все началось с человека на каменной лестнице.

keep head high with doubt in mine

kill myself or least my time

black and white to paint a few

mouth of gas from me to you

well that's just alright.

løren — all my friends are turning blue.

их с катей общение в начале десятого класса началось невинно. с сообщения вконтакте. екатерина валетко, 16:41. привет. мы походу махнулись тетрадями по алгебре в небольшом полуподвальном классе, где проходила алгебра, парты стояли по две, то есть на одном горизонтальном ряду сидело четрые человека совсем рядом. с одной стороны от эрика, с краю сидела сеня, а с другой — как раз катя, которая в лицее с девятого класса. эрик ермушев, 16:56. бля, серьезно? извиняюсь. ненамеренно спиздил. эрик действительно держал в руках чужую, фиолетовую, сорокавосьмилистовую тетрадь с небольшим стикером кошачьей мордочки в верхнем уголке. поддавшись искушению, пролистал. так как было начало года, исписанных страниц было всего около десяти. и аккуратные циферки точно не могли принадлежать его руке. екатерина валетко, 16:58. да все ок, принесешь завтра мою? эрик ермушев, 16:58. конечно. свою чмошку тоже жду на базу. на следующий день они, неловко посмеиваясь, обменялись тетрадями. эрику на руки вернулась его потрепанная, но тоже фиолетовая тетрадь с недостающими листами и скачущими цифрами, игнорирующими поля, внутри. так они и начали общаться. правда поменялись местами с сеней, потому что общительная и яркая девочка была явно более комфортным соседом, чем хмурый мальчик, постоянно забывающий половину школьных принадлежностей. зато их переписка вконтакте набирала обороты, потому что в живом общении эрик едва ли двух слов мог связать. слова летали, как камешки. шутки, общие интересы, истории из жизни. первым ударом стало «блин, ты такой худой». вторым — «ну ты учи лучше». эрик пытался не обращать внимания, сказать, что не приятно, не мог, поэтому стал стараться отдалиться. но было поздно. катя ему вроде как доверяла. рассказывала о проблемах с родителями, о том, как давит ответственность на учебе и как ей просто хотелось, чтобы ее любили не за что-то экстраординарное, а за нее саму. и наверное, можно, сказать, что эрик ее любил. они начали встречаться в конце десятого класса. решив просто попробовать, каково это. не подумав, ошибившись. эрик просто хотел почувствовать себя нормальным. поэтому совесть грызла ребра изнутри, ведь получалось, что он играл с ее чувствами, что он своей грязной лапой задевал ее выверенный, голубоватый мир, насылая грозу. но оказалось, что они друг друга стоили. хотя это его самого никогда не оправдывало. его сознание ускальзало из пальцев, клещ все чаще приходил и будто занимал часть его пустой головы. эрик не знал, какие решения принимал сам, а какие — за него, та тень на периферии зрения — дефект или дьявол? и катя. кто это. кто такая катя? придумало ли ее его воспалившееся, опухшее сознание, домысливал ли он ее образ или кто-то его изменял. а главное — почему сам мутный, невнятный, раздробившийся в пространстве, времени и себе эрик все еще жив? эрик до сих пор, наверное, любил ее. но никогда так, как она хотела. никогда в романтическом смысле любви. никогда не умел проявлять эмоции, эмпатично выслушивать и что-то поддерживающее говорить в ответ. никогда не был ее идеальным человеком, который бы был всегда на связи, всегда полон сил и всегда эмоционально стабилен. как бы он ни старался, его не хватало. как бы он ни вымучивал из себя улыбки, похлопывания по плечу, успокаивающий тон, предположения, как рационально найти решение, попытки поддержать и уверения в том, что все образуется. как бы он ни хотел помочь. как бы она ни была ему дорога. его никогда не было достаточно. он был не тем человеком. в конце