все началось с человека на каменной лестнице.

он бежал по полупустой парковке гипермаркета. в густом тумане. не понимал, зачем, но бежал, потому что это изученный паттерн поведения. потому что это все, на что он способен. голос в голове подгонял, загонял, как оленя, несущегося от охотника. раздвижные двери снова его сначала не увидели, поэтому пришлось подождать, нервно оглядываясь. в горле созрел болезненный ком, потому что слезы сдерживать было тяжело. почему хотелось разрыдаться? он даже и не помнил. как и обычно. ничего подозрительного. ничего удивительного. кроме того, что он выбирает воду с лимоном. с ней приходят мутные воспоминания из детства, когда, разумеется, трава была ярче, а мама все еще казалась супергероиней. он показывал ей маленькой ладошкой на бутылку воды с лимоном, а мама отговаривала, потому что она вредная. и только сейчас эрик стал понимать, что отказывала мама из-за повышенной цены. на кассе очереди не было. он достал банковскую карту из-под чехла смартфона. начал прикладывать к терминалу и вдруг обратил внимание на кассиршу. и, черт, как же она была похожа на его тренера по танцам. — ну, что, мелкий, егэ учишь? — спросила кассирша, впишвись в него ярко-голубыми глазами. — извините? — прошептал эрик. — говорю, все бросил ради егэ, и что, готовишься? — она посмеялась. жилистой рукой поправила серебристые волосы, оформленные стрижкой пикси. эрик пристыженно молчал. потому что ничего он не делал. потому что он лежал дома и глядел в стену часами. потому что он запирался в ванной, уродуя свое уродливое тело. потому что он жалел и не жалел одновременно о том, что бросил бальные и не только их ради ничего. — ты, никчемное существо, доволен своей жизнью? — говорила кассирша. — рад? счастлив? стало легче? — глаза заволакивало туманом. мир исчезал. — вижу же, что ты, тварь, ничего не достигнешь и ничего никогда не сделаешь. ты просто червь, — в ушах звон, голова болела. — зачем ждать? может умрешь сейчас? — рука сама потянулась к карману, где покоился злополучный складной ножик. или он утратил его, когда убил кирилла? он не помнил. но слепая ладонь нащупала в кармане знакомую хищную рукоятку. эрик ухватился за нее, как утопающий за чужую руку. спасение утопающих — дело рук самих утопающих. поэтому эрик открыл лезвие и полоснул им себе по горлу. теплая кровь хлынула фонтаном, боли не было, только долгожданное облегчение. но эрик проснулся. разочарование от открывшегося взору темного потолка тяжелым металлом заскользило по сосудам. он прикоснулся пальцами к горлу, не обнаружив там ничего. даже старый шрамик был настолько неглубоким, что ощущался лишь в памяти. он потянулся к смартфону, посмотрел на время. пять утра. он опять проспал только четыре часа. вроде и неплохо, но хотелось бы выпасть из реальности на более длительный срок. эрик смотрел куда-то за потолок, выискивая в нем хоть что-то божественное. но за потолком никого не было. за потолком — крыша, за потолком — снующий ветер, за потолком — роковое решение шагнуть. за окном уже немного посветлело. небо окрасилось темно-серым, далеких звезд было не видно. неромантичные газовые шарики, к которым все равно тянется темнота собственного зрачка. эрик отвернулся к стене, накрылся одеялом с головой. противно. человека из лоскутов разрывало на части. прошел уже почти месяц со смерти кирилла, но до сих пор шло расследование, уже скатившееся в безнадежную стадию. камер, которыми так часто пугают учителя, конечно, не было. да и самое безопасное место для убийства — толпа. поэтому эрику и остовалось лишь ворошить свою память в поисках утраченных фрагментов. он перевернулся на другой бок. мучительно. кости неприятно заскользили друг по другу от смены положения. взгляд уперся в старый шкаф. эрик еще с детства знал, что за ним кто-то живет. точно не человеческий, тонкий, как лист бумаги. нашептывал по ночам сказки, смотрел темными пустыми провалами, через рассохшееся дерево