Урод.

      Зал небольшого кафе медленно погружался в сумерки, пока я усердно протирал столы, убирая следы дневной суеты. За окном, за которым я наблюдал краем глаза, темнело с беспощадной неотвратимостью.       Уличные фонари, словно зачарованные, зажигались один за другим, разбрасывая по асфальту искусственные блики, похожие на медленно взрывающиеся звезды в ночном небе. Эта пелена вечернего света казалась какой-то фальшивой, не имеющей ничего общего с теплым солнечным сиянием. Подделка.       В любой другой день эта привычная смена света вызвала бы во мне чувство долгожданного облегчения, означая конец рабочей смены, но не сегодня. Мрачное, вязкое настроение, словно тяжёлая цепь, давило мне на плечи, перехватывало дыхание, сковывало движения. Оно заполнило всё пространство внутри меня, не оставляя места ни для чего другого.       Все мои мысли, словно навязчивые мухи, роились вокруг Кайла и его необычного, даже странного поведения. Его слова, его взгляд, его отчаянный шёпот – все это цеплялось за мой разум, не давая мне покоя.       Раньше меня мало заботило поведение других, их проблемы. Что изменилось? Я становлюсь слишком мягким, слишком доверчивым. Слишком живым. И это меня пугало.       Внезапно моё сердце пронзила острая боль. Я резко схватился за рубашку, нахмурился, чувствуя, как внутри меня всё сжимается от тревоги. Это предвещало недоброе. Очередной приступ тошноты, который подкатывал к горлу, заставляя мои внутренности сжиматься в тугой узел. — Дерьмо, — Прошипел я сквозь стиснутые зубы, едва сдерживая раздражение, словно это могло помочь.       Я впивался обломанными ногтями в ни в чём не повинную рубашку, пытаясь справиться с нарастающим беспокойством, с желанием бежать, сбежать от своих мыслей, от своих чувств.       Сомнения, словно мерзкие пауки, заползали за шиворот, заставляя меня сомневаться в своих же действиях. Будто я поступаю неправильно, будто я иду не туда.       Мой взгляд упал на тряпку, мокрую и скомканную, зажатую во второй руке. Я вздохнул, чувствуя себя пойманным в ловушку собственных мыслей. Я понимал, что убежать от этого не смогу.       Наверняка слова Кайла связаны с последней ночью в доме Картмана, с тем ужасом, который мы пережили, хотя, возможно, пережил только он.       Я сполоснул тряпку под холодной струёй воды, словно пытаясь смыть с неё свои тревоги, и убрал её на свое место. Затем, взяв в руки тяжёлое ведро и швабру, я направился к полам, которые настойчиво требовали, чтобы их помыли от следов толпы уже ушедших посетителей.       Это было монотонное занятие, но в каком-то смысле оно помогало мне хоть на немного забыть о рыжем парне, запертом в своей боли где-то там, в подсобном помещении.       Каждое моё движение, словно отягощённое свинцом, сопровождалось тяжёлым, вымученным вздохом. Брови мои были сведены в хмурую складку, и я чувствовал себя словно запертым в клетке из собственных мыслей. Даже полы, под моими настойчивыми движениями швабры, недовольно скрипели, вторя моему внутреннему раздражению.       В горле то и дело застревали какие-то невысказанные слова, которые хотелось просто выкашлять, избавиться от них, как от какой-то мерзкой, липкой слизи.       Погружённый в этот водоворот беспокойных мыслей, я, сам того не замечая, уже добрых десять минут упорно тёр одно и то же пятно, словно пытаясь стереть им какое-то свое душевное страдание. Время вокруг меня, словно замедлилось, и я даже не заметил, как за окном совсем стемнело.       Теперь там царила полная темнота, нарушаемая лишь редкими сполохами фар проезжающих мимо машин. Мне следовало поторопиться, чтобы успеть заскочить в магазин за продуктами и приготовить ужин для младшей сестры и Баттерса.       С последней мыслью сердце снова неприятно кольнуло.       К чему бы это?       Время утекало сквозь мои пальцы с каждым минутным тиканьем старых настенных часов, висевших на стене кухни. Их звук был еле слышен, но он, как назойливый сверчок, буравил мое сознание, напоминая о приближающемся вечере, о приближающемся разговоре, которого я так боялся.       Я вытер рукавом лоб, который был покрыт испариной, словно я только что пробежал марафон, хотя всего лишь мыл полы. Затем, с тяжёлым вздохом, поставил швабру на место, после чего, всё так же механически, разобрался с тряпкой и ведром.       Что-то внутри меня подсказывало, что разговор с Кайлом будет не из приятных, что его слова и его поведение не несут в себе ничего хорошего, и на самом то деле, мне должно быть всё равно. Меня это не должно было беспокоить, но это почему-то волновало, это раздражало, и это пугало меня.       Что тогда толкает меня к двери? И это мучало меня ещё больше.       Стереотипные звуки вечернего города начали постепенно заполнять пространство: отдалённый гул машин, редкие голоса прохожих, всё это создавало какой-то зловещий, тревожный фон.       Я подошел к подсобке и, прежде чем открыть дверь, остановился, прислушиваясь. Тишина. Тяжёлая, неприятная, гнетущая тишина. Словно там никого не было. Словно Кайл исчез. Я отвёл взгляд, сделал глубокий вдох, пытаясь набрать в лёгкие как можно больше воздуха, словно готовясь к погружению в тёмные воды. Нужно было с ним разобраться. Я не хотел. Но должен был.       Я предупреждающе постучал по косяку двери, прежде чем заглянуть в подсобку.       Внутри царил полумрак, и единственным источником света была старая, видавшая деньки и получше настольная лампа. Она стояла на не менее пыльном столе. Я не припомнил, чтобы хоть кто-то пользовался ею в последнее время, но сейчас она, тускло освещая стол, отбрасывала зловещие тени на стены.       Вокруг расползалась такая тишина, что отчётливо было слышно чужое, нервное дыхание, которое, казалось, усиливало это гнетущее молчание.        — Эй, Кайл? — Тихо позвал я, не решаясь заходить в комнату. Я старался говорить уверенно, но слова получались какими-то скомканными, мятыми. — О, да, привет, — Хрипло отозвались мне. Голос Кайла звучал так, словно эта простая фраза была для него каким-то страшным испытанием, словно каждое слово вырывалось из него с болью.       