концов писк в голове все равно убеждал его, что в ее проблемах виновен никто иной, как он. поэтому после каждого своего тупого сообщения он, скрипя зубами, выдвигал гремящее лезвие канцелярского ножа. катя плакала в голосовые. она рассказывала, она чувствовала, она говорила, что ему не понять, что у него-то все хорошо, она хотела, чтобы эрик помог, услышал, посочувствовал, дал ей сил. он был ей благодарен за доверие. он так хотел, чтобы ей было легче. но всегда, всегда был таким чертовски слабым. таким нечутким, черствым, глупым, грубым. он всегда был убийцей. слишком холодным, слишком сосредоточенным на своей смерти, слишком сильно сросшийся со своим придуманным миром, в котором обитал поражающий ядом уплывающее сознание клещ. его друзья нашептывали прямо в уши. что он во всем виноват. что если бы не он, она давно бы нашла кого-то лучше, чище. что ей просто его жаль. что он сам вызывал ей проблемы, чтобы ему было не одиноко в своем болоте из гнили и крови. что он делал ей только хуже. что он тянул ее на дно. что он ее убил. и эрик поверил. потому что это только подтверждалось и подтверждалось. он винил себя так сильно, что когда в душе он смотрел на то, как из свежих порезов на ляжках катятся капли крови, разбавляясь водой, он для пробы провел лезвием прямо рядом с выделившейся зеленой веной на сгибе локтя. неглубоко, но ощутимо. эрик думал, что сходил с ума. собственный мозг обманывал его или же показывал единственную правду? а клещ как будто занимал его тело моментами. эрик обнаруживал себя ночью с занесенным над зеркалом ножом, оскалом на сером лице, ноющими висками. эрик боялся навредить больше. мысли в голове превратились в гвозди, которые медленно вбивали в борозды полушарий, в подушки таламусов, в сосцевидные тела. эрик терялся. его и так исчезающая личность полностью стиралась под властью огромной, неподъемной вины за свое существование, за те беды, которые он приносил всем близким, которые так сильно повлияли на катю. он — первородный грех. слабак, ищущий сильных людей, чтобы примазаться с их свету, посмотреть на то, чего никогда у него не будет, и запачкать, испортить. чтобы больше потухшая и разбитая лампочка-сердце в груди не болела. в итоге эрик позорно сбежал в конце июля. голоса давили на виски. написал что-то клишированное и глупое по типу «прости, дело не в тебе, а во мне, давай останемся друзьями, я не могу больше мучить тебя», ведь дело действительно было в нем. катя написала, что не хотела бы его знать. он тогда невесело хмыкнул, прикрыл глаза, заблокировал экран телефона, сжал в ладони привычную рукоятку канцелярского ножа. и попал в больницу. он внезапно понял, что слишком долго стоит на входе в аудиторию, повалившись в свой тухлый мир ненависти. погрязнув в повсеместной вине, оплетающей паутиной все тело. эрик поломал губы в ухмылку-усмешку, неловко и слишком резко помахал кате одеревеневшей ладонью. она все еще с ним общалась. он сомневался, что простила, да и не хотел бы, чтобы прощала. не прощайте его, проститесь с ним. прошел между рядами и с грохотом опустил рюкзак на парту за катей. снял пальто и, пройдя дальше, положил на парту в самом конце аудитории. скользнул на лавку занятой им парты, прислонился спиной к стене. — привет, — сказала катя, пытаясь поймать его блуждающий взгляд. но он ловко увиливал лишь на долю секунды заглядывая в голубые, полные почти не таенных чувств, блестящие глаза русалки, утратившей свой хвост. эрик только кивнул в ответ. — а ты делал домашку по алгебре? — ну, да, — голос был слабым, хриплым. — дать? — из-за приложенных усилий прозвучало чуть непринужденнее. — было бы славно, — кивнула катя. эрик, глубоко вздохнув, открыл рюкзак. — и вот не выебывайся, — поморщилась катя. эрик мельком взглянул