все началось с человека на каменной лестнице.

они вчетвером, в компании почти скуренной пачки сигарет и бутылок гаража, по одной на каждого, в которые складывали окурки, сидели в небольшом закутке — ответвлении от пролета где-то в середине каменной лестницы — с двумя лавочками друг напротив друга. с одной стороны — спускающиеся и поднимающиеся люди, с другой — большое дерево, на коре которого царапали даты смерти и последние слова. а дальше — сплошные деревья, где часто прятались наркоманы, блюющие от передоза. — и что ты хочешь этим сказать? — тихо спросил матвей, внимательно наблюдая за эриком полупрозрачными глазами. он сидел рядом, откинувшись на спинку лавки. в его бледных, длинных, гибких пальцах тлела сигарета. эрик задумался над его вопросом. что действительно он хотел сказать, когда уронил с губ слова «не знаю, зачем думаю на счет вуза». — да так, просто, — невесело хмыкнул эрик. он не хотел им говорить. смысл? снова выслушивать в свой адрес обвинения в том, что он слабый и слишком уж много выдумывает. он и сам это знал. — бля, мне хуево, — сказала сеня. — все доебываются, а я в душе не ебу, что мне с этим всем делать. — да ты сможешь все, вообще не слушай их, — ответила ей катя. — просто они не знают нихуя. — они думают, как лучше, а получается как всегда, — флегматично подметил эрик, выщелкивая из общей пачки сигарету и засовывая ее в зубы. — тебе легко говорить, — прошипела сеня. эрик лишь пожал плечами. зачем открывать рот, если все бесполезно. зачем продолжать приходить, если они очевидно не рады. зачем продолжать портить им жизнь? эрик просто отвратительный эгоист. иногда ему начинало казаться, что они все же его ждали, но потом все иллюзии разбивала его собственная мерзость, таящаяся от чужих глаз, заражающая, выплескивающаяся. однако он не хотел влезать в конфликты, а также — был мотыльком, тянущемся ко всему, что жгло и убивало, поэтому пока они с ним все же общались, он будет примазываться к их свету. и стараться, стараться помочь или хотя бы не сделать хуже, потому что он сам заслуживал только плевка, пинка и двух выстрелов — в глазницу и в подбородок. а они старались скрывать неприязнь. они — хорошие люди, но им было так больно, что эрика ломало от несправедливости. — может, еще за пивой сгоняем? — предложил матвей. — бля, так лень идти, — заныла сеня. — может, кто-то сбегает, а я тут посижу? рассудили: мальчики пойдут в магазин, а девочки посидят здесь, при этом катя последит за сеней, потому что последняя пьянела быстрее всех. а может, девочки просто их выгнали, чтобы поговорить о чем-то своем? они с матвеем вышли из закутка. слева — еще один такой. там сидели четыре девочки, слушали музыку на блютуз колонке, выдыхали клубы приторного пара и пили наверняка отвратительное дешевое пиво из литровой пластиковой бутылки. матвей и эрик молча поднимались по ступеням, тажело дыша. почти одновременно закашлялись, эрику пришлось медленно втягивать воздух со свистом в груди. — мы точно умрем от этого, — спокойно сказал матвей, смахивая волосы с лица. рукав его черной кожанки слегка задрался, открыв вид на браслет из бисера, который когда-то подарила ему пьяная девушка на каменной лестнице. сколько же они здесь пережили. эрик помотал головой, отгоняя воспоминание, от которого тошнило. — ну, и хуй с ним, — матвей пожал плечами. оскалился, обнажив острые зубы, контрастирующие с мягкими чертами его лица. — тебе не холодно? — отстраненно спросил эрик, окидывая взглядом матвея — кожанка на черную водолазку и потертые, немного выцветшие, широкие, синие джинсы. — не особо, — отрезал матвей. они уже поднялись. теперь им предстояло дойти до магазина, который, к счастью, был