Кубок теней

      Женская ярость холодная.       Безмолвная.          Без взрывов и слёз. Без повышенных голосов, сломанных вещей или запредельной скорости машины.          Женщины сохраняли самообладание на фоне внутреннего раздрая. Крики были скрыты за фальшивыми улыбками и мозолями на ногах. Тихие воды с беспощадными подводными течениями. Потому что их учили: внешний облик — это всё.          Быть красивой. Быть тихой.          Такими они и были.          Даже в ярости.          Женская ярость не была эмоциональной, ведь на это требовалось время. Накопление предположений и обвинений. От шуток до неуважения. От неуважения до жестокости. Неравные весы и нерассказанные истории о богатой, сложной жизни, сведённые к дыркам между ног.          Открытые.          Молчаливые.          Толстая кожа и наклонённые позвоночники. Проклятие, передающееся из поколения в поколение от чрева к чреву. Его невозможно разорвать, потому что не к чему рваться. Лишь новые слои. Лишь больше замков без ключей.          Горе, неделями, месяцами и годами ферментировавшееся в стеклянной бутылке. Переходившее от дочери к дочери. И, когда его пары, клубившиеся у самого горлышка и нарушавшие герметичность, уже ничто не могло сдержать, тогда ярость вырывалась на волю — и она могла быть только рациональной. Рассчитанной. Оправданной.          На каждое действие существовала равная и противоположная реакция.          Но женщины не были равны.          И потому их ярость была безграничной, неизмеримой, божественной.          В аду не найти такой ярости, как у презираемой женщины.          Гермиона сидела со своей тихой яростью. Со своим горем.          За всё время, что она провела в поместье Малфоев, она не произнесла ни слова, опасаясь, что если откроет рот, то закричит и уже никогда не сможет остановиться.          Гермиона даже не могла точно определить, на что именно была направлена её ненависть. На Малфоя — за спасение, на Волдеморта — за эти игры, на весь мир — за допущение подобных ужасов.         Или на себя. Потому что она не успела спасти Сьюзен. Она виновата в том, что Сьюзен осталась умирать в одиночестве в лесу. Без возможности убежать. Без возможности закричать.          Последние минуты Сьюзен были сопряжены с Гермионой. С её яростью, горем и криками, которые самой ей так и не удалось высвободить.          Окно спальни выходило на территорию Мэнора. Там, за стеклом, виднелись изысканные сады и длинные зелёные просторы, на которые можно было смотреть часами.          Она не смотрела.          Гермиона лишь прожигала взглядом дыру в простой белой стене и строила планы.         Прошло две недели с окончания первого этапа. Две недели, как её доставили в поместье Малфоев. Две недели в роскошном крыле, отделанном в изумрудно-зелёных тонах.         Гермиону уже воротило от зелёного.          Ей выделили отдельные покои: невероятных размеров кровать, небольшая библиотека и огромная ванная комната. Тем не менее Гермиона ни шагу не ступала из спальни, довольствуясь сном в углу рядом с постелью. Отдавая предпочтение безопасности замкнутого пространства и привычной твёрдости пола. К книгам она до сих пор не прикоснулась — лишь бегло прошлась глазами по корешкам с названиями, пока в голове роились одни и те же мысли.          Сьюзен. Сьюзен. Сьюзен.         На ванную комнату даже смотреть не хотелось, невзирая на то, что волосы отросли до пояса. Зелье Пэнси подействовало как надо, и Гермиона возненавидела напоминание о течении времени. Она даже не могла обрезать их — Питон останавливал её всякий раз, когда она бралась за ножницы.         Но хуже всего в том помещении была ванна с четырьмя ножками, потому что она была до неприличия огромной. Такой огромной, что вмещала три или четыре человека. Двое могли спокойно лежать и не соприкасаться. А один — и вовсе утонуть.         Под ногтями Гермионы до сих пор виднелась запёкшаяся кровь Сьюзен — она не хотела её вычищать. Она не хотела мыться, зная, что в последний раз забиралась в ванну с подругой.          Она хотела просто сидеть в окружении своей ярости.          Малфой разрешил ей свободно перемещаться по поместью с одной оговоркой: в восточное крыло вход ей был воспрещён. Он проявил подозрительное уважение, оставив её наедине со своими переживаниями, — тишину дня прерывали только его эльфы, которые доставляли еду и зелья.          