на нее, не поняв, что он уже сделал не так, однако вина и так коростой покрывала все внутренные органы, поэтому выпад от одноклассницы его не удивил и не расстроил. только подтвердил подозрения. они его ненавидели. всегда. он, не проронив ни слова, протянул ей слегка мятую черную тетрадь. облокотился о стену, уставился на дверной проход. и как раз вовремя — зашла сеня. недовольная, что сразу видно по нахмуренным темным бровям. — привет всем, — бросила она, оставив рюкзак на парте, за которой уже сидела катя. отошла и вернулась уже без белого, пушистого, укороченного пальто, в свитшоте цвета слоновой кости в тонкую черную полоску. южный ноябрь не очень холодный. — а ты не видела эту? — катя, не отрываясь от переписывания домашнего задания из тетради эрика в свою, кинула короткий взгляд на сеню, удостоверившись, что та поняла, о ком она говорила. — стаффик? — сеня подняла брови. — не, не видела, да бля, опаздывает как всегда, — она плюхнулась на лавку с краю и повернулась так, чтобы видеть и эрика, и катю, спиной к проходу между партами. прозвище «стаффик» ярлыком приклеилось в их классе к учительнице алгебры, геометрии и по совместительству классной руководительнице. — бля, ты чего, домашку переписываешь? — удивилась сеня, заглядывая в обе тетради поочередно. — ну, типа, — вздохнула катя. — у него еще попробуй разбери. — я вообще даже париться не буду, сомневаюсь, что она проверит, — в конце предложения сеня зевнула, прикрыв рот ладонью. в целом, эрик был с ней согласен, но паника перед уроками всегда душила так, что позволить себе придти с невыполненным домашним заданием было невозможно для него. сродни походу на плаху. — пиздец, почерк у тебя, кончено, — на выдохе произнесла катя, наклоняясь ближе к тетради, чтобы разобрать хоть что-то в скачущих по клеткам цифрам и буквам разных размеров. эрик только виновато пожал плечами. — да я делал это минут двадцать, — проворчал эрик. — и так лень было, еще красоту наводить, ну нахуй, — он положил голову боком на парту. катя и сеня исчезли из поля зрения, зато в него ворвалось рыжее солнце, отбрасывающее неловкие блики на синие парты. теплый свет, как будто не принадлежащий этой богом забытой аудитории, занесенный сюда по ошибке и от того грустный и зажатый из-за прикрывающего глаз солнца века из мягких обрывков облаков. — прикиньте, мама блять, с утра все настроение испортила, — возмущенно фыркнула сеня. эрик повернул голову на ее голос. — все ей не то, вот я такая хуевая, что ничего я не сдам, что ничего не делаю, заебало, вот бля тут все стоит уже, — она показала уровень ладонью около своей шеи. эрик почему-то подумал, что она и волосы стрижет так же: просто рубит отросшие локоны, потому что уже «тут стоит». — да забей, еще полгода, успеешь, — флегматично сказал эрик. это должно было быть поддержкой, а получилось обесцениванием, он не хотел, чтобы так вышло. вина удавкой сдавила горло. на коже почти отчетливо ощутились чьи-то холодные пальцы. или клеща, или… или его — человека с каменной лестницы. не мог же он просто исчезнуть со смертью кирилла, эрик не был готов поверить. — ты и так дохуя всего делаешь, она просто не знает, — он попытался исправить ситуацию, но, по своим ощущениям, сделал только хуже. — да ей не вдолбишь, только приебаться и надо, — пробормотала сеня. стефания игоревна или просто «стаффик» зашла в класс, еще в коридоре начав возмущаться, что половины класса нет. она была полноватой брюнеткой со стрижкой по плечи, карие глаза жирно подведены черной подводкой. голос у нее был, будто она всегда обижена, в речи стефания игоревна всегда выделяла «а» и «и», растягивая их, как розовые, безвкусные конфеты в упаковке с зубастыми клубничками, от которых склеивало все зубы. эрик, пропуская мимо