-издец рядом орет, — закончила она. — и че, не узнали? — уточнил эрик. — да вроде нет, — пожала плечами сеня. — ну, если бы узнали, то я бы без телефона куковала месяц. — кстати про без телефона, — катя поправила волосы. — эрик, сука, можешь в беседу заходить чаще? я там маякую, тегаю тебя. — ой, — эрик схватился за телефон. — да уже смысл, — катя посмеялась. — мне арина писала, просила передать, что надо обсудить что-то. — прислали вам огромный хуй за щеку, принимайте, — удивленно сказала сеня. — с чего это? — у эрика спросить надо, — катино лицо неуловимо изменилось, бровь слегка дернулась, но она быстро вернула спокойное выражение. — матвей, это ты ей сказал? — тихо спросил эрик, постукивая пальцами по столу. — арине? не знаю, не то чтобы, — матвей пожал плечами. — что за хуйня? — сеня нахмурилась. — что ты ей сказал? — не обратил внимания эрик. — сказал, что она зря это затеяла, — матвей спокойно уставился эрику в глаза. сталь и твердая сила. — не хватает пива и чипсов, — протянула сеня, устроив подбородок на собственном кулаке. — в плане? — не понял эрик. — в плане пиздец мы тут непосвященные с катюшкой, — хмыкнула сеня. — это матвею было, — усмехнулся эрик. — сень, я сейчас в них плюну, — катя скрестила руки на груди. — а я поддержу! — сеня указала на эрика и матвея пальцем по очереди. — бля, да короче она мне сказала, что мой бывший одноклассник отпиздил… кирилла, — чуть не сказал нейтрино. — ну, мы с ним и пообщались, не он, все, история короткая и тупая, — раздраженно пояснил эрик. — ну нихуя себе, — возмутилась сеня. — на пиздилово и без нас, — катя заметно успокоилась. — это не планировалось пиздилово, — упорно отрицал эрик. — но получилось оно, — флегматично заметил матвей. — а ты зачем арине сказал? — опять спросил эрик. — потому что она зря это затеяла, логично, — спокойно ответил он. — что затеяла? — она же знала, что у вас с ним отношения не очень, — матвей вздохнул, отпил глинтвейн. — вот и натравила тебя на него. — знаю, — огрызнулся эрик. он и сам уже понял, что попался. — но я ее не виню, может, она хотела так отомстить. — понимаю, — дернул плечом матвей. — но она могла сказать прямо. — и что бы случилось, если бы она прямо сказала? — внезапно вступилась катя. — бля, представляю: «эрик, прювэ, можешь плиз отпиздить чела?» — сеня засмеялась. — ага, я, конечно, — скептично фыркнул он. — эта бицуха даже пятилитровку тащит с трудом. — да ты спичка ебучая, — проворчала катя. — короче может и некрасиво, но ее понять можно, — развела руками сеня. матвей достал из кармана под-систему, проверил уровень жидкости, затянулся. выдохнул белый пар. молчаливо не согласен, но принял. — можно? — эрик протянул ладонь, в нее легла холодная поверхность пода. от электронных сигарет всегда кружилась голова и немели пальцы рук. — кстати, идея: все быстро проходим тест какая вы к-поп группа, это не обсуждается, — протараторила сеня. — о не-е-ет, — протянула катя. — о да, — сеня активно закивала головой. — быстро прошли, я ссылку скинула в санто стефанов. — двадцать вопросов, я в ахуе, — матвей схватился за голову. — я… э-э, — катя нахмурилась. — бля, как это читать, — она повернула телефон к сене. — «джи айдл»? — да, — сеня улыбнулась. — бля, я тоже. — я текст, — хмыкнул эрик. — ну этих я хоть знаю немного. — эх, бля txt эмо фаза, ну, да, ты, — сеня многозначительно указала на него пальцем и покивала. — а вот катя, мне кажется, больше такая, red velvet. — еще бы я знала, кто это, — катя одним глотком допила содержимое своего бокала, дернула головой. — я… о, — матвей уставился в экран. — я enhypen, друзья. — я извиняюсь, — сеня гипертрофированно заправила прядь за ухо. — вообще-то, я считаю, что лучший к-поп клип — это «шерстяное худи», — эрик поднял палец. — вапфета, — спародировала сеня. — так, все, идем посвещать вас в мир содомии, ужаса, самых угарных скандалов и травмированных детей! — да, такое о культуре мог сказать только человек, который в ней уже несколько лет. эрик думал о том, что иногда ему просто хотелось бы испытывать что-то вроде радости или как это люди называли. но