и слои одежды пронзая насквозь. над верхним углом двери висела голова. давно отрубленная, злая от того, что не имела тела, плещущая кровью из разорванных сосудов прямо на пол. комната наполнена монстрами и эрик в них отлично вписывался. лишь одна неурядица: они мертвы, а он — нет. пять утра — отличное время для провалов. в памяти, в беспощадном течении часовых стрелок, в пространстве, в себе. поэтому, конечно, пришел клещ. в разбавленной темноте блестело стеклянное подобие глаз. и тихо звенели браслеты. эрик сел на кровати, растрепанная челка прикрыла глаза, но он даже не стал ее смахивать. — знаешь, я даже не удивлен, — хмыкнул клещ. сел рядом, облокотился о стену. — сегодня не будешь меня душить? — прошептал эрик, повторив действие сомнительного друга. — ну, если захочешь, могу, — клещ негромко посмеялся. — не забывай, что я знаю тебя лучше всех. — ты не помнишь, где мой нож? — выдохнул эрик, повернув голову к собеседнику. в болезненном, тусклом голубовато-сером было видно, как он лукаво прищурился. — можем попробовать узнать, — протянул клещ. эрик приподнял одну бровь, многозначительно посмотрев на друга. — идиот, не крал я его, — клещ оскалился. клещ протянул руку ладонью вверх. — хватайся, попрыгаем у тебя в голове, — фыркнул он. эрик с сомнением дотронулся до чужой кожи. холодная и точно не живая. клещ крепко обхватил его кисть. — что, в шкаф пойдем? — скептично шепнул эрик. — надейся. поверь мне, у тебя там точно не нарния, — неожиданно серьезно ответил клещ. — очень жаль. клещ посмотрел на него нечитаемо. внезапно зрение словно заволокло туманом на томительную секунду. тактильные ощущения притупились, стали эфемерными, невесомыми. но почти сразу эрик почувствовал, что теперь сидит на жестком ковре. в глазах прояснилось. желтые стены, мигающие и жужжащие квадратные офисные лампы, желтый ковер с коротким ворсом. бесконечные безлюдные коридоры. — блять, серьезно? — эрику стало смешно и неуютно одновременно. — крипипаста для самых отчаянных? — ну, зай, это же не моя голова, — резонно ответил клещ, вставая. — чего развалился? почапали, а то загрызут. достаточно хищное место, знаешь ли. теперь в больном желтом свете было видно лицо клеща. казалось, что в нем что-то неуловимо изменилось. все те же вьющиеся рыжие волосы, убранные за уши, все тот же вздернутый нос и блеклые веснушки, все те же мутные, пустые глаза. но что-то было не так. они бродили по пустым коридорам. уши закладывало от мерного звука, издаваемого лампами. грязные, светло-желтые обои местами были оторваны, на открывшемся бетоне блестели подтеки жемчужного клея. — тут раньше было мило, — хрипло прозвучало от клеща. — когда ты был мелким, — он неопределенно махнул рукой. — ты тоже раньше был другим, — ответил эрик. они оба изменились. потому что в сути своей всегда были одним. раздался грохот. за ним последовал хрип, стон, разразившийся громовым разрядом по коридорам. клещ замер на месте, его худая спина заметно вздрогнула, он обернулся. и теперь эрик понял, что на его лице было не так — блуждающий оскал, который был таким обыденным, когда они были наедине, с самого их перемещения сменился гнилым страхом. клещ схватил его за костлявое запястье холодными пальцами и потянул по коридорам, дальше от грохота шагов позади. они бежали, бесконечно петляя, но нечто приближалось. в груди колотилась паникующая птица. в какой-то момент эрик, не прекращая нестись, обернулся. по коридору за ними грохотало существо. огромное, занявшее весь проход, приняв его форму. черная масса, переливающаяся красными глазами и выбрасывающая отростки, похожие на дендриты нейронов, все сотни ромбовидных зрачков уставились на эрика и заплакали. существо выло откуда-то из глубины. внезапно клещ остановился, и эрик чуть не налетел на него. они стояли перед небольшим темным квадратным провалом в полу, размером где-то метр на метр. — чего блять стоишь, прыгай! — клещ перекрикивал вой неумолимо