ушей все слова стаффика, встал, пошатываясь. услышав зветное «здравствуйте, садитесь», кивнул головой — привычка из прошлой школы — и снова рухнул на лавку, больно ударившись коленом. катя вернула ему тетрадь, на секудну обернувшись. эрик флегматично перелистнул страницу на чистую, несмотря на то, что на предыдущем развороте еще осталось место. бесило писать не с начала. а еще бесило, когда того, что нужно написать оставалось совсем немного, а страница заканчивалась. поэтому в тетради исписаны поля и в конце листа все буквы и цифры тараканами сбивались в плотную кучу, в которой и не разберешь что есть что. — ребята, — как всегда с затаенной обидой сказала стаффик, — надеюсь, все уже получили пропуски в лицей, потому что совсем скоро турникеты заработают! эрик вспомнил, что действительно получил белый пропуск, но сразу закинул его куда-то на дно рюкзака под мятую пачку чампана. он зевнул, зарывшись лицом ткань свитера на сгибе локтя. понятное дело, что никто не будет говорить об умершем кирилле. как же убийца — эрик пытался думать отвлеченно — подпортил имидж лучшей школы города. нет сомнений в том, что директор рвет и мечет. его передернуло: наверняка скоро его и еще пачку засветившихся детей снова загонят на олимпиады и конференции, чтобы сгладить углы. и тут его словно ударило по голове. черт побери, какое же он отвратительное нечто. кирилла убили. убил кто-то, кто вполне может быть эриком. а он, мерзкий эгоист, думал о каких-то олимпиадах и себе. захотелось надавить на свежие порезы. да и как он мог равнять себя с действительно умными и старательными школьниками? они работали над собой, учили тонны материала, проглатывая чуть ли не с сайтом электронные библиотеки вузов, искали дополнительную информацию, проводили опыты, прорешивали тысячи заданий и были действительно гениальными личностями. а что он? выбрать ответы наугад, да и только. кое-как написать работу и сделать хотя бы сносную презентацию. ничтожество. пшик черной краской на стене с искусно нарисованным великим человеком. эрик надавил себе на левое плечо, упиваясь полученной болью, взял ручку, открыл учебник и начал бездумно нарешивать задания, выписанные стаффиком на доске для тех, кто обгонял размеренное решение на доске, к которой вызвали одного из одноклассников. он стоял с большим голубым мелом в руках, красящим пальцы, по привычке провел рукой по обритой голове. эрика бритые головы пугали. было чувство, что они смотрели на его отросшие волосы и грызли, грызли, желая схватить и приложить головой об парту. он коснулся пальцами небольшой горбинки на носу. она зудела, когда эрик думал о бритых головах. хотя первым, кто ударил его в лицее и был матвей с его жидким хвостом. перевернуть страницу, повертеть ручку в руках, свериться с ответами, решать дальше. повторяющиеся действия отвлекали от мыслей, поэтому, возможно, эрик и делал домашнее задание. однако если номера слишком простые или до тошноты однотипные, проволока в груди становилась колючей. на ребрах словно вырастали костяные шипы, разрывая плевру, впиваясь в легкие, лопая альвеолы, пачкаясь в сурфактанте, в котором заблудились частицы сигаретного пепла. голос клеща блуждал из уха в ухо вместе с шумом крови и звуком, будто кто-то копал могилу для него прямо в перепончатом лабиринте улитки. — слушай, слабак, ты боишься его просто потому что он напоминает о них? — прошелестел клещ из субпространства. эрик помотал головой, чтобы отогнать его. шею заклинило тиком. когда тик прошел, осталась только тугая боль, из-за которой голова застыла в странном наклоне. он взглянул на доску, чтобы понять, до какого задания дошли. заметил, что одно из тех, что он уже сделал, как раз дорешивали, и заблаговременно поднял руку, чтобы выйти на следующее. это