Я с трудом нашёл взглядом его рыжую макушку, склонённую над столом, но от этого зрелища мне не стало спокойнее. — Ну, тебе типа… лучше? — Спросил я, неуверенно почесав затылок.       Я понимал, что не умею подбирать нужные слова, что я не так красноречив, как Баттерс, и это лишь добавляло мне нервозности. Я не знал, как с ним разговаривать, как к нему подступиться. — Вроде, — Кайл шмыгнул носом, и я невольно вздрогнул, увидев, как его глаза снова заблестели от нарастающих слёз, — Прости за эту дурацкую сцену.       Сердце вновь неприятно кольнуло, словно предчувствуя что-то нехорошее. — Ну так, может, ты объяснишь, в чем была причина этой “сцены”? — Я нахмурился, ощущая, как в комнате почти физически похолодело. Температура, словно по щелчку, опустилась, и я почувствовал лёгкий озноб.       Голова парня поникла ещё ниже, и в воздухе повисло тяжёлое напряжение, словно вот-вот должна была грянуть буря. — Я просто хотел как лучше, — пробормотал он, поджимая губы и пряча своё лицо в ладонях, — а теперь могут произойти ужасные вещи, если уже не произошли...       Его слова звучали так обречённо, так страшно, что по спине прошла рябь мурашек. — Всё равно не понимаю, — Вздохнув, я всё же сделал шаг в комнату и встал рядом с диваном, где сидел Кайл.       Он так и не поднял на меня взгляд, его плечи были сутулыми, поза выражала абсолютную подавленность. — Просто знай, что мне очень жаль, — Кайл с трудом поднялся с дивана, стараясь избегать зрительного контакта.       Его движения были какими-то дёрганными, неуверенными, словно он был диким зверьком, запертым в клетке и боящимся каждого моего шага.       Казалось, он ожидал, что я в любой момент могу на него наброситься, что я сейчас же начну обвинять, злиться на него. Эта мысль, словно ледяная игла, впилась в ладони.       Я не выдержал этого напряжения, этой неуверенности, и резко схватил его за руку, разворачивая к себе. Мне хватало загадок и неоднозначных намёков от Картмана, я не хотел ещё и с Кайлом играть в эти игры.       Я устал от всего этого и хотел знать правду, какой бы горькой она не была. — Если тебе жаль, то скажи как есть, — настоял я на своём, мой голос звучал твёрдо, хотя внутри все дрожало, — Может, я ещё успею исправить всё, если узнаю, что происходит на самом деле.       Я заглянул прямо в глаза Кайла, стараясь прочесть в них хоть что-то, хоть какой-то намек на правду. Его глаза были заплаканными, уставшими, полными вины, словно тот был готов понести любое наказание.       Но я не хотел его наказывать, я просто хотел знать, что происходит, и как я могу ему помочь.       Обессиленный страхом, Кайл стоял передо мной. Его взгляд, лихорадочный и испуганный, метался по моему лицу, но упорно не осмеливался встретиться с моими глазами.       Он словно боялся, что я увижу в них отражение той паники, которая терзала его изнутри.       Его голос, теперь дрожал, срываясь в хриплый шёпот: – Мне страшно идти домой, пожалуйста, – слова вырывались из него с трудом, словно через силу, – проводи меня…       От этих слов, словно ледяная волна, по моей спине пробежали мурашки, а в голове тревожным набатом застучала нарастающая паника.       Это было нечто большее, чем просто боязнь темноты или одиночества.       В его голосе звучала первобытная, животная боязнь, и что-то внутри меня, какой-то инстинкт, отчаянно вопил: “Беги! Не ввязывайся!”       Я судорожно сглотнул, чувствуя, как тревога с каждой секундой поднимается выше по лестнице из моих треснувших рёбер. — Я бы рад, но мне ещё уроки у сестры проверять и кушать там приготовить...       Но Кайл не сдался. Его отчаяние достигло своего пика, и голос, словно разбиваясь о скалы, сорвался на мольбу: – Он меня убьёт, прошу, Кенни, – Он хватался за меня как за последнюю соломинку, его слова были полны боли и обречённости.       Лицо напротив, и без того бледное, стало совсем бескровным, словно полотно, на котором написали картину отчаяния.       Губы, обычно такие яркие, сейчас были сухими и потрескавшимися, а кадык, резким, нервным движением выдавал животный ужас, который бушевал в нём.       Вся его поза, его сгорбленные плечи, дрожащие руки – всё кричало о невыносимом страхе.       Я судорожно вдохнул, стараясь унять собственную дрожь.       Его мольба отдавалась эхом в моей голове, заставляя колебаться. Стоит ли мне вмешиваться? Стоит ли мне бросаться в омут, где, возможно, меня ждёт опасность? – Кто тебя убьёт? Может, ты преувеличиваешь… – Неуверенно начал я, пытаясь убедить себя, что это всего лишь его разыгравшееся воображение, что он просто напуган и не понимает, что говорит.       Но он не дал мне договорить.       Резким движением Кайл развернулся ко мне боком, словно давая возможность рассмотреть ужасное доказательство своих слов.       И тогда, при слабом освещении старой настольной лампы, я увидел: на затылке, на светлой коже, между редких рыжих волосков зияли проплешины, словно кто-то беспощадно выдирал их с корнем.       Эти клочки оборванных волос, торчащие в разные стороны, были жутким свидетельством пережитого им ужаса.       Мои губы непроизвольно сжались в тонкую линию, и я почувствовал, как холодная волна окончательно захлестнула меня.       Отчаяние в голосе Кайла достигло своего апогея. Он больше не пытался скрыть свой страх, не старался держаться достойно.       Теперь это была чистая, неприкрытая мольба, крик о помощи. Он готов был на всё, лишь бы избежать того кошмара, который преследовал его. Его глаза лихорадочно бегали по моему лицу, цепляясь за малейшую надежду. – Я тебе заплачу, сколько нужно? Двадцать долларов? Тридцать? Семьдесят? – Он торопливо перечислял суммы, словно пытаясь купить свою безопасность, свою жизнь.       