приближающегося существа. — верь мне, другого выхода нет. и эрик прыгнул в пустоту. полет продлился недолго, и вот ступни ударились о твердую поверхность. он пошатнулся, но все же устоял на ногах, немного отойдя в сторону. было холодно. руки под тонкими рукавами пижамной рубашки покрылись мурашками. эрик обхватил себя ладонями за плечи. осмотрелся. вокруг — туман, под ногами — жухлая трава и мокрая земля, от которой носки мгновенно промокли. он на пороге своего личного провала. он на пороге своего личного кладбища. раздался грохот. клещ приземлился неудачно, повалившись на бок. сматерился, сморщился. но эрик был больше удивлен тем, что клещ прыгнул за ним. он не обманул. — что? — клещ заметил долгий взгляд. — у меня тоже не было другого выхода. — кто это? — спокойно спросил эрик. сердце уже перестало отбивать неровный, скачущий ритм. вернулись привычные равнодушие и тоска. — кто? — не понял клещ, поднимаясь. — а… ты про нее. — нее? — это память, — объяснил клещ, отряхивая запачканную и промокшую рубашку. — точнее ее кусок. какой — не знаю. чтобы узнать, надо было дать ей нас сожрать. — и мы бы вернулись? — эрик отвел глаза. — не знаю, мы тут между собой называем ее ящиком пандоры, — раздраженно хмыкнул друг, заправляя разметавшиеся волосы за уши. — мы? — а ты думал, я тут один? — в туманных глазах клеща промелькнула тяжелая печаль. дальше эрик решил не расспрашивать. он смотрел на маленькие мраморные надгробия. их тут было немного, лишь небольшой островок посреди бесконечного пустыря. — а, мы здесь, — внезапно голос клеща надорвался. даже показалось, что ему жаль. — ну, когда-нибудь ты бы все равно увидел, — жестко отрезал он. эрик кожей ощутил, как его сомнительный друг задавил в себе стыд. подул холодный ветер. эрик рассматривал имена на надгробиях. присел на корточки около одного из них. эрик ермушев. прикинув возраст по выбитым циферкам даты рождения и смерти, он понял, что это девятый класс. тогда все ясно. — тут не только ты, — прохрипел клещ. — кто еще? — обреченно прошептал эрик, блуждая взглядом по плите. — катиных много. в груди что-то свернулось в клубок, как белок в изоэлектрической точке. он ожидал этого, учитывая специфику их отношений, но все равно так чертовски тянуло под ребрами. это все его просчеты. все его просчеты, ошибки, необдуманные слова и действия, глупые причины и оправдания. вся его тяжелая вина покоилась здесь. — сенины тоже где-то тут вроде, матвея, того чела, который повесился, когда ты был в десятом, — безжалостно перечислял клещ, загибая пальцы. эрику захотелось зарыться в землю. — и вообще их тут достаточно. даже моя могилка тут где-то затесалась, — клещ посмеялся. — но, замечу, вот это кладбище — единственное место, где ты — главный герой. — заткнись, — беспомощно просипел эрик. голова разболелась. что же он за существо. если за короткую, семнадцатилетнюю жизнь он набрал свое личное кладбище. он мерзкий убийца. просто ничтожество, по чьей вине люди только и делают, что умирают. и как он вообще мог сомневаться, что именно он убил кирилла. теперь все ясно. это точно был он. кто еще мог настолько бесчеловечно отнять жизнь невинного школьника? только не человек. только чудовище, чьи челюсти способны только жрать. — но кирилла тут нет, — внезапно сказал клещ. — пока нет. — будет, — обреченно заявил эрик. слабый, слабый слизняк. он уткнулся головой в собственную могильную плиту. глаза защипало, губы затряслись. рядом с легкими билась невыносимая боль. — не делай выводы раньше времени, — резко оборвал его клещ. — ты не знаешь этого. — и это самое худшее. — да хули я с тобой вожусь? — презрительно хмыкнул клещ. — копайся в жалости к себе сам, чмо, — он сплюнул. клещ озвучивал его собственные мысли. эрик затрясся от невеселого хохота. просто бремя для окружающих, их мучитель, их погибель. почему он не умер, почему он не умер, почему он не умер. почему он все еще жив? он отвечает сам себе на вопрос, уже