совсем близко. эрик иногда тайно завидовал матвею и тому, как он себя держал. может, виной тому десять лет занятий карате за плечами. его даже немного феминные черты лица и длинные волосы не могли обмануть того, кто хоть раз сталкивался с его гневом. эрик всегда мог сделать вид, что он сильнее, что его достоинство невозможно сломить, хотя для себя самого и был ничтожеством. другим слабость показывать нельзя. мама учила его никому не доверять. и как бы он не гнул других, заставляя их распаляться и унижаться, в грубой силе противостоять не мог. хотя и делал вид, что не больно, что даже приятно, что он смог без особых усилий вывести задиру из себя и заставить сорваться. — помнишь, как мне прописал, когда мы впервые встретились? — с усмешкой спросил эрик. — бля, не напоминай, до сих пор стыдно, — матвей оглядел свои ладони. он бросил карате перед десятым классом. было некуда девать накопленную агрессию. — да я сам тебя спровоцировал. — я не должен был вестись, — парировал матвей жестко. он почти перестал сутулиться, поэтому макушка эрика едва была на уровне его подбородка. эрик вспомнил, что в начале десятого класса у него было больше сил на едкие фразы. поэтому когда их с матвеем познакомила катя, эрик, снисходительно оглядев того с ног до головы, пренебрежительно фыркнул. и с кислотной улыбкой, разъедающией эмаль, сказал что-то вроде «смазливый мальчик, за волосы не тягают?». он привык, что в прошлой школе общались только так и заведомо его знали. они сразу начинали с оскорблений, чтобы больнее задеть, попытаться опрокинуть, языком доломать останки стержня. поэтому матвей, буквально никак не контролировавший силу и агрессию тогда, врезал ему в челюсть, стирая ехидное выражение с лица. но эрик в ответ лишь вскинул голову и снова ухмыльнулся, хотя из лопнувшей губы текла рыжая кровь. — можно четыре эссы зеленых? — голос матвея шелестел легким ветром в лесу. если катя была русалкой, то матвей — однозначно друидом. эрик задумался: кем бы была сеня? и почему-то на ум приходил только острый на язык, но все же добрый кальцифер — огненный демон из «ходячего замка». — и можно еще две эссы и чапман толстый поштучно, тоже два, — путанно промямлил эрик, под немного удивленный, но смиренный взгляд матвея. — или ты не хочешь? — хочу, конечно, по мне видно, что я всегда готов лишнюю чарочку опрокинуть, — хмыкнул матвей. эрик тихо посмеялся, оплачивая все картой. бутылки весело звенели в черном пакете у матвея в руке. его косило влево, он шмыгал носом, потому что у него искривленная носовая перегородка, а правую руку он ломал трижды, из-за чего умел писать обеими. тяжело было поверить, что ему всего семнадцать. ярким увлечением матвея, кроме карате, физики, видеоигр, теорий заговора и алкоголя, был классический мордобой. приемы карате в нем не всегда помогали, да и можно было отхватить проблем с учителями и даже с полицией, но зато улучшалась реакция и часто поднимался авторитет в глазах школьников. или рос их страх перед ним. — хочешь, чтобы они поговорили между собой, а мы не мешали? — почти шепотом спросил матвей, когда они оба облокотились о баллюстраду. — типа того, — эрик пожал плечами. открыл бутылку об угол мусорки. — продуманно бля, — фыркнул собеседник. матвей тоже открыл бутылку и сразу к ней приложился. поставил на баллюстраду, потянулся и снял резинку, которой был стянут небрежный пучок. жидкие, случайно сожженные волосы рассыпались по плечам, сухие кончики доставали до нижних углов лопаток. эрик вдруг понял, что матвей лишь раз до этого распускал волосы. — слушай, — неловко начал эрик. — как ты вообще? — матвей взглянул на него устало, попросил сигарету, зажег ее, протянул