избавит его от повинности обязательно получить отметку на каждом уроке, да и стаффик все равно бы в какой-то момент его вызвала, потому что почему-то питала к нему то ли затаенную неприязнь, то ли ей действительно нравилось, как он, бормоча под нос, решал задания, когда она всегда просила четко озвучивать действия, «особенно с его, прости господи, почерком». была бы его воля, он бы как сеня демонстративно отказался озвучивать и получил бы на балл ниже, но с достоинством. а так он слишком труслив и покорен. а еще постыдно зависим от оценок. стаффик, честно говоря, его раздражала. часто казалось, что она и сама не знала, что преподавала, поэтому все ее попытки в объяснения выходили смазанными и невнятными, а свои ошибки она замечала только с подачи либо кого-то из особо активных, либо эрика, который терпеть не мог несовпадения в решении, потому, набираясь наглости, тихо спрашивал, уверена ли стефания игоревна на счет той или иной строчки. иногда давала неправильные варианты контрольных, а иногда вообще не могла дойти до нужного ответа, из-за чего они бросали задание так, как вышло. эрик вышел к доске, даже не беря учебник. задание легкое, нечего даже делать вид, что он не вызвался на него специально. потому что тупой, не способный сделать что-то сложнее простой школьной программы, выезжающий исключительно на удаче да теории вероятностей. — эрик, — укоризненно начала стаффик, — озвучивай! он глубоко вздохнул. мел пачкал пальцы и забивался в ранки от того, что эрик сгрызал кожу вокруг ногтя. тихо бормоча про себя решение, он писал и писал, пока не запнулся, исправился, дорешал до самого конца. промямлил что-то вроде «ну, и все», едва не выругался и, отряхивая руки от голубого мела, направился обратно к своему месту. пока не понял, что класс молчал. и строчил, поглядывая на доску. — как там, да? — шепнул клещ откуда-то слева. — как тогда. эрик едва не вздрогнул. пожалуйста, только не как там. лучше бы его не видели. хотелось стать ледяной статуей, медленно тающей в аудитории, заливая линолеум слезами. исчезнуть. испариться. провалиться сквозь пол прямо в магму и медленно сгорать, ощущая сворачивающуюся, шипящую кожу и отходящие от ломающихся костей мышцы. лучше бы он сидел тихо и не высовывался. не выделяйся, не выделяйся, не выделяйся. казалось, что глаза одноклассников наполнялись кроваво-красным от бешенства. что вот он, какой важный, вышел, начал выпендриваться и ставить себя выше других, хотя на деле — ничтожество, незаслуженно получающее оценки и расположение учителей. — кстати, эрик, ты же знаешь, что у тебя три региона? — невовремя спросила стаффик у его сгорбленной спины. — да, — коротко ответил он. — ты готовься! — по обыкновению обвинительно сказала она. — да, — соврал эрик, пока желудок скрутило невыносимой болью. — можно выйти? — медленно спросил он, незаметно забирая из маленького кармана рюкзака мамины маникюрные ножницы и пряча их в рукав. стаффик опять обратила на него внимание класса. эрик почти чувствовал, как взгляды впиваются в спину гарпунами. оказавшись уже за пределами аудитории, он выдохнул, будто вынырнул из фонтана. отыскать уборную не составило труда, а отсутствие людей в коридоре и непосредственно в туалете сыграло на руку его намерениям. закрыть дрожащую дверцу кабинки, легко клацнуть шпингалетом, опустить крышку унитаза и сесть на нее, оголив бедра. кожа на них заживала уже с трудом, иногда шелушась сама по себе. эрик вспомнил, как случайно занес клей под кожу, причиняя себе боль после того, как до этого резал скотч теми же ножницами. порезы тогда разбежались не очень большими, но саднящими, красными пятнами, от которых кожа отходила хлопьями. до сих пор остались следы, затерявшись среди разномастных шрамов, плотно