обнаружив себя уткнувшимся лицом в мокрую от слез подушку. потому что отсчет еще не закончился. потому что он все еще не вспомнил, кто убил кирилла. потому что он не может не доводить дела до конца. если он пошел в первый класс, значит должен закончить одиннадцатый. если он пошел на бальные танцы, то должен получить класс хотя бы d. если он начал курить, то доведет себя до рака легких. если он подумал о суициде, он его сделает. но не сейчас. сейчас, в те же глупые пять утра он достал канцелярский нож из пенала, закатал рукав пижамной рубашки и дребезжащим лезвием провел по коже на левом плече. порез ощутился как секундный ожег. еще. недостаточно. недостаточно больно. он должен, обязан страдать. он хотел бы воткнуть лезвие себе в живот, вспороть его от пупка до мечевидного отростка грудины, чтобы петли кишечника медленно вываливались из разошедшихся краев раны. но пока из разошедшихся краев ран на руке на него смотрела только желтовато-сиреневая гиподерма, на срезах которой выступали капельки крови, резво заполняющие просветы порезов. но все еще казалось недостаточно. хотя приступ вроде немного отступил. теперь шквалом обрушилась боль. это то чего он добивался. ощутить боль, которой можно притупить тянущую пустоту в груди. но с болью всегда приходила вина. мелочная, ехидная вина за то, что он слишком слабый, чтобы вынести все без того, чтобы резать себя. и слишком трус, чтобы наконец взрезать вены. а клещ-то опять наврал. они так и не узнали, куда пропал складной нож. эрику даже смешно. хотя он сам все испортил. кровь начала угрожающе стекать по боку слабеющей и немеющей руки, норовя запачкать стол, поэтому эрик шепотом выругался, тихо открыл ящик стола и достал бумажный платочек с удушающим запахом ромашки из вскрытой упаковки. расправив, прижал его ко всему искалеченному плечу, пестревшему десятком новых порезов. бумага почти сразу промокла. какой же он урод. что физически, что морально. просто грязь и мерзость. эрик обреченно усмехнулся. уставился в окно: за стеклом темно-серое небо, силуэты качающихся тополей и других домов. понадеялся, что мама спит крепко. как можно тише здоровой рукой провернул пластиковую ручку. достал из рюкзака пачку чапмана и черную пластиковую зажигалку с выцветшим стикером рэй из евангелиона. сунул сигарету в зубы, поменял пропитавшийся кровью бумажный платочек на новый, старый сложив в рюкзак, чтобы мама не увидела. кое-как сел на подоконник, подвинулся к открытой створке и облокотился на нее спиной, вытянув худые, ноющие ноги на подоконник. холодно. мерзко. руки покрылись мурашками, а реки темно-красной жидкости из свежих порезов согрели левое плечо, когда он убрал платочек, от которого нестерпимо воняло ромашкой, смешавшейся с терпким железистым запахом, чтобы посмотреть, не остановилась ли кровь. он кое-как налепил платочек обратно, который держался на честном слове, прилипнув из-за крови. зажег сигарету. в саднящем горле — несглатываемый комок и жар от дыма. мягкие, темные ветви тополей, окутанные гнилыми листьями, покачивались в сером тумане. небо неумалимо светлело. приближался рассвет. начало нового дня, которое он не заслужил. которое он не хочет увидеть уже в который раз. глупое чучело, глупая, бесполезная, ненужная жизнь взаймы. в который раз размышлять о том, чего не случится. в который раз представить то, как он будет учиться в вузе, не спать ночами, готовясь к коллоквиумам и не сдавать их, как будет сидеть в комнате с микроскопами с шумными одногруппниками, как они будут ездить на практику, громко обсуждая кишки и легкие, мешая недовольным людям, как он будет считать свой рейтинг, нервничать, отвечать строгим преподавателям темы, листать бесконечные стопки учебников. представить все это и в который раз запланировать свой суицид. убийце негоже думать о том, чего он лишил других. эрик ужасен, отвратителен. очередная затяжка обожгла горло. эрик в очередной раз посмотрел вниз и едва сдержался