Сначала он озвучивал робкие, двузначные числа, надеясь, что этого будет достаточно. Но видя моё колебание, он тут же перешёл к трёхзначным, словно готовый отдать всё, что у него есть, лишь бы я согласился.       Губы его дрожали, он нервно закусывал их, словно стремясь сдержать нарастающую истерику. В каждом его движении, в каждом слове чувствовалась паника.       Он предлагал деньги, словно это могло хоть как-то компенсировать его страх, словно это могло сделать надвигающуюся беду менее реальной.       Моё сердце дрогнуло. Его отчаяние было таким острым и явным, что я почувствовал, как внутри меня что-то ломается. Что-то гулко трескается и падает.       Я понимал, что ввязываюсь во что-то ужасное, что, скорее всего, я пожалею об этом. Но в тот момент я не мог просто развернуться и уйти, оставив его один на один со собой. – Хорошо, ладно, я провожу тебя до дома, – Пробормотал я, соглашаясь, чувствуя, как замогильный холод пронзает меня до самых костей.       Слова слетели с моих губ против моей воли, как будто кто-то другой говорил за меня.       В тот же миг я увидел, как в глазах напротив вспыхнула такая искренняя, такая глубокая благодарность, что на мгновение мне стало почти стыдно за своё прежнее колебание.       Его глаза, затуманенные слезами, смотрели на меня, словно на спасителя, на человека, который вырвал его из лап смерти.       Но эти слёзы были особенными. Они не были горькими слезами печали. Они были наполнены облегчением, безграничной надеждой и благодарностью, которая переливалась через край, словно целлофановая пелена, сквозь которую на меня смотрела эта благодарность. – С-спасибо, – Прошептал он, и его слова превратились в рыдания.       Кайл, не в силах больше сдерживать эмоции, уткнулся носом в мою грудь. Он обнял меня, как тонущий хватается за спасательный круг, и я почувствовал, как его тело сотрясается от рыданий. Его слёзы, горячие и влажные, пропитывали ткань моей рабочей рубашки, и я не знал, как реагировать.       Я застыл, как истукан, не зная, что делать. Я никогда раньше не сталкивался с подобной ситуацией, никогда не видел человека настолько сломленным, настолько отчаявшимся.       Что бы сделал Баттерс на моём месте? Он бы точно знал, как себя вести, он всегда находил нужные слова, он всегда мог успокоить любого. Я пытался представить себя на его месте, старался вспомнить его манеру говорить, его спокойствие, но у меня ничего не получалось. – Эй, да все нормально, – Попытался я успокоить его, приподняв уголки рта в слабой, неуверенной улыбке. Я старался выглядеть непринуждённым, делал вид, что не замечаю его рыданий, но тревога сковала мое сердце ледяными, влажными пальцами.       Она сдавливала его так сильно, что мне казалось, будто у меня перехватывает дыхание.       Внутри меня нарастало ощущение, что я сделал что-то непоправимое, что я подписался на что-то, чего никогда не смогу забыть.

***

      Наконец, Кайл отстранился, вытирая слёзы тыльной стороной ладони. Его глаза всё ещё были красными и опухшими, но на лице появилось подобие спокойствия, словно буря, наконец, стихла.       Я неловко похлопал его по плечу, чувствуя себя совершенно потерянным.       Переодевшись и закрыв кафе, я развернулся к рыжему парню, который уже около минуты нервно топтался на месте и постоянно оглядывался по сторонам.       Кого он боится?       Мы шли по улице, и каждый шаг отдавался эхом в звенящей тишине. Кайл шёл рядом, чуть позади, словно опасаясь нарушить невидимую хрупкую грань спокойствия, которую мы с трудом восстановили.       Улицы района на котором он жил, хоть и не были шумными и оживленными, сейчас казались совсем пустынными и мрачными, словно они источают угрозу.       Я чувствовал на себе его взгляд, но старался не смотреть в его сторону. Боялся увидеть в чужих глазах отголоски ужаса, который тот пережил.       Боялся, что если встречусь с ним взглядом, то и меня захлестнёт эта волна паники.       После нескольких долгих минут молчания, Кайл робко нарушил тишину. Его голос звучал неуверенно, словно боялся спугнуть. – Кенни, – произнёс он, не глядя на меня, – как у тебя дела?       Этот вопрос застал меня врасплох. Как у меня дела? Кайл, только что рыдавший у меня на груди, теперь спрашивает, как у меня дела?       Казалось, что он изо всех сил пытается сделать вид, что всё нормально, что мы просто идём домой, как обычные друзья.       Я пожал плечами, стараясь придать своему жесту равнодушный вид. Но мой взгляд был прикован к трещине на асфальте, по которой мы шли, словно та с лёгкостью могла отвести от меня тревогу.       Кайл на мгновение приоткрыл рот, словно собираясь что-то сказать, но тут же закрыл его, не произнеся ни слова.       Его взгляд был задумчивым, словно он обдумывал, как лучше сформулировать вопрос. Я почувствовал, как парень с рыжими волосами колеблется, как борется с собой, пытаясь подобрать нужные слова.       Мне показалось, что тот хотел спросить что-то важное, что-то, что действительно его волновало, но, видимо, так и не решился.       Его неуверенность и невысказанный вопрос лишь усилили моё напряжение, и я почувствовал, что пора как-то разрядить обстановку, хоть немного.       Я решил переключить его внимание и заодно попытаться убедить себя, что всё в порядке. – На самом деле, у меня всё хорошо, – сказал я, стараясь придать своему голосу бодрый оттенок, – Просто нужно поспешить, магазины скоро закроются, а мне ещё сестру ужином кормить надо.       На самом деле могу просто разогреть вчерашние макароны с сыром или приготовить из того, что завалялось в холодильнике. Поэтому, торопился далеко не по этой причине.       Я нарочито посмотрел на небо, притворяясь, что обеспокоен тем, как быстро сгущаются сумерки, хотя на самом деле я просто хотел избежать его взгляда.       Мне не хотелось видеть в его глазах сомнение или страх, я не хотел, чтобы он заметил, как на самом деле я испуган.       Надеялся, что моя маленькая ложь успокоит его, и он хотя бы на время забудет о своих проблемах, хотя бы до того момента, как мы дойдем до его дома.       