укрывающих кожу до середины бедра. на внутренней стороне красовалася красно-фиолетовый небольшой шрам. эрик не помнил, как его оставил, но помнил, что как-то уже заживающая рана порвалась из-за того, что он ударился об угол парты. эрик на пробу несколько раз провел лезвием ножниц поверх коричневых шрамов. порезы вышли тонкими, крови из них почти не было. эрику просто нужно было держать себя в узде, ощутить хотя бы небольшую боль, а не залить все кровью, как ночью. это был не приступ, как тогда, а скорее привычка, обряд, рутина. хотелось закурить. взять бы у кого-нибудь под и сделать передышку, забыться, растаять в никотине и собственных вязких мыслях. медленно и тихо погрузиться во мглу, где от его сознания останется только слепой глаз, витающий в пространстве, да расползутся во все стороны черви и острокрылые бабочки. эрик устал. эрик проверил отсчет до дня своей смерти. *** — ну как же она меня заебала, держите меня семеро, — ругалась сеня, натягивая свое укороченное пальто, когда математичка уже ушла. — солидарна, — ворчала катя, надевая светло-серое пальто. — доебалась с нихуя, «вот, ксюша, ты же профиль сдаешь, а все никак», — она удачно пародировала обиженный голос стаффика, — да мне похуй, я выучу так, что она в обморок упадет, — злилась сеня, хмурясь и с силой открывая карман рюкзака, едва не вырвав ползунок молнии с его маршрута. — а ты что блять, рот заклеило? — обратилась она к эрику, ждущему их уже в пальто. он оторвался от экрана телефона. — а что говорить? ничего нового же, она каждый раз так, — он пожал плечами. — да хоть поддержи как-то, — едко сказала катя, которую стаффик отругала за разговоры на уроке, хотя она молчала. эрик виновато опустил глаза в пол, на свои черные туфли. это было намеком на прошлое. он так пытался помочь, а в итоге сделал только хуже. это в его природе. уничтожение. — я… — он хлопал ртом, как выброшенная на берег рыба. — да похуй, пойдемте, — фыркнула сеня, махнув рукой на растерянного эрика. — я короче недавно вспомнила, в «бэшке» же есть девочка такая, рыженькая, — эрик едва заметно вздрогнул, потому что вспомнил клеща, одернул себя, потому что рыжие люди существуют и не они мучительно разрывают ему мозг, а он сам и его сомнительный друг, — ну! матвей же рассказывал, — сеня активно жестикулировала, спускаясь по лестнице и пытаясь увидеть в лицах одноклассников узнавание, — ну эта, — она сделала вид, будто пьяна, отчаянно пытаясь донести образ, — которая еще вино самодельное тайком у родителей сливала, а потом в лицей принесла, и матвей пробовал, а там спирта, — сеня показала рукой выше головы. — а-а, — наконец узнала катя, эрик же пытался выхватить из памяти лицо, но лез только клещ. — я же с ней в девятом училась, — они вышли из университета. за ними плелся одноклассник, которому уже исполнилось восемнадцать, и еще несколько человек. — ты же про арину? — ну, да! — радостно воскликнула сеня. — теперь объясните отстающему, прошу сердечно, — взмолился эрик, потому что все еще не понял. — да ебаный, ну что же такое? — сеня всплеснула руками. — ну эта, которая еще в митенках ходит на физ-ру, вы с ней оба, как долбаебы: ты в свитшоте, она эмо, — в конце концов эрик вспомнил высокую рыжую девочку с вытянутым лицом и очень светлыми, серыми глазами, один из которых постоянно подергивался. она всегда сутулилась, иногда ни с чего ухмылялась и вообще создавала двоякое впечатление. — ну как ты можешь не помнить! — да все, понял, — промямлил эрик, думая о том, что было бы, если бы одноклассники узнали, что под рукавами он прячет порезы и шрамы. и спросил себя: та девочка, арина, тоже прячет следы позорной слабости или просто сохраняет стиль? — ну, вот, победа, — успокоилась сеня. они уже дошли до ближайшего супермаркета, двери