Урод.

      Сегодня был выходной. Картман знал мой график работы и всегда назначал на это время встречи. Только в этот раз он почему-то сказал прийти позже обычно и взять пачку сигарет. Он знал, как я к ним отношусь, да и он не курил. Тогда зачем?       Облачно, не ярко, без особых оттенков — просто фон для моей растущей тревоги. Я считал, что такое состояние неприемлемо для выходного. Но чувство безысходности, казалось, сжимало моё горло, превращая каждый вдох в борьбу с печалью. Мысли о том, что мне снова предстоит заняться этой грязной работой, вызывали во мне ощущение тошноты. Я вздохнул глубже, пытаясь найти в себе силы.       Снова я стоял перед дверью дома Картмана — тот же скрипучий порог, тот же массивный деревянный вход, который уже тысячу раз видел меня в подобной ситуации. Я постучал в дверь. С этим сценарием прекрасно знаком. Сейчас жирдяй ее откроет и проведет меня по коридору в свою комнату, а затем изнасилует, зная, что я почти что согласен. Так нелепо.       Спустя мгновение на пороге возник Картман — его фигура, полная и неуклюжая, на контрасте с тщательно оформленным интерьером комнаты выглядела особенно броско. За ним простирался зал с высокими потолками и дорогими картинами на стенах, которые, казалось, следили за каждым его движением. Свет выхватывал детали, подчеркивая блеск его карих глаз — они хитро сверкали в полумраке, как у хищника, готового к прыжку.       Тревога. Словно подводная течь, она пробиралась в самые потаенные уголки моей души, вытягивая на поверхность наследие всех тех опасений, которые я с трудом старался игнорировать. — Здравствуй, ты чего-то трубки перестал брать, — Произнес он, и его голос прозвучал в коридоре, как скрипучая дверь. На лице размазалась широкая улыбка, полная самодовольства и некого злорадства. Я чувствовал, что эта фраза была лишь верхушкой айсберга, настоящая угроза скрывалась под ней. — Прости, заработался, — Выдавил я, не веря в свои же слова. Мой внутренний голос, полный сомнений, рвался на свободу, но я сдерживал его, пытаясь сохранить хоть какую-то уверенность. По спине пробежались мурашки. — Ах да, Кайл заходил недавно — он чуть склонил голову, — рассказывал как ты работаешь, как живешь, — надломив брови, жирдяй грустно вздохнул, будто его что-то очень сильно расстроило. — Оу, вот как, — У меня перехватило дыхание. Ком в горле мешал говорить. — Ну ты не стесняйся, проходи, я соскучился по тебе, — Он отошел в сторону, пропуская меня в дом. Я благодарно кивнул, прекрасно понимая, что абсолютно точно попал в его ловушку.       Я переступил порог, и дверь за мной тихо захлопнулась, словно запечатав мой последний и единственный выход. Воздух в доме был тяжелым, пропитанным запахом дорогого парфюма и чего-то еще, что я не мог определить. Аромат неприятно осел на задней стенке горла. Хотелось откашляться.       Картман медленно прошел к дивану, усаживаясь с видом хозяина положения. Его взгляд, как всегда, был пронзительным, будто он видел насквозь все мои мысли. — Садись, — он махнул рукой в сторону кресла, — давай поговорим по душам.       Я опустился на край кресла, чувствуя, как его мягкая обивка будто пытается втянуть меня глубже. Руки сами собой сжались в кулаки, но я старался держать лицо. — Ты знаешь, я всегда ценил нашу "дружбу", — начал он, играя с перстнем на пальце. — Но иногда мне кажется, что ты забываешь, кто здесь главный.       