Ускорил шаг, надеясь, что Кайл последует моему примеру. Чем быстрее мы доберемся до его дома, тем быстрее я смогу выдохнуть и забыть этот ужасный день.       Я чувствовал себя как солдат, идущий на поле боя, зная, что впереди меня ждёт неизвестность, и всё же, я старался сохранять видимость спокойствия, как будто ничего не происходит.       Чётко слышал его шаги позади себя, и это было единственным доказательством того, что я не один.       Внутри меня росло ощущение сюрреалистичности всего происходящего.       Внезапно Кайл остановился, и мои мысли, словно налетев на невидимую стену, резко оборвались.       Я обернулся и увидел, как он растирает свои покрасневшие от холода руки. Ветер, пронизывающий насквозь, словно ледяные ожоги, покрывали открытые участки кожи, и его пальцы, кажется, окоченели окончательно.       Его плечи были сгорблены, и я впервые по-настоящему заметил, насколько он измучен и уязвим.       Почувствовал внезапный укол сочувствия, переплетённый с раздражением.       Я не понимал, почему он, зная, что на улице холодно, не надел чего-нибудь потеплее. Или, может быть, его преследователь не дал ему такой возможности? Я попытался отогнать эту мысль, понимая, что это только усилит моё беспокойство.       Я подошел к нему ближе, стараясь не выказывать своего недовольства.       Кайл, почему-то, был одет лишь в теплую толстовку, хотя обычно в такую погоду предпочтительно носить куртку.       Это показалось мне немного странным, но я решил не заострять на этом внимание. Сейчас не время копаться в его собственных странностях, нужно было сосредоточиться на том, чтобы помочь Кайлу. – Держи, – сказал я, снимая свою куртку, – Ты, кажется, совсем замерз.       Я протянул ему свою одежду, чувствуя, как моё тело покрывается мурашками от холода, но старался не показывать этого.       Это был не просто акт доброты, это был способ почувствовать себя нужным, способом отвлечься от собственных страхов. Я смотрел на то, как он принимает куртку, и чувствовал, как напряжение в моих плечах немного ослабевает.       Кайл, не говоря ни слова, надел мою куртку, словно это было чем-то само собой разумеющимся. Он накинул её на свои плечи, и та показалась ему огромной. Рукава свисали почти до его колен, и он выглядел в ней еще более хрупким и беззащитным.       Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел отблеск благодарности, но это было лишь мгновение, и после взгляд снова опустился на землю.       Кайл настойчиво шуршал пальцами в моих карманах и шёл чуть позади, так, чтобы я его не видел. Вскоре шуршание прекратилось и он подошёл ближе.       Возможно он так себя успокаивал. Некоторые рвут бумажки, другие рисуют спирали, чтобы отвлечься.       Перед нами вырос небольшой, неприметный домик, похожий на множество других в этом квартале. Ощущение тревоги, висевшее в воздухе, сгустилось, давя на грудь.       Кайл остановился у калитки, и его спина, казалось, прогнулась под тяжестью невидимого груза.       Он не спешил открывать калитку, словно боялся сделать последний шаг. Вместо этого он резко повернулся ко мне, и его глаза, несмотря на все усилия сдержаться, были полны невыразимого страха.       Затуманенные зрачки устремились на меня.       Прежде чем я успел что-либо сказать, он обнял меня. Не просто дружеское объятие, а сильный, почти спазматический захват, словно он боялся, что я исчезну, что я его брошу.       Его руки сжали мои плечи так сильно, что я едва мог дышать. Тело его тряслось, и я чувствовал, как его рыдания вибрируют сквозь ткань моей футболки. – Спасибо, Кенни, – прошептал он, голос задыхающийся от рыданий. – Спасибо тебе… Прости… прости…       Он повторял это снова и снова, будто это извинение могло стереть весь ужас, который он пережил, который он, возможно, ещё переживает.       Я стоял неподвижно, позволяя ему обнимать меня, понимая, что сейчас ему нужно не решение проблемы, а просто ощущение безопасности, хоть на мгновение.       В его объятиях я чувствовал не только его отчаяние, но и некую безысходность, которая давила и на меня.       Я не знал, как ему помочь, не знал, что сказать. Я просто стоял там, чувствуя холодный ночной ветер, и пытался приободрить его молчанием, присутствием, стараясь, чтобы он понял, что он не один.       Кайл вцепился в меня, как в последнюю надежду, и отпускать не собирался. Я чувствовал его дрожь, его отчаянную необходимость в поддержке, в защите.       Каждое “прости” звучало, словно удар молота по наковальне.       Наконец, словно преодолев какой-то невидимый барьер, Кайл отстранился.       Он быстро снял мою куртку, протягивая её мне обратно, и, не глядя мне в глаза, словно стесняясь своей слабости, пробормотал ещё одно, едва слышное “спасибо”.       Затем, словно спасаясь бегством, подбежал к калитке, открыл её и, не оборачиваясь, юркнул во двор своего дома. Дверь захлопнулась за ним с тихим стуком, оставляя меня стоять посреди улицы, погружённого в собственные размышления.       Я стоял несколько мгновений, чувствуя себя потерянным и опустошённым. Ветер продолжал пронизывать меня, и я ощутил, как холод добрался и до трещин в костях.       Не мог отделаться от чувства, что оставил его в опасности, и что мне нужно было сделать что-то ещё, сказать что-то ещё, чтобы помочь.       Я надел свою куртку, и тут меня пронзило странное чувство. Куртка стала отчего-то легче, чем была раньше, словно что-то из неё исчезло.       Несколько раз похлопал по карманам, нащупал их пустыми, и в первое мгновение подумал, что просто замёрз и не чувствую её настоящего веса.       Я попытался вспомнить, что у меня могло быть в кармане, но ничего не приходило на ум. Это было странно, очень странно, и от этого ощущения меня пробрала дрожь, более сильная, чем от уличного холода.       Может на работе чего оставил случайно или выпало, пока переодевался там.