чуть не прихлопнули шумноватую компанию подростков, разбитую на группки. — ну и что с ней такое? — нетерпеливо спросила катя, завязав свои ломкие волосы в низкий хвост. несколько прядей выпало, она раздраженно их сдула с лица. веснушки уже почти исчезли, остались лишь бледным намеком на аккуратной спинке носа. — короче они же с криллом встречались! — громким шепотом рассказала сеня, прищурив лукавые карие глаза. — грустно все это, конечно… — она немного потупила взгляд, вспомнив труп еще недавно живого человека. — но странно это все, не думала, что ей это вообще интересно все, она же ну такая… — сеня пыталась подобрать слова. — ну, как эрик, себе на уме. эрик невесело ухмыльнулся, выбирая энергетик, осматривая полки. конечно, с кем как не с ним можно отождествить человека, который выглядит так, словно уже умер и разложился, да и вдобавок говорит сам с собой. — вообще да, не ожидала от них обоих, — задумчиво пробормотала катя, снимая с полки серебряный адреналин. — ну, она же барабанщица вроде, может, поэтому сошлись, — эрик пожал плечами, как обычно выбрав белый монстр. — ну, может, — протянула катя. — только нам-то что? — да просто ее в участок вызывали, допрашивали не так давно, интересно, что нашли, — сеня взяла фиолетовый вольт — с черникой и гранатом, который жутко окрашивал язык в ядовито-малиновый, будто мышечный орган становился игрушечным, как в пастях детских резиновых динозавров. — кстати, про «бэшек», матвей как, последнюю пару отсиживает или ливает? — спросила катя. они отдали энергетики совершеннолетнему однокласснику, переведя ему на карту нужные суммы. — надо написать, спросить, — эрик пальцами пытался убрать штору из челки с лица, заправляя волосы за уши, но пряди не держались и снова закрывали глаза. — у них же литература? так что, думаю, ливает. — но нам его все равно ждать, если хим-практики не будет, — вздохнула катя, отрешенно наблюдая за безуспешными попытками эрика. — да ладно вам, зато потусим, — натужно весело подмигнула сеня, выскакивая за двери с банкой в руках. эрик достал из кармана мятую пачку с картинкой «мучительная смерть» (вот бы) и зажигалку. выщелкнул из нее три сигареты. белый фильтр, золотая полоска, кофейная бумага, набитый табак. похоже на ссутуленные зимние деревья, если смотреть на них с верхней каменки, когда они подсвечены холодным солнцем. они по очереди поджигали сигареты на ветру, и от того смолкли, сосредоточившись на скачущем и гаснущем огоньке зажигалке и кончиках сигрет, которые с трудом затлели. луч солнца выглянул из-за светлых туч, золотой полоской разрезав густой воздух. казалось, что из прорехи пространства хлынули густые капли серой в крапинку смолы. они свернули в переулок, чтоьы случайно не попасться на глаза учителям и, обсуждая то, как же плоха стаффик в объяснении математики, уничтожали сурфактант и осаживали пепел где-то в плевральной полости. у них немного другой уровень отношений. на редкое откровение эрика «знаете, я, кажется, хочу умереть», они отвечали не «ты можешь всегда положиться на нас» или «даже не думай о таком», а «ну так вперед». и были правы. потому что он этого заслуживал. долгой, мучительной смерти. но сейчас ему было индифферентно. плевать на клеща, который когда-нибудь сожрет ему мозг, плевать на человека с каменной лестницы, с которого началось то, чего он так опасался, плевать на то, что люди вокруг его ненавидели. был только он и сигарета в шатких зубах. эрик хотел стать птицей, живущей где-то возле шумящего моря на скалистом утесе. свободной. независимой от собственного мозга, не обремененной ничем, кроме выживания и бесконечного полета. но он не был птицей. он был оленем, который совсем скоро угодит в ловушку поджидающего в кустах хищника — его извращенного