Гермиона была удивлена, насколько быстро она начала набирать вес. В голову даже закрались подозрения, что Малфой мог подсыпать ей что-нибудь в еду помимо зелий. Она по-прежнему могла пересчитать каждое ребро и чувствовала болезненное трение позвоночника о деревянный пол. Но талия больше не была до ужаса тонкой, а впалые щёки округлились.          Если не считать свиста, который она иногда слышала посреди ночи, за это время в целом ничего не произошло. Гермиона так и не поняла: этот звук ей снился или доносился из цилиндрических залов? В любом случае он успокаивал.          Её рутина состояла из долгих дней и белых стен. Суровых ночей с пением птиц. Бесконечный цикл с непрекращающейся ревущей яростью, которая сгущалась и расширялась в постоянно уменьшающейся бутылке.          И именно красный разбил её.         Проснувшись однажды утром от солнечного света и скованности в конечностях, Гермиона почувствовала влагу между ног.          Недоумевая, она запустила руку под шёлковую пижаму.          На кончиках пальцев блестела кровь.          После почти четырёх лет отсутствия месячных это было похоже на предательство. Тело жестоко насмехалось над ней. Это было напоминанием о том, что она в некоторой степени здорова и готова к спариванию для зачатия ребёнка, который никогда не появится. Что, несмотря на всё произошедшее, она находилась на этой земле только ради одного.         Размножаться и умереть.         Вот и вся жизнь.          Этого оказалось достаточно, чтобы бутылка треснула и по материнской линии пошёл рваный шов. Гермиона чувствовала, как горе выплёскивается из открытой раны. Горе особого рода, которое она не испытывала с первых дней своего заключения.          Это была боль безнадёжности. Вечное страдание и бесконечный цикл вопросов «почему я?». Всё это поглотило её, и Гермиону словно опрокинули. Верх стал низом. Стороны перепутались.          Непрекращающееся кружение. Непрекращающаяся ловушка.          Гермиона пыталась отдышаться: настоящее исчезло, сменяясь паникой. Ноги сами понесли к двери спальни, и она запоздало осознала, что находится в коридоре.         Она бежала бесцельно, нервно.         Налево, потом направо. Вниз и налево. Кругом, кругом, кругом.         — Мисс Грейнджер? — раздался озадаченный голос.         Они близко. Нужно бежать.         Бежать. Бежать. Бежать. Бежать.          Гермиона бросилась за угол, слетая по узкой лестнице в отчаянных поисках выхода.          — Мисс Грейнджер!         Нужно оторваться. Они вернутся. Всегда возвращались.         Чья-то рука схватила Гермиону сзади за одежду, и она испустила душераздирающий вопль, буйно брыкаясь всем телом.         — Что? — голос резко повысился, дребезжа нотками паники. — Что случилось?         — Не приближайтесь, не трогайте! — прокричала Гермиона, наконец вырвавшись.         — Мисс Грейнджер!         Гермиона, шумно дыша, начала отчаянно дёргать дверные ручки.          Заперто. Заперто. Заперто.         Здесь было так много дверей. Так много замков. Ловушка. Она была в ловушке. Паника начала затуманивать зрение, частично размывая фигуру светловолосой женщины, ворвавшуюся в поле зрения Гермионы.         — Мисс Грейнджер, — пролепетала она с бесцветным лицом.         Гермиона пропустила мимо ушей её трёп, несколько раз впечатавшись плечом в дерево так, что затрещали петли.          Ей нужно было выбраться. Ей нужен был…         — Дэррил, — всхлипнула Гермиона, мотнув головой в сторону женщины. — Где Дэррил?         Нарцисса побледнела.          — Кто?         — Мне нужен Дэррил, — продолжила твердить она. — Мне... — Гермиона сглотнула, чувствуя покалывание в конечностях из-за гипервентиляции. — Мне нужна Сьюзен. Мне нужен Гарри.          Нарцисса Малфой потянулась к ней, и Гермиону передёрнуло. Ведьма неуверенно вытащила палочку и открыла дверь, к которой припадала Грейнджер.         Гермиона ввалилась в распахнувшийся проём, вжавшись лицом в мягкий ковёр.          — Гарри. Гарри. Гарри, — выдохнула она. Взгляд расфокусировался, пульс гулко отдавался в ушах.          Последнее, что увидела Гермиона, была пара каблуков.  