эрику зажигалку. — да ну, — голос его дрогнул. — честно говоря, я не знаю. эрик тоже закурил. горло уже давно саднило, в нем обосновался несглатываемый ком. но никотин вкупе с небольшим процентом спирта в пиве чуть-чуть кружил голову и позволял хотя бы ненамного ослабить контроль. — соня сказала, что хочет убить отца, — сухо посмеялся матвей. эрик вздрогнул, осколки лампы-сердца посыпались, прорывая легкие, пронизывая диафрагму и врезаясь в желудок. соня — младшая сестра матвея. ей скоро одиннадцать. она была тихой девочкой, держала мысли при себе и иногда подолгу разглядывала кухонные ножи. — он опять…? — эрик предпочел недоговорить. — в живот меня пизданул, скотина, — матвей оскалился, но глаза его были невеселыми. он приподнял водолазку и кожанку. на бледной коже слева под ребрами расплылось темно-фиолетовое пятно. матвей любил космос. — блять… — прошептал эрик. — сильно больно? — как бы тупо ни звучал этот вопрос. — нормально, — уверил его матвей, снова скрывая синяк. сделал длинную затяжку, медленно выдохнул дым. — я же все-таки его давно знаю. отец матвея работал на металлургическом заводе и много пил. и периодически распускал руки. именно поэтому матвей пошел на карате в свое время. чтобы мама больше не плакала и не держалась за покрасневшую щеку. — в пятницу вечером завалился после работы, злющий, как собака, — хрипел матвей. — выпил, ну, и… — он махнул рукой. — на мать наехал как обычно: «ты жизнь мне испортила», — матвей хмыкнул, затянулся. — короче я сам виноват, — выдохнул он вместе с дымом, — сказал, что он жалкий, вот он меня и двинул, так, может, обошлось бы просто криком, — матвей смотрел вдаль. его волосы трепало ветром. — да в смысле ты виноват, нихуя нет, — скомканно сказал эрик. — ну, помалкивал бы, да нет же, надо рот разинуть, — ухмыльнулся юноша. — тут твоей вины точно нет, — эрик помотал головой. — то, что твой батя — долбаеб, не твоя ответственность, — продолжил он. — ты просто вступился за мать, это не твой проеб. — ну, может, — пробормотал матвей. — не хочется, чтобы соня как-то в этом учавствовала, но пока никак. матвей всегда ощущался, как что-то размеренное и опасное, как вечно скалящийся персонаж фильма в узких солнечных очках, скрывающий в бардачке пистолет, а дома — труп человека, изнасиловавшего его дочь, замотанный в ковер. конечно, у матвея не было оружия, дочери и даже ковра, но в его манере держать себя читалась сила, которую он предпочитал держать, как козырь в рукаве. правда и выходил из себя он тоже резко. они были чем-то похожи, только эрик танцевал, чтобы не говорить, а матвей — сражался. они оба мало умели решать вопросы словами. у россии две беды: есть отец и нет отца. и два сына, оба ненавидящие отцов и факт своего рождения. жизнь всегда была похожа на пытку. и когда для остальных они казались корундом, потому что алмаз звучал бы слишком красиво для этих перекошенных в бесконечной гонке лиц, внутри них шла ядерная война. а руку с ножом снова приходилось останавливать, чтобы не воткнуть лезвие себе или кому-то в живот. — знаешь, я так заебался бояться его, — в конце голос матвея сорвался. — я вроде как сильнее его, но просто по привычке, — он прервался на судорожную затяжку. — в душе не ебу, что с этим всем делать. я вроде как хочу съебаться, но что делать с соней, с мамой, — он нахмурился, махнул рукой. — мне кажется, что это не твоя зона ответственности, — тихо и осторожно начал эрик, потому что страшился вывести его из себя. — да я понимаю, — протянул матвей. — но все равно не очень хочется знать, что я буду далеко, а они у него. — я не осуждаю, но не понимаю, почему твоя мама до сих пор не ушла от него, — эрик внимательно