Его слова повисли в воздухе, как нож, готовый упасть. Я молчал, зная, что любое слово сейчас может стать последней каплей. Картман улыбнулся, и в его глазах мелькнуло что-то опасное. — Ну что, начнем? — Он протянул руку к столу, стоял стакан апельсинового сока. — Меня не мучает жажда, спасибо, — Я вежливо улыбнулся, стараясь не показывать свой страх. Прекрасно знакомый с тем, что мог сделать этот ужасный человек, не хотелось даже прикасаться к стакану. — Я настаиваю, — Его тон стал ниже. Было понятно, что право выбора мне никто не давал и я послушно выпил это. Вкус показался мне необычным и довольно терпким. На языке словно остался осадок. Странно.       Я почувствовал, как по телу разливается тепло, сначала едва заметное, но с каждой секундой нарастающее. Голова слегка закружилась, и я попытался сосредоточиться на Картмане, но его лицо начало расплываться, как будто его очертания таяли в воздухе. — Что ты сделал? — Прошептал я, но голос звучал чужим, словно доносился издалека. — Ничего особенного, — он усмехнулся, откинувшись на спинку кресла. — Просто напомнил тебе, кто здесь главный.       Мои руки онемели, а ноги словно приросли к полу. Я попытался встать, но тело не слушалось, будто кто-то выключил все мои мышцы. В глазах потемнело, и последнее, что я увидел, — это его улыбку, холодную и безжалостную. — Спокойной ночи, — Прозвучало где-то вдалеке, прежде чем сознание окончательно погрузилось во тьму

***

      Проснулся я в комнате Картмана. Была уже глубокая ночь. Я не сразу понял что случилось, но когда наконец начинало доходить, то резко сел на кровати. Тут же пожалев об этом, подпер голову рукой, чтобы та не укатилась. Все кости ломило, дышать затруднительно.       Осознание приходило медленно, но верно. Картман меня чем-то накачал и я не смогу сам уйти отсюда.       Мной овладела паника и безысходность, словно ледяные волны накатывались на меня, не оставляя шанса вырваться на поверхность. Я смотрел на свои руки, ноги, торс — изучал каждую деталь, пытаясь удостовериться в том, что они действительно принадлежат мне.       Это ощущение было необычным, почти болезненным. Ладони казались мне чужими, словно кто-то незнакомый оставлял на запястьях окровавленные следы, пробившиеся сквозь скопившуюся тьму. Перед внутренним взором возникали образы — я видел, как бурые пятна вились по коже, как зловещие тени, оставшиеся от мрачных воспоминаний.       Попытки встать, повернуться или хотя бы вдохнуть воздух полной грудью были безуспешными.       Сжимая пальцы в кулаки, я ощущал, как боль пронзает мои суставы. Казалось, что их ломали, разрывали, а я в это время лишь безмолвно наблюдал, немым свидетелем этой жестокой расправы. Механизмы страха заработали на полную мощность: я пригляделся к небольшим порезам, которые начинали заполнять мой разум хаотичным потоком тревожных мыслей.       «Почему это происходит? Что со мной?».       Каждый вопрос, словно ядовитая стрела, вонзался в меня, вонзался глубже, заставляя дыхание становиться всё более прерывистым.       Я пытался охватить разумом этот ужас, наткнулся на свой хлипкий, нитевидный пульс, ритмично отражающийся в виске. Он вызывал тревогу и резонный вопрос о том, жив ли я до сих пор, либо это лишь бледная тень, затерявшаяся в потере чувств.       Сердце почти что колотилось и с каждым новым ударом уносило меня всё дальше от реальности. Я чувствовал, как в груди разгорается беспомощность, опустошая всё вокруг, оставляя только этот парализующий холод, лишь усиливающий настроение безысходности.       Я прижал руки к себе, словно искал утешение в собственном теле, надеясь, что мне удастся вернуть хоть каплю контроля. Но каждый миг ощущение сужалось, захватывая меня всё глубже в пучину отчаяния.       