когда в вашей компании никто не счастлив, тяжело даже попытаться. он всегда трудно пьянел. из-за этого постоянно оставался «трезвым в обществе пьяных». поэтому когда девочки плакали и блевали, проклиная свою внешность и сомневаясь в любви их родителей, в том, что они сами их не разочаровывают, а матвей молча сверлил взглядом стену, все, что ему оставалось — это пытаться всех успокоить. стараться помочь. но он безвозвратно терялся, хотелось сложить руки на коленях и так умереть, но он должен был быть сильнее, должен был оставаться оплотом поддержки и понимания, которые всегда попадали мимо цели, как будто делая еще хуже. ну, ничего, не страшно, не важно. как бы больно ни было, нужно держать себя в руках и улыбаться. натянуто, криво, но улыбаться. чтобы никто и мысли не допустил, что он устал. он не имел права уставать. его обязанность — быть тем, кому отведут душу, кого обругают. и эрик должен был всегда стараться им помочь, даже когда у самого нет сил. ведь в этом же смысл дружбы, да? точнее, в этом же резон тебя терпеть, эрик, да? но это потом. сейчас они, сидя на диване или на полу в свете экрана телевизора и теплой золотистой гирлянды на окне, смеялись с очередного клипа, сеня чистила мандарины и отдавала половину каждого кате, матвей по-немногу засыпал, устроившись в углу, возле подлокотника. а эрик подтянул колени к груди, спиной привалившись к нижней части дивана, через носки ощущая холод ламината. да, он лишний. да, ему здесь нет места. там, где может присутствовать что-то похожее на любовь или хотя бы привязанность, он всегда чужой. однако он все равно будет цепляться за это когтями, разрывающими грудную клетку изнутри. пока он все еще думал, что мог хотя бы как-то помочь. у эрика болело сердце. стучало бездумно, глухо, так, словно коронарные артерии при каждом ударе разрывались и изрыгали гниль и ярко-алую боль вместо крови. бам-бам, прямо по ушам. и острой болью прожигало грудь. он попросил у сонного матвея под-систему, закурил. закружилась голова, помутнело в глазах. эрик не знал, как выглядел со стороны, но, наверное, абсолютно мерзко, как раздавленная вместе с панцирем улитка. ничего. он обязательно справится, ради них он справится. а потом умрет. *** мама носилась по квартире, пытаясь обнаружить салат. эрик беспомощно стоял в центре гостиной, уже не понимая, что происходит. уже было почти одиннадцать-тридцать, макс с аней безбожно опаздывали. не поссорились — уже спасибо. — мам, я не успеваю глазами за тобой следить, — заныл эрик, беспомощно ухватившись руками за голову. — а ты вещи собрал? — спросила мама, наконец остановившись. — ага, — эрик немного успокоился. его всегда морально уничтожала суета. — максим, конечно, как обычно, приедем в одиннадцать, — хмыкнула мама, наконец опустилась на диван. — сколько сейчас, а? — одиннадцать-тридцать, — с готовностью ответил эрик. макс с аней ввалились в квартиру, когда эрик уже судорожно настраивал отсроченную отправку сообщения «с нг хули» в санто стефанов. — ну, мам, прости, это все она, — сразу сдал жену макс. — ротик прикрой, — огрызнулась аня. она была бойкой высокой девушкой с длинными темными волосами, мягкими чертами лица, и удивительно большими зелеными глазами. эрик до сих пор иногда задавался вопросом, как такая красотка выбрала его брата. он, конечно, ничего, но эрик же помнил, как он рассказывал маме о сне с бабочками, вооруженными базуками. — здравствуйте! с наступающим, собственно, — радостно поздоровалась аня с мамой. — проходите уже, пропустим отмашку на распитие спиртного. под куранты надо было писать на бумажке желание, чтобы выпить шампанского с пеплом. традиции, все такое. эрик задумчиво крутил ручку. прикрыв рукой лист, написал: «надеюсь, я умру». это, наверное, все, чего он сейчас хотел. натянул улыбку, чтобы не выглядеть как всегда кисло, поднял бокал, поджег бумажку и кинул в пузырящуюся пучину алкоголя. аня и макс со стаканом сока, как тот, кому сегодня еще водить, столкнулись локтями. мама устало подняла руку с бокалом. в свете гирлянды и экрана телевизора ее лицо казалось еще более