наблюдал за лицом матвея. его глаза сейчас, в редкий момент откровенности были острыми, как плакоидная чешуя акулы, если провести в неправильном направлении. — а куда ей идти? два спиногрыза, нет своей квартиры, бабушка умерла недавно, — спокойно рассудил матвей, но его пальцы нервно скакали по бутылке пива. — да и как бы то ни было, если он не выпил, то нормально. эрик промолчал. как обычно. виной скрутило желудок, затошнило, в висках шепотом клеща заколотилось «никчемный». в горле было горячо, его словно разрывало изнутри. в легких свистело, однако он только сделал еще одну глубокую, но последнюю затяжку. он снова ничего не решил. ничего не сделал. не помог. — знаешь, я так боюсь стать, как отец, — проронил матвей, уставившись прямо эрику в глаза, прорезая его стены и щиты, добираясь, чтобы ударить. — ты не такой, — эрик помотал головой, пряча взгляд. — я просто это скрываю, — он хмыкнул. почти белые пряди мягко развевались на ветру. из-за распущенных волос матвей выглядел еще более уставшим, разбитым, будто ненадолго выглянуло из-за ветвей его настоящее лицо. глаза влажно блестели, может, из-за порывов холодного ветра в лицо. словно и не он сбивал костяшки в кровь о чужие лица, отрабатывал удары в зале, работал над собой неустанно, денно и нощно. — ты не можешь быть, как он, — тихо продолжил эрик. — ты не нападаешь первым. — обычно, — прохрипел матвей. — я боюсь потерять контроль. я боюсь, что будет, если я опьянею. я боюсь, что когда-нибудь я перейду черту. — я буду рядом, — эрик смотрел на верхушки деревьев, уже просто ветки с незначительным количеством сгнивших листьев. между ними проглядывало море — сероватое, будто ртуть. — поэтому мне и страшно, — матвей снова перевел взгляд на собеседника в поиске отражения в нем своего страха. — я же тебя убью. эрик проглотил «а я тебя уже убил». усмехнулся, немного покачал головой, отпил из бутылки. снова удавил в себе слишком откровенную, неугодную фразу «я был бы рад». «зато ты не убьешь невиновного», «ты только ублажишь общество», «пожалуйста, сделай это». — зато не придется выбирать вуз, — он притворно легкомысленно пожал плечами, наконец выудив нейтральную, полушутливую фразу из скомканных лент-мыслей. — действительно, — матвей негромко посмеялся. не очень весело. — там кстати море отошло. — отлив? — ухватился эрик за смену темы. — ну, море отошло, — он повторил, как будто собеседник не понял. — отлив? — после небольшой паузы неуверенно повторил эрик. они недолго смотрели друг на друга. — блин, да, — серьезно сказал матвей. — почему-то мне сначала казалось, что это неравнозначные понятия… — бывает, — эрик покивал. ветки деревьев сильно согнуло в сторону. в ушах заверещал ветер, отзываясь болью. свет солнца из-за тяжелых пепельных облаков был тусклым и каким-то тухлым. — бля, подраться бы с кем, — вздохнул матвей, хрустнув пальцами. — можешь со мной. — с тобой скучно, ты хочешь, чтобы тебя покалечили, — матвей смерил эрика долгим, нечитаемым взглядом. эрику хотелось блевануть. просто от сознания того, насколько мерзко все внутри него. от ощущения склизских телец, копошащихся в желудке, через пилорический сфинктер просачивающихся дальше, по двенадцатиперстной кишке скользящих к большому сосочку, оттуда — в общий желчный проток, чтобы заселить желчный пузырь и главное — печень. по-немногу убивать гепатоциты, расти и сжирать все на своем пути, присасываться к артериям, разрывать вены, встраиваться в синаптические контакты. давить. удавливать. — как думаешь, кто убил кирилла? — шепотом спросил эрик, потому что голосовые связки не слушались. — я очень надеюсь, что не я, — также шепотом ответил матвей. — потому что я не помню, как я