Мои мысли, ранее ясные, начали расползаться, как капли дождя по стеклу, оставляя за собой лишь смутные следы. Я потерял себя, и в этот момент, когда реальность начала распадаться на части, мне стало ясно: борьба только начинается, но нет уверенности в том, что я смогу её выиграть. — Как тебе? — Его мерзкий голос, словно растекающаяся горячая смола, прозвучал у меня над ухом, заполнив пространство вокруг густым, липким зловонием. Это был не просто шепот.       В моем воображении каждое слово Картмана звучало как крик, резонируя в моей голове и заставляя меня вздрагивать от отвращения. Это ощущение притяжения, казалось, тянуло меня ко дну, к потемкам, из которых не было выхода. — Что это? — Спросил я, но ответ был мне известен, словно я сам его придумал. Сомнения и страх сворачивались в комок, наполняя грудь тяжестью. — Сильный наркотик, метадон, что же еще, ну, как ощущения? — Его голос стал слишком тихим, почти шёпотом. Я напряг слух, но слова Картмана ускользали от меня, как если бы он говорил на незнакомом языке.       Я чувствовал, как голова начинает падать грузом, словно кто-то залил в меня свинец, сковывая каждую мысль, каждое ощущение.       Слова его окрашивались в серые тона, теряясь в хаотичном потоке моих эмоций, с каждым новым мгновением накладывая на меня всё большую тяжесть.       Я пытался сосредоточиться, но образы минувших событий, забытых и покованных, внезапно всплывали на поверхность, заполняя разум мутным потоком.       С чего мне было начать? Я не понимал, зачем это всё, и кто на самом деле был этим «он», кто прильнул ко мне так близко. — Мне нужно уйти, пожалуйста, — С трудом попросил я, каждое слово вытягивалось из меня, как будто оставляя за собой след усталости.       Ощущая, как на меня накатывает наркотический сон, я начал погружаться в мир странных искажений, где реальность терялась в тусклом свете. Мой взгляд остановился на чем-то блестящем — его яркость разрывала завесу тьмы, но при этом лишь погружала дальше в сон. Я залип на этот предмет, не понимая, что именно меня так завораживает: пыльный свет или холодный металлик, который искрился, словно звезды, раскиданные по безлунному небу. — Нет, зачем, так ведь интереснее будет. Я уверен, что с Баттерсом ты такого еще не пробовал, — Произнес он, и его голос напоминал хриплое шипение, проникающее в каждый уголок моего сознания, — Да и не попробуешь больше никогда.       Он не говорил, а шипел, как змея, готовая нанести удар. Эти слова, пронизанные уверенностью, заставляли меня собраться с мыслями, но простая идея о том, что я снова должен бороться, казалась слишком трудной. — Баттерс? — Выдал я, и это единственное слово, как последний спасительный круг, сорвалось с моих губ в этом бреду. Прежде чем я успел его осмыслить, оно раскрылось передо мной, будто таинственный предмет, который только ждал своего часа. — Да, я ведь знаю, почему ты трубку не брал, — Хищный, наполненный жадностью, на на омерзительной роже появилась улыбка, нечеловеческая и зловещая, словно он осознавал нечто, что было неведомо мне.       В этом взгляде таилась какая-то изощрённая игра, в которой я, по всей видимости, был просто пешкой, не знающим правил. Я снова ощутил, как холод поднимается от живота и застывает в горле, вызывая лёгкое чувство тошноты.       Всё вокруг начало расплываться и мутнеть, как если бы мир вокруг меня откатывался назад, отзываясь на его манипуляции. Я почувствовал, как страх и любопытство переплетаются внутри меня, заставляя меня колебаться между стремлением уйти и желанием понять, что же такое этот Баттерс.       Подсознательно я все еще понимал, что это кто-то невероятно важный. Но кто? Я не мог поймать ни одной мысли о нём.       Мои воспоминания расплылись, потерялись в тумане воспаленного сознания. И, казалось, именно сейчас, в этом мрачном театре, призыв Картмана звучал громче, чем когда-либо.       