***

        Брезент трепетал на ветру, и этот ровный ритм успокаивал учащённое сердцебиение. В воздухе витал запах бекона, а потрескивавший огонь окутывал палатку тёплыми объятиями.          — Чаю? — спросил Гарри, кутаясь в поношенный джемпер, который подчёркивал его растрёпанные со сна волосы.          Гермиона потянулась.          — Звучит заманчиво.          Она быстро оделась, чувствуя, как голод грызёт изнутри, пока Гарри готовил завтрак. Это был привычный для неё распорядок дня. Гарри плохо спал по ночам, поэтому почти всегда вставал раньше.         Он протянул ей чашку Эрл Грея, который Гермиона осторожно пригубила, прежде чем добавить ложку мёда. Они ели молча, ощущая покой в обществе друг друга.          Насытившись, Гарри поднялся и с улыбкой взял её тарелку, отправляя в раковину. Моя посуду, он напевал себе под нос.          Это было прекрасно. Всё было прекрасно.         Безопасно.         Даже с отголосками счастья.          Гермиона не отрывала взгляд от огня, наблюдая, как кружатся в танце языки пламени. И, пока она смотрела, ей становилось всё холоднее. Иней начал покрывать поверхность кружки, оставляя поцелуи на кончиках пальцев.          Огонь стал голубым.         Гермиона сглотнула и осторожно убрала кружку. В груди резко опустело.          — Ты ведь ненастоящий? — пробормотала она, решительно глядя в пламя.          Находившийся за её спиной Гарри прекратил все движения.          — Почему ты так думаешь?         — Ты мёртв, — прохрипела она, зажав зубами дрожащую нижнюю губу.          Гарри вздохнул.          — Да.          По щеке скатилась слеза.          — Но это не значит, что я ненастоящий, Гермиона, — осторожно продолжил он.          Она покачала головой.          — Значит, — всхлипнула она. — Тебя здесь нет. Ты просто в моей голове.          С губ Гарри сорвался смешок.          — Ты думаешь, мы там?         Гермиона нахмурилась и обернулась.          — А где ещё мы можем быть?         Прислонившись к столешнице, Гарри удивлённо приподнял бровь. Глаза блестели. Кожа сияла.         Здоровый. Счастливый.         Он улыбнулся, и в его голубых глазах зажглось нечто нечитаемое.         — Действительно, где же ещё, — задумчиво пробормотал он.          Гермиона ахнула, отпрянув от рук, трясущих её за плечи. Она заглянула в бледно-голубые глаза леди Малфой, на чьём обычно собранном лице отражалось то, что Гермиона видела лишь в своём отражении.          Ведьма подняла пустые руки в пассивном жесте — палочка была уже спрятана.         Леди Малфой прочистила горло, дрожащими пальцами приглаживая выбившиеся пряди у лица, а после расширила глаза, увидев красное пятно между ног Гермионы.          — Мисс Грейнджер, у вас кровь, — Нарцисса шумно задышала, потянувшись к ней.         Гермиона оттолкнула её.          — Не трогайте меня.          Оставив без внимания её нервный жест, Нарцисса вновь медленно подалась руками вперёд.          — Если вы...         — Чёрт, я же сказала, чтобы вы меня не трогали! — Гермиона зарычала, отползая на локтях.          Отчасти она понимала, что ведёт себя жалко. Знала, что выглядит сумасшедшей. Знала.         Но время и реальность прогибались под тяжестью ужаса. Перед глазами, как страницы в книге, замелькали лица и множество рук, что тянулись к ней.         Грязные ногти, что впивались в её плоть.          Костлявые пальцы, что оглаживали иней на её щеке.          Отрубленная кисть канувшего в небытие юного волшебника, что продолжала крепко стискивать её костяшки.         Тёплые, нежные ладони, что ополаскивали шампунем её обнажённую голову. Что очищали в знак утешения, а не нужды.          Она не знала рук, которые тянулись к ней сейчас. Не была знакома с ухоженными пальцами и душистыми ладонями Нарциссы Малфой. Незнание было непредсказуемо. А Гермиона Грейнджер не любила чего-то не знать.         В коридоре послышались тяжёлые шаги, быстро приближавшиеся к ним, и в поле её зрения появилась крупная фигура.          