от того, чтобы спрыгнуть. и в очередной раз не увидел смысла сдерживаться. *** кран раковины жутко шумел, когда он открыл его, чтобы умыться. руки словно прошило иглами. левая — слабая, все еще более холодная, чем правая и немного трясущаяся, хотя он откопал почти закончившийся бинт и кое-как замотал уродливое плечо. зеркало отразило его уставшее лицо. осунувшееся, с темными синяками под почти черными глазами. впалые щеки, на остром подбородке немного отросла короткая, светлая щетина. на бледных тонких губах — рубцы и отслаивающаяся кожа. небольшая горбинка на носу. растрепанные русые волосы с секущимися кончиками. вот и все. уродство, и только. шумела кофемашина. мама выглядела еще более уставшей, чем он. острые скулы, мешки под глазами, серое лицо и седеющие волосы. эрика давило стыдом и виной. — доброе утро, — он скорее прочитал по губам, чем услышал. — ага, — кивнул в ответ и быстро вышел из кухни, снова заходя к себе в комнату, где все еще мимолетно ощущался запах сигарет, хотя эрик проветривал ее. кошмарная рутина, убийственное одно и то же. собрать учебники и тетради в рюкзак, сверяясь по скриншоту расписания в телефоне, открыть дверцы шкафа, пытаясь подобрать одежду. в итоге он натянул на себя классические черные брюки, которые пришлось дополнить ремнем, того же цвета водолазку и поверх нее — темно-серый, объемный, хлопковый свитер с округлой горловиной, низ которого он решил заправить под пояс брюк. внутренне в нем поселились сомнения: достаточно ли маскулинно он выглядел. он проверил наличие пачки сигарет и зажигалки в кармане рюкзака. ради чего еще идти на учебу, если не покурить с одногодками на каменной лестнице. эрик заглянул в экран телефона, чтобы снова просмотреть расписание на среду и точно не спутать что-нибудь, потому что он никак не мог запомнить. сверху всплыло уведомление. это было сообщение от сени, которое она написала в их общую группу в телеграме. санты стефаны, только что. ксенякс: пиздец, идите нахуй со своей алгеброй в восемь утра эрик даже усмехнулся. из-за недостаточного количества кабинетов занятия в среду перенесли в городской вуз, а чтобы они не сталкивались с идущими на пары студентами — поставили в восемь утра. он неосторожно двинул рукой и поморщился от боли. что нас не убивает, оставляет шрамы и больную печень. и эти порезы его не убьют. к сожалению. эрик надел наушники на шею, посмотрел на время: почти семь утра. значит, совсем скоро выходить. в коридоре мама уже надевала серое пальто на мягкий белый свитер с высоким горлом. волосы она сегодня оставила распущенными, и они доставали до середины лопаток. — уже уходишь? — тоскливо спросил эрик. — да, хочу приехать раньше, нужно проверить кое-что, и еще ехать час, ну, ты знаешь, — мама слабо улыбнулась. она менеджер по работе с клиентами и патологический трудоголик. — ладно, — эрик смотрел на носки маминых белых кроссовок. — удачи. — поешь, пожалуйста, — сказала мама, забирая свои ключи с достаточно высокой, ей до пояса, тумбочки. эрик молчал. — ну, все, пока. — пока, — выдохнул он под аккомпанемент захлопывающейся двери. захотелось осесть на пол и остаться дома, глядеть в потолок и курить. но нужно собраться, по частям, как самый дешевый пазл с недостающими кусочками. эрик зашел на кухню, беспомощно посмотрел на стол. нет, не сейчас, когда-нибудь потом, сказал он себе. налил в кружку воды. глядя в окно на серое небо, он мелкими глотками вливал в себя жидкость, думая о том, что это переросло уже во что-то большее, чем просто «нет аппетита». надеть черное длинное пальто, наушники с шеи переместить на голову, захватить рюкзак, телефон и ключи. тянущая повседневность давила на мозг. все лестницы для эрика вели вниз. подниматься — это для кого-то другого. для того, у кого есть цели и мечты, для того, у кого есть личность. эрику казалось, что люди вокруг направляли на него невидимые пистолеты. мозг раскалывался на до и ре. в ухе пищал назойливый