Дождь не смоет всех грехов...

      Следующий день прошел быстро и тускло. Местами он, казалось, длился вечность, но порой часы испарялись, словно кто-то специально крутил стрелки так, как ему вздумается: взад и вперёд, влево-вправо, менял местами минуты и секунды. Но Дилюк почти не замечал этого. Погруженный в свои мысли, он монотонно заполнял бумаги, лишь иногда бросая взгляд на часы и думая, как же мог пройти целый час или как долго тянется та или иная минута. На деле Дилюк мало что запомнил из этого дня вообще. Осознание скоротечности времени пришло лишь в момент откупоривания очередной бутылки, но он не был уверен в том, сколько уже успел открыть до нее. Была ли она первой за вечер или сотой стало неважным, да и, по правде, важным никогда не было. Приходя в себя, Дилюк пальцем потер столь привычное ледяное стекло (по крайней мере, он думал, что оно ледяное, ведь через перчатки понять его температуру сложно).       Он окинул взглядом окружение и совсем не удивился представленной картине. Первое, что бросилось в глаза: в Доле Ангелов было оживленнее, чем обычно. Пьяницы группами расположились за столами, громко смеясь и чокаясь; одиночки забились в углы и медленно потягивали свои напитки, вероятно, думая каждый о своем; бок о бок с теми кто спокойно держался на ногах и все еще имел связную речь были и те, кто уже успел напиться до беспамятства и валялся где-то на полу — в ногах своих собутыльников, которым вовсе не было до этого дела. Такими были все вечера в таверне, и заканчивались они всегда одинаково: ты друг и товарищ только пока пьешь и смеёшься со всеми, но стоит замолчать и ты вновь незнакомец. Эта простая истина каждый раз больно проезжалась по сердцу заставляя задуматься: «Неужто никому и вправду нет до тебя дела и чуть что вчерашние собутыльники, товарищи да и просто прохожие оставят умирать без капли сожаления?». В очередной раз Дилюк не стал рассуждать на этим. Он всегда приходил к одному выводу и оттого думать об этом уже наскучило.       Люди вокруг внимания совершенно не заслуживали, однако Дилюк все же бросил на толпу еще один косой взгляд и в очередной раз удостоверился, что рыцарей Ордо здесь гораздо больше, чем кого бы то ни было другого. Его не интересовали ни их выходки, ни посиделки, даже вылавливать левые слухи желания особого не было, потому Дилюк, без какой-либо радости, вернулся к бутылке в своих руках. Пара поворотов штопора и легким движением пробка вылетела из горлышка «Одуванчикового», после направившись прямиком в рядом стоящий ящик, набитый уже почти до половины. Для того чтобы открывать бутылки и собирать плату много мыслей не надо, и разговоров тоже, оттого он положился на уже сотни раз отработанные действия, доверился рукам, которые и сами вполне неплохо справлялись с рутиной пару минут назад. Так рука уже по-привычке потянулась к стаканам и рюмкам под стойкой, где они всегда и стояли, вот только бутылка, которую он так крепко держал за горлышко неожиданно пропала.       — С возвращением в этот дивный мир, — вяло раздался со стороны трескучий, прокуренный голос, и Дилюку волей-неволей пришлось поднять глаза на говорившего. — Не утруждайся пачканьем стаканов, мастер Дилюк. Такое вино гораздо приятнее пить из горла. У ж это-то ты должен знать.       В подтверждение своих слов девушка опрокинула бутыль, делая глоток, а за ним еще один и еще. Оторвавшись от горлышка, она звонко стукнула донцем о стойку, отодвинула от себя бутылку и ребром ладони стерла с губ остатки вина и скатавшейся помады, отчего по лицу теперь тянулась не длинная, но все же хорошо заметная винного цвета полоса. Волосы ее были того же цвета, что и распиваемое ею вино. Прядями они падали на плечи, совершенно не аккуратно, будто она никогда в жизни не пользовалась расческой, кончики их секлись и прилипали к рукавам и вуали позади. Волос под ней Дилюк не различил — видимо незнакомка отращивала только передние пряди, что сбивало с толку еще больше, но зато объясняло их спутанность («Раз она не может уследить даже за чёлкой было бы странно отращивать волосы до пят», — решил Дилюк).       — Я ждала этого, кажется, вечность, — без капли радости, почти что уныло, протянула она ровным, не захмелевшим голосом. Затем бросила тусклый взгляд на висящие неподалеку часы, вновь вернувшие свой ход, и исправилась, — а, нет, всего каких-то десять минут. Кто ж знал, что ты умеешь спать с открытыми глазами.       В какой-то степени это было даже забавно. Дилюк никогда бы не подумал, что кому-то из посетителей «Доли Ангелов» хватит смелости и наглости разговаривать с ним подобным тоном, но девушку, кажется, совершенно не волновал ни его статус как дворянина, ни тем более то, что выпивкой сегодня заправлял он. Первой мыслью было, что незнакомка не местная и, более того, совершенно невоспитанная бродяжка или, что похуже, — преступница, но роба церкви Ордо никак не подходила этому образу. Да, одежда на ней лишь отдаленно напоминала монашескую, однако узнаваемые элементы присутствовали: на месте были и клобук с вуалью, и черный цвет, и многочисленные кресты, хоть и редко, но признающиеся одним из символов Ордена. Тем не менее ни в поведении, ни в остальном внешнем виде ничего церковного не было и в помине. Дилюк скорее бы решил, что она дешевая проститутка, для клиентов с особыми запросами, нежели служительница церкви, а уж там и о другом подумать недалеко. Все же подобных женщин (да и мужчин, что у ж таить) Дилюк на дух не переносил.       — Сестра Розария, — раздалось со стороны раздраженно, почти брезгливо. Так обычно говорили о слизняках, вновь пожравших капусту, или, быть может, о ненавистной еде, которую ты вновь видишь в тарелке, протухшем мясе при продавце, уверяющем в его свежести, или месте битвы. Дилюк мог придумать массу ситуаций, где такой тон был бы уместен, но понять его здесь он никак не мог, даже при всей его нелюбви к куртизанкам.       — Еще одно слово от швали, и я не постесняюсь прямо здесь запихать твой длинный язык в твою же задницу. Ему там самое место, — холодно произнесла Розария. Она говорила негромко, но четко и ровно, так, что даже за несколько метров в гуле пьяниц ее услышали все, в момент замолчав. — А тебе, мастер Дилюк, стоило бы придержать при себе все похабные мысли и взгляды.       После этого она вновь потянулась к бутылке и сделала еще два глотка, осушив ее уже почти на половину, а затем также, как и минутой ранее, вытерла губы. Не дав Дилюку даже вставить слово, она вновь заговорила, вот только в этот раз будто специально громче, чтобы на их разговор обратило внимание еще больше людей:       — Если продолжишь так жадно разглядывать каждого человека, рано или поздно кто-то из них может разукрасить твое лицо.       До этого Розария подпирала щеку кулаком, но на последних словах, явно специально, хотела обратить внимание Дилюка на свои «коготки». Она провела одним из них по коже, оставив тонкую алую полосу от уха вдоль скулы, почти до уголка рта, где она терялась в размазанной помаде. Но Дилюк смотрел ей точно в глаза, не отступаясь ни на секунду.       Несколько людей обернулись, но всех только улыбнула эта ситуация. Вопреки ожиданиям Дилюка из зала послышались ликующие возгласы. Они совершенно не боялись угроз Розарии (так Дилюк понял звали девушку), более того, казалось, они упиваются ее злостью.       — Розария, не лги, тебе же лучше! — послышалось со стороны.       — Не беспокойтесь, мастер Рагнвиндр, она при первом знакомстве со всеми так. Но на свидание звать и не думайте!       — Не смотрите на внешний вид: она действительно сестра, правда, как видите, совершенно ужасная!       — Хоть и выглядит дешевкой, вы на это не ведитесь! Она и на метр никого близко не подпускает: сразу до госпиталя доводит своими когтищами, — и гогочущие пьяницы вернулись к собственным разговорам, поняв, что ловить здесь больше нечего.       На их слова Розария только цыкнула и отвернулась к стене, разглядывая бревна. Дилюк поначалу не приметил, но на длинных белых пальцах и впрямь были отливающие металлом коготки, которыми монахиня прямо сейчас царапала столешницу. Ее бледная кожа, казалось, посинела от злости, но в ответ на нападки монахиня не произнесла ни слова.       — К чему это все? — не выдержав, спросил Дилюк. — Строите из себя девушку легкого поведения, а на деле хотите тишины и спокойствия. Угрожаете, но на прямые нападки не реагируете.       — Я здесь не для того, чтобы удовлетворять любопытство породистого щенка.       Полупустая бутыль крутилась в ее руках, но глоток Розария не делала, словно желала сказать больше, но не могла. Она вновь подпирала щеку рукой, будто скучая, по крайней мере это так выглядело. Несмотря на отношение окружающих, Дилюк ясно видел: с Розарией шутки плохи и, осмотрев толпу, вновь убедился в этом. Все эти рыцари и сброд лишь на словах были смелыми, а на деле чуть ли не до смерти боялись монахиню. Группа, сидевшая ближе всех, уже успела перебраться в дальний угол, не забыв прихватить спящего на полу товарища. Бард, подпиравший соседнюю стену, неумело поющий на протяжении всего вечера, закончил мучить лиру и вовсе сбежал из таверны.       — Для чего же вы тогда здесь? — пропустил мимо ушей Дилюк столь неприятное сравнение.       — Не ради вас. Вы мне омерзительны.       — Правда? — наигранно удивился Дилюк, наблюдая как очередной пьяница, вместо заказа еще одной бутылки, уходит без единого звука, постоянно оглядываясь. Он так и пятился до двери, пока в сантиметре от его уха — угрозой — не пролетел тонкий кинжал, застрявший в доске с объявлениями. И бледная, как смерть, «мышь» наконец покинула заведение. — Тогда к чему продолжаете сидеть здесь и распугивать мой заработок?       — Хочу, чтоб ты обанкротился.       — И где же тогда, многоуважаемая сестра Розария, вы будете пить?       На это девушка не ответила, закрывая рот бутылкой. Долгие минуты они сидели в тишине: Розария медленно потягивала свое вино, делая размеренные и аккуратные глотки, и не сводила глаз с Рагнвиндра; Дилюк же старательно ее игнорировал, протирая резные стаканы, бокалы и рюмки. Молчание между ними не прекратилось даже когда Дилюк выставил перед монахиней несколько разных бокалов, среди которых затесались как обычные, так и весьма нечастые гости столов. В основнои это были разновидности посуды не для вина (посетители «Доли Ангелов» редко выбирали что-то кроме него, хоть в его погребах имелась и водка, и виски и много всего другого). Такие бокалы как гленкерн, рокс, хайбол, несколько совсем маленьких шотов редко видели свет, но почему бы шутки ради не предложить их Розарии? На безмолвное предложение монахиня ответила едва видной ухмылкой, затем помотала головой и выбрала из всей коллекции затертый, не блестящий излишествами рокс. На пододвинутую чашу со льдом Розария также ответила ухмылкой, но ко льду не прикоснулась, продолжив пить вино так, словно то было виски.       Когда в бутылке Розарии оставалось чуть меньше четверти от былого, она, как ни в чем не бывало, поднялась со своего места и ровным шагом направилась к задней двери. Дилюк не посмел остановить ее раньше, чем она покинула здание, но этого и не требовалось. Он знал, что Розария ждет его на ступеньках, это было очевидно, в отличие от причины этого ожидания и предстоящего разговора. Не долго думая, Дилюк взял оставленный на стойке металлический коготок, попросил Чарльза отвлечься от погреба и заменить его, и выскочил вслед за монахиней в темноту ночи.