Острый взгляд Малфоя окинул комнату, царапнув серебряными радужками по спутанным кончикам волос Гермионы, по её вздымающейся груди, в конечном итоге остановившись на застывшем лице.         Он открыл рот.          — Чт...         — Что ты сделал? — подобно змее зашипела Нарцисса, поворачиваясь к сыну.         Малфой моргнул.          — Не имею ни малейшего представления, о чём ты говоришь, мама...         Леди Малфой вскочила, отвесив сыну хлёсткую пощёчину.          — Я не позволю держать меня за идиотку, — сквозившей в словах яростью напала она во второй раз. — У неё кровь.          Гермиона вздрогнула.         Малфой, надо отдать ему должное, остался невозмутим. На его щеке всё ярче проступал красный след, но он продолжал безучастно смотреть на свою мать.          — Это невозможно, — отрезал он. — Она не может навредить себе.         Нарцисса подобралась, и Гермиона могла поклясться, что у женщины дрогнула нижняя губа.          — Знаю, — всё так же шипела она. — Поэтому спрошу ещё раз. Что. Ты. Сделал?         Глаза Малфоя вспыхнули.          — Ничего.          Гермиона растерянно наблюдала за ссорой. Её последний диалог с миссис Малфой состоял из угроз и обещаний.         Гермиона издевалась над женщиной. Злорадствовала по поводу неминуемой гибели её единственного сына.         Так почему же сейчас ведьма защищала её?         Нарцисса оскалилась, и это было похоже на прыжок богомола. Неожиданно, но в то же время очевидно. Безжалостный хищник, предпочитающий маскироваться на земле, а не взмывать в воздух. Хитрость взамен грубой силы.          Но выбор не всегда превалировал над возможностями.         Маска чистокровности сползла, открывая взор на обычную женщину. Человечную и несовершенную. Сломленную. Сердитую.         — Тогда почему у неё кровь между ног? — выплюнула Нарцисса, задрожав от ярости.         Глаза Малфоя недоверчиво расширились, прорезавшись серыми вкраплениями, и он резко втянул в себя воздух. Его губы скривились от отвращения.          — Ты правда думаешь...         — Я не знаю, Драко, — оборвала его она. — Я больше не знаю, на что ты способен!         Малфой отшатнулся.          — Но точно не на это, — выплюнул он, бросив короткий взгляд серых глаз на Гермиону, и понизил голос: — Чёрт возьми, мама, я не насильник, — вылетело сквозь стиснутые зубы.         — У неё кровь, она напугана и…         — Значит, у неё начались месячные, — не дал ей закончить Малфой, медленно выдыхая через раздувшиеся ноздри.          Нарцисса закрыла лицо руками и попятилась.         — Ох.          Малфой вздохнул, разжимая бескровные кулаки.         — Никто к ней не прикасался, — пробормотал он, притягивая мать к своей груди в напряжённых объятиях. — Клянусь, — и начал медленно расслабляться, описывая круги по спине Нарциссы ладонью.          Голос Малфоя понизился до едва слышимого шёпота:         — Я не он.         Нарцисса сжала плечо сына дрожащей рукой.          — Ты… Прости, — сбивчиво затараторила она. — Я даже не...         — Всё в порядке, мама, — тихо закончил Малфой, продолжая успокаивающе поглаживать её позвоночник.         — Просто...         — Знаю, — прошептал он, смыкая веки. — Всё нормально.         Лицо Малфоя стало пустым, и он развёл руки, отстранившись от матери. Когда он открыл глаза, в них поблёскивало серебро.          Нарцисса с лёгкостью отпустила сына, вторя его действиям, пока между ними происходил безмолвный разговор.          — Сходи за целителем Льюисом. Он уже должен был свободен, — спокойно приказал Малфой, открывая дверь.         Нарцисса подчинилась, расправив плечи. Не оглянувшись, женщина оставила Гермиону с Малфоем.          Она чувствовала себя незваной гостьей. Словно подглядела момент, который не должна была видеть. Мельком уловила связь, которая раскрывалась только за закрытыми дверями.          Малфоя не волновало её присутствие. Да и почему должно? Она являлась природным окклюментом. Никто не мог прикоснуться к её воспоминаниям. Она могла лгать под действием сыворотки правды. Она была непроницаема.          