***

      Я медленно пошёл в сторону своего дома, каждый шаг казался тяжёлым и вымученным.       Ночная тишина давила на меня, и я не мог выкинуть из головы образ Кайла, его слёзы и его отчаянные извинения. Мысли роились в голове, не давая покоя, и я не понимал, что происходит.       Почему он так боялся? Кто мог его так напугать? Что чёрт возьми происходит?       Это чувство не покидало меня, оно висело в воздухе, как предвестник беды. Я чувствовал, что что-то не так, что я упустил что-то важное.

***

      До своего дома я добрался, словно во сне. Каждый шаг отдавался глухим эхом в моей голове, и казалось, что все вокруг замедлилось.       Я подошёл к своей покосившейся калитке, которая всегда скрипела так, что слышно было, наверное, за несколько домов. Я толкнул её, и она, как обычно, с жалобным стоном распахнулась, открывая вид на мой маленький, обветшалый дворик.       И тут меня пронзил удар, от которого перехватило дыхание, и я почувствовал, как подкашиваются ноги.       На верхней ступеньке крыльца, словно поджидая меня, сидел Картман.       Он сидел на корточках, его толстая фигура занимала почти всё пространство ступени, и смотрел на меня своими маленькими, ничего не выражающими глазками.       Рядом с ним, на ступеньке, лежал небольшой полиэтиленовый пакет, неопрятно перевязанный бечёвкой.       Сердце бешено заколотилось в груди, и в горле словно застрял ком. Я пытался сделать вдох, но воздух отказывался подчиняться моим лёгким.       В голове проносились обрывки мыслей, обрывки слов, но все они сливались в один сплошной крик ужаса.       Картман здесь, у моего дома, в это позднее время, и этот пакет… Что это значит? Что он здесь делает?       Мои ноги, словно налились свинцом, отказывались меня слушаться. Я не мог ни сдвинуться с места, ни отвести взгляд от этой жуткой картины.       Картман, сидящий на моих ступенях, казался каким-то неестественным, словно он был не из этого мира, а из какого-то ночного кошмара. Он был олицетворением всего того, что меня пугало, всего того, что я пытался избежать.       Я пытался вспомнить всё, что произошло за последние несколько часов. Слёзы Кайла, его страх и теперь Картман на моём крыльце.       Всё это, словно кусочки пазла, сложились в одну ужасную картину, от которой по спине пробежали мурашки. Я понимал, что сейчас произойдет что-то ужасное, и я был совершенно не готов к этому.       Собрав последние крохи ускользающего самообладания, я заставил свои дрожащие ноги сделать несколько шагов вперед. Каждый шаг отдавался в висках набатным звоном, но я стиснул зубы, подавляя панику.       Я не позволю ему увидеть, как сильно меня трясет.       Остановившись в нескольких метрах от крыльца, я прошипел, как змея, чеканя каждое слово: — Картман, какого черта ты здесь забыл?       Мой голос прозвучал неестественно ровно, как будто я выплюнул каждое слово, и ни единая эмоция не прорвалась наружу. Но внутри меня бушевал шторм, готовый вырваться наружу.       Картман, не меняя позы, медленно поднял голову, и его маленькие, черные, как бусинки, глазки впились в меня, словно гвозди.       На его отвратительном лице играла жуткая, хищная улыбка, от которой у меня скрутило всё внутри. — О, Кенни, мой дорогой друг, — проворковал он елейным голосом, от которого меня затошнило, — разве нельзя просто навестить старого приятеля? Убедиться, что он не помер от скуки?       Я знал, что это ложь, мерзкая, липкая ложь, которая стекала с его губ, как яд. Зная Картмана, я понимал, что этот визит – предвестник чего-то ужасного.       Ком в горле вырос до огромных размеров, и я почувствовал, как мои пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Я должен сохранять спокойствие, не поддаваться его провокациям. — Не ври мне, Картман, — мой голос прорвался сквозь сжатые зубы, — Зачем ты на самом деле здесь? Говори.       Картман наигранно вздохнул, словно я его утомил своими глупыми вопросами. С кряхтением он поднялся с корточек, и его грузная фигура нависла надо мной, словно чёрное облако. — А что, я тебе звонил сегодня, да и Баттерс при мне постоянно писал тебе смс-ки, не видел что ли? — По его сальному лицу размазалась хищная улыбка. Жёлтые зубы впечатали каждую произнесённую букву в подкорку моего сознания. — Ч-что? — Я удивлённо посмотрел на него и начал лихорадочно рыться в карманах куртки. Воздуха не осталось в лёгких и я начал задыхаться, хрипеть.       Там было пусто. Телефон пропал.       Не успел и что-то ответить, как жирдяй продолжил. — Ладно, ладно, — пробурчал он, — не буду тянуть кота за яйца. Я просто решил помочь бедолагам-родителям Баттерса. Они, знаешь, совсем с ним извелись, а я тут, как назло, подвернулся и, как добропорядочный гражданин, сказал им, где сыночек их ошивается. Ну и вот, они, в итоге, решили отправить его на перевоспитание. В христианскую школу, подальше от греха. В другой штат, само собой. Уедут уже сегодня ночью.       Сердце словно заледенело в груди, и все внутри оборвалось.       Баттерс… Они уезжают? Снова… Это же несправедливо! Не может быть, чтобы это снова происходило.       И это снова его рук дело.       Я почувствовал, как всё моё тело затрясло от ярости. Мои губы невольно задрожали, а кулаки сжались до белизны, и ногти впились в ладони, причиняя боль, но это была ничто по сравнению с той болью, что разрывала меня изнутри. — Ты… Ты зачем это делаешь? — прошептал я, стараясь сдержать крик, который рвался наружу, — Зачем ты постоянно все разрушаешь? Чего ты, чёрт возьми, добиваешься?       