✧✧✧

      Розария и впрямь стояла у чёрного входа. Оперевшись на деревянное крыльцо, она касалась перил спиной и локтями, откинувшись. Голова её была повернута в сторону от входа, куда-то в направлении Собора, но за стенами таверны даже такое поражающее своими размерами здание было не видно. Слабый ветер бил Розарии в спину, играясь с её волосами и Дилюк ещё раз убедился в своих мыслях. Под светом луны Розария не выглядела как живой человек. Бледная и худая, с мешками под глазами и в чёрной, местами рваной одежде, она походила скорее на мертвеца, нежели на пышущую жизнью молодую девушку, но даже так она была по своему красива. При всех несовершенствах Розария была очень хороша собой, что не залюбоваться было невозможно, а при лунном свете её красота играла совершенно новыми красками, пряча в темноте то, что нужно спрятать и показывая что-то совершенно иное, манящее и опасное. Возможно дело было в коже, цвет которой теперь не так сильно отличался, отливая прозрачно-голубым, или в сглаживании форм, которые теперь не резали глаз и размывали торчащие кости. Дилюк не знал что за магию творит ночь, но продолжал смотреть.       Он так и стоял, смотря на отблески света в винных волосах монахини и ее ровные черты лица. Некогда он уже чувствовал что-то похожее: Розария была жителем ночи и раскрывалась в ней же. Кэйа тоже был таким. Дилюк не спорит: Кэйа и днем был привлекателен. Очень привлекателен! Но лишь увидев его под луной можно было говорить об этом бесспорно. Смягчающая все черты ночь была милостивой, подчеркивая улыбки, заставляя запомнить смех в тишине и мягкие отсветы свечи на чужих щеках.       От подобных мыслей на лицо Дилюка наполз обжигающий щеки румянец, но то-ли Розария не заметила этого, то-ли специально проигнорировала, продолжая всматриваться в темноту. Однако в конце концов она первой нарушила затянувшуюся тишину:       — Огоньку не найдётся? — спросила она, так и не повернув головы к собеседнику. Дилюк запоздало сделал вдох, вспоминая кто перед ним, и вновь смеряя Розарию взглядом с ног до головы. В одной из её рук, между пальцами, была зажата длинная и весьма аккуратная сигарета, но даже в темноте, Дилюк мог сказать, что это была самокрутка. Он похлопал по карманам камзола в поисках спичек или огнива, но нащупал лишь Глаз Бога, все также надежно спрятанный во внутреннем кармане на его груди.       — Ничем не могу помочь, — пожал плечами Дилюк, разводя руки. — Не ношу с собой ничего подобного.       На его слова Розария громко цыкнула, возможно, даже слишком громко и наконец соизволила повернуть голову к нему.       — Сказал мне пиро — «нет огня».       — К чему ты клонишь?       Без слов Розария окинула его взглядом, который можно было истолковать как «тугодум», но скорее всего выражение было грубее. Затем она закатила глаза и, оттолкнувшись от перил, подошла к Дилюку почти вплотную. Она была лишь немного ниже него, но головы не подняла, гордо смотря исподлобья. Их зрительный контакт поддерживался долгую минуту, или Дилюку так показалось, а затем, будто решив что-то сама для себя, Розария ткнула его пальцем в грудь. Касание это скорее всего вышло бы весьма больным, даже сквозь плотную ткань одежды, но металлический коготок попал точно в Глаз Бога, ответивший слабым теплом и светом.       — Что насчет Глаза Бога?       — Раз ты из монахинь Фавония тебе должно быть известно, что гражданским запрещено его носить.       — Не обманывай обманщика, — процедила Розария сквозь зубы. — Я вижу и знаю все, что происходит в Мондштадте и для меня «это», — ещё один тычок в артефакт, — совершенно не секрет. И секретом никогда не было. Я знаю где и когда ты вернул его. Знаю кто и как осуществил это. Я даже знаю зачем он это сделал, и какие у этого были, есть и будут последствия. Так что подумай еще раз, мастер Дилюк, хорошо подумай, есть ли у тебя при себе огонь?       Дилюк не стал долго противиться: коснувшись кончиком пальца самокрутки. Та задымилась, выпуская сизый дым в высоту, но Розария не поблагодарила его. В ее взгляде ясно читался вопрос почему он не сделал этого раньше. Она поднесла сигарету к губам, сделала глубокую затяжку и выдохнула кольцо дыма Дилюку в лицо. Пока он кашлял, Розария развернулась на каблуках и вернулась к перилам, облокотившись на них. В воздухе снова повисла давящая тишина.       — Ты все еще здесь? — произнесла она тихо, когда сигарета дотлела почти до основания.       — А ты думала, что я исчезну?       — Я ничего не думала.       — Зачем ты пришла сегодня в таверну? — задал Дилюк волнующий вопрос. — И зачем ждала меня здесь?       Розария тяжело вздохнула, секунду-две она, кажется, взвешивала свои следующие слова:       — Ты хоть представляешь какие последствия влекут за собой эти вопросы?       Дилюк нахмурился, теряя терпение. Его раздражало то, как Розария каждый раз уходила от ответа. Он ненавидел людей, что не могли четко сказать о своих желаниях, водя друг друга за нос, ожидая, пока собеседник сам догадается чего они хотят. Такие люди всегда очень легко обижались, если ты не был таким догадливым, как они хотели, а в случае Розарии, скорее всего, вместо обиды можно было рассчитывать на избиение.       — Ты спрашиваешь меня почему я все еще здесь, но и ты никуда не уходишь. Ради чего?       Розария сделала последнюю затяжку, обжегшую ее бледные пальцы и потушила сигарету о перила.       — Я здесь не ради тебя, — скрипучим, но с нотками раздражения, голосом прохрипела она. — Просто провожу вечер. Выпиваю и курю.       — Ты чего-то хочешь, но я не понимаю, чего пытаешься добиться. Говоришь, что ненавидишь меня, тогда почему ждешь? Что тебе нужно?       Розария промолчала. Теперь она сверлила винодела взглядом, но в глазах ее нельзя было прочесть ни единой мысли. В конце концов Дилюк понял, что не добьется ответов на эти вопросы.       — Если ты все знаешь… — начал он, пытаясь подобрать слова. Он сомкнул руки на груди, прикрывая Глаз. — Что ты имела ввиду, говоря про последствия?       — Ты не видишь дальше собственного носа, мастер Дилюк. Или видишь только то, что хочешь видеть. Он для тебя…       — Мои отношения с Кэйей не касаются посторонних, Розария. Ты ему не друг и не тебе решать.       До этого момента Розария выглядела вполне спокойно, в любом случае, Дилюк не видел какой-либо враждебности с ее стороны. Либо монахиня прятала ненависть очень глубоко внутри, либо ее разозлили последние слова.       — И кто же ему друг? Ты? — едко выплюнула она. Розария ответно скрестила руки на груди, голос ее звучал с предельно сжатой напряженностью.       Дилюк видел, как она напряглась, но повисший в воздухе вопрос больно кольнул в самое сокрытое место.       Кем же он был для Кэйи сейчас? Мысли метались в голове, как заведенные, но все они не могли ответить на вопрос. Он не мог решать это в одиночку. Пускай сейчас они были незнакомцами друг для друга, они же во всем разберутся? Они же пытаются, разве нет? Скорее всего, это было лишь вопросом времени: разговор на винокурне должен был положить начало. Оставалось только ждать и продолжать прикладывать усилия.       