А если бы она и рассказала кому-то об уязвимости леди Малфой, то как бы это преподнесла? Что две ведьмы испугались крови?          Никто не воспримет её слова всерьёз. Никто ей не поверит.          Малфой, нахмурившись, присел рядом.          — Грейнджер, что...         — Уходи, — прошипела она, мысленно проклиная себя за то, что трусливо завозила ногами, отодвигаясь от него. Она должна была злиться. Она должна была быть храброй.         — Что-то случи...         — Я сказала, уходи! — вскрикнула Гермиона и мазнула рукой по его лицу, слабо повторяя жест его матери. Но Малфой, несмотря на её выпад, даже не разорвал зрительный контакт.          По острой линии его подбородка расползлись красные пятна, начинаясь под правым ухом и заканчиваясь в уголке губ.         Гермиона застыла.         С нарастающим ужасом она поняла, что нанесла удар рукой, испачканной в крови. Той, которой она осматривала себя.         Той, что была покрыта её менструальной грязной кровью.          Малфой инстинктивно лизнул языком уголок рта. Он нахмурился, почувствовав рецепторами медный привкус, и провёл большим пальцем по нижней губе, рассматривая малиновый оттенок кожи.          Гермиона задрожала, ожидая неизбежного удара.          Малфой вскинул руку, и она тотчас отшатнулась, зажмурив глаза.          Но ничего не произошло.         Гермиона осторожно взглянула на него из-под ресниц.          Малфой так и остался сидеть на месте, вытирая кровь с лица тыльной стороной ладони.          Его взгляд метнулся к её испачканной руке, и он сжал челюсти, с трудом сглотнув.          — Спятившая ведьма, — пробормотал Малфой, отворачиваясь от неё.          Он опустился в ближайшее кресло, вытянув длинные ноги, — привычная поза, которую он принимал во время их походов в лазарет. Малфой со скукой наблюдал за застывшей Гермионой, распластавшейся на ковре.         Пока они ждали, его палочка оставалась в кобуре.          Через несколько минут в комнату ворвался целитель Льюис, который слегка побледнел при виде перепачканного подбородка и покрасневшей щёки Малфоя и только потом обратил внимание на свою пациентку.         Оглядев её округлившуюся фигуру, он вроде как немного расслабился, хотя в его глазах по-прежнему читалось беспокойство. Целитель медленно приблизился к ней.          В отличие от предыдущей ситуации, Гермиона не попятилась. Даже наоборот, пришлось удерживать себя в руках, чтобы не подползти ближе. Он не был другом, но и врагом не являлся.          Она могла доверять его рукам, протянутым к ней.          — Мисс Грейнджер? — опустившись рядом с ней на колени, он осторожно осматривал её, стараясь не прикасаться. — Скажите, у вас что-нибудь болит?         Гермиона покачала головой.          — Хорошо, — выдохнул он и задумчиво прикусил губу. Создалось впечатление, что в его голове боролись две мысли, — это было видно по тому, как он заламывал пальцы. Выявив незримого победителя, он кивнул сам себе. — Есть ли вероятность, что вы беременны? — аккуратно спросил он.         Пол под Гермионой будто накренился.         Малфой подскочил.          — Да, сука, с чего ты вообще...         — У неё может быть выкидыш, — перебил Малфоя Льюис, что было смелым поступком, учитывая робкий характер целителя.          Он повернулся к Гермионе, игнорируя внушительного волшебника, который молча нависал над ним.          — Мисс Грейнджер?         — Нет, — просипела она, чувствуя сухость во рту.          — Ваш цикл наступил?         — Не знаю.         — У вас обычно обильные выделения?         В горле булькнуло: что-то среднее между смешком и всхлипом.          — Я не помню, — честно ответила Гермиона.          Целитель Льюис вытащил палочку и указал ей на живот.          — Я могу вас осмотреть? — тихо спросил он.          Гермиона неохотно кивнула. Не обращая внимания на взгляд Малфоя, она легла на спину, и целитель Льюис принялся проводить диагностику, накладывая заклинания на её живот.          