оказался на физике. вообще не помню. — я сомневаюсь, что это мог быть ты. логически не сходится, — успокоил его эрик. — ему горло перерезали, там месилово… — он запнулся. — ну, точнее наоборот аккуратно достаточно, просто все равно, — захлебнулся словами, пытаясь выразить то, что не могла объять даже память. — логически все можно опровергнуть, смотря, какую логику использовать, — вздохнул матвей все же менее нервно. — головой я понимаю, что, скорее всего, я просто слишком задумался, но ебучий страх меня убивает. и эрик бы согласился. согласился, если бы меньше боялся. боялся осуждения, боялся того, что он мог совершить. убить. это то, что нельзя смыть, забыть, оставить в прошлом. это то, что определит твою личность. убийца. громко, резко, остро, кинжалами впивалось в плоть, разрывало ее, расплескивая густую кровь. тротуарная плитка — траурная лента, ведущая в спасительное ничто. пустилась волной под ногами, эрика пошатнуло. показалось, на периферии зрения мелькнули пучьи лапки ресниц, улыбка-бритва, длинные черные волосы. мир — страшное место, где нельзя понять, что реально, а что — нет, что сходится с чужим зрением, а что — нет. — кстати арины не было, — вдруг сказал матвей. — она не пришла в лицей в тот день. вообще. — забавное совпадение, — совместное падение. только с кем? — да не, она заболела там, ее и до этого не было. — а зачем тогда сказал? — эрик посмотрел на бледное лицо знакомого, которого никак не мог назвать другом. чужие губы дрогнули. — он умер в одиночестве, — голос прервался. — все его близкие были так далеко, думали, что он жив, может, думали, как придут домой, встретятся с ним, как он напишет, как он войдет в класс, — матвей тяжело вдохнул, будто преодолевая сопротивление воздуха. — мы наиболее одиноки, когда умираем, — тихо сказал эрик. он и сам уже давно мертв. бесполезная материя с не менее бесполезным разумом. дядя фрейд говорил: «мы входим в мир одинокими и одинокими покидаем его». так в чем смысл жить. мы все равно сравняемся с почвой в конце. одни. эрику казалось, что самым одиноким оставался человек, которого убили. или который убил себя. — ладно, — сухо посмеялся матвей. — это уже не важно. мы уже это не исправим, как бы ни хотели, — его слова были резкими, горькими на вкус, разрывали его гортань и чужие глаза. матвей никогда не поймет его, потому что сам за жизнь остервенело грызется со всем миром. а эрик бы хотел умереть в том коридоре. вместо кирилла. вместо любой жертвы убийства, потому что он единственный на планете заслуживал смерти. квинтессенция чистого зла. *** катя сидела рядом с сеней, у которой в горле будто тихо урчало от желания начать говорить. у сени было три стадии опьянения — говорливая, агрессивная и плачущая. нельзя сказать, что в какой-то из них она была невиносимой — они все же подруги. наверное, даже допускать мысли об этом как-то не дружески. сбоку, оттуда, где сидели четыре девочки, донесился почти животный рев, хруст пластиковой бутылки, тяжелый бас из динамиков. кто-то там плакал. навзрыд, с подвыванием. кате тоже хотелось заплакать, но она была недостаточно пьяна для этого. — они такие оба высокомерные, — сказала сеня, посмотрев наверх, туда, куда ушли эрик и матвей. — есть такое, — катя вздохнула с облегчением: начинать разговор самой не пришлось. — эрик в последнее время еще страннее, чем обычно, — хмыкнула подруга. — как будто что-то задумал. — когда… — катя сглотнула, — когда нашли кирилла, когда я к вам приходила, эрик смотрел в пустоту и трясся, потом на руки смотрел, и кровь из носа у него текла, и руки в крови. — жестко, — протянула сеня. — беда у него в башке конкретная. — думаешь, он был бы способен? — тихо