Дилюк сжал кулаки, пытаясь погасить нарастающее напряжение, словно это помогло бы ему собраться с мыслями, но внутренне осознавал, что ответить на вопрос Розарии может лишь одним способом:       — Нет, — слово вырвалось почти бесшумно, царапая горло, но оно было верным, и Дилюк знал это. В этот момент они не могли даже называться знакомыми, что уж говорить о друзьях. — Но мы работаем над этим. Я хочу этого, и Кэйа… тоже хочет, — под нагнетающим взглядом Розарии Дилюку стало неловко. В ее глазах он казался наивным и все еще верящим в чудеса мальчишкой, словно она не верила, а знала точно, что никакого чудесного воссоединения никогда не будет. На секунду он засомневался, действительно ли Кэйа хочет восстановить их связь, но ведь Дилюк видел все своими глазами. Они оба хотели все вернуть.       Розария коротко хмыкнула, ее губы сжались в тонкую линию, а затем она произнесла, смакуя каждое слово, как знаток подобного:       — Маска, которую люди носят в обществе, всегда интереснее и предпочтительнее того, что скрывается за ней, не правда ли? Действительно ли вы хотите мира или это лишь очередной пункт в списке дел?       — Хватит говорить загадками. Я знаю, что наломал много дров, но я пытаюсь исправить это.       Внутри Дилюка разгоралась злость. Он чувствовал, как её слова подстегивают его, будто кнутом, раззадоривают, добиваясь криков и ругани. И у них это получалось. Сдерживаться вправду стало тяжело и Дилюк шагнул ближе к Розарии.       — Я пытаюсь понять его.       — Он пять лет восстанавливал себя по кусочкам, не для того чтобы кто-то вновь смотрел поверхностно, игнорируя суть. Пять лет упорной работы над собой, а затем пришел ты, и меньше чем за неделю всё это полетело в утиль, — она щурилась, через боль чеканя каждое слово, будто Дилюк не оценил ее великий труд или труд кого-то другого, вновь сгребая чужие достижения под одну гребенку, перечеркивая их и втаптывая в грязь словно они не стоили приложенных усилий.       Как бы он этого ни желал, в конце концов Дилюк не смог сдержаться:       — Не я один виноват в этом! Чего ты добиваешься? Чтобы я прекратил попытки?       Прежде чем он произнес последнее слово в стену позади него вонзился нож. Он лишь слегка задел щеку Дилюка, но из царапины все же упало несколько капель крови. Однако Дилюк не отступил. Он смахнул их тыльной стороной ладони, породнившись порезами с Розарией.       — Ты недооцениваешь то, как сильно я тебя ненавижу, — её голос дрожал от ярости. — Каждый раз, когда ты появляешься рядом с ним, я чувствую, как моему терпению приходит конец. Ты в городе всего ничего, но даже не представляешь, что успел натворить! И теперь спрашиваешь, что мне нужно? — Розария за секунду оказалась напротив Дилюка, сжав в ладони его белое жабо и притянув к себе. Друг от друга они не отрывали взгляда, лишь на белой шее ощущался ледяной металл, готовый в любую секунду перерезать его горло. — От тебя мастер Дилюк мне нужно лишь понимание и верное решение, — она легко толкнула его к стене, будто Дилюк не был вдвое крупнее. — А теперь слушай и запоминай. Я знаю и вижу все, что происходит в Мондштадте, и если ты, не дай Архонты, окажешься не в том месте и не в то время, если мне хоть на секунду покажется что ты снова в чем-то виновен — я не буду сдерживаться. Не смей даже близко к нему приближаться, ты понял?       Дыхание Розарии было тяжелым и сиплым от выкуренной сигареты и подавляемого гнева. Она наконец отпустила его рубашку и сделала шаг назад, давая Дилюку возможность отлипнуть от стены. В голосе монахини звучала лишь непреклонная решимость:       — Ты не достоин даже дышать с ним одним воздухом. И я не потерплю этого.       