Он работал быстро, ни разу не соприкоснувшись с грязной пижамой, в которой она ходила всю прошлую неделю.         — Всё выглядит нормально, — закончив, вынес вердикт целитель.          Гермионе пришлось сдержать стон горького разочарования. Лучше бы у неё выявилось какое-нибудь аномальное внутреннее кровотечение. Заражение. Любые признаки того, что что-то не так.          Менструация — это нормально.         Это признак того, что время шло и будет идти. Её тело возобновило свои функции, в то время как тело Сьюзен гнило бог знает где.          Гермиона была заражена продолжением жизни. Рабыня своего тела, привязанная к женскому началу и всем страданиям, которые с ним сопряжены.          Размножаться и умереть. Размножаться и умереть.         — … и раз вы немного набрали вес, логично восстановление цикла, — проинформировал целитель Льюис.         Гермиона безучастно смотрела в декорированный потолок.         — Если хотите, я могу назначить вам контрацептивы...         Гермиона опомнилась быстро.          — Нет!         Контрацептивы — это подготовка. Это означало, что в будущем она рискует зачать. Зачатие означало, что кто-то будет…         Кто-то будет.         Целитель поднял ладони в знак примирения.          — Просто затормозить цикл. Если он причиняет вам неудобства, то...         — Я сказала «нет»! — прорычала она.          Она не позволит. Не снова. Никогда.          Целитель Льюис отстранился, побледнев, а Гермиона тем временем прижала колени к груди.          Никогда. Никогда. Никогда.         Закрыв глаза, она представила палатку, пытаясь перенестись к Гарри из своего сна и чашкам чая.          Он был ненастоящим, и, несмотря на его слова, в Гермионе жила твёрдая уверенность, что он существовал в её голове. Но это была фантазия, которую хотелось растянуть ещё чуть-чуть.          — Не стоит продолжать ограничивать контакты, — послышался тихий голос целителя Льюиса. — Если её мысли ничем не занимать, это только ускорит процессы.          — Она пять лет провела один на один со своими мыслями, — хмыкнул Малфой.          — И что из этого вышло, — раздался приглушённый голос Нарциссы.          Гермиона даже не заметила её возвращения.         Малфой фыркнул.          — У неё есть время. Она и так продержалась дольше, чем все известные природные окклюменты.          Гермиона сжалась от небрежного тона, которым он обсуждал её окклюменцию, задумавшись, когда Малфой успел рассказать обо всём своей матери и целителю Льюису.          — Этого недостаточно, Драко, — возразила Нарцисса, — такие вещи непредсказуемы.          — Тогда можешь навещать её, — цокнул языком Малфой.          — Боюсь, — целитель Льюис прервал его ровным голосом, — что одних посещений недостаточно, ей нужно постоянное внимание. Стимуляция. То, что может занять её мысли.         — Что? Каждый день? — прошипел Малфой.         — Да. И боюсь, я не смогу выполнять эту роль из-за моих нынешних... обязанностей, — закончил целитель, понизив тон голоса.          Обязанностей? Каких обязанностей?          — Ей нужен тот, кто мог бы испытывать её разум, — продолжил он.         — Мама...         — Ни в коем случае, — отрезала Нарцисса. — Я слишком занята. Она — твой Чемпион и твоя ответственность.          Малфой зарычал.          — Тогда эльфы...         — Не дадут ей особой умственной стимуляции, — сказала Нарцисса, не оставляя места для обсуждений. — Ты умный человек, Драко, уверена, ты справишься.         — Я найму...         — Нет, не наймёшь. Ты сделаешь это сам, — упрекнула его Нарцисса, мгновенно приняв роль главы, отчего её недавний срыв стал далёким воспоминанием. — Я больше не стану принимать гостей в своём доме.         Гермиона выглянула из-за спутанной завесы волос, встретившись с серебряными глазами Малфоя. Он раздражённо сжал челюсти и глубоко вздохнул, уступая желаниям Нарциссы.          Великий Мортифер находился под каблуком своей матери.         Пока он хмуро оглядывал Гермиону, в уголке его рта всё ещё виднелись красные пятна.         — Ладно.   