Картман провел ладонью по моему колену и выше, и это прикосновение, наполненное намерением, словно обожгло меня. В этом состоянии, когда реальность мерцала перед глазами, чужие касания казались в сто раз острее, словно они оставляли на коже метки, рваные и болезненные.       Я непроизвольно дернулся, зная, что любое движение только привлечет его внимание. — Мне всё рассказали... — Тихо произнёс он, его голос напоминал шорох тяжёлых штор, мешающих солнечному свету проникать в комнату.       Я почувствовал, как его ладонь скользит по мне, и с каждой секунды оно становилось все более отчуждающим, а его действия — все более угрожающими. Когда он расстегнул ширинку моих джинсов, я ощутил, как холодный воздух коснулся разгоряченной кожи, вызывая дрожь.       При мысли о том, что происходит, я пришел в замешательство. Я был не в силах даже поднять руку, не в состоянии сопротивляться. Все внутри меня протестовало, но физическая слабость, которую я ощущал, была неудержимой.       Я знал, что должен поддаваться — эта мысль закрадывалась в голову, завуалированная страхом и безысходностью. Я знал, что должен стерпеть. — Что рассказали? — Вырвалось из меня, и в голосе сквозила растерянность. Я не понимал, о чем он говорил и что именно хотел от меня.       Мои мысли метались, не находя смысла в его словах. Умолкающий мир вокруг меня сжимался в комок неопределённости, и единственное, что я мог сделать, это с трудом контролировать дыхание, ощущая, как оно становится все более затруднённым, и продолжать говорить всё, что нашептывало моё смятенное сознание. — Ты мне изменял, и когда я звонил, был с этим уродцем, — Резко произнёс Картман. Я чувствовал, как от его слов колет в груди, а он, облизывая мясистые губы, словно наслаждался каждым мгновением этого признания.       Затем он прильнул ко мне, его губы коснулись моих. Картман медленно надавливал на них, прикрыв глаза. Ощущение горячего дыхания, кожи, соприкасающейся с моей, вызывало тошноту. Я чувствовал, как колотится чужое сердце, словно пытается переломать каждое из ребер. Все вокруг словно растворилось.       Я не был готов к этому. Он покусывал губы, и я простонал, почувствовав, как внутри меня закипает смесь эмоций.       Тело наливается теплом, но это тепло было далеко не столь приятным. Оно пронизывало меня, словно живое воспаление, вытягивая из меня все силы. Движимый инстинктом Картман, наклонился надо мной, не скрывая своего желания. С его губ сорвался тихий, едва слышный вздох. Он наклонился и оставил дорожку влажных поцелуев на моей шее.       Болезненное ощущение охватывало меня с головой, обжигая, как пламя, что пробуждало не только страх, но и тошнотворное предчувствие утраты контроля.       В этот момент я осознал, что нахожусь не только под его физическим влиянием, но и в ловушке собственных страхов и моих не искренних желаний.       Я лежал на спине и чувствовал как он целует каждый сантиметр моего тела, как гладит и ласкает, будто бы это был кто угодно, но не Картман. По щекам растекалось смущение. Откуда оно? Я не помню, когда в последний раз чувствовал его. Мне захотелось расплакаться и просто убежать отсюда.       Картман зарылся руками в мои белёсые пряди, удерживая меня так близко, словно боялся потерять. Его губы двинулись с такой настойчивостью, что я почувствовал, как неровно тот дышит.       Он водил руками по моим плечам, словно стирал какие-то иные грани. Мне стало так тошно и обидно.       Почему?       В голове всплыл чей-то образ и до опьянения приятный аромат. Что-то светлое, будто солнце.       Я заплакал. Действительно заплакал.