спросила катя, не договаривая. — не знаю, — резко отсекла сеня. — надеюсь, что нет. — он никому не доверяет, — продолжила катя. — совсем никому. даже себе, думаю. с ним говоришь, как со стеной или зеркалом, — брови нахмурились сами по себе. — иногда кажется, будто он в тайне нас всех ненавидит. — может, — сеня легкомысленно пожала плечами. — но я так не думаю. помнишь, ты ему написала либо сдохнуть, либо не жаловаться? — сеня подняла лукаво прищуренные глаза на катю. — если бы он нас ненавидел, он бы не ответил «справедливо», мне кажется. — не знаю, — почти неслышно ответила катя. она хотела выбить из эрика эмоцию. хотела, чтобы он разозлился, хотела увидеть, что ему не все равно, что он в такой же ярости, как она сама, хотела, чтобы он, черт возьми, прекратил извиняться за все подряд. а получила сухое «справедливо» с точкой в конце. и «извините». он как будто издевался. — кстати, слышала, что у кирилла были какие-то терки с бывшими одноклассниками эрика, — сеня достала сигарету из пачки. ругаясь от того, что колесико зажигалки плохо прокручивалось, подожгла. — город такой маленький, пиздец, все всех знают, — катя развела руками. — забавно, что эрик не вспомнил арину, хотя она с ним в одной школе училась — я недавно узнала — хотя с его-то внимательностью неудивительно… — сеня хихикнула, подняла голову, выдохнула облако дыма. — пытаешься его разговорить, на что-то хоть вывести — как в стену стучишься, — катя тоже потянулась за пачкой. — и ладно, — хмыкнула сеня. — чего мы только о них, своих тем достаточно. катя думала о дне, когда они с эриком расстались. если это можно было так назвать. они не ссорились, не кричали, не делали разумных выводов, не обсуждали спокойно угасание чувств и «не сошлись характерами». наверное, потому что как таковых чувств и не было, верно? — блять я посмотрела «бивень», — сказала сеня, ее лицо вытянулось. — это пиздец, я… я все, — она затянулась, распахнув глаза. помотала головой. — бедняга, — катя посмеялась. — а чего там? — блять, не хочу вспоминать, — захныкала сеня. — загугли дома, охуеешь. — ладно, посмотрим, — катя пожала плечами. — думаю, хуже, чем «зеленый слоник» не будет. — ну, как посмотреть. — глазами все это смотреть очевидно, — катя поморщилась, на переносице пролегли складочки. — не душни, а? — сеня ярко улыбнулась, показав зубы. — не будь, как эрик. кате было так обидно. почему. почему она не может иметь счастливые отношения? неужели она умрет одинокой? в окружении кошек, от отека квинке, потому что у нее аллергия на шерсть. иногда она завидовала, когда девочки рассказывали, как к ним приставали на улице, понимала, что им неприятно, мерзко от этих «кис-кис» и свиста, но все равно завидовала. потому что у нее такого никогда не было. потому что в ее голове закрепилось: она просто недостаточно красивая, чтобы на нее обратили внимание. они похожи все вчетвером — все неполноценные, скрюченные от боли, хохота, злости или рвотных позывов. — видела когда-нибудь, как людей-окурков? — тихо спросила катя. — мы обе с ним общаемся, — также серьезно ответила сеня, не смутившись метафоры. — я даже не знаю, куда он пропал на месяц после того, как мы разошлись, — девушка помотала головой. волосы чуть не задели кончик сигареты, которую она поднесла к губам. — я написала ему, что не хотела бы его знать. но ведь я его до сих пор не знаю. — не переживай так, — сеня положила руку ей на плечо. — он и сам себя, мне кажется, не знает. не в нашей власти менять других и заставлять их становиться кем-то. — я бы его убила, — голос дрогнул. — а я помогу спрятать труп. — спасибо, что ты рядом, — прошептала катя, слезы заслонили обзор, вымазывая мир, размывая все