***

        Комната изменилась.          Это было первое, что она заметила, вернувшись в свои покои. Забыв о боли в плече и фрикционном ожоге, Гермиона быстро заморгала, пытаясь скрыться от яркого утреннего солнца.          Окна. Слишком много окон. Большие и внушительные, они занимали весь периметр комнаты, открывая полный, ничем не загороженный вид на сады.          Малфой ничего не сказал, когда оставил её одну. Если он и заметил изменения, то никак их не прокомментировал.          Стены тоже изменились. Белый массив превратился в замысловатые обои с изображением полевых цветов, леса и птиц. Они двигались как картины.         Теперь просторную комнату украшали свежие цветы, а в каждом углу стояла мебель. Стул. Письменный стол. Кровать с четырьмя столбиками, заваленная подушками и покрывалами разных оттенков фиолетового.          Гермиона попыталась всё это сдвинуть — расчистить угол и выкроить привычный закуток. Но мебель была закреплена чарами приклеивания. Ступни тонули в ворсе роскошного белого пушистого ковра, пока она металась по комнате в поисках места, где можно было спрятаться.          В шкафах отсутствовали дверцы, а музыка играла без источника. Даже шторы таинственным образом исчезли.          Теперь её комната представляла собой концентрацию красок и света. И выглядела она отвратительно живой.          Это до ужаса выводило из себя.         В порыве злости Гермиона принялась царапать обои, но безрезультатно — даже ногти остались неповреждёнными. Как бы сильно она ни рвала, ни била и ни ревела.         Гермиона потеряла счёт времени в этом танце разрушения и в конце концов с раздражённым криком измождённо повалилась на пол.          Она окинула ненавистным взглядом комнату, которая в очередной раз собралась воедино, не оставляя за собой никаких доказательств её жестокости.          На теле Гермионы тоже не было никаких следов. Ни царапины. Даже боли не было.          Всё в этой комнате предназначалось для успокоения разума, тела и души.          Кроме её чёртовой головы.          Гермиона решила найти утешение в единственном месте, порог которого до сих пор не переступала.         В ванной комнате.  

***

        Помещение осталось практически прежним. Гермиона отметила только небольшое матовое окно и узорчатую плитку.          Ванна всё так же насмешливо взирала на неё.          От этой конструкции Гермиону отвлекло стекло, блеск которого она заметила краем глаза. К расширенной стене вплотную прилегал большой прозрачный короб.          Душ.         В дерзком акте неповиновения ванне Гермиона сорвала с себя пижаму и включила воду. На секунду замешкавшись, она нырнула под струю, уговаривая себя быть храброй.         Тело под холодной водой расслабилось, и Гермиона облегчённо вздохнула, чувствуя, как успокаивается разум. Она запрокинула голову, подставляя гриву волос под поток, ещё не до конца привыкнув к тяжести густых локонов. Дальнюю стену украшало множество флаконов и лосьонов, но Гермиона ограничилась одной водой. Какая-то часть неё понимала, что запах шампуня разрушит всю оставшуюся у неё решимость.          Но мысли, как всегда, вернулись к Сьюзен.          Сьюзен. Сьюзен. Сьюзен.         Гермиона всхлипнула.          Она опустилась на плитку, потерявшись в своём горе, слёзы потекли в канализацию вместе с розовыми менструальными выделениями и частичками грязи. То, что осталось от Сьюзен, исчезало с каждой минутой её нахождения под водой. Воспоминания о времени, проведённом в Запретном лесу, размывались вместе с кровью, забившейся под ногтями.          