соль-диез минор, заглушая песню из плейлиста. асфальт под ногами истекал кровью, асфальт под его ногами порезал вены. асфальт под его ногами моргал сотней глазков и кусал за щиколотки. беги, беги, беги к собственной кончине, повяжи петлю на шею и тянись всем своим существом, главное, чтобы не порвалась. маршрутка приехала удивительно быстро, эрик оплатил, пересчитывая бесконечную мелочь, сжался на одиночном сиденье у окна. пейзаж за стеклом сменялся, а эрик думал о кирилле. матвей говорил, что он был немного странным, добавляя «а кто не», что он был отличником, в том числе по их нескончаемой физике, которую вывез бы только истинный ценитель, что он любил рок и учился играть на электрогитаре, отращивал волосы, но не ухаживал за ними, шел на золотую медаль, сам эрик видел его в списке призеров по физике, совсем рядом с матвеем, который пусть и относился к жизни спустя рукава, пытался искать в ней смысл. они с кириллом как-то играли в шашки, когда эрик по приколу сходил на лицейский турнир. вместе смеялись с тупого хода эрика перед концом игры, который и слил его в самом финале, отдав победу кириллу. перед ним были открыты все двери. но кто-то… скорее всего, эрик, отнял у него возможности, которых он хотел. эрику хотелось не верить в то, что он мог убить, безжалостно вонзить нож в чужое горло. ведь на нем бы остались следы? кровь, в конце концов. с какой ювелирной точностью нужно было бы сделать ранение, чтобы на него не попало. и тут эрик понял: возможно, кирилла убили не ножом. иначе как объяснить то, что крови из раны на шее было не так много. ведь четко ударить в яремную вену, не повредив сонную артерию безумно сложно для новичка. поселилась маленькая искорка надежды, не отменяющая его бесчисленных грехов: может, он все же не убивал кирилла. может, появившийся на каменной лестнице человек — всего лишь плод его больного воображения, вытянувшего случайный образ и извратившего его? какое право имел его собственный мозг, кишащий голосами и существами, издеваться над ним? захотелось разбить голову о стену, да так, чтобы с проломом черепа, чтобы осколками плоских костей перелопатить это гнилое место. эрик в состоянии войны с самим собой. и очевидно, что он проиграет в любом из возможных исходов. глупое, бессмысленное сражение, которое он знает, как завершить без ущерба окружающим — да пока рано. отсчет еще не закончился. эрик и не заметил, что брови сместились к переносице, а губы сжались в полоску. попытался незаметно расслабить лицевые мышца, чтобы попутчики не подумали, что он маньяк. или не прознали правду? вот бы голова заткнулась. он попытался погрузиться в музыку, прикрыв веки. чудилось, что он окончательно сходит с ума. что крупицы рассудка покидали ослабевшее тело, а в костях зудели бесконечные насекомые, выевшие костный мозг вместе с трабекулами. память, которая он теперь знал, как выглядела, играла с его сознанием в прятки, подкидывая фрагменты воспоминаний, как фантики. вот крик кати, вот открывшийся взору труп, вот густой запах крови, вот то, как он врезался спиной в кого-то в коридоре, еще когда только зашел в лицей, испугавшись появившегося человека с каменной лестницы. «измерь температуру вещей». что бы это, черт возьми, значило. конечно, детали расследования, им не раскрывали, поэтому эрик вслепую, только мышлением да самоистязанием пытался самому себе доказать свою невиновность. полиция справится лучше, чем он. это очевидно. но все же эрик не мог больше изнывать от смутной вины, которую даже не мог в полной мере признать. поэтому придется думать дальше, препарировать свой же мозг, пытаясь докопаться до потерянных вне картонки-реальности лоскутов. бесспорно, полицейские умнее и квалифицированнее. зато он был там вживую: это его единственное преимущество и одновременно бремя. погрузившись в размышления, он чуть не пропустил нужную остановку. спешно вскочил с сиденья, от чего в глазах потемнело, выбежал из маршрутки, едва