Дилюк ощутил себя так, словно раскололся под ее словами. Он не понимал, как всё могло сложиться так плохо. Все его попытки наладить общение с Кэйей обернулись развалом, а теперь он стоял перед мнимой защитницей, готовой в любую минуту вонзить ему нож в сердце лишь за факт его существования:       — Ты так его защищаешь, будто я вернулся в город, чтобы убить его!       Розария, не обращая внимания на его слова, отвернулась:       — Разве это не так? Ты довел его до госпиталя, — спокойно произнесла она будто весь гнев моментально улетучился.       — В этом нет моей вины! — будто сам для себя пытался оправдаться Дилюк, стараясь сохранить спокойствие, но голос дрожал от напряжения.       — Ты просто не хочешь это видеть.       — Это случайность. Если бы не страж руин…       Розария прервала его, не позволив возражать:       — Ты правда считаешь, что капитан Ордо не способен справиться с железкой в одиночку? Насколько же ты ни во что его не ставишь…       Дилюк на мгновение замолчал, слова полезли из горла раньше, чем он придумал достойное оправдание:       — Я…       — Ты?.. — Розария грустно усмехнулась, как будто предвосхищая его мысли. — Если бы только ты не вернулся. В отличие от тебя, я видела его и до, и после. И мне судить. Он будто откатился на пять лет назад в ту самую ночь. И в этом виноват лишь ты. Он снова не ест и не спит, живёт последнюю неделю так, будто у его горла держат нож. Нам… — она осеклась, — ему потребовалось пять долгих лет, чтобы это исправить, но всё рухнуло и угадай из-за кого.       — Я пытался понять, — произнёс он, но слова звучали неубедительно.       — Взгляни правде в глаза, мастер Дилюк. В этом мире нет ничего страшнее человека, который в одиночку залечил свои раны. Вероятно, он имел больше разговоров с самим собой, нежели с другими людьми. И сейчас ты пытаешься понять его? Ты уверен, что имеешь на это право?       Вопрос повис в воздухе, как нож, угрожающе нацеленный на его горло. Глубоко в душе Дилюк понимал — Розария права, но мириться с этим не хотел. Ругаться с ней сил уже не было, да и доказывать что-то смысла не имело.       — Мне нужно все обдумать, — в конце концов ответил он, когда смог разлепить зубы, — но спрашивать у тебя дозволения я не буду. На вытянутой руке поблескивал металлический коготь. Положивший начало этому он завершил их разговор, вернувшись к хозяйке. — Сначала наберись смелости. Уже не тот Дилюк о котором в Мондштадте ходят легенды, тот не стал бы бежать, поджав свой пушистый хвост и не подходя к Собору ближе, чем на десяток метров. Поначалу Дилюк воспринял ее слова за очередную угрозу, но осознание истинного смысла все же пришло достаточно быстро. Розарию злили вовсе не его попытки наладить их отношения, ее злила его нерешительность, злило, что он до сих пор не мог решить, как же он относится в Кэйе, метаясь от ненависти до желания вернуть и обратно по десять раз на дню. И это действительно могло вызвать раздражение. В конце концов он ни разу не навестил Кэйю в госпитале (при всех его словах о том, как он страдает и пытается!). Теперь он понимал, как это выглядело со стороны, как это выглядело для Розарии, занимавшей в жизни капитана явно не последнее место. На секунду Дилюку показалось, что он услышал тихое «дошло наконец», но переспрашивать не стал. — Спасибо тебе, — тихо сорвалось с губ. Дилюк сжал руку в кулак, на которой больше не было коготка, прижав ее к груди. Он пропал также стремительно, как и возник на барной стойке. — Я слежу за вами, мастер Дилюк. Это последний шанс. Мои слова не были простой угрозой и, я надеюсь, вы понимаете это. Воспользуйтесь им с умом,— ответа Розария дожидаться не стала и, прежде чем Дилюк успел попрощаться, скрылась в темноте ночи, так и не оплатив выпитое ею вино.