болезненным, чем обычно. но она все еще улыбалась. последний удар курантов в далекой москве пробил, как последняя секунда жизни. эрик в уже ушедшем году был таким же ничтожеством, как и много лет до этого. будто спускался в бездонную яму, увязая в тине и в иле, в грязи, в которой копошились черви, проползая через раны в вены. в этом году он стал еще большим чудовищем. в этом году убили кирилла. не он убил. но он не заметил. пропустил мимо его просящее помощи, может, тогда еще живое тело. всегда можно найти, в чем себя винить, а эрик в этом — безусловный профессионал. потому что это правда. кирилл лежал в гробу, в его трупе размножались бесчисленные бактерии, а эрик сидел с семьей, на его пока еще теплом теле становилось все больше трупных пятен — шрамов от по резов. и эрик снова спрашивал себя: почему же убили не его? он же заслужил, он же всем своим видом просил, он же хуже всех, он же грязь этого мира, адамово яблоко, перевешивающее вечный баланс в сторону зла. недогоревший кусок прилип горлу. он закашлялся, но все же проглотил. наверное, не стоило так полагаться на пепел в бокале, но в месте, где когда-то вырвали сердце, было так погано, что он понадеялся: он действительно расстанется с жизнью в этом году. — с новым годом, — тихо сказала мама, чутко посмотрев на его серое лицо. — да, — это все, на что был сейчас способен эрик. в съемной двухкомнатной квартире макса и ани было тепло. а еще много разных светящихся предметов: гирлянды, имитатор закатного свечения, системный блок максима, ночник в виде белого котенка. эрик криво улыбнулся, отпил коктейль из колы, амаретто и настойки. м-да, его брат мешал из того, что было, и так, как пришло в голову, но получалось удивительно вкусно. на коленях у эрика устроился большой белый кот ампер. он был кошмарно ласковый, а эрик не умел отказывать животным. поэтому, когда коктейль закончился, пришлось дать общему с максом другу детства поручение попросить макса сделать еще один. а эрик как обычно никак не пьянел, поэтому в иррациональном и глупом желании потеряться пил напиток за напитком. эрику также перешел второй под макса, потому он размеренно затягивался, иногда закашливаясь дымом, когда друг детства снова вытворял что-то несвойственное обывателям — он всегда был удивительным человеком. людей было не много, всего восемь человек. но они шумно переговаривались, обмениваясь впечатлениями за год. а еще играла музыка, сейчас — «пошлая молли». брат всегда демонстративно закатывал глаза, когда ставили эту группу, но ане она нравилась, поэтому терпел. они оба темпераментные, несдержанные, острые на язык, даже недавно умудрились о чем-то поспорить, но, судя по всему, они просто так разряжаются. вечные приборы с перегрузкой. но пока они счастливы друг с другом, не эрику их судить, хотя он терпеть не может ссоры и споры. аня запальчиво объясняла, как же ее достали некоторые заказчики, макс понятливо кивал головой, добавляя что-то о системных аналитиках, которые ничерта не осознают. они были такие яркие, как их квартира, будто подсвеченные изнутри. эрик прикрыл глаза. ненадолго провалился куда-то. точнее, уже понимал куда. небольшая комната — больничная палата. на одной кровати сидел он, а рядом — уже привычно клещ. на другой — нейтрино и тератома. вот они, его единственные по-настоящему близкие люди. те, которые знали про всю его мерзость. про все, что скрывалось от всех глаз — поэтому свои они и потеряли. — так сказать, с кем встретишь, с тем и проведешь? — пожал плечами клещ, из никоткуда доставая стакан, в котором плескалось виски с колой, тоже немного рыжее и кусающееся. — я немного, у меня завтра коллоквиум, — оправдывалась тератома, рукавами утирая текущие из окровавленных провалов глаз бордовые капли. в ее стакане — вишневый ликер. тоже плачущий и бесконечно уставший. — а я умер, — одними губами произнес нейтрино. у него в стакане… вода? не водка же. да, вода, только мутноватая и, кажется, с осадком. надо бы запомнить, но голова раскалывается. — я устал, — прошептал эрик. и снова открыл глаза, утыкаясь взглядом в картонку-реальность.