не стукнувшись головой о проем двери. в лицо ударил до сих пор пахнущий морем ветер. эрик посмотрел на экран смартфона, проверяя время. семь-тридцать-семь. он приехал достаточно рано. значит, сама судьба располагала. он полез в рюкзак, доставая пачку сигарет и зажигалку. отошел от места остановки, прошел по коротким дорожкам между деревьями к баллюстраде. отсюда было видно порт, ощетинившийся кранами, и серое, будто ртутное море. туман над ним почти рассеялся, оставшись только разрозненными белыми клоками. затянутое плотным пепельным небо грустно взирало размытым, неярким глазом чахлого солнца далеко за облаками. привычный ритуал: сигарета в зубы, прокрутить колесико зажигалки. в горле уже откликалась боль и ощущение спадения его стенок, из-за чего дышать с каждой выкуренной палочкой никотина становилось все сложнее. будет забавно умереть от рака «курильщиков», будучи несовершеннолетним. только маме признаться стыдно. он подводил ее каждым вдохом дыма в легкие. каждый выдох сопровождался свистом в груди, а кашель и охриплый, периодически пропадающий голос — постоянные спутники. но это эрика не заботило. это тоже его способ вредить себе. отсроченное самоубийство, если не хватит сил сделать все быстро. но с каждым днем он все больше убеждался в том, что единственное, на что ему хватит сил — это как раз и есть обрыв собственной жизни. определиться бы только со способом. и дождаться конца отсчета дней. никотин ударил по затылку приятным головокружением. наконец шумящие, галдящие голоса притихли. эрик смотрел на море. ему хотелось бы стать им. одной из небольших волн накатиться на песчаный берег и рассыпаться вспененной поверхностью, втягиваясь обратно в неисчисляемой множество себе подобных: разбытых, растерянных, дерущихся за пустоту. быть может, где-то в глубине живут русалки из книжек, плетут подводных течений сети и покрывала для тонущих странников, утягивают их к себе и хоронят на дне, зарывая в иле и заводя колыбельную на неизвестном никому живому языке. сигарета стлела до фильтра непозволительно быстро, как показалось эрику. хотелось как можно дольше оттягивать момент, когда придется зайти в чужеродную вузовскую аудиторию с большой доской, синими партами и лавочками, на которых безумно больно сидеть. но безжалостные цифры на экране показывали уже семь-сорок-восемь, а значит, пора. эрик показал пропуск хмурому охраннику за стеклом и пересек турникеты, в вузе можно было не переобуваться, поэтому он сразу отправился по лестнице на третий этаж. каждая ступень по-немногу выбивала из него воздух вместе с хлипкими остатками мужества. уже выйдя с лестничной клетки в длинный коридор, эрик снова натужно вспоминал номер аудитории, хотя и знал, что она прямо напротив двери на лестницу. выдохнуть все оставшееся из легких, дернуть ручку. взору предстала большая аудитория с синими столами, большими окнами прямо в стене напротив и большое выпуклое круглое зеркало на ножке, стоящее у стены напротив доски в проходе между рядами, которое, если честно, эрик не знал, зачем может понадобиться. несколько одноклассников уже сидели за партами и о чем-то говорили, не обратив внимания на зашедшего. но на самом ближнем к двери ряду, самом узком, всего из одной парты, сидел человек, который заметил эрика. и ему захотелось снова выйти и больше никогда не возвращаться, чтобы не видеть этих голубых глаз, обрамленных пушистыми, не очень темными, густыми ресницами. глаз, в которых застыла не только одинокая волна, но и острая, почти потаенная боль. она всегда была похожа на русалку для эрика. что-то неуловимо морское и мудрое жило в ней, бурлило и волновалось, пенилось и разглаживалось. атласные ленты и всепомнящая вода. он смотрел кате прямо в глаза, едва ли не впервые не отведя свои. смотрел и хотел заплакать, вспоминая ее могилы на своем личном кладбище. хотел упать на колени и извиниться перед ней за то, что с ней сотворил. но не мог. было давно поздно.