Как оказалось, Гермионе даже не понадобился шампунь. У простого акта мытья получилось вывести её из равновесия. Она понимала, что так больше продолжаться не может. Она должна попытаться. Должна найти в себе то, что вспыхнуло голубым пламенем.          Рон должен жить. Только он у неё и остался.          Он нуждался в ней.          Судорожно вздохнув, Гермиона прижала ладони к зажмуренным глазам, сдерживая слёзы. Под веками мелькнул образ мальчика в огромной мантии. Кусок мыла, протянутый к ней. Отрубленная рука в луже плоти и крови. Она выругалась, задыхаясь от новой волны истерики.         Ни войти. Ни выйти.           Внутри начал нарастать низкий гул — размеренная вибрация, о которой она почти забыла за эти две недели.         Ни войти. Ни выйти.          Она почувствовала свою магию, тусклую, но существующую. Слабую, но живую.          Ни войти. Ни выйти.          Гермиона сконцентрировалась на этом сгустке силы, на тлеющей свече, которую она побудила вновь разгореться. Подпитывая её горем и яростью, которые она попирала.         Ни войти. Ни выйти.          Вода теперь шумно билась о спину, жаля позвонки. Гермиона поймала свист своего дыхания и ритмичный стук о рёбра.         Ни войти. Ни выйти.          Она ударила себя в грудь в такт словам, копируя действия Сьюзен. Кулак — крепкий и уверенный.          Настоящая. Я настоящая.         Каменные стены встали на место, скрывая ванны и птиц за ледяной дверью.         Гермиона поднялась.          С сухими глазами она твёрдой рукой выключила душ, погрузив комнату в почти гробовую тишину. Она прерывалась лишь её ровным дыханием, тихим гулом и звуком стекающей воды. Гермиона потянулась к стеклянной двери, как вдруг ей на ногу упала чёрная капля.          Гермиона замерла, с оцепенелой отрешённостью наблюдая за падением ещё одной.          Упала третья. Затем четвёртая.         Капли превратились в ручейки, которые побежали по ногам.          Когда она вышла из кабинки и подошла к зеркалу, висевшему над раковиной, гул, усилившись, перешёл в шёпот.          Гермиона уставилась на своё отражение. На мокрые кудри и налитые щёки. Резкий угол выступающих ключиц стал мягче за счёт растущих мышц.          Карие глаза потемнели до черноты.          Её тело представляло собой смесь изрезанной плоти и рельефных шрамов, цвет которых варьировал от белого до красного и пурпурного. Чужие следы остались неизменными. Татуировка Азкабана и тёмная метка по-прежнему отдавали серостью.          Но её метки, её шрамы — те, что она оставила себе сама…         Они были чёрными.         Сочащимися.         Кровоточащими.          Наблюдая, как они струились по коже подобно венам, она поняла, что шёпот перерос в скандирование.          Чернота текла из глаз. Изо рта. Из носа и ушей.          Между ног.          Гермиона зажмурилась, пытаясь заглушить голоса, звучащие внутри неё.          Это не по-настоящему.          Она ударила себя в грудь. Раз. Второй.         Я настоящая.          Едва Гермиона открыла глаза, голоса растворились, снова превратившись в ровный низкий гул. На неё смотрела бледная кожа без этой жидкой черноты, которая исчезла, будто её никогда и не было.          Гермиона накинула на себя чистую одежду, даже не потрудившись вытереться. Просунув голову сквозь ткань, она ненароком бросила взгляд через плечо на своё отражение.          Перед глазами мелькнула обнажённая спина и большая метка, которую она нарисовала сама. Первая руна, которую она высекла на себе в Азкабане. Первая история, которую она написала на своём теле.          Она в ответ мерцала и подмигивала. Выпуклости на коже разгладились. Неровные красные линии стали чёткими. Чёрными. Новая татуировка, которую она ненароком сделала три года назад.         Её требование требовало её обратно.