Я знал, что он никогда не ответит честно, но я не мог молчать. Горечь и ярость душили меня.       Я закусил губу до крови, но не чувствовал её вовсе.       Картман пожал плечами, глядя на меня с каким-то странным, азартным выражением, словно наслаждался моими страданиями. — Ну, Кенни, котёнок, — произнёс он слащавым голосом, от которого меня просто выворачивало, — я всё это делаю, потому что… потому что люблю тебя. И я хочу помочь тебе избавиться от всех тех… неблагоприятных элементов, которые могут тебе навредить. Я твой друг, и просто хочу, чтобы тебе было хорошо.       Меня затошнило от его лжи. Эта мерзость, эта извращённая любовь, как её не назови.       Я почувствовал, как во мне нарастает такая ненависть, что я едва мог сдержаться.       Мои зубы сжались так сильно, что я почувствовал металлический привкус крови во рту.       Я смотрел на Картмана и видел перед собой само воплощение зла, жестокое и безжалостное. И понимал, что не могу его остановить, что он всегда будет отравлять мою жизнь, отнимая у меня всё, что мне дорого.       И это понимание обжигало меня, как раскалённое железо.       Картман сделал шаг вперёд, сокращая между нами расстояние, и его гадкая улыбка стала ещё шире. Казалось, он смакует этот момент, как какое-то изысканное лакомство. — Ох, Кенни, ты такой наивный, — проворковал он, словно стараясь подлить масла в огонь, — Ты веришь каждому слову этих лгунов, а они тебя просто за нос водят.       Я судорожно сглотнул, чувствуя, как внутри меня поднимается волна возмущения.       Неужели он посмеет ещё что-то приплести к этой ситуации? Я сжал кулаки так сильно, что ногти разодрали кожу ладоней и испачкали в их крови, но я продолжал молчать, ожидая, что он ещё выкинет. — Ты же помнишь, как Баттерс сбежал из дома? — продолжал Картман, его голос сочился ядом, — Ты же, бедняжка, караулил его под дверью, бегал по всему городу, пытался найти. А знаешь, где он все это время был?       Мое сердце пропустило удар, и я почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Нет, нет, этого не может быть. Неужели… — У этого твоего драгоценного Кайла, — Картман выплюнул имя с таким отвращением, что меня передернуло, — Он спрятал его в своём дурацком домике на дереве. И они оба, эти лицемеры, молчали, смеялись за твоей спиной. Пока ты тут бегал как дурачок, они там тусовались, веселились, и ни слова тебе не сказали.       Я похолодел от его слов, словно меня окатили ледяной водой.       Это не могло быть правдой. Не могло. Кайл… Баттерс… Они врали мне? Они играли со мной? Но зачем? Почему?       В моей голове вспыхивали отрывки воспоминаний: как я искал Баттерса, как я каждый день приходил к его дому, как я молился, чтобы с ним всё было в порядке… И всё это время, они… Они просто смеялись надо мной?       Я почувствовал, как меня начинает трясти от гнева и отчаяния, которые боролись во мне за первенство.       Баттерс, мой добрый, невинный Баттерс, и Кайл, мой друг, которому я доверял… Они оба меня предали. Как они могли? — Ты врёшь, — прошипел я, голос дрожал от ярости, — Это всё ложь! Ты пытаешься настроить меня против них.       Я не хотел верить в его слова, я цеплялся за эту тонкую нить надежды, но что-то внутри меня говорило, что Картман говорит правду.       И это осознание было невыносимым, оно разрывало меня на части.       Картман хмыкнул мясистыми губами, словно услышал какую-то не очень смешную шутку, и, не говоря ни слова, наклонился, подхватывая тот самый полиэтиленовый пакет, который лежал на ступеньках.       Он медленно развязал бечёвку, стягивающую горловину, и с каким-то зловещим удовольствием высыпал содержимое пакета прямо передо мной, на грязный заснеженный асфальт.       Под рёбрами что-то щёлкнуло, и я с ужасом наблюдал, как передо мной рассыпаются осколки разбитой надежды.       На асфальте лежала чёрная футболка Баттерса, которую он часто носил, а рядом – его любимая фоторамка, где стояла фотография Баттерса с его родителями, диск, который мы с ним покупали в тот злополучный день.       Рядом лежали ещё какие-то вещи: несколько комиксов про супергероев, пара обуви, и несколько, пожеванных карандашей.       Вещи, которые пахли Баттерсом, вещи, которые так много для меня значили. Вещи, которые, как оказалось, я не должен был видеть.       После жирдяй торжественно вручил мне кипу фотографий, скреплённых канцелярской резинкой. На них вправду Баттерс. Вправду Кайл. Вправду в домике на дереве. — Нашёл это в их любовном гнездышке, — пропел Картман, кивая на кучу личных вещей Баттерса, — Как видишь, это не я всё выдумал. Они действительно тебя дурачили, Кенни.       Жирдяй цокнул языком, покачав головой.       Он наслаждался, это было очевидно. Он смаковал каждую чёртову секунду, созидая то, как медленно разрушается мой и без того хрупкий мир.       Я смотрел на эти разбросанные вещи, и словно отголоски воспоминаний, в голове проносились образы Баттерса.       Как он улыбался, как он смеялся, как он доверял мне… Целовал, клялся.       И я, как последний дурак, верил в его честность, верил в его чувства.       Все мои попытки сохранить бесстрастное выражение лица рухнули в один момент.       В глазах защипало, и из них, словно прорвав плотину, хлынули слёзы. Они текли по моим щекам, капали на асфальт, смешиваясь с пылью и грязью.       Я пытался остановить их, пытался сдержать рыдания, которые рвались из моей груди, но у меня не было сил сопротивляться.       Я был раздавлен. Осколки правды, которые высыпал передо мной Картман, были словно пропитанные отравой кинжалы, что беспорядочно вонзились прямо в моё сердце и спину.       