***

      Ненавижу сигареты. Они напоминают мне о матери, о том, как она впервые, отчаявшись, показывала грудь продавцам, не имея возможности заплатить деньгами.       Эта болезненная картина всегда возникает в моей памяти: холодный стыд и отчаяние на её лице, невыносимая зависимость, превращающая её в тень самой себя.       Каждый раз, когда я чувствую этот запах, во мне сползает волна гнева и печали — яркая, как выражение её боли, застрявшее где-то между прискорбной реальностью и моим страхом повторения её судьбы.       Я перевёл взгляд с окна на Картмана, который мирно спал на своей кровати. Его усталое лицо и тихие причмокивания, словно отголоски глубокой ночи, вызывали во мне приступы тошноты и глубокого, животного страха.       Подушка, пропитанная слюнями, свидетельствовала о том, что он не особо заботится о своем достоинстве, и эта небрежность только усиливала моё внутреннее смятение.       Я поморщился, будто его существование зловеще отражала мою собственную безысходность, и, проверив карманы джинсов, что валялись на полу, с облегчением обнаружил ту самую пачку сигарет, которую сказал мне купить Картман.       Немного помятая сигарета, кажется, ждала именно меня, как покорная жертва, готовая на всё, ради мгновения облегчения.       Когда я выпрямился, то почувствовал жгучую боль в руках и плечах. Свежие раны, оставшиеся после слишком уж затянувшегося секса с жиртресом, не успели затянуться за пару часов и снова начали кровоточить, словно напоминая о ненаправленной агрессии и неудовлетворённой потребности в понимании.       Я неопределенно вздохнул, как будто пытался сбросить с себя это проклятье, и, прижав ладонью пятно на плече, постарался вытереть кровь, но в конечном итоге просто размазал. Картман в этот раз не пожалел меня, его равнодушие удивительно напоминало мне о моём собственном.       Меня немного отпустило, словно волны тревоги начали утихать, но все еще оставались тонкие ряби страха на поверхности.       Голова кружилась, как осенний листик, захваченный лёгким ветерком, и каждый шаг давался с трудом.       Я пытался сдерживать волнение, но физическое состояние накладывало отпечаток на мою способность мыслить ясно.       Мысли в голове стали куда более гнетущими, словно это и была побочка — результат эмоционального шторма, прошедшего с такой силой, что я едва мог различить свои собственные чувства среди этого хаоса.       Некоторое время назад, толстяк о чем-то меня расспрашивал, его голос звучал где-то далеко, как неясный эхо.       Я с трудом поднял взгляд на спящего Картмана. Его слова тогда сливались в нечто бессвязное и туманное.       Я не мог вспомнить, о чем именно шла речь, хотя, чувствуя, что это было бесконечно важным для меня, как потерянная деталь пазла, отыскать которую предстояло в темноте. Что он у меня спрашивал? Вряд ли все это было просто так. У этого урода ничего просто так не бывает.       Каждое новое слово, произнесённое им пару часов назад, казалось, наливало ещё больше тяжести на мою наклонённую к полу голову.       Я боролся с желанием оставить все позади, сбежать в мир, где нет его вопросов и напоминаний о том, что меня тревожит больше всего. Но я знал, что не могу убежать от этого, от самого себя.       Не имея права на "облегчение", я встал с кровати и подошел к окну. Руки лихорадочно тряслись и только с пятой попытки удалось зажечь сигарету. Курить я умею. Мать научила, когда мне едва стукнуло десять.       Я стоял у приоткрытого окна, вдыхая горький дым, который, казалось, на мгновение приглушал хаос внутри.       Смотрел на свои руки, всё ещё дрожащие, и думал, сколько раз они уже держали сигарету, пытаясь найти в этом хоть каплю утешения. Но утешения не было. Только привычка, которая связывала меня с прошлым, с матерью, с тем, что я давно хотел забыть.       Ненавижу сигареты.       Я затянулся глубже, чувствуя, как дым обжигает горло. Это было больно, но боль эта была знакома, почти успокаивающая. Она напоминала мне, что я всё ещё здесь, всё ещё жив, даже если внутри все разваливалось на части.       Закрыл глаза, пытаясь представить, что где-то есть место, где я смогу начать всё заново. Но каждый раз, когда я пытался это сделать, его лицо возникало передо мной, как призрак, который не отпускал.       Чьё лицо? Образ снова ускользал от меня. Я почему-то не мог вспомнить ничего.       Сигарета догорала, и я бросил окурок в окно. В комнате снова стало тихо, только часы на стене отсчитывали секунды, напоминая, что время идёт, а я всё ещё здесь, в ловушке своих мыслей.       Каждый момент, каждый вопрос тянул меня обратно в реальность — в ту реальность, где я, возможно, должен был принять собственные ошибки и ошибки других.       Эта мысль была столь же пугающей, сколь и неизбежной. Я знал, что не смогу избавиться от этого чувства, пока не разберусь во всём.