сознания. а пока он наслаждался крупицами побега. от себя, от картонной реальности, которая прожигалась бычками от сигарет, а проглядывала невыразимая грязь и ворующий глаза бинауральный бегемот. эрик бы отдал их ему без сомнений. лишь бы не смотреть на себя в зеркало. — кстати, у меня вообще-то день рождения относительно скоро, — важно сказала сеня, докурив быстрее всех и уже дергая ногтями ключ банки. — помним, — улыбнулась катя. улыбалась она красиво. чуть-чуть загадочно, но очень по-доброму, едва показывая ряд верхних зубов, поэтому было не видно: отсрые ли клыки. — на хате устроим затус, родители как раз уезжают, — довольно сказала сеня. — о-о, нихуя, — эрик даже чуть-чуть воодушевился. он никогда не бывал на подобного рода мероприятиях, поэтому было что-то запрещенное, пахнущее кислотой, в которую лили воду, опасно-притягательное в этом предложении. то, чего он остерегался и то, о чем он пожалеет. у сени день рождения седьмого декабря, а значит уже меньше, чем через две недели. надо подготовить подарок всем вместе. и не облажаться. — может, рановато, конечно, но просто хотела, чтобы вы знали, — внезапно смутилась сеня. — да не, все ок, — успокоил ее эрик, вслед за катей туша окурок о стенку мусорки. — блин, вообще незаметно, что уже вторая четверть почти прошла, я в ахуе, — внезапно сменила тему катя. — я проспал все каникулы, так что… — эрик развел руками. на самом деле это была не совсем правда. лежать в кровати с смотреть на потолок, надеясь, что он рухнет ему на лицо и разможжит череп, считается за сон? — пробники скоро первые, — поморщилась катя, с шумом открывая жестяную банку, потому что встряхнула ее по дороге. — да мне бы еще чуток геометрию подточить, а то на медаль же вроде как, — пробормотал эрик. время снова полетело, будто до этого сделало «солнышко» на качелях и ненадолго зависло вверху. тянущая тоска по чему-то завыла в легких. эрик прокашлялся, согнувшись напополам. — че, умираешь? — спросила сеня. — да если бы, — хмыкнул эрик. матвей ответил, что прогулял бы последнюю пару и без предложения выпить приторного пива с добавками на каменной лестнице. на пару по обществу они бессовестно опоздали. на цыпочках прошли к своим местам, заняли очередь на чтение докладов, которые все копировали едва ли с двух сайтов, а сеня и вовсе зачитывала с телефона. но так как учиталь понимала, что им важнее егэ, она ставила пять, даже просто за то, что человек пришел на пару и открыл рот, читая с экрана. эрик с тоской смотрел через окно на серое небо. начинался небольшой дождь, поэтому еще больше хотелось на улицу, под холодные капли, закатывающиеся за воротник, проникающие через поры под кожу, отравляющие вяло текущую кровь. может, у кирилла она тоже текла слишком вяло, как у эрика с давлением девяносто на пятьдесят? может же быть такое? «измерь температуру вещей». дура-голова раскалывалась. мир плыл, будто покрытый голографической пленкой. словно он был всего лишь стенкой мыльного пузыря, в которой происходила интерференция. и из-за спины учителя на эрика воззрились больные пауки-глаза. длинные черные волосы, туман, лапки ресниц и мелькающая пила зубов. ошибки быть не могло: это был человек с каменной лестницы. эрик похолодел и замер, распахнув глаза, птица в груди грозилась раздробить ему гортань. человек с каменной лестницы жалобно изломал брови, губы и пальцы, от чего выскакивала кровь и шарниры суставов. рот его не открывался, хотя под плятизмой было видно, как напрягаются мышцы. он, протягивая к замерзшему эрику руки, жалко кивнул и, хрипя рванями связками, исчез. сердце эрика — лезвия блендера, распотрошившие перикард и плевру, вгрызшиеся в легкие, молотя их в кровавую кашу, выкачивая в артерии липкий страх и предосудительное желание понять.