Меня предали, снова предали, и на этот раз, я не знал, как пережить эту боль.       Всё, что я так тщательно оберегал, всё, во что верил, рассыпалось в прах, как карточный домик, и я был бессилен это предотвратить.       Слёзы текли по моим щекам, и я уже не пытался их остановить. Я смотрел на эти разбросанные вещи Баттерса, и голос, полный отчаяния, сорвался с моих губ: — Это… это неправда… — прошептал я, стараясь убедить самого себя, — Баттерс… Баттерс любит меня… Это какое-то… глупое недоразумение… Я должен с ним поговорить… мы всё обсудим…       Мой голос дрожал, и слова вылетали обрывками, пытаясь ухватиться за последнюю соломинку надежды.       Не мог поверить, что Баттерс мог меня предать, не мог поверить, что он мог смеяться над моей болью.       Это всё какая-то ужасная ошибка, и я должен был исправить её, должен был доказать, что всё это неправда.       Картман вновь ухмыльнулся, глядя на меня сверху вниз. Его взгляд был полон презрения и какой-то зловещей радости. — Ну конечно, Кенни, — протянул он с притворной заботой, — Конечно, ты должен с ним поговорить. Но, увы, я сделал это раньше, чтобы тебе не пришлось.       Моё дыхание перехватило, и сердце бешено забилось в груди. — И знаешь, что он мне сказал, — продолжал Картман, его голос сочился желчью, — Он мне признался, во всём, как он тебя обманывал. И, понимаешь, ему так стыдно перед тобой, что тот даже не смог тебе в глаза смотреть. Именно поэтому он и согласился уехать, лишь бы не видеть твоего несчастного лица. Печально то как, правда?       Слова Картмана ударили по мне, словно хлыст. Мои ноги подкосились, и я едва удержался на ногах. — Оттого он и не попрощался с тобой, а мне даже остаться тут пришлось, чтобы твоя сестрёнка не оставалась совсем одна дома.       Все внутри меня сломалось, и я почувствовал, как захлестывает волна невыносимой боли. Перед глазами помутнело, а голос Картмана слышался как из-под толщи воды.       Баттерс… Он предал меня, он меня обманул, и теперь он хочет сбежать от меня, лишь бы не видеть моего лица? Это было слишком, слишком больно, и мое сознание, казалось, начало отключаться.       Я смотрел на Картмана, и всё моё тело дрожало от ненависти.       Это всё он, всё это его вина. Он отнял у меня Баттерса, так же, как он отнял у меня всех, кого я любил.       И сейчас, окружённый осколками разбитых надежд, чувствовал, как в моем сердце угасает последняя искра надежды.       Я рухнул на колени, смотря перед собой.       Картман вдруг опустился на корточки, оказываясь на одном уровне со мной. Его толстая рука, к моему ужасу, протянулась и начала нежно поглаживать по волосам.       Я вздрогнул от отвращения, но не отстранился. Я был слишком вымотан, слишком разбит, чтобы сопротивляться.       Его прикосновение было мерзким, но в то же время оно вызывало во мне какое-то странное оцепенение, словно я был загипнотизирован.       Он нарочно зарывался пальцами в волосах на затылке, зная, что это единственное, к чему я просил не прикасаться. — Ну, Кенни, — промурлыкал Картман, продолжая гладить локоны, словно я был какой-то бездомный котёнок, — Ты такой несчастный, такой одинокий… А где твои родители, кстати? Что-то я их давно не видел.       В голосе Картмана сквозила притворная забота, но я знал, что он просто глумится, что он наслаждается. И всё же, я не мог сдержаться, чтобы не ответить. — Мать… Мать в рехабе, — прошептал я, — Я ее туда сдал… Как только деньги появились… на это.       Мой голос дрожал, и я почувствовал, как слёзы вновь наворачиваются на глаза.       Это было унизительно, говорить об этом перед Картманом. Подобно исповеди какой-то. — А отец… — продолжил я, — Отец в тюрьме. На полицейского с ножом напал, когда в прошлый раз его арестовали. Как раз в тот день когда... Была гроза...       Слова вырывались из меня, словно сам того хотел, а Картман с удовольствием слушал.       Я рассказал ему всё, каждую позорную деталь своей никчёмной жизни, и в его глазах я видел, что он наслаждается этим зрелищем. — Ну, вот видишь, — мурчал Картман, продолжая гладить меня по голове, — Ты, оказывается, и правда совсем один. И если бы не я, то вообще не понятно, что бы с тобой было.       Я попытался оттолкнуть его руку, но у меня не было сил. Всё, что мне оставалось, это просто молча терпеть. — Ты веди себя хорошо, Кенни, — проговорил он, наклоняясь ко мне ближе, — Ведь если ты не будешь меня слушать, то знаешь, чем всё это закончится. Только благодаря мне у твоей сестрёнки есть хоть какой-то шанс поступить в колледж. Она же у тебя умница, но без моей помощи она пропадет в этой дыре. Так что лучше не твори глупостей.       Его слова, словно холодные иглы, пронзили меня насквозь.       Он прав.       Он контролирует всё. И если я сделаю что-то, что ему не понравится, то он отнимет у меня всё, включая надежду моей сестры на лучшую жизнь. Ради неё отдам буквально всё что у меня есть.       Я был в ловушке, и единственным моим выходом было подчиниться. Картман был моим тюремщиком, моим палачом, и, к моему ужасу, я начинал понимать, что не смогу от него сбежать.       Он наклонился ещё ближе, и его дыхание, тёплое и влажное, коснулось моего уха. Его рука, гладящая меня по волосам, стала более настойчивой, более собственнической. — Мой бедный котёнок, — проворковал он, его голос сочился слащавой приторностью, от которой меня выворачивало наизнанку, — Зачем тебе бежать вслед за этим глупым Баттерсом? Он тебя не стоит, он тебя предал. И не следует даже думать о том, чтобы бежать вслед. Я и с этим воришкой Кайлом сам разберусь. А ты… ты просто забудь свою глупую влюбленность. Это первый и последний раз, когда я закрываю на это глаза и так по-доброму разруливаю. Если повторится, то я и руки замарать могу.       