вокруг до абсурда. сеня ее обняла. не побоявшись тлеющей сигареты у кати в руке. такой она и была. бесстрашной девочкой небольшого роста, которую тянуло к тем, кто ее не ценил по достоинству. к тем, кто мог ее случайно обжечь. — знаешь, я бы хотела, чтобы мама любила меня также, как я ее, — обронила сеня небрежно, будто это что-то совсем незначительное. — но она хочет от меня большего, — сеня плакала. пропустив стадию агрессии, она плакала. крупные слезы катились по пухловатым по-детски щекам. прятались под линией челюсти, забегали в уголки губ. — я тебя люблю, — сказала катя, только сейчас поняв, что тоже плакала. — я знаю, — сеня снова ее обняла. они были подругами. они были двумя сигаретами, которые всегда будут помогать друг другу тлеть, не догорая до окурков. не позволяя друг другу уйти в утиль. поддерживая. а эрик давно потух, лежа в мусорке и глядя на серое небо. они с матвеем, остановившись на пролете лестницы, смотрели, как девочки плакали, не решаясь их прервать, неосознанно помешать им. в другом закутке четыре девочки включили «засыпай» от ssshhhiiittt. *** эрик мерз у подъезда. было удивительно холодно для их региона. в черном пакете — ловец солнца, бутылка вина и упакованный альбом к-поп группы. катя уже была внутри, а матвей опаздывал. сеня отправила в общую группу кружок, как они с катей на брудершафт пили из бокалов сидр. эрик вдруг засомневался. имел ли он право заходить туда. не лучше ли было бы просто занести подарок, не разуваясь и не раздеваясь, поздравить и уйти? лучше для них. но он знал, что этим расстроил бы сеню, поэтому отгонял назойливую мысль о том, что не достоин быть с ними. на животе неприятно заныли недавно сделанные порезы, растершиеся о ткань одежды. шах и матвей, 16:57. я уже вот почти у подъезда ты где гипокрит, 16:57. я блять стою под подъездом. холодно. эрик оглянулся по сторонам — матвея в поле зрения не обнаружилось. зубы стучали друг о друга. сеня отправила стикер с плачущим котом. эрик ответил стикером с человеком у петли, на котором было написано «обед уютненько утро очки усы обед обед». — я немножко не понял, какой подъезд, извиняюсь, — матвей наконец пришел. эрик шумно выдохнул. — победа блин, — проворчал он. — надо написать сене, чтобы спустилась. — я уже пишу, — ответил матвей. шах и матвей, 17:01. впусти нас нам так холодно снаружи и стикер с ганнибалом лектером из сериала, стоящим в своей фирменной позе. эрик хмыкнул. если они — он, то уж лучше их не пускать. снова проснулась тревога и стыд за то, что он — мерзкий убийца, идет вроде как на день рождения знакомой. как он мог. он, быть может, лишил этого других, а сам… нет, нужно оставаться спокойным, не стоило портить никому день своей унылой рожей. распахнулась металлическая дверь подъезда. выглянула взъерошенная голова сени. она была похожа на воробушка, с большими глазами, в карей глубине которых пробивались зеленые ростки нового начала. — и сто лет не прошло, ну, — обвинила их сеня. — с днем рождения, получается, — подал голос эрик. — чтоб хуй стоял и деньги были, — добавил матвей, усмехнувшись. сеня засмеялась. ее смех рассыпался эхом по всему подъезду, зазвенел хрусталем на цепочках. сеня и сама была ловцом солнца. в двухкомнатной квартире им было достаточно места. а что нужно? бутылки алкоголя, сигареты и под-система матвея — реальность не так важна. главное от нее убежать. — сень, это тебе, — тихо сказал эрик, протягивая ей пакет. — от нас всех, — добавила катя, тепло улыбнувшись. на спинке ее носа — почти сошедшие веснушки. как бы она ни пыталась казаться холодной, друзей она любила искренне. сеня радостно подпрыгнула, вытащив из пакета альбом. — еба-а-ать! — воскликнула