Его слова, как когти, впивались в мою душу, разрывая на части остатки моего былого “я”.       Он обращался со мной, как с какой-то вещью, как с домашним животным, которое он может использовать, как захочет.       Я пытался отстраниться, вырваться из его прикосновений, но моё тело было слабым, как тряпка, и все мои усилия оказались тщетными. — Ты же мой, Кенни, — продолжил Картман, его голос стал более резким, более требовательным, — Ты принадлежишь только мне, и никому больше. Ты моя собственность, неприкасаемая собственность. Ты понял меня, котёнок?       Он сжал мои волосы в кулаке, и я почувствовал боль.       Его слова были не просто угрозой, это было заявление о его власти, его контроле надо мной. Я понял, что он никогда меня не отпустит, что я навсегда застрял в его грязных лапах, и что любое сопротивление будет только усугублять и без того безвыходную ситуацию.       Я смотрел в его маленькие, чёрные от злости глаза, и в них не было ничего, кроме хищного голода и жажды власти.       Он наслаждался моей слабостью, он наслаждался тем, как он меня унижает. И я знал, что он никогда не изменится, что он всегда будет меня преследовать, отравляя мою жизнь своей жестокостью и ненавистью.       Я был в ловушке, и не было никакого выхода. Я был его собственностью, его “котёнком”, и у меня не было ни единого шанса сбежать.       Слёзы продолжали течь по моим щекам, и я понял, что наступила тьма, из которой, возможно, никогда не будет возврата.              Словно издеваясь над моим отчаянием, Картман вдруг отпустил мои волосы и достал из кармана какой-то носовой платок.       Запах от платка был знакомым. Солоноватый, нежный.       Он ласково, обращаясь как с маленьким ребёнком, начал вытирать мои слёзы, и это было еще более мерзко, чем его угрозы.       Его прикосновения были противными, и я не понимал, почему он то унижает, то “жалеет” меня. — Ну-ну, котёнок, хватит плакать, — промурлыкал Картман, всё ещё нежно вытирая мои белые как мел щёки, — Зачем зря проливать слёзы? Всё будет хорошо, если ты будешь вести себя правильно.       Он закончил вытирать мои слёзы и, по-прежнему держа меня за плечи, помог мне подняться на ноги. Моё тело дрожало, и я чувствовал себя таким слабым, словно из меня высосали все силы. — Идём, — сказал Картман, — Я провожу тебя до дверей.       Он медленно повёл меня к двери моего "дома", и я, как послушный питомец, следовал за ним.       Его прикосновения обжигали меня, но я позволял ему вести себя, словно был совершенно бессилен.       Мы дошли до двери, и Картман, всё ещё держа меня за плечи, повернул к себе лицом. — Кстати, о твоей сестрёнке, — сказал он, лукаво улыбаясь, — Можешь не беспокоиться о ужине. Я ей тут еды из ресторана привёз, она уже наелась до отвала.       Я сглотнул горький ком, подступивший к горлу. Он был в моём "доме"? Он лично общался с моей сестрой? — Тебе стоит выспаться, — продолжал Картман, — Ты сегодня столько пережил. Завтра всё будет по-другому, если ты будешь умницей, конечно.       Он подтолкнул меня к двери, и я послушно перешагнул порог. Картман остался на пороге, и его маленькие чёрные глаза, словно буравчики, впились в меня. — Спокойной ночи, котёнок, — нежно пропел он и его голосе перешёл на скрытую угрозу, — Не забудь, что я сказал. И не делай глупостей.       Он медленно отпустил мои плечи и развернулся, уходя в ночь.       Я стоял, вцепившись в дверной косяк, и смотрел ему вслед, чувствуя, как холод пронизывает меня до костей. Я был один, и передо мной разверзалась бездна безнадежности.       Когда дверь с тихим щелчком захлопнулась, оставляя меня в полумраке прихожей, я наконец смог выдохнуть. Но вместо облегчения, меня тут же накрыла новая волна тошноты.       Я посмотрел на пол, и у меня снова перехватило дыхание.       Прямо на пороге, возле двери, стояло несколько огромных пакетов. Они были явно новые, и их размеры были нетипичны для пакетов с обычными продуктами.       Я подошёл ближе, и мои глаза расширились от ужаса и отвращения.       Это были пакеты с вещами. И не моими. Из одного пакета торчали красочные детские платья и кофточки, а рядом стояли пакеты с детскими игрушками: куклы, машинки, мягкие игрушки, всё новое, всё яркое и совершенно чужое.       В пакетах лежали и продукты: фрукты, овощи, выпечка, всё самое лучшее.       Но больше всего мое внимание привлек один пакет, из которого нахально торчала коробка с новеньким телефоном, последней модели.       Все внутри меня перевернулось. Картман. Это его работа.       Это он принес всё это, чтобы купить мое молчание, чтобы привязать меня к себе.       Он решил завалить Карен дорогими подарками, и я понимал, что она будет ему благодарна за это.       Она, возможно, никогда не узнает, какой ценой досталась ей эта “забота”.       Надеюсь, что никогда не узнает.       Почувствовал, как меня начинает трясти от отчаяния и бессилия.       Он отнял у меня Баттерса, он отнял у меня Кайла, он разрушил мою жизнь, а теперь он ещё и пытается купить меня и мою сестру с помощью этих игрушек и нового телефона.       Я чувствовал, что задыхаюсь. Мне хотелось кричать, разбивать всё вокруг, но я знал, что это будет бесполезно.       Картман контролировал всё, и любое мое действие только ухудшит ситуацию.       Единственное, что мне оставалось, это молча терпеть, как зверь, загнанный в клетку, не имеющий сил и надежды на свободу.