она, разглядывая подарок. — с карточками, — заговорщически прошептала катя. — не то чтобы мы сильно шарили, но надеемся то, что надо, — подал голос матвей, уже снявший черную куртку, оставшись в того же цвета водолазке, заправленной в синие, немного выцветшие джинсы-трубы. волосы были как обычно собраны в небрежный пучок. — ребят, любой альбом энхайпен, и я уже на седьмом небе. эрик выпил две бутылки сидра, бокал шампанского и два бокала вина, поэтоиу его немного разморило. в квартире было тепло, а ел он давно, поэтому опьянел быстрее, чем обычно. этиловый спирт весело дестабилирзировал мембраны его клеток. — я вам отвечаю, — громко сказала катя. — это итоговое сочинение все написали. — да уж надеюсь, — хмыкнул эрик. на этой неделе они написали итоговое. в целом, он особо не переживал, потому что тема попалась знакомая, а примеров на всякий случай он привел три, вдруг один забракуют. — катюшка, — сеня галантно подала ей руку и чуть склонилась вперед. — приглашаю танцевать под ивана дорна. — я абсолютно не против. комнату освещал только свет от экрана телевизора, на котором они включали клипы по очереди. девочки в небольшом пространстве комнаты, обнявшись, переминались с ноги на ногу. из-за алкоголя, позволившего на время забыть о переживаниях, эрику было легко. он принял из пальцев матвея под, затянулся. вкус был все тот же — алоэ и виноград. неплохой выбор. — челлендж «сто поцелуев»? — пробормотала сеня. — не-е-е, — катя помотала головой. — ну и ладно. они продолжили качаться. сбоку, от экрана на них светило розоватым. эрику казалось, что комната слегка пошатывалась в такт их движениям. где-то в углах пооткрывали глаза херувимы, до этого невидимые. реальность казалось еще более картонной, чем всегда. эрик чувствовал, что окончательно сходил с ума, что реальность — хрупкая, картонная, гнущаяся — полностью покидала его убегающие глаза. в ней открывались колото-резанные раны. иногда на него снисходило озарение. это не пройдет. это придется пройти. он не сможет умереть, пока не узнает, кто убил кирилла. и, черт, как же больно. эрик заперся в ванной, провел лезвием ножниц по руке. секундный ожог. выступили капельки рыжей крови. какой же он откратительный. даже ради сени, светлой, милой, очаровательной, он не мог отринуть свою гнилую сущность. на бортике ванной лежала бритва. и эрик всерьез задумался о том, как вскрывал бы себе вены. как его посиневший труп будут вытаскивать работники скорой. холодным ужасом сковало виски: он думал о том, чтобы вскрыться сениной бритвой прямо на ее день рождения. почему же он такой жалкий. за ним в зеркале показался клещ. ненадолго материализовался, выйдя из кровоточащей раны реальности. приложил палец к губам, покачал головой. и ушел. эрик понял, что по щеке скатилась слеза. и вроде должно быть легче, но становилось только хуже и хуже. хотелось заорать, разбить зеркало и воткнуть осколки себе в глаза. алкоголь давал кратковременное облегчение. а потом наливал боли туда, где до него было так пусто. и эрик не мог сказать, что из этого лучше. но надо стереть слезы. сунуть ножницы в карман, на порезы натянуть рукава свитера, а на лицо — нейтральную полуулыбку. чтобы никто не заметил, что рядом — не человек. эрик вернулся в комнату, посмеялся с того, как девочки, хохоча, пытались спеть песню тимати и егора крида, не вдумываясь в текст, и налил себе еще шампанского. крепче ничего не было. матвей тихо курил и рассеянно улыбался, тоже наблюдая за сеней и катей. его волосы растрепались сильнее, а глаза блестели от чего-то, будто в них насыпали глиттера. алкоголь ничего не дарил. алкоголь брал взаймы кровь и возвращал, преобразовывая ее в чистые слезы.